Шолох. Тень разрастается Крейн Антонина
– Почему вы поместили его сюда? Он же тяжело болен! Ему надо быть под круглосуточным присмотром! – ругалась я, бросая на медсестру целую серию негодующих взглядов.
Носяра, кажется, породил во мне непривычную жажду скандалов.
– Это я попросила. – Кадия протянула сестре звякнувший суконный мешочек. Та ничего не ответила, кивнула и ушла. Белая тога слегка шелестела, отмечая ее путь по коридору.
– Но зачем?
– Мне так спокойнее.
Мы зашли внутрь, и мои вопросы разрешились.
Кадия превратила палату в то, что ей никогда не разрешили бы устроить в центральном корпусе – ни за какие деньги. Я явственно представила себе голос главного лекаря: «Это лазарет, а не зоопарк, девочка! А ну, выметайтесь отсюда, и больного своего забирайте, пусть помрет без лечения!»
На меховой подстилке возле кровати Дахху лежал белый волк. Снежок – питомец Смеющегося, который вообще-то должен был вырасти северной овчаркой, но разводчик при продаже слукавил. Завидев нас, Снежок подскочил, совсем по-собачьи тявкнул, завертелся юлой и забил хвостом об пол так быстро, что любой барабанщик позавидовал бы.
В подвесной клетке в углу палаты сидел на жердочке Марах. Никакой заметной радости филин не проявил. Только нахохлился еще сильнее, приобретя форму идеального шара. Потом мой питомец нехорошо сощурился и мрачно открыл клюв:
– Уху.
– И тебе уху, – вежливо ответила я.
Филин раздраженно закрыл глаза и, мелко перебирая лапками, развернулся на сто восемьдесят градусов, явив нам с Кадией все великолепие своей покатой спинки.
– Обиделся, – шепотом пояснила мне подруга.
– Да я уж поняла.
Счет тех, кого я расстроила своим исчезновением, рос очень быстро. Боюсь, я так и вовсе не смогу расплатиться.
Я подошла к кровати. Дахху не шевелился. Я грустно улыбнулась:
– Это ты на него шапку с шарфом нацепила?
– Ага, – согласилась Кад. – Мне так…
– …Спокойнее. Понимаю.
Мчащаяся села в кресло-качалку глубокого вишневого цвета. Под ним были беспорядочно раскиданы газеты и журналы, преимущественно воскресные, развлекательного характера. Между ними высилась пирамида берестяных стаканчиков из лавки госпожи Пионии.
На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бечевы, валявшейся тут же. «Доронах», – успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.
Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге – она не возмущалась – и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.
Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила комок в горле.
– Ты читала «Доронах»? – спросила я Кадию.
– Да.
– Весь?
– Все, что есть.
– И как тебе?
– Смутно. Какие-то обрывки, много вопросительных знаков на полях. Но, – Кад потупила взгляд, – но ведь это он написал, Тинави.
– То есть тебе понравилось.
– А сама-то как думаешь? – Кад беззлобно огрызнулась.
Я присела на край больничной кровати боком, чтобы Кадия не видела мое лицо.
…Унни. Привет. Возможно, я нехило злоупотребляю, но, если так, ты забери что-нибудь у меня – что хочешь, вообще что угодно, хоть душу, хоть жизнь сотри – только сейчас, пожалуйста, любой ценой, давай сделаем это, ладно?
Мой внутренний монолог был очень долгим. И слишком искренним – сюда его не пропустит моя цензура. Закончив призыв, я ущипнула Дахху за кончик носа: не только чтобы направить предполагаемое колдовство, но чтобы сбавить накал прозвучавшей молитвы.
Дурацкий это рефлекс, конечно. И дурацкая я.
Ненавижу тот факт, что я стесняюсь даже думать о том, что по-настоящему важно, предпочитая прятать все личное за пустой болтовней и бытом, ворчанием, тишиной. Упрямо выбираю образ приземленного параноика, настолько не хочу показаться слишком искренней, увлеченной или ранимой. Да и кому показаться-то? Вечности? Близким? Если следовать логике, я сомневаюсь, что они одобряют такую подмену.
– Дурацкий рефлекс, говорю же.
– Что ты там делаешь? – подозрительно спросила Кадия из кресла.
– Я… – начала было я, но запнулась.
Потому что Дахху оживал.
То ли сработало мое колдовство, то ли знахари ни разу не пробовали дернуть Смеющегося за нос, – а друг, как бы далеко от тела ни витала его искра, не мог такого простить.
Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Сердце забилось чаще. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом. Я сосредоточенно пыталась сохранить спокойствие и не расплакаться от благодарности, когда вихрь в лице Кадии отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось так сильно, что я чуть не перекувырнулась через спинку.
– У-ху-ху! – мстительно захихикал Марах.
Я метко швырнула в птицу клочок бумаги, застрявший в обивке кресла. Бумага была свернута неплотно, текст на ней складывался в стихотворные строки. Я отвела глаза.
Стихи под авторством Кадии… Тоже ведь волшебство.
В итоге мы просидели в Лазарете весь день.
Кадия отправила в Чрезвычайный департамент ярко-лиловую ташени.
– Скажу, что заболела, – подмигнула мне она.
В ответ прилетело аж пять голубей. Один за другим, подряд. Если у первого голубя на ноге была лишь маленькая записка, то последний притащил добрый такой свиток в колбе.
– Все нормально? – заинтересовалась я.
– Ну… Командор Груби Драби Финн считает, что молодым специалистам не пристало простужаться. – Кадия покраснела.
Зная, что гномы – весьма несдержанный в выражениях народ, я содрогнулась. Это ж в каких словах руководитель Чрезвычайного департамента высказал свое фи, что подруга так запунцовела?
Ответ прилетел со следующей птицей. Это уже не был голубь. Это была редкая разновидность ташени – дороже классической, а потому менее популярная. Такие ташени – крупные, с глубоким зобом, отличались тем, что передавали сообщения вслух.
– КАДИЯ ИЗ ДОМА МЧАЩИХСЯ! – заорала волшебная птичка низким гномьим голосом. – ХОРНАЯ ТЫ Ж ЛЕНИВИЦА, ГРЕК ТЕБЯ ПОДЕРИ! БЫСТРО НА РАБОТУ, БЕЛОКУШНАЯ ТЫ ЛОДЫРИЩА! А ТО БУДЕШЬ ПОСУДУ В СТОЛОВОЙ ТРИ ДНЯ МЫТЬ! ТРИ НОЧИ! ПОСЛЕ РАБОТЫ! И ТОЛЬКО ГРЕКНИ МНЕ!
Я в восхищении покачала головой:
– Ого! Это он так с сотрудниками разговаривает?
– Да. Всегда, – позеленела Кад. – Командор Финн верит, что чем больше гномьих ругательств он изречет, тем серьезнее мы воспримем угрозу.
– Что, уже жалеешь, что перевелась из корпуса стражей? – посочувствовала я. – Как тебя звать-то теперь? Чрезвычайница?
– Не, не жалею. Условия еще хуже – хотя в это сложно поверить, но как-то… Повеселее. Да продолжай стражницей называть, все осталось по-прежнему, просто теперь в случае городского несчастья я в авангарде.
Что ж, в таком случае на месте городских несчастий я бы постаралась стать потише! А то Кадия им устроит. Хотя гномы, кажется, тоже не лыком шиты.
– Ну ты иди на работу, раз он так беснуется. Я сообщу, если что изменится.
– Ага, щаззз. – Кад блеснула глазами. – Ничего, это он только угрожает. Посуду мыть не заставит – я при всем желании на ведомственную кухню не влезу, она под гномий рост сделана.
Так наше добровольное дежурство продолжилось.
Знахари приходили каждый час, по двое, что-то замеряли, тихонько колдовали, радовались прекрасным симптомам и вводили Смеющемуся лечебные растворы посредством длинных тонких трубок, неприятно напомнивших мне Рамблу.
– Не верится, – вздохнула Кадия. – Не верится, что Карл и Анте – хранители…
– Нужно время, чтобы привыкнуть, – согласилась я. – Дахху, кстати, в курсе. Ему об этом бокки-с-фонарями рассказали. Пока пытались его убить.
– Мда-а-а… – протянула Кад. – Нашел себе братьев по разуму.
Вдруг со стороны кровати раздался глубокий шипящий вдох. Мы так и подпрыгнули. Все четверо: Кад, я, Снежок на подстилке и Марах, который все-таки соизволил меня простить и теперь привычно сидел на плече.
– Дахху! – хором возопили мы, кидаясь друг к другу.
– Книгу, – невнятно произнес Дахху, не открывая глаз. Его правая рука с усилием поднялась.
– Что? Кто?
– Книгу. «Доронах». Дайте.
Нижняя губа Кадии мгновенно надулась, как у маленькой девочки. Я тоже не обрадовалась такому приветствию, но все же исполнила первую волю оживающего… Когда стопка черновых бумаг оказалась на груди у Дахху, он открыл глаза. И сразу же увидел мой выдающийся нос.
– Тинави! Небеса-хранители! Что с тобой? – Друг сипло ахнул.
– Конспирация, – буркнула я. – Ты вообще как?
– Нормально. – Дахху улыбнулся уголком рта и начал увлеченно копаться в своих листочках.
Я же с ужасом следила за Кадией.
Глаза ее налились кровью, губы сомкнулись в одну узкую трясущуюся линию. Кажется, Смеющийся никогда не был так близок к смерти, как в этот момент. Я всерьез испугалась, что сейчас мы потеряем его по-настоящему, и приготовилась грудью защищать его от рассвирепевшей стражницы.
Но она сдержалась.
– Что ж, Дахху, мы очень рады, что ты очнулся, да еще и такой бодрый, – отчеканила Кадия, сжав кулаки так сильно, что побелели косточки пальцев. – Пойду на работу, а ты приходи в себя. Тинави тебе расскажет, что тут творилось в последние три недели.
Подруга наклонилась, рывком схватила свою брошенную на пол сумку и твердым шагом направилась к выходу из палаты. Снежок попробовал потереться о ее ноги, но Мчащаяся проигнорировала волка. Хорошо хоть не пнула!
Дахху осоловело заморгал:
– Три недели, что?
Дверь за Кад хлопнула, едва не развалившись. Марах ехидно захлопал крыльями. Дахху схватил со столика карандаш и уже что-то черкал в бумагах своим идеально ровным почерком…
Я помедлила, глядя на друга.
Потом, пожав плечами, заварила чая ему и себе. Выждала еще минуту для приличия и лишь тогда, поняв, что «с той стороны» соображалка не включится, деликатно откашлялась:
– Дахху, боюсь, ты не очень-то хорошо повел себя сейчас с Кадией, ведь она так заботи…
Но меня перебила почта: в открытое окно влетела ярко-лиловая ташени, с яростью врезалась мне в грудь, упала и раскрылась в послание – «ДАЖЕ НЕ ВЗДУМАЙ НИЧЕГО ЕМУ ГОВОРИТЬ!!!».
Я сокрушенно покачала головой. Снова-здорово.
Дахху, впрочем, не сильно-то заинтересовался. Он, восторженно приборматывая, заполнял уже третью страницу кряду. Кровавое пятно, коричневой корочкой слепившее стопку бумаг, его совсем не смущало.
– Слушай, – протянула я. – А ты вообще что-то помнишь?
– Помню, – кивнул он, не отрываясь от работы. – Потому и записываю. Обряд «Ночная пляска» был прекрасен. Но неужели я потом так долго лежал без сознания? – Он изумленно покачал головой, не поднимая глаз. – Кошмар.
– Да уж…
– Тинави, мне очень нужна твоя помощь. – Дахху поднял на меня свои умные фисташковые глаза. – Ты можешь пригласить сюда Карла и Анте Давьера?
Я поперхнулась чаем, на радость Мараху.
– Анте Давьера?!
– Пожалуйста, – как ни в чем не бывало попросил Смеющийся, чуть ли не носом водя по страницам будущей энциклопедии.
Я только и могла, что протянуть:
– Э-э-э…
– Просто то, что я узнал от бокки-с-фонарями, касается и Карла, и господина Анте, и будет лучше, если мы сразу проведем общее собрание, – пояснил Дахху и педантично поправил вязаную шапочку.
– Ну, э-э-э…
– Понимаю, что ты спешишь поделиться со мной новостями. – Он вел себя так, будто разговаривал с неразумной пятиклашкой. – И да, я тоже не откажусь обладать информацией о том, что происходило в эти дни, но работа – работа прежде всего. Надеюсь, вы не расстроились, что я сразу заговорил о «Доронахе»? Неловко вышло, да? – Он нахмурился, такой серьезный, интеллигентный и отчужденный, что хоть плачь.
Я потрясла головой. Да так сильно, что фальшивый нос чуть не отвалился.
– Дахху, – смущенно сказала я. – Но ведь Анте Давьер – он же Теннет, я в курсе – чуть не убил тебя! Это он – шолоховский маньяк! Ты из-за него был в отключке, не из-за обряда!
Кажется, впервые в жизни я увидела, как челюсть Дахху из Дома Смеющихся отправляется в вольное путешествие к груди друга.
– Прости, что ты сказала? – переспросил он растерянно.
Я вздохнула и начала очередное повествование.
Мда. Хоть из Рамблы я и сбежала, а вот высокое звание рассказчицы, кажется, последовало за мной.
Смеркалось.
От Кадии больше не было новостей.
Мы с Дахху продолжали сидеть в Лазарете. Вернее, он – лежать, погребенный под рукописями. А я – играть в парикмахера, устроившись в кресле-качалке. «Клиентом» был Марах, вдруг вообразивший, что он – птица, которая любит ласку. Я уже несколько раз разгладила все его перышки, а филин все кудахтал и кудахтал, требуя дальнейшей услады, и, стоило мне отдернуть руку, лапкой цеплялся за мое запястье. Мол, продолжай! А то не прощу!
Дахху вздохнул и потянулся. Потом ойкнул, схватился за сердце, замер – рановато что-то начал физкультурой заниматься!
Опять вздохнул:
– Признаться, я в смятении.
– Из-за чего именно? – полюбопытствовала я. – Из-за того, что Карл вызвал Зверя? Или из-за того, что хранитель Теннет деградировал?
– Из-за всего и сразу… – кисло протянул Дахху.
Потом он оценивающе посмотрел на меня. Почесал затылок под шапкой. И спросил тоном университетского профессора на экзамене:
– Тинави, как ты думаешь, из чего сделаны фонари бокки?
– Хм. Из стекла, наверное. Деревянной рамы. Ну пара пружинок еще есть… В общем, обычные фонари.
– А внутри?
– Огонь.
– Откуда у потусторонних духов огонь?
– Да прах его знает.
– Ниоткуда. Это не огонь, Тинави.
Дахху приподнялся на локтях. Глаза его сверкали, и я вдруг прониклась ощущением того, что в мою грешную жизнь сейчас припрется, незваная, еще одна тайна…
Смеющийся улыбнулся:
– Это искры. В фонарях бокки носят искры.
– Искры как души? – обалдела я. – Души живых существ?
– Некогда живых. Бокки-с-фонарями – это… наши предки.
– Так-так-так! – Я навострила уши.
– Бокки – это призраки срединников. Тех, что жили здесь и работали в Прибрежном легионе. Это их кости под курганом. А их искры бродят по городу дважды в месяц.
Я так опешила, что перестала чесать филина – и тотчас получила укол острым клювом.
Ссадив недовольного Мараха на подлокотник кресла, я подошла к кровати Дахху и села подле друга:
– Ты хочешь сказать, что после гибели срединников их искры не потухли, а остались тут? И… Хм… Живут в окрестностях кургана уже тысячу лет?
– Именно так. И поэтому они возвращаются в некрополь между полнолуниями и новолуниями – стараются быть поближе к костям. И вся память срединников, все чувства, все надежды – при бокки. И некоторые из них даже были готовы поделиться ими с нами, молодыми дураками, – глаза Дахху наполнились вековой грустью, – но мы всегда прятались от них, запирали двери своих домов. Только изредка бокки-с-фонарями удавалось дотронуться до какого-нибудь шолоховца и, наладив контакт, потом пытаться рассказать ему свою историю с помощью снов. Но упрямые граждане в таких случаях шли в Лазарет и «лечили» странные дремы. Так делали все. Кроме меня. Только я дослушал историю бокки. – Он развел руками.
– Это действительно круто, – искренне сказала я.
– Ох, поверь, это еще далеко не круто… Но мне надо подумать, как быть с остальной информацией. Она местами шокирует. – Друг прикусил губу. – Ты не расстроишься, если я пока придержу ее?
Я прижала руку к сердцу:
– Вообще не расстроюсь! У меня сейчас столько насущных проблем, ты бы знал. И кстати, об этом: ты можешь отправить ташени одной леди в Иноземном ведомстве?
– Легко. И давай заодно решим, что будем делать в понедельник.
– В смысле?
– День цветов, ты забыла? Я бы хотел поучаствовать в фестивале. Предлагаю составить расписание.
Я помотала головой. Небо голубое, праздники же…
– Ладно, Дахху. Расписание так расписание.
Рокочущие ряды
Мы сами решаем, как реагировать на те или иные стимулы. Ничто не может заставить вас расстроиться, или обрадоваться, или разозлиться – это все лишь ваш выбор. Только вы выбираете то, каким видите мир.
Пайветри из Дома Созерцающих, мастер Легких Мыслей
Весь следующий день я изящно балансировала между депрессией и эйфорией.
С одной стороны, мне было горько и странно из-за Полыни. Я не понимала, почему Ловчий до сих пор в тюрьме, и мне самой не удалось ничего узнать об этом. Кое-какая информация должна была появиться вечером, но до тех пор у меня не получалось отвлечься и выдохнуть.
– Ты сказала «Полынь» двадцать раз за последние полчаса. Мне кажется, у меня вот-вот начнется аллергия на это слово, – проворчала Кадия, расставляя лимонад и ягоды на садовом столике.
– Аллергия не так появляется, – рассеянно бросил Дахху из гамака и схлопотал лимонадной соломинкой по макушке.
Да, за мою эйфорию отвечали эти двое. Сам факт их наличия, их шуточек и перебранок, искреннего смеха и не менее честной тоски. Я прямо чувствовала, как окончательно исцеляется моя издерганная в Шэрхенмисте душа, как сердце вновь наполняется светом: я дома.
Кадия, как всегда, в одночасье простила Смеющегося (он, как обычно, не понял, что у них вообще был конфликт), и мы весь день провели втроем в поместье Мчащихся. Из Лазарета Дахху выставили еще с утра пораньше: ох и долгий же это был переезд! На прощанье ему выдали костыли и огромный набор обезболивающих – теперь друг лежал в гамаке, бледный и благостный, в обнимку, конечно же, с «Доронахом».
А когда на город спустилась ночь, я вновь нацепила свой нос и отправилась на Невероятно Тайную Встречу.
Провожал меня – вернее, подвозил – Патрициус. Я почему-то была уверена, что кентавр – из племени жаворонков, а нет… Оказалось, он донельзя болтлив в любое время суток.
Я тихонько сцеживала зевоту в кулак, пока Патрициус Цокет заходился трепом:
– «Ухо и Копыта»… «Ловкость и Перевозки»… «Езжай и Стражди»… О. «Езжай и Стражди»! Как вам, мадам? – Патрициус ухватился за это словосочетание, покатал его на языке так и эдак. – Прекрасное название для нашей команды!
Я не разделяла его восторга:
– Немного упадническое, как считаешь? Куда езжай? Почему стражди?
– Зато как звучит!.. Приехали. Подождать вас?
– Да! Иначе я вряд ли отсюда выберусь.
– Ваша правда, мадам! «Езжай и стражди» друг без друга не могут! А если серьезно: кричите, если кто-нибудь к вам пристанет. Я как раз пару дней назад переподковался, хорошо бить могу, очень звонко.
Я поблагодарила кентавра за заботу и потопала к тускло освещенному рынку, проглядывающему за темным орешником.
Там на набережной Топлого канала прижимались друг к другу десятки торговых палаток. Все – сумрачного травянистого цвета.
Длинные гирлянды из багровых лент опутывали непромокаемые козырьки и столбы-указатели. На них были подвешены банки с болотными огоньками. Огоньки денно и нощно бились в стекло, раздражаясь и разгораясь от этого лишь ярче.
Под натянутыми тентами сидели мастера-татуировщики, беззубые картежники, кальянщики с густо подведенными глазами и сумасбродные предсказательницы. На прилавках было разложено оружие и поблескивали артефакты – дешевые, массового производства. Почти безобидные. По-настоящему серьезные товары торгаши прятали в опутанных цепями сундуках у себя за спинами.
Рокочущие ряды… Наш черный рынок. Работает только по ночам, зато совершенно бесстыже, в открытую. Сайнор давно махнул на него рукой – пусть в Шолохе лучше будет немного контролируемой преступности, чем много бесконтрольной.
Простым горожанам тут делать нечего. Под глухими мантиями покупателей может скрываться кто угодно – кошкоголовый степной ассасин, съехавший с катушек архимаг, эльфийский мастер-отравитель… Толкнешь такого случайно – и до свидания, жизнь, приятно было познакомиться.
Помню, меня занесло сюда в ту неделю, когда я самостоятельно бегала по всему Шолоху, решая дела для Полыни.
Нужно было стребовать неоплаченный налог с равнинного торгаша эликсирами. Я думала, живой не выберусь, когда лавочник, не обрадовавшийся такой гостье, оскалил на меня три ряда клыков. Да еще и зашипел, выпустив зеленые когти.
Правда, налог он все-таки отдал. После этого я вернулась в наш кабинет, и куратору пришлось стерпеть мое краткое, но эмоциональное выступление на тему «гори оно все синим пламенем, я больше никогда не пойду туда одна». На словесные утешения Полынь скупился (подозреваю, он меня вообще не слушал), но кофе подливал исправно.
И вот месяц спустя я снова в Рокочущих рядах.
И снова одна.
Эх, судьба, сколько ж раз ты готова подсовывать нам одни и те же испытания, пока мы не пройдем их на должном уровне? Изволь принять правило, человече: развивайся. Или – прочь из игры!
Я поежилась, надвинула шляпу на глаза и медленно пошла по рынку. В руке у меня была схема Рокочущих рядов с жирным чернильным крестиком, перечеркивающим площадку у самой реки. Слегка поблуждав в лабиринте прилавков и поймав на себе пару нездоровых взглядов, я вышла к нужному месту.
На затянутых водорослями ступенях, спускающихся к самой воде, спиной ко мне сидела девушка. Ее русые волосы были подстрижены под пружинистое каре. Круглые металлические очки с толстой оправой – то ли воздухоплавательные, то ли для ныряния, – служили девушке вместо ободка. Диковинные такие очки! Визитная карточка Андрис Йоукли.
– Привет, – сказала я, присаживаясь на скользкие ступени рядом с Ищейкой.
Она повернулась ко мне и внимательно оглядела меня с головы до ног. Потом какое-то время понаблюдала за тем, что происходит вокруг нас.
Я и сама стала ее разглядывать, не менее тщательно. Даже более тщательно: брови Андрис поползли вверх при виде такой моей прилежности. С ней все было по-прежнему: комбинезон из грубой ткани, рубаха под ним, румяные щечки и татуировка волчьей головы на предплечье.
– Йоу, Тинави! Надо же, а я боялась, что это будет ловушка, а не настоящее приглашение, – подивилась Андрис, закончив осмотр.
Она выпустила клуб вонючего вишневого дыма из курительной трубки и разжала руку. На ладони Ищейки лежал звездчатый металлический амулет.
Андрис запихнула его в нагрудный карман и широко улыбнулась:
– Думала, сейчас придет какой-нибудь хмырь подставной, припечатаю ему на шею Светило Утопленника и буду макать головой в воду в целях самообороны – подготовилась вот. А это действительно ты – невероятно! Где раздобыла такой шикарный нос, признавайся?
Я призналась.
– Отдай потом мне, – попросила Андрис. – В работе пригодится.
Она достала из рюкзака сочное красное яблоко, отерла его рукавом рубашки и предложила мне. Потом вытащила еще одно для себя. Мы энергично захрустели, что никак не вязалось у меня с черным рынком, чье опасное варево бурлило у нас за спинами, изредка выплевывая драки.
Андрис очень любила оружие. Неизбывной радостью для нее было пойти и спустить ползарплаты на какие-нибудь безумные зажигательные смеси, метательные ножи и хитроумные стебельковые пики. Еще она не понаслышке знала, как обращаться с гайками и винтиками: Йоукли могла играючи собрать с нуля походный нож, да не простой, а с какими-нибудь медными шестеренками по боку и выпуклыми линзами разноразмерных луп.
В общем, Рокочущие ряды не только были важны для нее с точки зрения рабочих контактов, но и нравились Йоукли сами по себе. Это она выбрала их для нашего тайного свидания.
– Андрис, почему Полынь в тюрьме?
– Потому что нарушил закон.
– А что насчет генеральского желания? Что он попросил, если не свободу?
– Понятия не имею. – Ищейка с размаху метнула огрызок яблока в реку. – К нему не пускают визитеров.
Потом Андрис взяла свою трубку, вытряхнула из нее старый табак и полезла в кисет за свежей порцией.
– Более того, никто причастный не соглашается даже словечком про Полынь обмолвиться. Я подняла все свои связи, просто все. Всех должников перетрясла, лишь бы хоть что-то узнать. Но им будто языки отрезали. Молчат, и все тут.
Андрис щелкнула пальцами, зажигая трубку. Набрала полный рот вишневого дыма и выдохнула:
– Ситуация нехорошая, Тинави. Король бросает Внемлющего в тюрьму, затем – ни с того ни с сего – признает его Генералом Улова, заказывает статую, и – тишина. Никакой информации про казнь. Ничего про дарственное желание – загадано, не загадано. Мне кажется, его Полыни вообще не дали. Плюс тотальная изоляция. А ведь даже к самым страшным убийцам допускают мастеров Легких Мыслей и близких родственников.
– Но ведь ты не родственник, – осторожно заметила я.
– Я лучше родственника, Тинави.
М-м-м. Вот как.
Ищейка продолжила:
– Я не понимаю, зачем Сайнор устроил этот фарс с генеральством. Боюсь, от короля добра не жди.
Читать бесплатно другие книги:
