Шолох. Орден Сумрачной Вуали Крейн Антонина
Мокки, у которого уже не было задания, просто стоял рядом со столом, сложив руки на груди, и отнюдь не добро следил за действиями знахарки. Я бы наверняка была недовольна таким пристальным вниманием к своей работе, но Галаса и глазом не моргнула. То ли она перебарщивает с валерьянкой и всякими благовониями, то ли медитирует тут по семь часов в день и давно познала истинное спокойствие океана.
– Хорошо, спасибо, – сказала знахарка, убирая ладони от Тилваса. – Лечение займет достаточно много времени. Сейчас я попрошу вас уйти. В соседнем доме есть вода и еда, можете переночевать там. Берите все, что нужно, чтобы удобно устроиться.
– А если мы хотим остаться? – прищурился Бакоа. – Мало ли что вы тут делать собираетесь.
– Я не причиню вашему другу вреда, – кротко сказала Галаса.
– Он нам не друг. Должник, – осклабился Мокки.
– Зато мне – друг, – наклонила голову целительница и вежливо, но непреклонно кивнула на дверь, которая приглашающе заскрипела, открываясь.
Мы с Мокки вышли за порог, и дверь закрылась за нами.
– Ну и денёк, – вздохнула я, с силой потирая виски.
Золотисто-медовое солнце уже подкатывалось к кольцу острых скал, окружающих долину. Не пройдет и получаса, как нас затопит холодом, стремительным и беспощадным.
Мы неприкаянно сходили на разведку в указанный травницей дом. Ожидание – это всегда самое невыносимое. Я рассеянно поела, Бакоа сомнамбулически и машинально взломал замки на всех ларях – совершенно зря, лари были пустыми.
В конце концов, уже когда давным-давно миновала полночь и близился рассвет, стало понятно, что лучше бы нам и впрямь все-таки лечь спать. Быстрого лечения не будет. Но мы не остались в пустом доме: вернулись обратно на участок Галасы. Там Мокки самоуверенно подошел к бельевой веревке, снял с нее одеяла госпожи Дарети и одним обмотался сам, а второе протянул мне.
В подсвеченном зашторенном окне было видно, как целительница делает какие-то пассы руками над аристократом.
Переглянувшись, мы с Бакоа обогнули избушку травницы. С задней стороны к ней примыкал ночной сад, полный лекарственных растений – на каждой грядке имелась табличка, а впереди – импровизированное святилище змеи сайнаджо. Небольшой источник, каменная статуэтка змеи, молельная скамеечка и черпак на длинной медной ручке. Также тут стояла крохотная жаровня: если у тебя есть какое-то пожелание к змее – покровительнице водопадов, ты можешь написать его на специальной бумажке, поджечь в жаровне и повторить ритуал с омовением рук столько раз, сколько получится за то время, пока идет дым.
Я вздрогнула, еще раз вспомнив о страшных молочных глазах оришейвы.
– Я действительно собираюсь ночевать прямо здесь, – мрачно предупредил Бакоа.
– Как и я. Хотя я не ожидала, что и тебя будет так беспокоить судьба нашего спутника, Мокки. Ты им все-таки проникся?
Вор неожиданно взвился, подпрыгнув аж на метр.
– Что-о-о?! – завопил он. – При чем тут аристократишка?! Я ночую на свежем воздухе, потому что это полезнее! Тилвас – да пусть хоть сейчас откинется, ради неба, мне вообще нормально! Какого гурха, Джерри!
Меня поразила его невероятно бурная реакция. Сев на корточки, я стала раскатывать свое одеяло на траве, а Мокки так и стоял столбом, завернувшись в свое, ошеломленно глядя на меня сверху вниз. Он выглядел таким… взъерошенным, что ли, таким опешившим, – невероятное зрелище, очарование деревни, – что я не удержалась от нервного смешка.
– Мокки, – я лукаво глянула на него исподлобья, – знаешь, я никогда не поднимала эту тему, но ты вообще в курсе, что переживать за других – не зазорно? Ладно, я уже привыкла, что ты объявляешь всем и каждому, что тебя наплевать на меня, хотя мне бывает больно от этого, Бакоа, – голос мой непроизвольно стал жестче, – но, в общем и целом, никто не умрет от того, что если ты хоть разок признаешь, что тебя заботят проблемы других!
– Я…
– Да, Тилвас – тот еще тип, но учитывая, что мы вместе пережили за последние дни, испытывать к нему сочувствие и волноваться о его здоровье – это нормально, Мокки! Это – нормально! – уже в полный голос рявкнула я.
Я и сама не заметила, как запланированный мной шутливый упрек превратился в полноценный наезд.
– Если ты, Бакоа, начнешь показывать людям – не всем, но хоть кому-нибудь, – что ты не такая отбитая сволочь, какой любишь себя выставлять, что у тебя в груди есть хоть какие-то добрые чувства, хоть какой-то намек на привязанности, – продолжала чеканить слова я, – то так будет гораздо лучше для всех, прикинь. Я не верю, что ты пришел сюда ради свежего воздуха, слышишь?! И я рада, что это не так! Очень здорово, что наш спутник для тебя не только мешок с деньгами! Ура! Ты в состоянии что-то чувствовать! Значит, ты все-таки не психопат! Аллилуйя, блин! – и я зааплодировала.
Мокки побледнел. Я, устыдившись своей вспышки, уронила руки, выругалась и отвернулась.
Вор сел на корточки напротив меня и отобрал мое одеяло.
– Джерри, – Мокки взял меня за подбородок и заглянул в глаза. – Я так понимаю, это ты переживаешь из-за аристократишки.
– Да, и в отличие от тебя я не стыжусь своих чувств, – прорычала я. Мокки дернулся, как от пощечины, и раздул ноздри, но не отодвинулся.
– Ты не понимаешь. Мне на тебя не плевать, – сказал он.
Я промолчала.
– Джерри, мне на тебя не плевать! Ты слышишь?!
– …
В его голосе звучала ненависть пополам с горечью. Отличный рецепт интонации, Мокки, отличный рецепт.
Я оттолкнула его руку.
– Если бы ты только знала, как я себя иногда ненавижу, – неожиданно почти выплюнул Бакоа.
Теперь уже я искала его взгляд. Он сидел напряженный, натянутый, как тетива, огромные черные глаза, казалось, не помещались на осунувшемся лице. Мокки практически колотило, зрачки у него были широченные, губы искусаны, кулаки сжаты, и я растерялась: прежде я не видела его таким.
Отчаянным. Зовущим.
Это было… внезапно.
Поймав мой изумленный взгляд, Бакоа со странным гортанным рыком сорвал какой-то стебелек, а потом буквально рухнул на землю и потуже завернулся в свое одеяло, как в саван. Закрыл глаза: «Забирай меня, бледная леди».
Вот и что это было, спрашивается.
Я устроилась неподалеку, натянув одеяло до подбородка. Я долго еще смотрела на высокие острые звезды, кружащиеся над частоколом гор, и на постепенно розовеющую из-за наступающего рассвета воду горных водопадов вдалеке и прозрачное журчание источника рядом.
– Мне на тебя – не плевать! – услышала я, уже засыпая.
Я уснула надолго. Проспала добрых двенадцать часов, совершенно пропустив дневной Лайстовиц как явление – сразу попала в вечер.
В принципе немудрено после суток, полных хаотичного безумия и темных событий. Если бы я была чуть моложе или чуть наивно-оптимистичнее, то могла бы предположить: я и до этого спала, и все, начиная с замка Льовезов, мне приснилось.
Но нет.
Мир не добр, а я не принцесса из лесной сказки: я знаю – все было на самом деле.
Я проснулась, почувствовав чей-то взгляд. Резко выпрямилась: на щеке будет отметина от ладони. Обернулась. Там Мокки, запахнувшись в простыню и свернувшись клубочком, спал среди серебристо-зеленых трав под светом закатного солнца. Удивительно мирное зрелище. Мне бы хотелось посмотреть на него еще, но я подняла глаза выше: госпожа Галаса Дарети стояла, прислонившись к стене своего дома, и вытирала руки о влажную тряпочку, пахнущую календулой.
– Я закончила. С Тилвасом всё хорошо, но он пока спит, – сказала знахарка. Она молча посмотрела на свои одеяла, перепачканные травой, однако никак не прокомментировала их преображение.
Мокки, услышав ее голос, резко сел и привычно схватился за бритву. Потом поморщился, поняв, что тревога ложная. Я начинала понимать, что вору для хорошего расположения духа прямо очень нужна веселая потасовка. Видимо, из-за нехватки подобных развлечений его вчера так и накрыло. Все эти мистические штуки не в счет: в них мы были скорее зрителями, а не участниками, а Мокки бесит быть зрителем. «Это моя жизнь, и я достаточно жаден для того, чтобы желать прожить ее на полную катушку. Везде – главная роль, на меньшее я не согласен», – говорит иногда он.
– Вы хотите есть? – спросила Галаса Дарети.
Ох. Очень.
– Да, но первым делом мы хотим знать правду о Тилвасе, – я подошла к знахарке.
Одновременно с этим алое солнце, наколовшееся на горный пик, будто лопнуло, скрывшись за ним целиком, и Лайстовиц поглотили фиолетовые сумерки. Так что свой следующий вопрос я задавала под жужжание и разгоравшееся сияние светло-зеленых светлячков, летавших по саду целительницы.
– Он рёхх, да? – спросила я. – Тилвас Талвани – не человек, а долбаный дух природы? От человека в нем только тело – «кусок мяса», как выразился Ори. А внутри сидит дух. Я права?
Галаса улыбнулась. В сумраке и на контрасте с кожей ее зубы казались белыми, как засахаренный миндаль.
– Вы не правы, – мягко возразила она. – Тилвас Талвани – человек. У него человеческая душа, человеческий ум, человеческий опыт, надежды, память. Поверьте, я знаю. Мы с ним знакомы давно, я преподавала ему целительство, когда он учился в университете. И хотя для Тилваса это не было профильной дисциплиной, некоторые обстоятельства привели к тому, что я стала его неофициальной наставницей. Нет, – Галаса подняла руку с раскрытой ладонью, увидев, как цепко прищурился Мокки: он так щурится, когда уже придумал какой-то каверзный вопрос, после которого люди обычно белеют и начинают дрожать. – Я больше ничего не скажу. Тилвас очнется и сам все объяснит.
– А что это за амулет двуглавого ворона у него на груди? – поинтересовалась я.
Галаса покачала головой и повторила:
– Я ничего не скажу. Это слишком похоже на сплетню. А три самые черные судьбы – это сплетни, ложь и воровство.
Я моргнула. Мокки пренебрежительно фыркнул:
– Три самые черные судьбы – это глупость, лень и гордыня.
– Как скажешь, – наклонила голову набок госпожа Дарети.
Мы втроем вернулись в избушку. Тилвас так и лежал на столе, но теперь вокруг него стояли низкие деревянные подставочки с благовониями, у головы – букет полевых цветов, а у кистей и ступней – низкие белые свечи.
Мне вдруг подурнело. Я вспомнила Малую гостиную Зайверино и своих друзей. А также то, что обгоревшие пальцы Тилваса – сейчас их обматывала чистая ткань – напоминали руки Финны в ту страшную ночь.
– Сюда зло не пройдет, – твердо сказала Галаса, протягивая мне чашку с густым горячим супом и кусок свежего дрожжевого хлеба. – Не сегодня.
Мы молча ели, сидя на печи. Я все смотрела на то, как на углу стола замерла фигурка пэйярту, украденная из склепа – мы чудом не потеряли ее в монастыре и на паучьих тропах. Казалось, белый лис смертельно устал.
Галаса собрала корзину, накинула на волосы платок и сказала, что идет в долину за лечебными цветами, которые появляются из-под земли только в это время суток. На обратном пути она поухаживает за всеми своими животными.
– А почему ты здесь одна, знахарка? – мрачно спросил ее Мокки. – Где остальные жители Лайстовица?
– Они давно покинули эти края. Еще до того, как я пришла сюда. Долина красива, но здесь сложно и одиноко жить. Я же искала уединения.
– Почему?
Я думала, Галаса проигнорирует вопрос и красиво растворится в ночи – это было бы очень в духе ее образа, как мне кажется, но целительница ответила Бакоа.
– Тому две причины. Во-первых, здоровым людям я приношу скорее вред, чем пользу. Я часто вижу то, что нарушает выстроенные ими границы – это неприятно и им, и мне, потому что все мы – огромные духовные миры, вынужденные делить одно материальное пространство, и вторгаться в то, что человек не показывает, значит быть взломщиком его души. К тому же, увидев что-то, поняв, где сломано, я всегда очень хочу помочь… Но нельзя помогать тем, кто не просит помощи, ведь так мы вмешиваемся в их судьбу и в уроки, которые им нужно пройти. Однако и проигнорировать страждущего – жестоко. Так что моральную дилемму того, как быть с людьми, мне еще предстоит решить: в уединении. А во-вторых, я продолжаю учиться своему ремеслу. С определенного момента ступени любого учения переходят из внешнего мира во внутренний – и отшельничество неизбежно для всякого, ищущего мастерства.
Она говорила так медленно, так убаюкивающе, что я снова чуть было не начала клевать носом. Но Мокки не терял делового настроя.
– И что, Галаса, во мне ты тоже видишь что-то сломанное? – вызывающе спросил он.
В ответ на вопрос Мокки целительница едва заметно приподняла свои контрастные светлые брови.
– Вижу, вор, – сказала она без тени вызова или улыбки.
– Ну и как же ты хочешь помочь мне?
Галаса несколько мгновений молча смотрела на него. Мокки равнодушно грыз аппетитную хлебную корочку.
Наконец женщина неспешно заговорила низким, грудным голосом:
– То, что кажется тебе изъяном, на самом деле – красивый узор. Такой же прекрасный и необычный, как многие другие. И в глубине души ты это знаешь, Мокки Бакоа. Но столь многие говорили иначе, что ты сам стал наносить увечья своей жизни, пряча за ними этот узор. Перестань калечить себя. Ты прекрасен, Мокки. Ты прекрасен. Ты достоин. Тебе ничего не надо для этого менять, ты и так хорош, изначально. Ты имеешь право любить себя, более того – мир хочет, чтобы ты себя любил.
После этих слов повисла пауза.
Да такая, что стало слышно, как в окно бьется светло-зеленый мотылек. А затем Мокки, замерший было, скорчил такую кисло-«задолбанную» физиономию, что всякая магия растворилась. Увидев это, Галаса молча развернулась к двери избушки. Открыла ее, уже ступила на порог, но в последний момент все-таки оглянулась…
Ее зеленые глаза чуть прищурились, и целительница вдруг небрежно, будто что-то очень неважное, бросила:
– И еще. Честнее было бы рассказать.
И знахарка вышла в ночь.
– Во всех этих «духовных учителях» и «просвещенных», которых такое неадекватное количество на вашем острове, меня больше всего поражает то, что они настолько одинаковые, – едва за ней закрылась дверь, зашипел Мокки. – Говорят негромко, одеваются «природно», считают, что вселенная нас любит и все такое. Энергию туда же приплетают. Про религию особенно не упоминают, потому что это не модно, но мотивчики все те же. И главное: если ты не реагируешь, они говорят, что, дескать, не-не, он среагировал, но точно среагировал внутри, ребята, я вас уверяю, но его всякие там колючки и плохие черты характера не дают ему это показать, ведь ему БОЛЬНО!.. И в конце так драматично: «я вижу твою боль, я понимаю тебя», – у Мокки получилась настолько идеальная скорбно-сочувствующая интонация, что я хмыкнула.
– А вот этот твой монолог не означает, что ты среагировал? – пожурила его я.
– Нет! – возмутился Бакоа. – Этот монолог означает, что я в край задолбался. Тилвасу пора проснуться и объяснить, какого гурха тут происходит, иначе я встану прямо сейчас и пойду домой. Заберу своих воров у Алого братства, а потом разверну такую бойню в гильдийском квартале, что в итоге вообще никаких других гильдий не останется – лишь одна, имени Мокки Бакоа. Подомну весь город. Зря, что ли, эта Галаса сейчас сказала, что я достоин? Вот, считай, мотивировался. Не в том направлении, в котором она хотела, зато как успешно!.. – он ухмыльнулся во весь рот.
Я фыркнула. Потом еще раз. Потом не выдержала и в голос расхохоталась. Мокки тоже стал смеяться, еще громче.
Мы сидели на огромной белой печи, заваленные подушками, и смеялись так, что окна тряслись. Взлохмаченные и мокрые волосы Мокки – он успел сходить в душ – торчали во все стороны, как птичьи перья, и то и дело падали ему на глаза, я тоже отчаянно заправляла за уши свои выбившиеся из хвоста синие прядки.
Мы оба были одеты в какие-то расшитые халаты, выуженные для нас госпожой Галасой из огромного узорного ларца, и сами себе напоминали торговцев из увеселительного квартала Пряной Ласточки. Пока мы хохотали, ловкие пальцы взломщика не переставали привычно крутить в руках какую-то прихваченную на столе финтифлюшку – Мокки часто что-то вертит в пальцах, чтобы не терять навык. Чаще всего – когда нервничает… Я же все время придерживала халат – он, безразмерный, украшенный тяжелым бисером, так и норовил съехать с плеча, оголить его, и я упорно этому препятствовала, хотя… Может, халат прав?
Я вспомнила взгляд Бакоа вчера в саду. «Ты не понимаешь. Мне на тебя не плевать». Ту его напряженность. Ту тайну. Впервые за годы нашего знакомства я почувствовала, что внутри Бакоа ворочалось что-то, напоминавшее метания человека, который пытается потушить чувства к другому, но не может.
Сейчас за окном была весенняя ночь и мириады пляшущих светлячков висели в воздухе. Камин потрескивал, печь тихо гудела, на столе дрожали свечи. Было сумеречно-интимно и как-то распахнуто-оголтело – особенно из-за всего этого хохота и предшествующих ему приключений, – и я подумала, что Мокки точно должен меня поцеловать.
Ну прямо должен. Ну как иначе. В теории я и сама могу, но…
Мокки вдруг очень резко перестал смеяться и, подавшись вперед, посмотрел на меня в упор. Мы оказались волнующе близко. Наши носы почти касались друг друга, и я видела крохотный белый шрам над правым глазом Бакоа. От Мокки пахло свежим бергамотовым мылом и немного морем – потому что от него всегда пахнет морем – бескрайним, черным, ночным. Закрыть глаза и утонуть, забывшись, – что может быть проще? В шальных зрачках Бакоа отражалось мое взбудораженное, настороженное лицо. Сам вор выглядел странно. Он был разгоряченным и гневным, будто сейчас кто-то его очень разозлил. Я нахмурилась.
– Джерри, – тихо сказал Мокки, кладя обе ладони мне на плечи и вцепляясь в них до боли, так, что я чуть не зашипела. – Джерри, я должен…
Но именно в этот момент на кухонном столе случилось экстренное восстание из мертвых. А именно: Тилвас Талвани резко сел, снял с глаз два фиалковых цветка, за каким-то гурхом положенные туда целительницей, и вздохнул, глядя на них:
– Хорошо хоть, не свежие огурцы.
Потом аристократ повернулся к нашей живописной композиции и слегка, на полсантиметра, вскинул бровь:
– Я помешал?
Не успела я удивиться тому, как, оказывается, рада увидеть его живым и снова приятно-румяным – несмотря на все отягчающие обстоятельства, связанные с его личностью и крайне неудачным моментом пробуждения, – как Мокки зарычал.
– Я тебя сейчас уничтожу! – гаркнул Бакоа и одним каким-то диким кошачьим прыжком перелетел с печи на стол, где кульком сбросил Тилваса на пол и, запрыгнув на него сверху, начал трясти.
18
История артефактора
Rerum natura nullam nobis dedit cognitionem finium.
«Природа не дала нам знаний о пределах вещей».
Впрочем, длилось это недолго.
Что ни говори, а логика у Мокки тоже присутствует: убивать того, кого только что спасли и кто хранит нужную тебе информацию, – довольно глупая затея.
Тилвас тоже это понимал, поэтому даже особенно не сопротивлялся нападению. Просто переждал внеплановый жесткий массаж, а потом с издевкой спросил:
– Угомонился, Бакоа? Тогда слезь, будь добр. Или близость ко мне – необходимый элемент твоего душевного спокойствия?
– Я просто мечтаю о том дне, когда все это закончится и я наконец тебя грохну, – с чувством сказал Мокки, напоследок пнув артефактора. – Сделаю чучело, поставлю при входе в гильдию. Будешь всем улыбаться и махать в стиле старой сенаторши Бесты[7].
– Гадость какая. У тебя совершенно нет вкуса, вор. Напомни, я порекомендую тебе учителей: такую фантазию нужно направить в мирное русло, – развеселился Тилвас, садясь и глядя на собственный амулет в виде ворона.
При виде трещины, пошедшей по стеклу, аристократ побледнел и прикусил губу:
– Sakken… – пробормотал он.
Я спрыгнула с печи и опустилась на корточки напротив артефактора.
– Тилвас, – голос у меня был даже строже, чем я планировала. – Мне кажется, самое время для правды. Всей правды. Ты обещал.
Талвани поднял на меня свои удивительные глаза того странного серого цвета, по которому не поймешь – теплый он или холодный. Как и по самому Тилвасу, впрочем.
– Ты права, – наконец сказал он. – Тем более времени у меня осталось совсем немного.
– Это еще что значит?
Вслед за аристократом я посмотрела на его амулет. Мокки тоже недоуменно сощурился на двуглавую птицу, сувенир с острова Нчардирк. Из крохотной трещины на ее шее будто сочились какие-то слабые мерцающие искры – и растворялись в теплом воздухе натопленной избы.
Талвани не ответил на мой вопрос.
Он встал, вытянувшись во весь рост, и уточнил:
– Может, прогуляемся? На ходу думается лучше. Не говоря уж о том, что так легче рассказывать о своем прошлом: появляется приятное ощущение, будто ты оставляешь его за спиной шаг за шагом.
– Это иллюзия, – жестко отрезала я.
– Вся жизнь – одни сплошные иллюзии, что поделать. Остается только выкачивать из них максимум, «сшивая» под себя.
Мы вышли в ночь.
На бытовом уровне колдовству может научиться практически каждый – было бы время, желание и упорство. Но некоторые изначально рождаются с теми или иными магическими способностями, выданными, что называется, «сверх нормы».
Так, есть люди, одаренные (или, скорее, проклятые?) способностью видеть чужое прошлое – как Галаса Дарети, например. Есть те, кто понимает шепот деревьев, и те, чьему обаянию сложно противостоять, есть оборотни, в конце концов. Способности бывают очень разные, у кого-то они развиты сильнее, у кого-то слабее. Кто-то пользуется ими, другие – игнорируют.
Я, Тилвас Хлогорун Талвани, наследник угасающего знатного рода, тоже родился с определенным даром. Очень редким.
А именно: я вижу даже скрытые сущности из мира духов. Все невидимые и бесплотные существа, в изобилии населяющие Шэрхенмисту, не являются для меня секретом. Я чувствую их, находясь рядом, я вижу их, даже если они не хотят показываться. Более того, я могу взаимодействовать с теми из них, кто обычно никак не пересекается с людьми: собственно, это касается рёххов.
Грубо говоря, по какому-то небесному недосмотру у меня есть доступ к пласту реальности, в котором они существуют.
В детстве, помню, всё это дико напрягало моих родственников. Я мог часами пялиться в пустой угол комнаты и угукать, и смеяться, и рыдать, а чуть позже – возбужденно и деятельно рассказывать пустоте о своем дне и спрашивать ее мнения…
– Кто там, Тилвас? – обеспокоенно спрашивала нянюшка. – Там никого нет!
– Есть! Там черный человек с оленьими рогами! – восторженно объяснял я. – Вон, прямо у окна!
– Нет, Тилвас, там никого нет, тебе кажется!
– Есть! Вот! Он шагнул к тебе, он стоит у тебя за спиной – ну посмотри в зеркало, ты что, не видишь?!
Нянюшки увольнялись одна за другой.
Когда стало ясно, что я действительно вижу, а не обладаю излишне богатым воображением, старый колдун Хавэций Осгилиар, друг моего давно почившего деда, посоветовал мне не особенно распространяться на эту тему.
«Оборотная сторона любого дара в том, что он несет за собой соблазны для других и искушения для тебя», – сказал он.
Скажем так: я послушался его отчасти. Я специально не афишировал свой дар, но если кто-то о нем спрашивал – то не скрывал правды. Плюс на тот момент я еще не знал, что мой дар распространяется на рёххов – в городах духи природы практически не водятся, а в том, чтобы созерцать и шпынять мелких сущностей, живущих бок о бок с людьми, большой заслуги я не видел.
Хотя, возможно, лучше сказать иначе: мне нравилось иметь тайну. Тайны – лучший на свете парфюм, привлекательнее феромонов.
После школы я поступил в университет имени Рэндома, на факультет заклинателей. Я ошибочно думал, что среди моих однокурсников наверняка будет много людей с таким даром. Однако духов могла видеть только госпожа Галаса – наша преподавательница по целительству. Я выяснил это в один осенний день, когда мы с ней, не сговариваясь, объявили волонтерскую охоту на злокозненного духа гаэко. Это такое не очень приятное существо, которое высасывает энергию из тех, кто, по его мнению, пытается предстать храбрецами во мраке ночи, хвастаясь бесстрашием, несмотря на тьму, одиночество и тишину этого времени суток. Короче, дух – радикальный блюститель порядка. Гаэко было чем поживиться в университетских стенах, и многие студенты ходили выжатые, как тряпки, – они винили наши роскошные празднества, но на деле их тихо подъедал гаэко.
И вот я решил его отловить, и госпожа Галаса Дарети решила сделать то же самое, и мы столкнулись как-то ночью в Гранатовой библиотеке с заклинаниями и дерюжными мешками наперевес и, успешно отловив гаэко, подружились.
– Я предпочитаю не рассказывать о своем даре никому, – сказала Галаса. – И не хочу как-либо с его помощью влиять на мир. Этот инструмент кажется мне неправильным.
– О моем даре здесь знает только декан, – пожал плечами я. – Я сказал при поступлении, надеясь, что мне подкинут пару лишних баллов.
– Значит, однажды за тобой придут, Тилвас.
И они пришли.
Это случилось на последнем курсе, в самом конце обучения.
После слов целительницы я невольно ждал чего-то плохого.
Однако человек, который однажды вечером постучался в мою спальню, выглядел безобидно: хрупкий седовласый старичок в мягком джемпере с замшевыми заплатками на локтях. В книгах ужасов таких «профессоров» обычно убивают первыми. Старик был энергичным и явно увлечен своим делом, его добродушные глаза прятались за огромными круглыми очками, а на пальце правой руки виднелась мозоль от частого письма. Посетитель смотрел на меня с невиданной надеждой.
Он представился сэром Айтешем и пригласил меня прогуляться по Пику Волн. У него была смешная курительная трубка: мы то и дело останавливались, чтобы он неспешно, с удовольствием набил ее цветочным табаком.
– Если мне не солгали, молодой человек, – дребезжаще, но дружелюбно говорил Айтеш, – то вы просто прекрасно подходите для одной замечательной работы! Милый Тилвас, вы когда-нибудь слышали об Ордене Сумрачной Вуали?..
Но не успел я ответить отрицательно, как старичок разулыбался и замахал руками:
– Впрочем, конечно, не слышали! Ведь это одна из самых тайных организаций в стране. Если бы вы сейчас сказали: «Да, я читал о ней вчера в вечерней газете», то я сначала бы поперхнулся, потом бы пережил инфаркт, а под занавес был бы вынужден немедленно принять меры – и по отношению к вам, и по отношению к себе… Ведь это я – глава Ордена и обязан в том числе блюсти его секретность. Это мой высший долг. Тилвас, не буду томить вас и сразу скажу как есть. Орден Сумрачной Вуали занимается тем, что подселяет рёххов в людей. Это происходит исключительно по взаимному согласию и приносит обеим сторонам выгоду – хотя мне больше нравится говорить, что это помогает рёххам и людям. Специалисты с вашим даром нужны нам, потому что только вы можете взаимодействовать с духами природы и тем самым организовывать первый этап подселения.
…Несмотря на то что сэр Айтеш выглядел немного сумасшедшим, дальнейшее общение показало: он говорит истинную правду. Это действительно был один из самых влиятельных людей Шэрхенмисты.
У меня, конечно же, имелся миллион вопросов и подозрений, но старичок в зеленом джемпере успешно развеял все мои сомнения. Он делал это постепенно: мы встречались много раз, проводя за беседами долгие часы.
Оказалось, что Орден Сумрачной Вуали существовал уже несколько столетий. Причем организовал его не кто иной, как один из моих предков по имени Тулли Талвани. Я, конечно, мгновенно заподозрил в происходящем некий мошеннический подтекст: что еще за совпадения? Но оказалось, что это, скорее, закономерность: редкий дар общения с духами часто возникает в одних и тех же семьях, передаваясь по наследству сквозь века.
На личном опыте – его жена умирала от неизлечимой болезни – мой пра…прапрадед Тулли выяснил, что если подселить рёхха к человеку, то тот выздоравливает от всех болезней, а рёхх получает невероятный, бесценный опыт – возможность побыть материальным существом с плотным телом.
– Вы даже не представляете, милый Тилвас, как интересно духам природы почувствовать себя по-настоящему живыми, – объяснял сэр Айтеш. – Для них это – самая волшебная магия. Чудесатое колдовство!
– А что происходит с сознанием? Как они делят тело? – любопытничал я.
– Человек остается главным. Рёхх сидит в теле, как будто в театре, но у носителя появляются некоторые его черты. Например, одна моя знакомая с мышкой флейкой внутри после подселения очень полюбила тыквенные семечки, зато кошек теперь терпеть не может.
– А если рёхх захочет захватить власть над человеком?
– Не сможет. Да и не захочет! Для рёхха такой концерт – жизнь – это само по себе настоящее чудо. К тому же мы подселяем только самых миролюбивых духов: мышек, птичек, ящерок… Да еще и берем с них миллион нерушимых клятв. К характерным рёххам нашим кодексом запрещено даже приближаться, потому что они, конечно, могли бы наворотить дел. Да и человек с сильным рёххом окажется… негармонично могущественным, – пожал плечами Айтеш. – Впрочем, те характерные рёххи, с которыми мы все же успели встретиться, и сами не хотят соединяться с людьми. Они презирают нас, считают неповоротливыми гниющими кусками мяса, обреченными на разложение с самого момента своего появления на свет. Зачем им такая обуза?
Я непроизвольно вздрогнул, услышав такое неприятное и в то же время четкое определение.
– А к кому вы подселяете рёххов? – уточнил я.
– К тем, кто смертельно болен и кого мы не можем вылечить другими методами. Да, Тилвас, это действительно сложно, – старичок поднял ладонь, не давая мне задать новый вопрос, – понимать, что с помощью духов можно помочь далеко не всем, ведь больных больше, чем рёххов. Дух подселяется навсегда: он освободится только в момент смерти человека, потому что иначе все болезни, которые лечит магия рёхха, мгновенно вернутся. Но я верю, что лучше так, чем никак, – сэр Айтеш помолчал, прежде чем со вздохом добавить: – Пусть даже наш выбор построен на циничных рассуждениях о том, чья жизнь сейчас особенно нужна обществу… И все же. Если у тебя есть двадцать ампул с лекарством и сто умирающих, будет очень глупо выбросить эти ампулы вместо того, чтобы спасти хоть часть людей, так я считаю.
Позже я узнал, что эта реплика была завуалированным упреком госпоже Галасе Дарети, которая в свое время категорически отвергла приглашение вступить в Орден. Галаса верила, что, если кому-то суждено умереть – он должен умереть, и приплетать сюда духов – дурная затея, противоречащая некоему всеобщему замыслу.
– Тем более, – говорила целительница, объясняя свою позицию, – они ведь не смотрят в глаза тем, кого не вылечат. Организация тайная, о ней узнают лишь те, кому повезло.
– А разве это так уж важно – смотреть в глаза? – возразил я. – Иногда лучше не знать.
– Знать нужно всегда.
– По-вашему, они злодеи? – я многозначительно подвигал бровями.
– Нет, совсем нет, – со вздохом признала Галаса. – В Ордене состоят нормальные люди, которые верят, что делают доброе дело. И, наверное, действительно делают его до некоторой степени… А еще они безобидные. Они даже смирились с тем, что я знаю о них: по идее Орден стирает память всем провалившимся кандидатам, но со мной этот трюк не прошел, потому что мой дар быстро возвращает мне воспоминания. И за это никто меня не убил и даже не пригрозил расправой: меня просто по-человечески просят молчать, иногда напоминая об этом конфетами. Ты не в счет, – улыбнулась она, – ты же хочешь с ними работать, как я поняла?
И да, она поняла правильно. В общем и целом мне понравился Орден Сумрачной Вуали.
Я согласился стать переговорщиком – то есть специалистом, который находит рёхха, предлагает ему подселение, обсуждает с ним все нюансы, а потом помогает духу перейти в специальный артефакт Объединения, из которого рёхх уже попадет в «своего» человека.
– Официально мы сможем принять тебя только после тестового задания, – объяснял сэр Айтеш. – Если ты не справишься с ним или просто поймешь, что не хочешь работать с нами, – это нормально.
Идеальный шеф!
В итоге я просто не мог дождаться окончания университета и выпускного: настолько мне хотелось отправиться на первую миссию.
Меня попросили поехать на север архипелага Шэрхенмисты и попробовать найти там певчую птичку слявкойли.
– Когда найдешь птицу, нужно будет договориться с ней. Объяснить все плюсы и минусы. Потом – с ее разрешения – втянуть ее в артефакт и вернуться с ним, чтобы здесь мы провели ритуал. Если слявкойли не захочет присоединяться – ничего страшного, есть еще много свободных рёххов, мы найдем кого-то другого.
Сэр Айтеш вручил мне загадочный стеклянный диск с вырезанной серединой – так называемое внешнее кольцо артефакта Объединения. Дырка в центре артефакта была очень странной формы. Это сделано специально: только когда в нее вставят подходящую внутреннюю часть и проведут назначенный ритуал, дух перейдет в клиента. Артефакт Объединения был невероятно сложной штукой, чей механизм держался в тайне (естественно) и который лучшие артефакторы Шэрхенмисты разрабатывали веками. Без шуток. Веками.
– Ну, с богами-хранителями! – сэр Айтеш попрощался со мной туманным летним утром, и я отправился на север.
Поиски слявкойли шли очень долго и привели меня на скалистый остров Нчардирк. Действующий грязевой вулкан, высокогорные кедровые рощи, скалы и ущелья, море и всего одна деревушка – такой была эта неблагополучная земля, путь до которой занял почти месяц: лодки между северными землями, широко разбросанными по морю, ходили очень редко.
Но именно на таких удаленных территориях нередко обитали рёххи, которых пугала активная жизнь главного острова Шэрхенмисты.
В Нчардирке мне – молодому, веселому и очень редкому гостю – были рады. Жители деревни думали, что я картограф – я представился так, чтобы оправдать свой интерес к дальним и пустым территориям острова, куда собирался отправиться в одиночестве. Селяне подарили мне амулет со своим гербом – огромный и вычурный медальон в виде двуглавого ворона. Он выглядел до одури жутко, но я надел его, чтобы им было приятно…
Путешествовать в одиночку по промозглым, туманным нагорьям Нчардирка оказалось невероятно тяжело. Мне кажется, до того в моей обласканной благами жизни не было ни намека на подобные испытания.
У меня имелись: я сам, огромный рюкзак со сменной одеждой и припасами, остроконечная шляпа с сеткой, защищающей от комаров, внешнее кольцо артефакта Объединения, кое-какие магические свитки и копия кодекса Ордена, которую я взял в дорогу, чтобы как следует изучить.
Кодекс писали кровью, он был затянут магической сеткой непреложных клятв и обетов. В нем сотрудники Ордена и пациенты расписывались в соблюдении самых главных правил, нарушение которых каралось многолетним заключением в тюрьме, а то и казнью. Да-да. Пусть даже краеугольным камнем Сумрачной Вуали была некая целительская история, правонарушителей ждала страшная расправа.
Так, сотрудники ни при каких условиях не имели права подселять рёххов в себя – только если сами попадут в программу как пациенты и будут единогласно одобрены для подселения. Также запрещалось приближаться к характерным рёххам и как-либо вступать с ними в связь. Пациент вы или член Ордена, нельзя было обсуждать происходящее ни с кем, даже с самыми близкими родственниками. Возбранялось показывать кому-либо артефакт Объединения и тем более использовать его или копировать.
Все эти нарушения карались безжалостно. Когда ты поступал в Орден, то подписывался под правилами, и, если нарушал их – белки твоих глаз чернели, и все видели твою ложь. А еще эти клятвы распространялись на то, что у нас принято называть «стукачеством»: если бы ты узнал о промахе кого-то из коллег и не донёс об этом, твои глаза тоже сменили бы цвет.
В общем, это было не самое радужное чтение в не самых оптимистичных условиях!
Прахов дождь на острове Нчардирк вообще не прекращался, и я забыл, что такое сухая одежда. Я забивался под каменные навесы скал и там пытался разводить костры, но получалось далеко не всегда. Как я ни прислушивался, как ни подманивал рёхха, на стылых землях Нчардирка не было ни намека на нужную мне птичку слявкойли. У меня саднило горло, я охрип и замерз и в какой-то момент решил, что, наверное, надо сворачиваться, но…
Почуял далекий след рёхха.
Ура!
С новыми силами я рванул на охоту, подчиняясь чутью, отыскивая призрачные следы духа природы. Для меня они выглядели как мерцающие пятна, появляющиеся то на камнях, то на деревьях, то прямо в воздухе – их было видно, только если я определенным образом расфокусировывал взгляд, и они очень быстро таяли.
След рёхха привел меня в самую дикую часть острова – в долину Уркус-Файя. Она была похожа на страшный сон: в Уркус-Файе сплошняком торчали острые каменные скалы с глубокими проломами между ними, и все они постепенно становились выше, выше, пока не заканчивались хищным грязевым вулканом. Вулкан бурлил, далеко плевался валунами, иногда сбивая те или иные части скал и растущие на них каменные кедры. Мне казалось, я попал в другой мир.
А еще в бинокль я наконец-то увидел слявкойли!
Крохотная лазоревая птичка летала над долиной. Я попробовал призвать ее, но было слишком далеко. Тогда я поудобнее подтянул лямки рюкзака, поправил шляпу и полез по скалам вперед. Вскоре я окликнул птицу, но она, судя по всему, никогда прежде не видела человека с даром – и так испугалась, что рванула прочь, вновь увеличивая расстояние. Ругаясь и пытаясь объяснить ситуацию, я скинул тяжелую ношу и налегке бросился следом за ней. Отшельница слявкойли улепетывала, несясь впереди светлым пятном, я гнался за ней, оскальзываясь на валунах, долина Уркус-Файя ревела и сипела странными испарениями, и вдруг…
Вдруг вулкан заревел, зарычал, плюнул – и несколько мгновений спустя огромный камень сбил меня со скалы в черное ущелье, по ходу дела ломая и кроша мне кости.
Удар об острые камни. Бесконечная боль.
Темнота.
Читать бесплатно другие книги:
