Поменяй воду цветам Перрен Валери

48

Твоя душа улетела без надежды на возвращение, как ласточки с наступлением зимы.

Жюльен Сёль стоит перед моей дверью. Той, что выходит в садик.

– Футболка вас молодит…

– А вы впервые в яркой одежде.

– Я дома, работаю саду. Стена отделяет меня от людей. Вы надолго?

– До завтрашнего утра. Как поживаете?

– Как смотрительница кладбища.

Он улыбается.

– Очень красивый сад.

– Благодаря удобрениям. Рядом с кладбищами все растет очень быстро.

– Не думал, что вы такая язва.

– Вы меня не знаете.

– Возможно, знаю, и гораздо лучше, чем вы думаете.

– Копаться в чужих жизнях – ваша профессия, господин комиссар, но она не предполагает знания человеческих душ.

– Могу я пригласить вас поужинать?

– При условии, что расскажете конец истории.

– Какой?

– Габриэля Прюдана и вашей матери.

– Я зайду за вами в восемь. И не переодевайтесь, останьтесь «в цвете».

49

Эти несколько цветков в память о прошлом.

Я вошла к Саше. Открыла пакет с чаем, закрыла глаза и сделала вдох. Неужели я вернулась к жизни в этом кладбищенском доме? Его запах вытягивал, тащил меня прочь из мрака, в котором я жила – делала вид, что живу, – после смерти Лео.

Пакет чая, как и написал Саша, лежал на желтой этажерке, к нему была прикреплена этикетка наподобие тех, которые дети клеят на тетради: Чай для Виолетты. Под пакетом – этого в письме не было – я нашла адресованный мне крафтовый конверт. Незапечатанный. Внутри лежали несколько листков бумаги, и сначала я решила, что это список фамилий недавно умерших людей, а слово «Туссен» относится к могилам, которые следует украсить цветами к этому празднику, но потом поняла, что ошиблась.

Саша собрал данные всего персонала, находившегося в Нотр-Дам-де-Пре в ночь с 13 на 14 июля 1993 года. Директриса Эдит Кроквьей; повар Сван Летелье; прислуга Женевьева Маньян; две воспитательницы, Элоиза Пти и Люси Лендон; управляющий Ален Фонтанель.

До сих пор мне была известна только директриса, об остальных, видевших мою дочь в последнюю ночь ее жизни, я ничего не знала.

О случившейся драме говорили в вечерних выпусках новостей по всем каналам. Показывали замок, озеро, пони и твердили одни и те же ключевые слова: драма, случайное возгорание, четверо погибших детей, летний лагерь. Много дней подряд местная газета Journal du Sane-et-Loire писала о девочках на первой полосе. Я просмотрела статьи, которые Филипп Туссен принес мне на следующий после похорон день. Портреты детей, щербатые улыбки, зубки, которые унес на счастье мышонок. У нас, родителей, ничего не осталось. Я бы не пожалела жизни, чтобы найти его норку и отобрать зубки и кусочек улыбки Лео. Писаки умолчали только об именах сотрудников Нотр-Дам-де-Пре.

У директрисы Эдит Кроквьей были седеющие, убранные в пучок волосы, она носила очки и с достоинством улыбалась в объектив. Чувствовалось, что фотограф дал ей указания: «Улыбайтесь, но не слишком широко, вы должны внушать симпатию, доверие и спокойствие». Я хорошо знала это клише – фраза была напечатана на обложке рекламного буклета, который много лет назад всучила мне мать Филиппа.

«Только наше серьезное отношение к делу никогда не уходит в отпуск». Сколько раз я корила себя за неумение читать между строк!

Под фотографией Эдит был указан ее адрес.

Снимок Свана Летелье был сделан в автомате. Интересно, как Саша его достал? Это останется тайной, но адрес повара я теперь знаю, правда, не домашний, а ресторана «Земля виноградных лоз» в Маконе. Сван выглядел лет на тридцать пять. Худой, красивый и опасный. Странная внешность – глаза красивого миндалевидного разреза, а взгляд мрачный и губы тонкие.

Фотография Женевьевы Маньян больше всего напоминала те, что делают на свадьбах. На ней была смешная старомодная шляпка. Она слишком сильно и неумело накрасилась. Я бы дала ей лет пятьдесят. Эта маленькая толстушка в фартуке с узором из синих цветов в последний раз накормила Лео. Уверена, моя дочь сказала ей «спасибо», потому что была хорошо воспитана. Этому научила ее я – всегда говорить «здравствуйте», «до свидания», «спасибо»…

Две воспитательницы, Элоиза Пти и Люси Лендон, снялись вместе, перед лицеем. На фотографии они выглядели шестнадцатилетними. Две юные девушки, лукавые и беззаботные. Хорошо бы выяснить, ужинали они за одним столом с девочками или сидели отдельно? По телефону Лео сказала, что одна из воспитательниц «ужасно» на меня похожа, но голубоглазые блондинки Элоиза и Люси ничем меня не напоминали.

Лицо Алена Фонтанеля Саша вырезал из газеты. На нем была майка футбольной команды, он сидел на корточках среди других игроков, позирующих с футбольным мячом. Управляющий явно воображал себя Эдди Митчеллом[65].

Все адреса Саша написал синими чернилами, под фотографиями. Женевьева Маньян и Ален Фонтанель жили вместе.

Да кто он такой, в конце концов, этот смотритель кладбища, и зачем заманил меня в свой дом?

Саша все не приходил. Я положила в сумку чай и конверт с фотографиями и фамилиями тех, кто был в замке в тот вечер, и обошла кладбище в поисках моего странного благодетеля. Я смотрела на незнакомых людей, поливавших цветы, на фланёров и экскурсантов и спрашивала себя, кого они пришли навестить. Пыталась угадать по выражению лиц. Мать? Кузена? Брата? Мужа?

Через час блужданий я оказалась на «детском» участке, миновала ангелов и увидела могилу Лео. Ее имя, которое я вышила под всеми воротничками, прежде чем уложить вещи в чемодан, было выбито на стеле. Со времени моего последнего посещения на мраморе вырос молодой мох – место было тенистое. Я опустилась на колени и протерла плиту рукавом.

50

Много лет назад твоя ослепительная улыбка навечно стала для меня олицетворением розы и продолжением лета.

Ирен Файоль и Габриэль Прюдан вернулись в первый отель, который находился в нескольких километрах от вокзала в Эксе. «Отель дю Пассаж». Они выбрали «голубой» номер, как в романе Жоржа Сименона[66]. Остальные три назывались «Номер Жозефины», «Номер Амадея» и «Номер Ренуара». Прюдан на ресепшен сразу заказал пасту и красное вино на четверых, подумав, что после любви им точно захочется есть. Ирен спросила:

– Зачем так много, нас ведь двое?

– Вас наверняка посетят мысли о муже, еня – о жене, так давайте сразу пригласим их к столу. Это исключит умолчания, слезоточивость и прочая, прочая, прочая…

– Слезоточивость?

– Я придумал это слово для обозначения меланхолии, чувства вины, сожалений, порывов и попыток дать задний ход. Все, что портит нам жизнь, мешает двигаться вперед.

Они поцеловались. Разделись. Она сказала: «Хочу, чтобы было темно». – «Не имеет смысла, – улыбнулся он. – Я уже в суде начал раздевать вас взглядом и знаю наизусть все изгибы вашего тела».

Она не сдавалась. Упрекнула его:

– Вы чертов ловкий говорун!

– А как же, – ответил он.

И задернул голубые шторы.

В дверь постучали.

– Обслуживание номеров.

Они поели, выпили, занялись любовью, поели, выпили и снова любили и наслаждались друг другом. Вино сделало их смешливыми, и они смеялись и плакали.

А потом дружно решили никогда не покидать эту комнату. Их посетила мысль, что умереть вместе, здесь и сейчас, возможно, и есть РЕШЕНИЕ. А еще можно сбежать, исчезнуть, угнать машину, поезд, самолет. Остается решить, в какую страну лететь.

Они выбрали Аргентину. Как военные преступники. Она заснула. Он бодрствовал, курил, заказал бутылку белого вина и пять десертов.

Она открыла глаза, спросила:

– А кто третий гость, кроме моего мужа и вашей жены?

– Наша любовь, – ответил он.

Они сходили в ванную, вернулись – и вдруг решили потанцевать. Включили радио и услышали в новостях, что Клауса Барби[67] экстрадировали во Францию, где он будет предан суду.

– Наконец-то! Справедливость восторжествовала! – обрадовался Габриэль. – Это нужно отпраздновать! – и заказал шампанское.

– Мы знакомы двадцать четыре часа, и я не просыхаю, – хихикнула Ирен. – Может, попробуем встретиться на трезвую голову?

Они станцевали под «Я вернулся за тобой» Жильбера Беко[68].

Она уснула около четырех утра и открыла глаза в шесть. Он дышал тихо, почти бесшумно.

В номере пахло табачным дымом и вином, за окном пели птицы. Она сразу их возненавидела.

«Задержи ночь»… Эта фраза из песни Джонни Холлидея всплыла в ее памяти в шесть утра в голубом номере. Она попыталась вспомнить слова: «Задержи ночь, сегодня, до конца света, задержи ночь…»

Он лежал к ней спиной. Она вдохнула его запах, погладила, разбудила. Они занялись любовью. Уснули.

В десять позвонил портье – узнать, остаются они или освободят номер к полудню.

51

Каждый проходящий день прядет невидимую нить твоей памяти.

На первом этаже, в левом крыле, главный коридор, три смежные комнаты с двумя двухъярусными кроватями, туалетами и раковинами для пансионеров и пять комнат для персонала.

В ночь с 13 на 14 июля 1993 года все они были заняты.

Комнаты Эдит Кроквьей (директора), Свана Летелье (повара), Женевьевы Маньян (прислуги), Алена Фонтанеля (управляющего) и Элоизы Пти (воспитательницы) находились на втором этаже. Комната Люси Лендон (воспитательницы) – на первом.

Анаис Коссен (семь лет), Леонина Туссен (семь лет), Надеж Гардон (восемь лет) и Осеан Дега (девять лет) занимали комнату № 1 на первом этаже. Они покинули ее без разрешения и старались не шуметь, чтобы не разбудить воспитательницу (Люси Лендон), спавшую в одной из соседних комнат. Девочки направились в кухонные помещения, расположенные в пяти метрах от их комнаты, в конце главного коридора. Они открыли один из холодильников и налили молока в двухлитровую кастрюлю из нержавеющей стали, чтобы вскипятить его на восьмиконфорочной плите (две электрические горелки, шесть газовых). Они зажгли газ хозяйственными спичками. Открыли дверь кладовой, расположенной за кухней, чтобы найти порошковый шоколад, взяли в посудном шкафу четыре кружки и разлили горячее молоко.

Каждая взяла кружку, и они вернулись в свою комнату. (Четыре кружки из огнеупорной керамики найдены в комнате № 1.)

Четыре жертвы по недосмотру оставили кастрюлю на плите, не выключив до конца газ. (Кастрюля обнаружена.)

Через десять минут (время установлено приблизительно) огонь с оплавившейся пластмассовой ручки кастрюли перекинулся на шкафчики, висевшие над плитой справа.

Пластиковые панели оказались высокотоксичными, а продукты горения очень летучими.

Было установлено, что дети не закрыли двери ни в кухню, ни в комнату.

Между моментом, когда четыре жертвы покинули кухонные помещения, и моментом, когда ядовитые газы заполнили кухню, коридор и их комнату, прошло двадцать пять – тридцать минут.

Как уже было указано выше, комната № 1 находилась в пяти метрах от кухонь.

От вдыхания токсичных газов дети погрузились в кому и умерли от асфиксии и отравления.

Тела всех жертв найдены сгоревшими в постелях.

Комната № 1 загорелась, когда под воздействием жара лопнули и разлетелись стекла, обеспечив доступ воздуха. Некоторый объем отравляющих газов вырвался наружу. Другие комнаты (все двери были закрыты) первого этажа не пострадали.

Воспитательница (Люси Лендон), занимавшая комнату, ближайшую к комнате четырех жертв, сразу же эвакуировала обитательниц двух комнат первого этажа, где спали восемь детей (они не пострадали).

В комнату № 1 Люси Лендон попасть не смогла.

Удостоверившись, что все обитатели второго этажа (двенадцать детей и пятеро взрослых) целы и невредимы, Люси Лендон вызвала пожарных.

Дозвониться до них оказалось труднее, чем обычно: они обеспечивали безопасность публики в Клейете, в десяти километрах от замка, где в тот вечер устраивали фейерверк.

Ален Фонтанель и Сван Летелье еще раз попытались проникнуть в комнату № 1, но им это не удалось. Температура и высота пламени оказались непреодолимым препятствием.

Между звонком Люси Лендон и приездом пожарных прошло двадцать пять минут. Вызов был сделан в 23.25, пожарные появились в 23.50.

Большая часть левого крыла была поглощена пламенем.

Чтобы потушить огонь, понадобилось три часа.

Учитывая детский возраст жертв и степень кальцинации тел, идентификацию по зубам провести не удалось.

Вот что установило следствие.

Эти сведения содержались в отчете жандармерии, составленном для Генерального прокурора.

Их же огласили на суде, где я не была и потому удовольствовалась пересказом Филиппа Туссена.

Газеты опубликовали отчеты (я их не читала) о процессе, повторив заключения экспертов.

Точные слова, сухие формулировки. «Ни драм, ни слез, этих жалких нелепых орудий, ведь есть несчастья, которые оплакивают молча, в глубине души»[69].

Эдит Кроквьей получила два года тюрьмы (первый – без права на условно-досрочное освобождение) за то, что доступ в кухонные помещения оказался таким легким, а покрытия полов, стен и потолков Нотр-Дам-де-Пре обветшали. Открытым текстом никто не утверждал, что в пожаре виноваты дети. Никто не решится обвинить жертв семи, восьми и девяти лет от роду, но мягкий приговор можно объяснить только этим.

Прочитав отчеты экспертов, я сразу заметила несоответствие: Леонина не пила молоко, она его ненавидела, ее рвало даже от одного глотка.

52

Здесь покоится красивейший цветок моего сада.

Я смотрю на разноцветных рыб в огромном, во всю стену, аквариуме, закрывающем целую стену китайского ресторана «Феникс», и думаю о бухте в Сормиу. О солнце и красоте, которую оно освещает.

– Вы часто купаетесь у себя в Марселе?

– В детстве купался.

Жюльен Сёль доливает мне вина.

– «Отель дю Пассаж», «голубой» номер, вино, паста, любовь с Габриэлем Прюданом… обо всем этом написано в дневнике вашей матери?

– Да.

Он достает из внутреннего кармана блокнот в твердой обложке темно-синего цвета, напоминащий книгу «Поля славы»[70], получившую в 1990-м Гонкуровскую премию, ее мне подарила Селия.

– Я принес его вам. Вложил цветные листочки между страницами, которые касаются вас.

– Меня?

– Мама пишет о вас в дневнике. Она много раз видела вас на кладбище.

Я наугад открываю страницу, пробегаю взглядом написанные синими чернилами строчки.

– Оставьте у себя. Отдадите, когда прочтете, – говорит комиссар.

Я убираю блокнот в сумку.

– Обещаю бережно с ним обращаться… Что вы почувствовали, открыв для себя другую жизнь матери?

– Мне казалось, что я читаю историю незнакомки. И потом, мой отец умер много лет назад. Срок давности истек, как говорится.

– Вас не огорчает, что родители не будут покоиться рядом?

– Сначала на душе скребло, но теперь все в порядке, ведь, не случись все так, как случилось, я бы никогда не познакомился с вами.

– Повторяю: я не уверена, что мы знакомы, просто встретились, не более того.

– Ну так давайте узнаем друг друга.

– Думаю, мне нужно выпить.

Он наливает, и я залпом проглатываю содержимое стакана.

– Вообще-то, я почти не пью, но сегодня все иначе. Мне не по себе, оттого как вы на меня смотрите. То ли решили задержать, то ли собираетесь сделать предложение.

Он смеется.

– Сделать предложение или задержать… Это почти одно и то же, вам так не кажется?

– Вы женаты?

– Разведен.

– Дети есть?

– Сын.

– Сколько ему?

– Семь.

Пауза затянулась.

– Хотите продолжить знакомство в отеле?

Он удивлен моим вопросом. Разглаживает скатерть кончиками пальцев. Снова улыбается.

– Я планировал это – в средне- или долгосрочной перспективе… Но раз уж вы предложили, можем сократить ожидание.

– Отель – начало путешествия.

– Нет, отель – уже путешествие.

53

Не оплакивайте мою смерть.

Славьте мою жизнь.

Второй раз я увидела Сашу на огороде.

В доме царил ужасный беспорядок. Раковина была полна грязных кастрюль, повсюду стояли чашки и пустые заварочные чайники. На журнальном столике валялась куча бумаг. Банки с чаем покрывал слой пыли. Правда, от стен пахло все так же хорошо.

Я услышала за домом шум и классическую музыку. Задняя дверь в глубине кухни была распахнута настежь, и я увидела солнечный свет.

Саша стоял на стремянке у мирабелевого дерева и собирал сладкие плоды в джутовый мешок из-под картошки. Заметив меня, он улыбнулся своей несравненной улыбкой, и я спросила себя, как можно выглядеть таким счастливым в столь печальном месте.

Первым делом я поблагодарила Сашу за чай и список персонала Нотр-Дам-де Пре.

– Пустяки, – ответил он.

– Как вам удалось раздобыть снимок и адреса?

– Это оказалось нетрудно.

– Вы знакомы с Эдит Кроквьей и остальными?

– Я знаю всех.

Мне хотелось расспросить его об этих людях. Но я не смогла.

Саша спустился на землю и сказал:

– Вы напоминаете воробья, птенчика, выпавшего из гнезда, на вас больно смотреть. Подойдите, я вам что-то скажу.

– Откуда у вас мой адрес? Зачем вы прислали табличку?

– Ее дала мне ваша подруга Селия.

– Вы знакомы с Селией?

– Несколько месяцев назад она приехала на кладбище, чтобы поставить табличку на могилу вашей дочери. Я проводил ее до места, и по дороге она рассказала, что попыталась представить, какие слова вы сами захотели бы написать. Селия не понимает, почему вы ни разу не появились на кладбище. Ей кажется, это пошло бы вам на пользу. Она долго рассказывала мне о вас, я узнал, что дела совсем плохи, и попросил разрешения послать вам табличку, чтобы вы все-таки пересилили себя и сами ее установили. Селия долго колебалась, но в конце концов согласилась.

Саша взял термос, стоявший в конце одной из аллей, налил чаю в простой стакан и протянул мне, шепнув:

– Жасмин и мед… знаете, первый сад у меня появился в девять лет. Квадратный метр цветов. Мама научила меня сеять, поливать, собирать урожай. И мне понравилось. Она всегда говорила: «Суди день не по урожаю, а по семенам, которые бросаешь в землю».

Он помолчал, крепко взял меня за плечи и заглянул в глаза.

– Взгляните на этот сад. Я ухаживаю за ним двадцать лет. Видите, какой он красивый? Видите все эти овощи? Эти цветы? Семьсот квадратных метров радости, любви, пота, дерзаний, воли и терпения. Я научу вас заботиться о нем, а когда будете готовы, оставлю на ваше попечение.

Я ответила, что не понимаю его. Саша снял резиновые перчатки и показал обручальное кольцо на пальце.

– Видите? Я нашел его на моем первом огороде.

Он увлек меня в увитую плющом беседку, усадил на старый стул и сел напротив.

– Это случилось в воскресенье. Мне было лет двадцать. Я выгуливал щенка поблизости от муниципальных домов в пригороде Лиона, где тогда жил. Я ушел подальше от парковок, выбрав направление наугад. Чуть выше, среди серого бетона, затерялось несколько лугов – высохших, некрасивых – и островок старых деревьев. В конце дороги я наткнулся на группу людей, сидевших под дубом, за старым деревянным столом, покрытым клеенкой. Они лущили фасоль. Меня потрясли их счастливые лица. Это были мои соседи, многих я знал, но они не улыбались, встречая меня в подъезде или на лестнице. Вокруг росли разбитые ими сады с фруктами и овощами, рядом находился колодец. Я спросил: «А можно и мне сад?» Кто-то посоветовал позвонить в мэрию, объяснив, что клочки земли сдают в аренду за гроши и еще осталось несколько свободных.

В октябре я вскопал землю, очень гордясь собой, разбросал навоз, а следующей зимой посеял в йогуртовые баночки семена китайской тыквы, базилика, перца, баклажанов, помидоров и кабачков. Весной я высадил рассаду в почву. Сделал все по учебнику садоводства, руководствуясь рассудком, а не сердцем. Не принимал во внимание ни лунный цикл, ни заморозки, ни дождь, ни солнце. Морковь и картошку посадил прямо в землю. Ждал всходов. Поливал время от времени. Рассчитывал на дождь.

Конечно же, ничего не выросло. Я не понял главного: чтобы свершилась магия, нужно проводить в саду все дни. До меня не дошло, что сорняки следует выпалывать не один раз в неделю, а семь, потому что они выпивают всю воду и забирают жизнь.

Саша встал, сходил на кухню и вернулся с миндальными финансье[71] на фарфоровой тарелке.

– Ешьте, вы совсем исхудали.

Я сказала, что не голодна, на что он ответил: «А мне все равно…» Я сдалась, Саша улыбнулся и повел рассказ дальше:

– В сентябре сад словно в насмешку «одарил» меня одной-единственной морковкой. Увидев жалкий пучок увядшей ботвы над сухой, какой-то даже спекшейся почвой (я ничего не понимал в аэрации), я выдернул овощ, сгорая от стыда, и уже собирался бросить его курам, но тут заметил, что бедный уродец окольцован. Настоящим серебряным обручальным кольцом, которое много лет назад кто-то потерял на моей земле. Оно блеснуло на солнце, и я почистил морковку и съел ее, а кольцо взял себе. Счел находку знаком свыше. Я как будто профукал первый год «брака», потому что не разобрался в своей «жене», но впереди у меня были десятки лет, чтобы попытаться сделать ее счастливой.

54

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»