Шолох. Орден Сумрачной Вуали Крейн Антонина

23 

Едем на дилижансе

Lacrimae dicunt plus quam verba.

«Слезы значат больше, чем слова».

К Дабатору мы решили отправиться общественным транспортом.

Западное побережье острова Рэй-Шнарр достаточно густо заселено, каждые десять-двадцать километров тут обязательно торчит какая-нибудь деревушка или крохотный городок, чьи черные витые башни – наша архитектура зиждется на черных витых башнях, как вы уже, вероятно, поняли, – видно издалека. Путников встречают ворота и болтающиеся на тонких столбах алые полотнища, хлопающие на ветру. На них вертикально написаны руны, обозначающие название местности. Это – чистый выпендреж и фирменная фишка западного побережья.

Между всеми этими городками и деревушками проходят маршруты дилижансов. Стандартно общественные кареты рассчитаны на восемь-двенадцать человек, в них могут быть впряжены как лошади, так и ящеры-гаррары (в этом случае проезд стоит дешевле, так как путников неприятно трясет).

У нас после Бал-Варала сбился режим: мы тогда проспали весь день, выехали в ночь и, собственно, следующий день провели так же – днем отсыпались, ночью ехали. В чем-то это было хорошим решением: на ночные маршруты претендовало не так много желающих, так что последний участок пути мы провели втроем, не считая возницы.

– Вы торговцы изумрудами, а? – спросил нас кучер, когда мы забирались в карету.

– Нет. С чего вы взяли? – ответила я, окидывая нас троих быстрым взглядом.

В нас не было ничего, что говорило бы об этой профессии. Из кармана Мокки не свисали ничьи украденные украшения, Тилвас не щеголял никаким из-за пазухи вынутым колечком. И я сомневаюсь, что грубоватый кучер таким способом планировал сделать комплимент цвету моих глаз.

– Торговцы очень часто пользуются этим маршрутом, – объяснил возница. – И всегда предпочитают ехать ночью, чтобы оказываться на бирже драгоценных камней Шавершохана к открытию. Завтра там вообще какие-то большие торги, очень много народа должно собраться! И еще торговцы изумрудами обычно тоже тройками ездят: красавица и двое охранников.

– Понятно. Нет, мы не торговцы.

– Я похож на охранника? Серьезно? – возмущался Тилвас, когда мы тронулись и словоохотливый кучер за стенкой перенес свою говорливость на лошадей, то бодро рассказывая им что-то, то напевая.

– Удивительнее даже, что на охранника похож я… – проворчал Мокки, вытягиваясь на лаковой лавке во всю длину и прикрывая глаза.

– У тебя на ремне четыре ножа висит, – напомнила я.

Вор купил их вчера на рынке. Просто так. Чуть ли не с каждым часом Бакоа становился все взвинченнее и тревожнее, и это невозможно было исправить, только переждать, хотя Мокки, очевидно, старался сдерживаться. Однако его настроение все же ходило за нами, как новый спутник и темная туча, иногда отплевывалось молниями проклятий, иногда совершало глупости.

– У тебя тоже ножи на ремне, – пожал плечами вор. Потом вдруг хохотнул: – Вообще, наверное, кучер нас с тобой, Джерри, принял за охранников. А Тилваса – за «красавицу». Его синяки под глазами похожи на размазавшиеся поутру тени у служительниц Томного переулка.

Я прыснула, аристократ оскорбленно фыркнул.

– Феминность в мужчинах – это тренд, – заявил он, но потом обеспокоенно покосился в стекло кареты.

Я подозревала, что вчера Тилвас вообще не спал, предпочтя вместо этого снова заниматься разработкой схемы-формулы для переселения. Из-за этого его глаза и впрямь были будто обрисованы темной каймой усталости.

Талвани не обсуждал с нами свою работу – ни я, ни Бакоа не разбирались в теоретическом колдовстве и не могли бы помочь, но я видела, что артефактор нервничает. Где-то там. Внутри. А еще иногда он невольно прикасался к своему амулету – мерцающие искорки продолжали виться вокруг него тонкой струйкой, и я заметила, что одна из двух голов ворона стала как будто уже не такой черной. Она выцветала.

Как-то Тилвас перехватил мой любопытный взгляд, устремленный на медальон, и немигающе, прямо, спокойно держал его, пока я сама не отвернулась. Он будто хотел сказать: «Да, я умираю. И что в этом такого?» В том взгляде духа пэйярту было явно больше, чем человека.

Дилижанс ехал сквозь темное предрассветное ущелье. В скалы по правому боку были вбиты гвозди с латунными колокольчиками и алыми шелковыми ленточками – местные жители таким хитрым образом загадывали здесь желания. Когда в ущелье дует ветер, оно все звенит и поет чужими мечтами. Слева от нас темнела расческа корабельных сосен. Скрипели, старые. Раскачивались во тьме.

Я дремала, упершись затылком в стекло, Мокки дрых на лавке напротив, а Тилвас в полусумраке единственной маг-сферы шуршал по блокноту пером: за эти два дня он израсходовал бумаги больше, чем некоторые столичные компании – за год…

Вдруг снаружи послышался хлопок, и дилижанс резко остановился.

– Эй! – крикнул наш кучер. – Уйдите с дороги! Что вы вообще тут делае…

Он не договорил: слова сменились хрипом и тишиной. Лошади заржали, тотчас снаружи послышались какие-то приказы, крики, топот.

– Твою мать, – с чувством сказал Талвани, откладывая перо. – На нас что, опять напали?

– Причем, кажется, по ошибке… – вздохнула я, расслышав слова «И чтоб ни один изумруд не забыли!».

– Не опять, а снова, – ликующе осклабился Бакоа еще до того, как открыть глаза и сесть на лавке. – Ну наконец-то. А то я уже заскучал.

Дверь дилижанса открылась, и внутрь швырнули ядо-дымовую гномью гранату – характерный серебристо-лиловый бок подкатился к моей ступне.

– Наберите воздуха и закройте глаза! – крикнула я.

До этого я потянулась было за маг-свитками, но теперь передумала: локтем выбила окно кареты и мгновение спустя выпрыгнула в него. Окошко было небольшое, мои спутники, не такие ловкие, в него бы не вылезли. Я, сгруппировавшись, приземлилась на размякшую после дождя дорогу, и откатилась вбок. Краем глаза заметила, как в то место, где я только что находилась, воткнулось несколько арбалетных болтов.

Пока нападавшие перезаряжали оружие, я набрала в грудь воздуха и скрылась в темном дыму, который полностью скрыл дилижанс и распространялся вокруг него, энергично выступая сквозь разбитое мной окно. Через минуту-две он уже выветрится, но пока в нем было удобно прятаться.

Я запрыгнула на крышу дилижанса и, нащупав пожарный люк, распахнула его. В лицо мне дыхнуло ядом. Я свесилась вниз – все еще с закрытыми глазами – и наугад схватила кого-то из ребят, потянула на себя. Ага, это Мокки. Он все понял: дважды шлепнул меня по запястью – универсальный гильдийский жест – и мгновение спустя подпрыгнул, подтянулся и, едва я успела отодвинуться, вылез на крышу.

В полном молчании – в дыму таких бомб нельзя ни говорить, ни дышать – Мокки скатился с крыши дилижанса. Вскоре раздалось его хищное:

– Приве-е-е-е-етики! – и, судя по крикам и звону оружия, завязался бой.

Я же, набрав еще свежего воздуха, вновь нырнула в упругую ядовитость кареты. Где там Тилвас?

Не сразу, но мы все-таки нашли друг друга во мгле, и вскоре аристократ вслед за мной вылез на крышу дилижанса. Я спрыгнула на землю. Черный дым уже расходился, и я наконец увидела наших врагов.

Так.

Понятно.

Кажется, люди на западном побережье очень любят изумруды. Прямо очень.

Вокруг обнаружилось никак не меньше дюжины разбойников, снабженных оружием всех мастей, в том числе магическими артефактами. Их было действительно много, я никак не ожидала такого количества покушающихся на нашу честь идиотов. Часть из них стояла с арбалетами: они тотчас направили их на нас, и мы с Тилвасом только каким-то чудом умудрились увернуться, брызнув в стороны, как сумасшедшие кошки. Другие разбойники окружили Мокки, который огрызался кинжалами и остротами, но, увидев нас, расформировались и кинулись в бой.

Мне очень хотелось уведомить их, что никаких драгоценных камней у нас нет и лучше бы разбойникам не тратить ресурсы на настолько бессмысленные телодвижения, но времени на светские беседы не оставалось. К тому же вряд ли бандиты передумали бы вести бой и со всем почтением посадили нас обратно в карету: подозреваю, они убили бы нас просто так, из обиды на то, что обманулись сами.

Так что оставалось драться. Хорошо хоть, арбалетчики не рисковали стрелять, когда мы в клубок сцеплялись с их товарищами.

На меня насел один из грабителей, ловко орудующий средних размеров клинком, и я много раз прокляла его сквозь зубы. Несколько неумелых противников куда лучше одного мастера – они мешают друг другу и дают тебе больше пространства для маневра, а этот бандит был хладнокровен и четок в своих действиях и пристал ко мне как банный лист. Из стратегических соображений я не могла убежать от него – меня бы тотчас догнали арбалетные болты, жадно следящие за нами из кустов, будто зрители с непомерно дорогими билетами – на спектакль. Так что я вынуждена была исхитряться делать что-то на расстоянии вытянутого клинка. Позвать на помощь Тилваса и Мокки тоже не представлялось возможным, так как у ребят хватало своих врагов. Мокки медленно выжимал кровь из своих противников где-то поодаль – порез за порезом, тысяча штук, настоящая пытка в традиционном стиле, – а вот Талвани со своими «поклонниками», так и жаждущими отрезать кусочек аристократической плоти, крутился совсем рядом со мной.

Несколько раз «мой» бандит чуть не продырявил меня насквозь, а в один момент рубанул мечом так резко, что срезал кулон у меня на шее – я еле уклонилась. Мгновение спустя выяснилось, что это был мой любимый кулон, теперь печально разбившийся о камень на дороге. Единственная из моих вещей, не считая нижнего белья, которая пробыла со мной все время с начала нашего приключения. Более того: единственная из вещей, сохранившаяся у меня с эпохи до Зайверино… Когда-то мне его подарила Финна, моя милая Финна. Это был стеклянный цветок дурмана с тычинкой-глазком. «Разобьется – влюбишься!» – пророчила подруга.

Я посмотрела на осколки кулона, потом перевела взгляд на разбойника. Нет. На суженого он никак не тянул.

– Вот это было зря, – мрачно сообщила я и, рисково поднырнув под блеснувший меч, сбила противника с ног подсечкой.

Бандит потерял равновесие и упал. Я резко выбила меч у него из руки и планировала уже запрыгнуть сверху, чтобы негодующе придушить, но мне помешала сделать это серия последовательных щелчков.

– Джерри! – услышала я окрик Тилваса Талвани.

Арбалеты.

Гурх, арбалеты.

Я же сама про них говорила, а теперь…

Я невольно вжала голову в плечи, ожидая своего неминуемого превращения в решето, но ничего не случилось. Лишь перед глазами промелькнула тень – кто-то красивой рыбкой пролетел мимо меня, падая на землю.

Это был Тилвас.

В полёте он странно дернулся… А теперь лежал, пробитый полудюжиной болтов, и нежно-зеленый мох под ним быстро окрашивался кровью.

Один болт торчал прямо из горла. Глаза артефактора раскрылись еще шире, стекленея.

Все замерли. Разом.

…Странный эффект, снова и снова возникающий в бою: казалось бы, обе стороны готовы к смерти, даже жаждут ее, но когда кто-то погибает на твоих глазах – друг ли, враг ли, – ты на мгновение цепенеешь. Так и сейчас: на несколько долгих ударов сердца над темным ущельем повисла тишина.

– Нет, – произнес чей-то надломленный голос, и я не сразу поняла, что он принадлежит мне. – Тилвас! Нет!..

– Да, – возразил один из разбойников, видимо решив, что это – лучшее время для переговоров. – Отдавайте изумруды, не то вас постигнет судьба вашего друга.

– Вот теперь вам точно конец, – вместо этого так тихо и с такой нежной улыбкой сказал Мокки Бакоа, что бандиты вокруг него невольно подались назад, хоть и были на голову-две выше вора.

Я же неверяще смотрела на Талвани.

Чувство несправедливости и тупой, до кишок пробирающей горечи затопило меня целиком, и я вдруг поняла, что никак не была готова к такому. Пусть даже мы столько раз сталкивались с опасностью за эти дни. Мне казалось, если Тилвас или кто-то из нас и погибнет, то точно не в таких обстоятельствах. Это было несправедливо и так… буднично.

Он столько лет боролся со своей старой смертью, чтобы вот так прыгнуть и вместо меня поймать шесть смертельных выстрелов – притом что мы даже не стали друзьями – колкостей в наших беседах было куда больше, чем близости… Хотя нам было о чем помолчать, и о чем пошутить, и каждый раз эти периоды молчания и шутки становились для меня как будто ценнее.

– …Вам конец, – собравшись с силами, ледяным тоном повторила я вслед за Мокки и наклонилась за выбитым у бандита мечом.

И, кажется, наших грабителей пробрало. Если на такую же реплику Бакоа они среагировали мелкими подрагиваниями и лишь лёгкой потерей самообладания, то мои слова неожиданно заставили их замереть с распахнутыми глазами и выронить оружие из рук.

Впрочем, мгновение спустя, когда я сморгнула злые слезы, оказалось, что это не я причина такой моральной разрухи в рядах противников.

Просто бледный как смерть Тилвас Талвани судорожно вздохнул, захрипел, сел и одереневевшими пальцами с мерзким хрустом вырвал из своего горла арбалетный болт.

А потом вырвал другой – из груди. Еще из груди. Два из живота. Наконец – из ноги.

Все стояли, не шевелясь, слишком пораженные происходящим.

Каждый раз выламывание болтов сопровождали тихое злое постанывание Талвани и фонтаны, ручьи, брызги темной крови, остро пахнувшей железом. Но уже пару мгновений спустя раны на теле артефактора начинали светиться… Ночь вокруг нас засияла, как день.

Тилвас поднялся во весь рост. Выпрямился.

Потоки света лились от него во все стороны. Глаза горели убийственно-красным, а вокруг тела вились маленькими смерчами черные искры. Крошки земли, мох и трава как будто бы отползали от Талвани, оставляя артефактора одного в круге тьме и огня.

Ни следа прежних улыбочек и ухмылочек, паясничества и смеха, легкомыслия и обаяния не было в господине Талвани. Только холод, смерть и темнота.

– Вам… – странным двоящимся голосом начал аристократ.

– Конец, – шёпотом согласились бандиты и сиганули кто куда.

Мы с Мокки, прикрыв глаза от яркого света, разглядывали Тилваса Талвани.

Поначалу смотреть на него было захватывающе и жутко – словно наблюдать за цунами. Заострившиеся черты лица. Ледяная ярость, давящая энергия, эти полыхающие глаза…

Но потом личина могущественного заклинателя стала таять, сменяясь знакомым нам образом взбалмошного аристократа.

И вот уже Тилвас неловко морщился, рефлекторно крутя в пальцах вырванный арбалетный болт. Вокруг была тишина и смолянистая чернота лесной дороги, и только он торчал посреди тракта, как свечка, неловко переступая с ноги на ногу. Вдалеке затихали перепуганные вопли разбойников.

– Ты что, раньше не мог сказать, что светишься? – вздохнула я. – Сэкономили бы на фонариках.

– Чтобы ты каждый вечер пыталась меня убить? – Талвани усмехнулся. – У тебя слеза на щеке, кстати. Должен сказать, я польщен тем, с какой готовностью ты стала меня оплакивать.

– И не мечтай. Просто от моего противника резко воняло луком.

– Это так не работает, Джерри. Он же не луковица на ножках.

– Может, и луковица. Ты ведь не дал мне его расчленить, чтобы проверить.

– Ну, тем более: плакать не с чего. В случае луковицы ты начинаешь лить слезы, когда свежий сок вытекает из…

– Да заткнитесь уже, а! – закатил глаза Бакоа, нервно вытирая кинжал о сорванный лист папоротника. Мокки нужна чистота, идеальная чистота, и немедленно. До ужаса щепетильный убийца. – Ладно раньше у меня Джеремия треплом под боком была, но когда вас двое никак не умолкнет – это похоже на персональную преисподнюю.

– А ты чего такой злой? – фыркнул Тилвас. – Ты хотел драку – ты получил драку, вор. Что не так-то?

– Мало, – односложно ответил Мокки и, подняв с земли ловко срезанный у кого-то кошель, стал педантично и сухо пересчитывать в нем монеты.

– А еще, – он мрачно крутанул один золотой на ладони, – у нас теперь нет транспорта. И я буду лжецом номер один в этом мире, если не скажу, что меня просто задолбало шляться пешком.

Дилижанса и впрямь у нас теперь не было. Лошади, перепуганные происходящим, умчались вместе с каретой. Судьба кучера осталась неизвестной: либо он был мертв, либо ранен, но той ночью на дороге тело мы так и не встретили.

Мокки продолжал брезгливо вытирать испачканное оружие, лицо и руки. Чуть ли не вылизывался, как кот. Тилвас светился еще какое-то время, прежде чем регенерация перешла в более скромную, незаметную фазу.

– До какой степени тебя можно разрезать, пока ты не умрешь? – спросила я, когда издали мы с Мокки перестали быть похожи на двух придурков, поджегших своего товарища.

Артефактор содрогнулся.

– Давай не будем экспериментировать?

– Ну а всё же?

– Я не ящерица: хвост или другую конечность не отращу. И, наверное, будь этих болтов в два раза больше, сил пэйярту тоже бы не хватило. А если ударить меня прямо в сердце хирургически верным ударом и провернуть – то это точно конец.

– Но все-таки сорвать с тебя амулет – куда проще, чем убивать другим способом, да?

– Да, – кивнул Тилвас. – Поэтому подослать тебя ко мне было действительно мудрым решением со стороны нашего врага… И очень неожиданным. В этом смысле я расслабился за предыдущие годы.

Я вздохнула и покачала головой, вспоминая, как старуха цавраску пырнула Тилваса ножом в склепе. Теперь ясно: мне тогда не показалось.

– Мелкие раны затягиваются за четверть часа, – объяснил аристократ. – Большие – дольше. И… Нет! Не надо трогать! – отшатнулся он, когда я по-свойски потянулась к его горлу, чтобы изучить дыру от болта. – Боль настоящая, не усугубляй, будь добра.

– Тебе сейчас больно? – я искренне удивилась.

– О да, – ядовито ответствовал он, рукой проводя вдоль разорванной одежды и ассортимента дырок. – По-твоему, я проветриваюсь? Легкий бриз и свежий ветерок? К сожалению, нет.

Только теперь, снова привыкнув к слабому свету луны над нами, я разглядела, что у Тилваса запали глаза и над верхней губой выступили капельки пота. А пальцы легонько трясутся, и в принципе он все еще выглядит скорее мертвым, нежели живым. М-да.

– Так и не скажешь, что ты страдаешь, – все же буркнула я.

– Потому что ты не одна тут актриса, гурх тебя побери, Джерри!.. Я шесть лет всем постоянно вру. Ты в своем обожаемом университете училась меньше, чем у меня реальной практики лицедейства!

Я поморщилась, но на сей раз не стала острить в ответ.

Мокки, угрюмо сидевший на дороге, вдруг замер над чисткой кинжалов, а мгновение спустя прижался ухом к земле. Выпрямившись, он сладко облизнулся.

– По дороге едет дилижанс, – прищурился Бакоа. – И что-то мне подсказывает, что это те самые ребята с изумрудами, за которых нас приняли по ошибке.

– Что ж, их можно поздравить с безопасной дорогой, – проворчал Тилвас, с неприязнью глядя на свою порванную рубашку.

– О нет… – Мокки улыбнулся еще шире, очевидно взбодрившись. – Нет-нет-нет. Потому что теперь их изумруды заберем мы. Нужна же мне хоть какая-то моральная компенсация?

– Я умираю, вообще-то, – пропел Талвани.

– Умирай в кустах. Мы с Джерри справимся.

– Джерри вроде не любит разбойничать? – двинул бровью артефактор.

Я развела руками.

– Тилвас, я все-таки воровка. И да. Изумруды – это красиво. А дилижанс – удобно. Двигай в кусты, и впрямь. Мы с Мокки будем сбрасывать стресс.

– Я бы мог подсказать вам способ поинтереснее, но никто же не спрашивает, – фыркнул артефактор, покорно спускаясь в овраг.

Вскоре у нас снова был дилижанс и несколько приятных мешочков с драгоценными камнями. Торговцев и кучера мы оставили на обочине, мило предложив им продолжить традицию и захватить уже следующую карету. Я не уверена, что они вдохновились, но возражать Мокки Бакоа благоразумно не стали.

И вот мы в Дабаторе.

Дабатор!

Небольшая плавучая деревушка, круглогодично пахнущая солью и водорослями. Древесно-скрипящий, бутылочно-зеленый камешек в мозаике острова Рэй-Шнарр. Очень, очень снобское место.

Бедное и снобское. Так бывает.

В Дабаторе нет лошадей и кебов, потому что там и земли нет: дома плавают прямо в море, соединенные деревянными настилами, и все это добро держится на огромных цепях и якорях, уходящих к морскому дну.

Чтобы попасть в деревню, ты должен пройти пешком почти милю по деревянному пирсу, тянущемуся от вулканического пляжа Забытой Слезы. И не дай небо тебе выйти в шторм: если тебя смоет волна, никто не нырнет на помощь. Никого рядом просто не будет: в Дабаторе в шторм крепко запирают ставни и жгут витые голубые свечи в честь даллофи – характерного рёхха – покровителя морских пучин.

С берега тоже никто не поможет: он пустынен и дик. Только чайки визгливо кричат на море, а море, рыча, иногда накидывается на них острым гребнем – и белые перья взмывают ввысь.

У входа на пирс стоит покосившаяся будка привратника – мрачного шэрхена с такими длинными волосами, что заплетенные косы доходят ему до пят.

Сейчас этот шэрхен взял с нас плату за вход (отнюдь не гуманную, изумруды оказались очень кстати), перебросился с нами с Тилвасом несколькими вежливыми словами и совсем не восхитился, узнав, что Мокки – блёсен.

– Блёсны… – сплюнул он.

Бакоа в ответ настолько крепко, до хруста, пожал ему руку на прощание, что лицо привратника побледнело, а кадык испуганно дернулся туда-сюда.