Тайный дневник Верити Гувер Колин
– Что с тобой?
Я не хотела, чтобы он задавал лишние вопросы, потому что ему всегда удавалось разгадать мои мысли. Во всяком случае, чаще всего. Как я могла признаться, что полюбила одну из его дочерей, не признавшись, что изначально не любила обеих?
Нужно было что-то делать. Отвлечь его от расспросов. Я по опыту знала, что Джереми не удастся вытянуть из меня правду, если его член будет у меня во рту.
Я сползла вниз, и к тому моменту, как я оказалась над ним, готовая работать ртом, его член уже затвердел. Я постаралась принять в себя как можно больше.
Мне нравилось, когда он стонал. Он был тихим любовником, но иногда, когда мне действительно удавалось застичь его врасплох, он становился не таким тихим. В такие моменты он впадал в эйфорию. И я задалась вопросом, какому количеству женщин удавалось добиться от него звуков? Сколько пар губ оборачивались вокруг его члена?
Я выпустила его изо рта.
– Сколько женщин сосали твой член?
Он приподнялся на локтях и озадаченно посмотрел на меня.
– Ты серьезно?
– Просто любопытно.
Он рассмеялся, откинув голову на подушку.
– Не знаю. Не считал.
– Так много? – поддразнила я. Залезла на него и села сверху. Мне нравилось, когда он дергался подо мной и сжимал мои бедра. – Если ты не ответил сразу, значит, больше пяти.
– Точно больше пяти, – признал он.
– Больше десяти?
– Возможно. Вероятно. Да.
Странно, что это ревности во мне не вызывало, а вот двое младенцев сводили с ума. Возможно, потому, что девочки были в его жизни сейчас, а все прошлые шлюхи… В прошлом.
– Больше двадцати?
Он поднял руки и обхватил мои груди. Сжал их. Судя по выражению лица, он собирался отыметь меня. Жестко.
– Вроде того, – прошептал он, притягивая меня к себе. Приблизил губы к моим губам, скользнул рукой между нами и принялся ласкать меня. – Сколько парней вылизывали твою киску?
– Двое. Я не такая развратница, как ты.
Он рассмеялся мне в губы и перевернул меня на спину.
– Но ты влюблена в развратника.
– Бывшего развратника, – уточнила я.
Я ошиблась насчет его намерений в тот вечер. Он не отымел меня. Он занялся со мной любовью. Целовал каждый сантиметр моего тела. Заставлял лежать смирно, дразня и пытая, когда сильнее всего на свете мне хотелось сосать его член. Каждый раз, когда я пыталась двинуться, перехватить инициативу, он меня останавливал.
Не знаю, почему мне так нравилось доставлять ему удовольствие, но я любила это больше, чем когда удовольствие доставляли мне. Возможно, это объясняется языками любви или подобной ерундой. Моим языком любви были акты служения. Языком любви Джереми – когда у него сосали член. Мы были идеальной парой.
Он был в нескольких мгновениях от оргазма, когда заплакала одна из девочек. Он застонал, я закатила глаза, и мы оба потянулись к монитору. Он – чтобы на них посмотреть. Я – чтобы его выключить.
Я чувствовала, как он становится внутри меня все мягче, и вытащила из монитора провод питания. Мы по-прежнему слышали из коридора крики, но я не сомневалась, что смогу заглушить их, если мы просто продолжим с того места, где остановились.
– Пойду, проверю, – сказал он, пытаясь с меня слезть. Я толкнула его обратно на кровать и залезла сверху.
– Схожу сама, когда ты закончишь. Пусть немного поплачет. Им это полезно.
Похоже, ему было неловко, но когда его член снова оказался у меня во рту, он сдался.
По сравнению с первой попыткой я научилась проглатывать намного лучше. Я почувствовала, что он готов, и сделала вид, что давлюсь. Не знаю почему, но он всегда кончал, если думал, что я давлюсь его членом. Мужчины. Он застонал, я заглотила еще глубже с очередным булькающим звуком, и он кончил. Я проглотила, вытерла рот и встала.
– Спи. Я разберусь.
В этот раз я действительно хотела разобраться сама. И впервые почувствовала не только раздражение при мысли о кормлении. Но я хотела покормить Частин. Взять ее на руки, обнять, любить. Я отправилась в детскую с восторгом.
Но восторг превратился в раздражение, как только я увидела, что плачет Харпер.
Какое разочарование.
Их колыбельки стояли голова к голове, и я с удивлением обнаружила, что Частин спит, несмотря на крики Харпер. Прошла мимо Харпер и наклонилась над Частин.
Эмоции к ней переполняли меня – до боли. И я очень хотела, чтобы Харпер заткнулась – до боли.
Я взяла Частин из колыбели и отнесла к креслу-качалке. Когда я села, она закопошилась у меня в руках. Я вспомнила свой сон, и в какой ужас я пришла, когда увидела, как ее убивает Харпер. Я почувствовала, что могу заплакать просто от мысли, что однажды могу ее потерять. От мысли, что однажды все может произойти наяву.
Возможно, это была материнская интуиция. Возможно, глубоко внутри я знала, что с Частин случится нечто ужасное, и поэтому мне была дарована эта внезапная, беспредельная любовь к ней. Возможно, это вселенная подсказала мне любить мою малышку как можно сильнее, потому что она пробудет со мной не так долго, как Харпер?
Возможно, поэтому я ничего не чувствовала к Харпер. Потому что жизнь Частин должна была оборваться раньше срока. Она умрет, и останется только Харпер.
Где-то в глубине души я знала, что откладывала любовь к Харпер на потом. На то время, когда Частин рядом уже не будет.
Я зажмурила глаза. От криков Харпер начала болеть голова. Заткнись, черт тебя подери! Орешь, орешь, орешь! Я пытаюсь установить связь со своим ребенком!
Еще несколько минут я пыталась не обращать на крики внимания, но потом забеспокоилась, что они встревожат Джереми. Положила Частин в колыбель, удивляясь, что она по-прежнему спит. Она и правда хорошая малышка. Я подошла к Харпер, закипая от гнева. Почему-то было ощущение, что увиденный мною сон – ее вина.
Возможно, я истолковала сон неправильно. Возможно, это было не предчувствием, а предупреждением. Если я ничего не сделаю с Харпер, пока не будет слишком поздно, Частин умрет.
И внезапно меня охватило неодолимое желание исправить то, что, как я знала, должно случиться. Никогда прежде у меня не было такого яркого сна. Я почувствовала: если я ничего не сумею предпринять, он может сбыться в любой момент. Впервые за все время мне стала невыносима мысль о потере Частин. Было почти так же больно, как при мыслях о потере Джереми.
Я не представляла, как убить человека, тем более младенца. Единственный раз, когда я пыталась это сделать, все закончилось лишь царапиной. Но я слышала о СВДС, синдроме внезапной детской смерти. Джереми заставил меня о нем прочитать. Это не редкость, но я знала недостаточно, чтобы понять, можно ли определить разницу между удушьем и СВДС.
Хотя я слышала, что люди захлебывались во сне рвотными массами. Возможно, это будет сложнее расценить как умышленное убийство.
Я приложила палец к губам Харпер. Она быстро задвигала головкой вперед-назад, подумав, что это бутылка. Потом начала сосать кончик моего пальца, но желаемого не получила. Выпустила палец изо рта и снова начала кричать. И пинаться. Я запихнула палец глубже ей в рот.
Она продолжала плакать, и я протолкнула его еще глубже. Она резко вдохнула воздух, каким-то образом продолжая плакать. Может, одного пальца мало.
Я засунула ей в рот и в горло два пальца, пока костяшки не уперлись в десны, но она не перестала плакать. Я наблюдала, и вскоре ее ручки начали напрягаться, а маленькое тельце задергалось.
Вот что она сделала бы с сестрой, если бы я не успела сделать этого с ней. Я спасаю Частин жизнь.
– Она в порядке? – спросил Джереми.
Черт. Черт, черт, черт.
Я вытащила пальцы у Харпер изо рта, взяла ее на руки и прижала лицом к своей груди, чтобы Джереми не слышал, как она задыхается.
– Не знаю, – ответила я. Он шел в мою сторону. Мой голос звучал испуганно. – Никак ее не успокою. Все перепробовала.
Я принялась похлопывать дочь по затылку, пытаясь продемонстрировать Джереми, как сильно я беспокоюсь.
И в этот момент ее стошнило прямо на меня. И как только ее стошнило, она закричала. Завыла. Хриплым голосом, судорожно втягивая воздух между криками. Никто из нас прежде не слышал такого плача. Джереми схватил ее и забрал у меня, чтобы попытаться успокоить.
Ему было совершенно все равно, что ее на меня вырвало. Он даже на меня не посмотрел. Он очень заволновался, нахмурил брови, наморщил лоб и принялся ее осматривать. Но его беспокойство никак не относилось ко мне. Оно было направлено исключительно на Харпер.
Задержав дыхание, я направилась в ванную, боясь вдохнуть запах. Это я ненавидела в материнстве сильнее всего. Всю чертову блевоту.
Пока я была в ванной, Джереми приготовил Харпер еду. Когда я вышла, она уже снова спала. А он был в нашей постели, опять включал видеоняню.
Я замерла. И посмотрела на монитор, где открывался прекрасный вид прямо на Частин и Харпер, лежащих в колыбельках.
Как я могла забыть про чертов монитор?
Если бы он увидел, что я делала с Харпер, между нами все было бы кончено.
Как я могла быть такой беспечной?
Той ночью я почти не спала, представляя, что бы Джереми со мной сделал, если бы увидел, как я пытаюсь спасти Частин от сестры.
15
О господи. Я сгибаюсь на стуле, схватившись за живот.
– Пожалуйста… Пожалуйста… – выдавливаю я вслух, хотя сама не знаю, к кому я обращаюсь.
Мне нужно выбраться из этого дома. Я не могу здесь дышать. Нужно пойти, посидеть на улице и попытаться очистить голову от всего прочитанного.
Каждый раз, когда я читаю рукопись, внутри все сжимается и начинает болеть живот. После шестой главы я просмотрела несколько следующих, но ни одна не была такой ужасной, как глава с подробным описанием ее попытки задушить свою маленькую дочь.
В последующих главах Верити сосредоточилась в основном на Джереми и Частин, вообще редко упоминая Харпер, и с каждым параграфом это напрягало все сильнее. Она рассказывала про первый день рождения Частин и про то, как Частин впервые осталась на ночь у мамы Джереми в возрасте двух лет. Все, что изначально именовалось в ее рукописи «близнецами», постепенно сократилось до просто «Частин». Если бы я не знала, то подумала бы, что Харпер умерла гораздо раньше.
И только когда девочкам было три года, она снова начала писать о них обеих. Но когда я начала читать очередную главу, в дверь кабинета постучали.
Я открыла ящик и быстро спрятала рукопись внутрь.
– Входите.
Когда Джереми открывает дверь, одна моя рука держит мышь, а другая расслабленно лежит на коленях.
– Я сделал тако.
Я улыбаюсь.
– Уже пора есть?
Он смеется.
– Одиннадцатый час. Есть было пора три часа назад.
Смотрю на часы на компьютере. Как я могла потерять счет времени? Видимо, так бывает, когда читаешь про ненормальную женщину и ее жесткость к собственным детям.
– Я думала, сейчас восемь.
– Ты провела здесь двенадцать часов. Передохни. Сегодня метеорный дождь, тебе нужно поесть, и я сделал тебе «Маргариту».
«Маргарита» и тако. Только и всего.
Я поела на задней веранде, пока мы сидели на креслах-качалках и смотрели метеоритный дождь. Сначала их было немного, но теперь они пролетают минимум каждую минуту.
В какой-то момент я перешла с веранды во двор. И легла на траву, глядя в небо. Джереми наконец сдается и располагается рядом со мной.
– Я и забыла, как выглядит небо, – тихо признаюсь я. – Я так долго прожила на Манхэттене.
– Поэтому я и уехал из Нью-Йорка, – говорит Джереми. И показывает влево, где летит метеорит. Мы наблюдаем за ним, пока он не исчезает.
– Когда вы с Верити купили этот дом?
– Когда девочкам было три. К тому моменту вышли две первые книги Верити, и с большим успехом, поэтому мы решили рискнуть.
– Почему Вермонт? У кого-то из вас здесь родственники?
– Нет. Мой папа умер, когда я был подростком. Мама умерла три года назад. Но я вырос в штате Нью-Йорк, на ферме альпак, представь себе.
Я рассмеялась и повернулась к нему.
– Серьезно? Альпаки?
Он кивает.
– Как именно можно зарабатывать деньги на альпаках?
Джереми смеется.
– На самом деле никак. Именно поэтому я решил учиться бизнесу, а потом начал заниматься недвижимостью. Меня совершенно не привлекала погрязшая в долгах ферма.
– Планируешь скоро вернуться к работе?
Немного подумав, Джереми отвечает:
– Хотелось бы. Я ждал подходящего момента, чтобы не слишком травмировать Крю, но, кажется, такой момент не наступит никогда.
Если бы мы были друзьями, я бы попыталась как-то его утешить. Возможно, взять за руку. Но внутри меня слишком много жажды быть для него больше, чем другом, а значит, друзьями мы быть не сможем. Если между людьми существует влечение, у них лишь два варианта: быть вместе или нет. Третьего не дано.
А поскольку он женат… Я не отрываю руки от груди и не прикасаюсь к нему вообще.
– А родители Верити? – спрашиваю я, чтобы беседа потекла дальше и он не смог услышать моего учащенного дыхания.
Он разводит руками, жестом изображая неведение.
– Я их почти не знаю. Мы редко виделись, пока они окончательно не исключили Верити из своей жизни.
– Исключили? Но почему?
– Сложно объяснить. Они странные. Виктор и Марджери безумно религиозны, до мозга костей. Когда они узнали, что Верити пишет триллеры, то отреагировали, будто она отреклась от своей религии и присоединилась к сатанинскому культу. Они сказали, что если она не прекратит, они больше никогда не будут с ней разговаривать.
Невероятно. Какая… Жестокость. На мгновение я даже сочувствую Верити, и мне приходит в голову, что отсутствие материнского инстинкта может быть наследственным. Но все сочувствие улетучивается, когда я вспоминаю, что она сделала с Харпер.
– Как давно они с ней не общаются?
– Сейчас посчитаем… Она написала первую книгу больше десяти лет назад. Значит… Больше десяти лет.
– Они с ней так и не говорили? Они вообще знают, что случилось?
Джереми кивает.
– Я позвонил им, когда умерла Частин. Оставил голосовое сообщение. Они не перезвонили. Потом, когда Верити попала в аварию, ее отец подошел к телефону. Когда я сообщил ему о случившемся с девочками и с Верити, он умолк. Потом сказал: «Бог наказывает грешников, Джереми». Я повесил трубку. И больше от них ничего не слышал.
Кладу руку на сердце и в потрясении смотрю в небо.
– Ого.
– Да, – шепчет он.
Какое-то время мы лежим молча. И видим два метеора, один на юге и один на востоке. Оба раза Джереми показывает на них рукой, но ничего не говорит. Потом, когда наступает затишье, он приподнимается на локоть и смотрит на меня.
– Как думаешь, может, снова начать водить Крю к психотерапевту?
Я поворачиваю к нему голову. Мы совсем близко друг к другу, меньше чем в полуметре. Так близко, что я ощущаю его тепло.
– Да.
Кажется, он ценит мою честность.
– Хорошо, – отвечает он, но не ложится обратно на траву. Он продолжает смотреть на меня, словно хочет спросить что-то еще.
– Ты ходила на терапию?
– Да. И это лучшее, что когда-либо со мной случалось.
Я снова поднимаю взгляд в небо, потому что не хочу видеть его реакцию на свои дальнейшие слова.
– Посмотрев ту запись, где я стояла на перилах, я испугалась, что в глубине души хочу умереть. Несколько недель я пыталась бороться со сном. Боялась ненамеренно нанести себе вред. Но мой врач помог мне понять, что сомнамбулизм никак не связан с истинными намерениями. Ему пришлось повторять это несколько лет, и я наконец поверила.
– Твоя мама ходила на терапию с тобой?
Я смеюсь.
– Нет. Она даже не желала ее со мной обсуждать. В ту ночь, когда я сломала запястье, что-то произошло, и это изменило ее навсегда. Во всяком случае, наши отношения. Связь разорвалась. Вообще-то, моя мать очень напоминает мне…
Я резко смолкаю, потому что осознаю, что собиралась назвать имя Верити.
– Напоминает кого?
– Главного персонажа цикла Верити.
– Это плохо?
Я смеюсь.
– Ты действительно их не читал?
Он ложится обратно на траву, уже не глядя на меня.
– Только первую.
– Почему перестал?
– Потому что… Мне было тяжело понять, что все это – плод ее воображения.
Я хочу сказать ему, что он беспокоился не напрасно, мысли его жены жутким образом совпадают с мыслями ее персонажей. Но не хочу создавать для него такой образ Верити. После всего, что ему пришлось пережить, он заслуживает хотя бы положительных воспоминаний о своем браке.
– Она очень сердилась, что я не читаю ее рукописей. Ей нужно было мое одобрение, хоть она и получала его от всех окружающих. Своих читателей, редактора, критиков. Но по какой-то причине ей было нужно именно мое одобрение.
Потому что она была тобой одержима.
– А ты где получаешь одобрение?
Я поворачиваю к нему голову.
– Нигде. Мои книги непопулярны. Если я получаю положительный отзыв или письмо от поклонника, мне кажется, что обращаются не ко мне. Возможно, потому что я закрытый человек и никогда не встречаюсь с читателями. Я не разрешила публиковать свою фотографию, так что даже если некоторым читателям нравятся мои работы, еще никто не говорил мне этого лично, – я вздыхаю. – Наверное, было бы приятно. Если бы кто-то посмотрел мне в глаза и сказал: «Мне нравятся твои книги, Лоуэн».
Когда я договариваю, по небу пролетает метеор. Мы наблюдаем, как он несется над водой, отражаясь в озере.
– Когда начнешь строить новый причал? – спрашиваю я. Сегодня он наконец закончил разбирать старый.
– Я не буду строить новый причал, – спокойно отвечает он. – Просто надоело на него смотреть.
Я бы продолжила этот разговор, но, кажется, он не хочет.
Он смотрит на меня. И даже хотя сегодня вечером мы с Джереми часто смотрели друг другу в глаза, в этот раз все иначе. Интенсивнее. Я замечаю, как он бросает взгляд на мои губы. Я хочу, чтобы он меня поцеловал. Если он попытается, останавливать не стану. И даже вряд ли испытаю чувство вины.
Он тяжело вздыхает, снова откидывается на траву и смотрит на звезды.
– О чем ты думаешь? – шепчу я.
– Думаю, уже поздно. Пожалуй, пора запереть тебя в твоей комнате.
Я смеюсь над формулировкой. А может, потому, что выпила две «Маргариты». В любом случае, он тоже начинает смеяться. И момент, о конце которого он мог пожалеть, превращается в момент облегчения.
Иду в кабинет и беру ноутбук, чтобы поработать в спальне, когда он отправится спать. Пока он выключает на кухне свет, я открываю ящик и беру несколько страниц рукописи. И кладу их между ноутбуком и грудью.
На двери спальни установлен новый замок, я его еще не видела. Я не хочу рассматривать его или выяснять, можно ли открыть его изнутри, потому что подсознание обязательно это запомнит, и я смогу выбраться наружу.
Джереми стоит у меня за спиной, я захожу и кладу вещи на кровать.
– У тебя есть все что нужно? – спрашивает он.
– Ага, – я возвращаюсь к двери, чтобы запереться изнутри, когда закрою ее.
– Ну хорошо. Спокойной ночи.
– Хорошо, – с улыбкой повторяю я. – Спокойной ночи.
Я хочу закрыться, но он поднимает руки, останавливая меня. Снова приоткрываю дверь, и за эту секунду выражение его лица меняется.
– Лоу, – тихо говорит он. Прислоняется головой к косяку и смотрит на меня. – Я тебя обманул.
Пытаюсь не выдавать тревоги, но не получается. Начинаю вспоминать наш сегодняшний разговор и все предыдущие разговоры.
– Обманул насчет чего?
– Верити никогда не читала твоих книг.
Мне хочется отступить назад, скрыть свое разочарование в темноте. Но я остаюсь на месте, сжимая ручку левой рукой.
– Зачем ты так сказал, если это неправда?
Он на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох. Потом размыкает веки, выдыхает и выпрямляется. Поднимает руки и хватается за верх дверного проема.
– Это я прочитал твою книгу. Ты хорошо пишешь. Феноменально. Именно поэтому я предложил твою кандидатуру ее редактору, – он слегка опускает голову и смотрит мне прямо в глаза. – Мне нравятся твои книги, Лоуэн.
Он опускает руки и закрывает дверь. Я слышу, как щелкает замок, прежде чем его шаги смолкают наверху.
Падаю на дверь, прижимаясь лбом к дереву.
И улыбаюсь, потому что впервые за всю карьеру кто-то, кроме литературного агента, похвалил мое творчество.
Удобно устраиваюсь в кровати с главой, которую принесла с собой. Мне так хорошо от слов Джереми, что я даже не против немного поволноваться перед сном из-за его жены.
Курица с клёцками.
Это было пятое блюдо, приготовленное мною за те две недели, что мы провели в новом доме.
И единственное блюдо, брошенное Джереми в стену столовой.
Я уже несколько дней чувствовала, что он мной недоволен. Но не знала почему. У нас по-прежнему почти каждый день был секс, но даже секс ощущался как-то иначе. Словно он разорвал эмоциональную связь. Трахал меня из супружеского долга, а не потому, что хотел.
Именно поэтому я и решила сделать чертовы клецки. Пыталась угодить ему, приготовив его любимую еду. У него был непростой период на новой работе. Кроме того, он расстроился, что я отправила девочек в детский сад, не посоветовавшись с ним.
Мы наняли няню в Нью-Йорке, как только мои книги начали продаваться. Она приходила каждое утро, когда Джереми уходил на работу, чтобы у меня была возможность уединиться в кабинете и писать. Няня уходила, когда Джереми возвращался – тогда я выходила из кабинета, и мы вместе готовили ужин.
Должна признать, это было очень удобно. Мне не приходилось заниматься девочками, пока Джереми не было рядом. Но здесь, в глуши, непросто подыскать приходящую няню. Первые пару дней я пыталась справиться с ними сама, но это оказалось слишком утомительно, и я не успевала писать. И в какой-то момент мне так надоело, что я отвезла их в город и отдала в первый же попавшийся детский сад.
Я знала, что Джереми это не понравится, но он понимал – если мы оба хотим продолжать работать, надо что-то делать. Я зарабатывала больше, чем он, и если кому-то из нас пришлось бы оставаться дома и присматривать за ними, то точно не мне.
Но его беспокоило не то, что девочки скучают по дому. Даже наоборот, ему нравилось, что они общаются с другими детьми, он говорил об этом без умолку. Но за несколько месяцев до этого мы обнаружили, что у Частин сильная аллергия на арахис, и Джереми за нее волновался. Он боялся доверить ее кому-то чужому. Боялся, что в саду не уследят, хотя именно Частин была моей любимицей. Я не была тупой. Я убедилась, что все в саду знают о ее аллергии.
В любом случае, чем бы я его ни расстроила, я не сомневалась – тарелка клецок и хороший секс помогут ему об этом забыть.
В тот вечер я нарочно накрыла на стол попозже, чтобы девочки уже спали. Им было всего три, и, к счастью, они ложились уже в семь. А почти в восемь я позвала Джереми ужинать.
Я очень старалась создать романтическую обстановку, но курицу с клецками сложно назвать сексуальной. Я зажгла на столе свечи и включила музыку. И надела нижнее белье, что было для меня редкостью.
Пока мы ели, я попыталась завести с Джереми беседу.
– Кажется, Частин окончательно научилась ходить на горшок, – сказала я. – В саду ей помогли.
– Хорошо, – ответил Джереми, листая одной рукой что-то в телефоне и держа вилку в другой.
Я немного подождала, надеясь, что он отвлечется от экрана. Когда этого не случилось, я поерзала на стуле и снова попыталась привлечь его внимание. Я знала, что обсуждение девочек – его любимая тема.
– Когда я сегодня их забирала, воспитательница сказала, что она выучила на этой неделе семь цветов.
– Кто? – уточнил он, глядя наконец мне в глаза.
– Частин.
Он посмотрел на меня, бросил телефон на стол и продолжил есть.
Что за черт?
Я видела, как он пытается сдержать гнев, и начала нервничать. Джереми никогда не сердился, а если и сердился, я почти всегда знала причину. Но на этот раз все было иначе.
Я не выдержала. Откинулась на спинку стула и бросила салфетку на стол.
– Почему ты на меня злишься?
Читать бесплатно другие книги:
