Шолох. Орден Сумрачной Вуали Крейн Антонина

19 

Сцена у водопада

Infandum renovare dolorem.

«Ужасно снова воскрешать боль».

В этой части своего рассказа Тилвас Талвани надолго замолчал.

Мы втроем дошли до края долины Лайстовица, и теперь земля перед нами обрывалась куда-то вниз. Там, невидимые в темноте, бурлили потоки водопада, ревевшего по другую сторону ущелья. Водопад был высоким, маслянисто-черным и опасным в ночи. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его верхушку и гребень горы. Наверное, он куда выше, чем та скала, с которой упал Тилвас шесть лет назад. Но даже если так, больно представить, что Талвани чувствовал во время падения. И, конечно же, после него.

Взъерошенный Мокки вытащил из кармана флягу, которую прихватил в избушке целительницы, и без слов протянул ее артефактору. Тилвас улыбнулся, будто оттаивая от своих темных воспоминаний. Он приподнял фляжку, салютуя, но пить не стал.

– В общем-то мы оба тогда ошиблись, – сказал аристократ уже бодрее. Он сел на краю ущелья и свесил ноги в пустоту. – Я, когда пытался провести ритуал. И пэйярту, когда сказал, что не может погибнуть, потому что он дух.

Тилвас подобрал какую-то палочку и на рыхлом клочке земли нарисовал большой круг, а в нем кляксу.

– Ритуал подселения происходит следующим образом, – объяснил он. – У артефакта Объединения есть внешняя часть и внутренняя, на них нарисована схема-маршрутизатор, зачарованная под конкретного рёхха. Колдун шепчет заговор, и рёхх добровольно входит во внешнюю часть. После этого вставляется внутренняя часть, и схема зажигается, отмечая маршрут. Колдун надевает амулет на клиента, и рёхх перетекает в него. Так должно быть согласно плану. У нас же получилось прах знает что. Амулет с вороном не был оригинальной запчастью, схема на нем отсутствовала, да и форма подкачала. Пэйярту равен кроткому рёхху, умноженному примерно на тридцать, и артефакт не предназначался для такой мощи. Я понятия не имел, какой заговор читать, а еще я как бы умирал, поэтому прошептал что-то почти наугад, вкачав в заклинание всю свою оставшуюся энергию и благополучно отключившись. Белого Лиса это не смутило: он «зашел» в артефакт и… – Тилвас вдруг коротко хохотнул, – застрял. Будто хвост прищемило. Дверью. Межпространственной.

Мокки тоже было хмыкнул, но аристократ погрозил ему пальцем:

– Не вздумай ржать, Бакоа. Над собственным горем могу смеяться лишь я сам.

– Да не больно-то и хотелось. Я чихнуть собирался: у меня аллергия на лисий мех.

– С каких это пор? – я посмотрела на него с укором.

– Аккурат с того момента, как ты заявилась в мою гильдию с этим придурком.

Тилвас стер с земли свой рисунок и бросил палочку вперед, где ее тотчас сломали и закрутили тугие струи водопада.

– В общем, застрявший пэйярту не обрадовался и попробовал выйти обратно. Ритуал не предполагал такого трюка. Лис упирался, а ведь силища пэйярту – это не шутки. Он так упорствовал, что… Хм. Представьте себе эффект от разорвавшейся резинки в пакете с мукой. Взрыв. Сумятица. Полная неразбериха. Мы с пэйярту смешались, перепутались и слились в одну сущность, расколотую между моим телом и амулетом. – Он похлопал по украшению в виде двуглавого ворона. – Поэтому я и умираю, если снять медальон. Ко мне не только возвращаются старые раны, но еще нас с пэйярту как бы разрывает. Причем обоих. Однако в тот момент ритуал казался величайшей победой… Когда я очнулся, то понял, что мое тело излечилось. А еще я был очень, – он ухмыльнулся, – очень доволен собой. И могущественен. И вообще – неприлично хорош.

– То есть ты утверждаешь, что завышенная самооценка досталась тебе от лиса? – я вскинула брови.

Тилвас прищелкнул пальцами и указал на меня в стиле «бинго!».

Я села на край ущелья рядом с ним. Прохладные брызги водопада долетали до наших лиц, остужая воспоминания.

– Тилвас, так ты все-таки скорее рёхх или человек? Галаса сказала – второе, но… – я пожала плечами.

Он отзеркалил мой жест.

– Давай сойдемся на том, что я – экспериментальная модель? – подмигнул он. – Впрочем, если судить по памяти, опыту, желаниям и манере держаться в обществе (за редкими игривыми исключениями) – я человек. Лисья сущность будто разлилась по черно-белому рисунку моей жизни, окрасив его в новые цвета, но не изменив сюжет. Думаю, получилось весьма органично. Хотя со стороны я могу казаться персоной с раздвоением личности: так резко меня мотает от мягких контуров человеческой натуры к ярким краскам животной сущности.

– Да уж, это мы заметили.

– Молодцы, сто баллов в зачетку. А вот в Ордене, к счастью, никто не обратил внимания. Внешняя часть артефакта Объединения разрушилась после ритуала, и мне пришлось возвращаться с пустыми руками, надеясь, что я смогу обмануть сэра Айтеша. Иначе, согласно кодексу, меня бы просто отдали под суд и казнили. С ложью все прошло легко: тут лисья сущность показала себя во всей красе. Я подстраховался: перед тем как уезжать с острова, устроил небольшое крушение на рыбацком судне. Благодаря этому у меня было много свидетелей того, как я отчаянно тону и теряю все свои вещи, которые тотчас утягивают подводные зыбучие пески. Я и моряки чудом спаслись, но вот мой рюкзак – увы. В нем якобы был и артефакт – так я сообщил в Ордене. Про птичку слявкойли я сказал просто: не нашел. Я успешно выдержал все собеседования и проверку на маг-детекторе лжи, а потом со стыдом направился в комнату стирания памяти – такова финальная ступень для провалившихся кандидатов. По идее это было секретом – но мне-то о нем умудрилась сболтнуть Галаса Дарети… Так что я заблаговременно написал себе подробное письмо с рассказом о произошедшем. В итоге Орден остался разочарован моей неудачной поездкой, но не затаил зла. И тогда для всего мира я стал легкомысленным безработным аристократом, а сам тайно придумывал, как все-таки снять с себя медальон и объединиться с застрявшей в нем частью… Быстро выяснилось, что для этого нужно знать артефакторство, поэтому я углубился в эту науку. Я учился у лучших, но инкогнито. Бесконечно практиковался. Даже замок продал, чтобы расплачиваться за такое… хобби. Собственно, так и прошли для меня эти шесть лет.

Мокки пожал плечами:

– Шесть лет – немалый срок, аристократишка. Почему бы просто не смириться с украшением и не жить с ним в свое удовольствие? Я так понимаю, в целом у тебя все хорошо.

– Я бы так не сказал, – покачал головой Тилвас. – Во-первых – и это самое очевидное – мне очень не нравится то, что у меня на груди находится вещь, потеря которой может меня убить. Даже если большинство людей не в состоянии коснуться медальона, я в теории могу зацепиться за что-то типа колеса кареты или потерять его в море. Неловко получится. Во-вторых, о нежных объятиях можно забыть, ведь всех, кроме Джерри, шарахает током, а Джерри появилась на сцене недавно и скорее обнимет фонарный столб, да?.. – Он быстро стрельнул в меня глазами, и я сделала вид, что оцениваю перспективы.

– Столб не так уж и плох, – подытожила я.

Ответом мне было довольное фырканье. Чего еще от тебя ждать, воровка? Я так и знал, я люблю пикировки, Джерри.

– В общем, в отсутствие близости моя чуткая лисья душа страдает: я так хотел испытать человечность! И где? И что? Не так-то удобно спать с людьми, все время следя за тем, чтобы они случайно не коснулись моей груди. Но продолжим список моих недовольств. Его третий пункт гласит: амулет действует как ограничитель. Все воспоминания, а также большая часть рёххова могущества застряли в нем.

– А вчерашнего могущества тебе мало, что ли? Не наглей, – возмутился Мокки, морщась при воспоминании о паучьем подземелье.

Тилвас проигнорировал его реплику. Просто продолжил, вновь перейдя на серьезный чеканный тон:

– Ну и в-четвертых, представьте, что амулет – это как отрезанный палец. Сразу пришить его можно. А вот какое-то время спустя – уже не получится. Но у нас в уравнении – не палец, а часть души. С каждым годом мне все больнее жить без нее. Это почти физическое ощущеие потери. Как… вечный холод. Будто у тебя внутри – ледяная иголка, и она с шорохом проворачивается в тебе денно и нощно, и что бы ты ни делал, где бы ни был – ты слышишь этот шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда. Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза – но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. И когда часть, заключенная в амулете, окажется слишком далеко, перейдет невидимую грань – мы погибнем. Лис и я, – глухо закончил он.

Тилвас откашлялся, ловко поймал пролетающего мимо светлячка и вновь отпустил его мгновение спустя.

– А что касается могущества, Мокки… В том-то и беда. Вчера я насильно постарался вытянуть свои силы из амулета, фактически призвать самого себя будто отдельного духа. И, как помнишь, последствия неприятные, – Тилвас поморщился, поочередно глядя то на свои замотанные бинтами пальцы, то на треснувший медальон. – Видите эти искорки? – он указал на крохотные мерцающие точки, просачивающиеся сквозь раскол. – Грубо говоря, я теперь не только расщеплен, но еще и истекаю кровью. Точнее, энергией. И если это не прекратить, я просто умру. И у меня в запасе уже не несколько лет, как предполагалось раньше, а меньше месяца.

Тилвас замолчал и, сцепив руки в замок на затылке, упал назад, на траву.

Густой изумрудный клевер примялся под аристократом волной. Луна выплыла из-за туч, и в ее серебристом свете мне почудилось, что по лицу Тилваса бродят призрачные тени.

Я вдруг почувствовала, что он стал мне гораздо ближе после этого рассказа. Не просто понятнее – по всем формальным составляющим, – а именно ближе.

Ледяная игла внутри, отмеряющая время. Шуруп вечного холода, который всегда с тобой – в любой, даже самый счастливый момент. Смерть – это зашитый в людей сюрприз, специальная начинка в фирменном блюде жизни, которую ты обязательно надкусишь, но никогда не знаешь, когда и как…

Я устроилась рядом, обняв себя за колени, и свежий ночной ветер играл моими волосами. Мокки раскачивался взад-вперед, сидя на самом краю утеса. Тилвас, казалось, уснул, вымотанный своей исповедью.

Так забавно.

Помню, на свадьбе в замке Льовезов в какой-то момент я поймала себя на том, что была особенно зла на Тилваса Талвани – и заодно на себя. Я тогда заметила, насколько легко мне общаться с Тилвасом: перекидываться цитатами из древних книг, исполнять сложнейшие этикетные выкрутасы, залихватски ругаясь в паузах, с одинаковым интересом смотреть на какую-нибудь изысканную финтифлюшку на гербе – потому что мы оба знаем ее происхождение. Мы взрослели в похожих условиях богато-интеллектуальной жизни и, кажется, относились к ней с одинаковым расслабленным пренебрежением. И меня это одновременно привлекало и бесило в артефакторе. От него веяло той жизнью, которую я потеряла в Зайверино. В некоторых наших перебранках я ругалась не по сценарию, а от души – я действительно… завидовала ему. И злилась.

А теперь…

Я покосилась на аристократа и осторожно прислушалась к своим чувствам. Мне казалось, сейчас я пойму, что вместо раздражения во мне поселилось сочувствие, но…

О. Нет, смотрите-ка. Он меня все еще бесил. Даже сильнее.

Но теперь из-за того, что так сладко вырубился, оставив меня в растерзанных чувствах после своего рассказа.

– Подъем, – приказала я, щелкнув Тилваса по лбу.

Он мгновенно открыл глаза – внимательные и настороженные.

– Твоя история не закончена.

– М-да? А по-моему, вполне закончена. Это называется открытый финал.

– Открытые финалы для слабаков. Рассказывай дальше.

– Что именно? – удивился Талвани.

– Как мы будем тебя спасать.

– «Мы»? Мне нравится, – на губах артефактора зазмеилась тонкая усмешка.

– О нет, поверь, тебе не понравится, – пообещал Мокки.

Тилвас изумленно к нему обернулся:

– У нас настолько широкое «мы»?

– Пока я с тобой, у меня набегают проценты за переработку, – вор пожал плечами. – Ты ведь не потратил все деньги с продажи замка, не так ли? Иначе мне придется попросить что-то поинтереснее. Например, своего рёхха внутри.

– Даже не думай! – вдруг рявкнул Талвани так жестко, что я вздрогнула, а Мокки, до того равнодушно сидевший спиной, заинтересованно обернулся.

– Больше никаких рёххов внутри, – холодно сказал артефактор. Глаза его сверкнули алым. – Ни у кого. Ни ради спасения, ни как-либо иначе.

– Почему? – я нахмурилась.

Аристократ пружинисто поднялся, сложил руки на груди и посмотрел на меня сверху вниз.

– Когда мы встретились, я действительно не знал, кто мог заказать мое убийство. Но постепенно появлялись детали, и теперь я практически уверен: за нами охотится кто-то из характерных рёххов в теле человека. Он силен и хитер. Мы – не первые его жертвы. Он уже заставил исчезнуть двух людей с подселенными младшими рёххами: так, что территории, которым они покровительствуют, внезапно иссохли… Раньше такого не случалось, – на всякий случай объяснил артефактор Мокки Бакоа. – Что-то могло исчезать из мира природы, но само, постепенно. Сами духи бессмертны. Даже если рёхха временно развеять или, как горфуса, заключить в тюрьме, вверенная ему территория или явление будут в полном порядке. Лишь страдания рёххов влияют на материальный мир… Вероятно, сейчас их, в их человеческих телах, пытают. И это отражается на земле.

Тилвас вновь перевел взгляд на меня:

– Мы с тобой – новый объект его охоты. Он знает, кто я, и знает мою историю. А еще он знает твою историю, Джеремия Барк. Помнишь, в тюрьме Зайверино тебе сказали, что в замке не было следов присутствия темных сущностей? Никаких следов одержимости, из-за чего твоя история казалась неправдоподобной? Там и не было сущностей, Джерри. Там был рёхх, каким-то образом сумевший проникнуть в Дерека из-за ритуала. Рёхх, которого заклинатели не смогли почувствовать, потому что дух природы не является темной сущностью. И сейчас этот рёхх выбрал тебя для моего убийства специально, потому что он понимал, что ты сможешь коснуться моего медальона…

Тилвас прикусил губу и продолжил чуть более низким голосом:

– Ведь он сам подарил тебе эту силу… Тогда. В Зайверино. Пять лет назад.

Мне на щеки будто плеснуло горячей водой. Пальцы онемели. Я не могла ничего сказать, голос просто исчез, и только сердце сумасшедше колотилось, а шрамы на спине как будто извивались, смеясь.

– Зачем? – невозмутимым тоном поинтересовался Мокки.

Тилвас ответил ему так, будто это я задала вопрос: обращаясь ко мне, смотря на меня.

– Дерек был лишь временной оболочкой. Тот рёхх хотел жить в тебе, Джеремия Барк. Он готовился овладеть тобой. И хотя у него не получилось, он все еще считает тебя своей добычей. И присматривает за тобой.

Я резко вскочила на ноги. Голова кружилась. Будь я чуть менее ловкой, упала бы назад, в рычащую мглу водопада.

Тилвас потянулся ко мне, чтобы поймать, но я рявкнула:

– Не трогай меня! Отойди!

– Джерри?

– «Подарил», значит, да?! – Я металась на краю ущелья, словно кошка, попавшая в западню. – «Подарил мне силу» твой друг, я правильно расслышала? «Овладеть» хотел? Серьезно? «Присматривает»?! Это так теперь называется?!

Тилвас сквозь зубы выругался.

– Я просто так выразился, Джерри, – он вновь настойчиво протянул ко мне руку, с опаской глядя на землю, крошащуюся и летящую вниз под моими ногами.

Я зарычала:

– Не вздумай касаться меня, рёхх! – последнее слово я почти выплюнула, с ужасом чувствуя, что в глазах собираются слезы злости и страха. – Не подходи ко мне, не смотри на меня и только попробуй до меня дотронуться! Я убью тебя, слышишь?! Я действительно тебя убью. Как убила Дерека. Как убью всех, кто посмеет причинить мне боль. Мне плевать, сколько вас и какие у вас способности. Я вас всех уничтожу, я сотру вас с лица земли – я клянусь тебе, я смогу, только троньте.

– Джерри… – выдохнул Тилвас.

– Мать твою, Джерри, ты уже перебарщиваешь, – скороговоркой выпалил нахмурившийся Бакоа.

Я судорожно втянула ноздрями воздух, сама оттолкнула Тилваса двумя руками и побежала прочь.

Быстро. Еще быстрее.

Сквозь полночную долину, под вой далеких волков, по прохладной траве босиком. Мысли путались. Спина горела. В голове я вновь и вновь слышала тихий смех и мурлыкающий голос Дерека: «Дорога-а-а-я…» Ровно с той же интонацией, с какой Тилвас поёт: «Джереми-и-и-и-я…» Их образы начали путаться, соединяться в моем мозгу, воспаленном паникой, болью, усталостью, возможно – банальным безумием человека, однажды попавшего в беду…

В глубине души я всегда знала, что Дерек – на свободе. Что эта сущность никуда не делась, что она бродит по острову, скребет когтями кору старых буков и облизывается на луну. Что ее губы покрыты кровью, а пальцы помнят растерзанные тела моих друзей. Я знала: зло существует.

Но я думала, что живу в воровской тени, спрятанная от него. Я думала: я в безопасности.

Я бежала до тех пор, пока не споткнулась о какую-то корягу и не упала. Тогда вместо того, чтобы подняться, я свернулась калачиком на влажной земле, закрыла глаза, сжала виски руками и долго, долго беззвучно рыдала во тьме.

«Дорога-а-а-а-я…»

20 

Одеяльные дела

In nocte consilium.

«Решение приходит ночью».

Когда слезы закончились, я продолжала лежать.

Я не шевелилась и только медленно дышала. Вдох на восемь, задержка дыхания на десять, выдох на двенадцать. Спо-кой-не-е… Мысли неслись хаотичным потоком, но вот он становился слабее, уже не грозил утопить. Я старалась пропускать все мимо себя, ни на чем не сосредотачиваться, позволить моей внутренней тишине умыть меня и утешить.

Восемь.

Десять.

Двенадцать.

Не знаю, сколько времени прошло.

Я почти задремала, что здорово, ведь сон исцеляет, как вдруг почувствовала чье-то присутствие. Резко открыв глаза, я увидела Тилваса, стоящего в паре метров от меня. У него в руках было свернутое пуховое одеяло, и артефактор тянулся им вперед, явно собираясь положить на землю – максимально близко ко мне, но не пересекая воображаемую черту. Будто принес корм дикому животному и пытается просунуть сквозь решетку. Брови Тилваса были сведены в одну линию, губа прикушена от усердия. Он пытался быть максимально незаметным и с этим справлялся на ура – я не слышала его приближения, сработала чистая интуиция.

Талвани поднял взгляд и наткнулся на мои воспаленные заплаканные глаза. По его лицу скользнуло странное выражение. С минуту мы молчали, глядя друг на друга.

– Я не собираюсь тебе мешать и, конечно, не стану приближаться, Джерри, – наконец тихо произнес артефактор. – Я просто хотел оставить одеяло. Земля холодная.

– Кинь его мне.

Мой голос звучал хрипло и холодно.

Тилвас кинул. Я поймала. Затем села, тыльной стороной ладони вытерла щеки – наверняка все в красных пятнах – и, опустив голову, стала методично разворачивать теплое одеяло. Тилвас без слов наблюдал за тем, как я это делаю. Когда я легла, он бесшумно развернулся и двинулся прочь, его силуэт казался очень черным на фоне поляны, залитой лунным светом.

– Я уйду утром, – резко сказала я ему в спину. – Не буду заходить в дом Галасы. Прощай, Тилвас Талвани.

Аристократ остановился.

– А как же Мокки? – оглянулся он.

– Захочет – найдет меня сам.

Тилвас поколебался, прежде чем сказать:

– Ты поняла, что не только он сможет найти тебя, если захочет?

– Угрожаешь? – я приподняла верхнюю губу, будто скалясь на артефактора.

– Нет. Пожалуйста, вспомни еще раз те мои слова, которые тебе так… не понравились у водопада.

Он мог не просить. Они и так проносились у меня в голове снова и снова, никакая медитация не заглушит их полностью.

Он хотел жить в тебе, Джеремия Барк. Он готовился овладеть тобой. И хотя у него не получилось, он все еще считает тебя своей добычей. И присматривает за тобой.

– «Присматривает» – не метафора, – сказал Тилвас. – Джерри, тот рёхх чувствует тебя. Ты – его маячок.

– Я поняла это! – рявкнула я. – Не обязательно повторять по сто раз.

– Не обязательно уходить.

– Зато тебе – обязательно. С этой поляны. Сию же секунду. Все, что от тебя требовалось, аристократишка, это вежливо ответить мне «Прощай» и свалить на все четыре стороны, а не задерживаться для долгих разговоров. Все, мы уже не союзники. Я знаю, кто хочет меня убить, мне этого достаточно. Ты тоже знаешь – с моей помощью. Супер, сделке конец, я больше на тебя не работаю.

– В таком случае я хочу с тобой расплатиться, – сказал он.

Вот сволочь Тилвас Талвани: не уходит и не уходит, зараза такая. Плюс, как специально, выглядит очень усталым, абсолютно человеческим без всяких там примесей, смотрит проникновенно. И слабачка я: поддаюсь, отвечаю, забываю, что он – враг.

– Кстати, ты так и не сказала, что хочешь в оплату.

– Ничего мне от тебя не надо. Считай это благотворительностью по отношению к сирым и убогим. Поломанным и скоро сломающимся вновь. В двойном объеме. Ты должен был сдохнуть, а сам взял взаймы у жизни, Тилвас, и теперь расплатишься двумя душами вместо одной, поздравляю. В чем-то это даже справедливо. Неужели хитрый лис не знал, что за все прилетает ответочка?

Вот тут я все-таки дотянулась до его больного места. Глаза Тилваса потемнели, губы сжались. Он резко опустился на корточки – то ли чтобы оказаться на одном уровне со мной, то ли повинуясь какому-то лисьему инстинкту – и подался мне навстречу таким плавным и стремительным движением, что два метра как-то внезапно превратились в один.

– Да, прилетает, – гортанно пророкотал он, и черты его лица вновь стали неумолимо заостряться, как в подземелье оришейвы. – Спасибо, что напомнила, а то я-то ни секунды не потратил на подобные размышления. Знаешь, Джеремия, ты можешь злиться, и бояться, и ненавидеть меня, можешь насмехаться или пытаться самоутвердиться за мой счет – ты абсолютно в своем праве, – но я бы на твоем месте попробовал извлечь из собеседника пользу, раз ты считаешь себя такой умной.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок? – огрызнулась я.

Мое недавно обретенное спокойствие унеслось к праховой матери, уступив место желанию сбить спесь (или то, что казалось мне спесью) с красивого лица Талвани.

– Да, молодец, ты словесник и выучила много поговорок, мы все это поняли… – недобро начал Тилвас, но я перебила:

– И это кто еще за чей счет самоутверждается?

– Ты хочешь узнать, что я тебе предлагаю или нет?! – заорал он, обеими руками в ярости ударив по земле.

Я мгновенно втянула голову в плечи, вспомнив, что так активировалась магия рёхха в подземелье у паука. Да и этот его звериный оскал – теперь расстояние между нами лишь полметра – не чета моей пародии… В этот раз ничего не случилось – ладони и земля, земля и ладони, внимательные серые глаза артефактора без единого всполоха алого цвета, – но паника, промелькнувшая у меня на лице, и весь мой защитный жест были, видимо, настолько очевидными, что Тилвас мгновенно отпрянул и выругался сквозь зубы.

– Джерри…

– Заткнись, – я почти плакала.

– Я не хотел тебя испугать.

– Умолкни и уйди уже, Тилвас, пожалуйста. Такая мудрая мысль была явиться сюда с одеялом, и так ты ее испоганил. Третий раз говорю: прощай.

Он покачал головой: мол, нет, я тебе не отвечу тем же, иди к гурху со своими придуманными правилами.

– Две вещи, – упрямо объявил Талвани, вновь поднимаясь и делая шаг назад. – Первое: я могу попробовать сделать так, что тот рёхх не сможет тебя найти, но это потребует твоего доверия. Второе: в Лайстовице мы в безопасности. Над этой долиной висит одно старое заклятие, которое не даст нас найти. Никому. Спокойной ночи.

И он наконец-то ушел.

Я проснулась, вся замотанная в одеяло, только нос торчал. Под боком у меня сидели две белки и самозабвенно жрали орехи, запоздало раскопанные после зимы. Тот факт, что гора, о которую они опирались, оказалась живым человеком, поразила их столь глубоко, что я всерьез забеспокоилась: беличьи глаза не вывалятся от удивления?..

Зверьки сиганули прочь, отчаянно матерясь (Тилвас бы их наверняка понял), а я села, кое-как взбила волосы и двинулась в сторону дома Галасы Дарети. Одеяло лежало у меня на плечах как плащ и тянулось длинным шлейфом.

Такими темпами мы перепортим целительнице все белье.

Погода была чудесная: яркое солнце, пронзительно-синее небо, припекает. Шум воды, окружающей Лайстовиц, настраивал на благодушный лад.

Проходит ночь – проходит паника. С большинством проблем нужно просто переспать. Я имею в виду метафорически. С людьми-проблемами спать не надо. (Рубрику «Мудрые советы от Джеремии Барк» объявляю открытой.)

Когда я открыла дверь избушки, на меня разом обернулись все трое: Мокки, Тилвас и Галаса. Они завтракали, а вокруг них на дубовом столе были разложены карты острова и архипелага.

Воцарилось молчание, полное напряженных взглядов. Наконец Галаса спросила:

– Чай или кофе?

– Чай, – ответила я, и эти простые слова как будто растопили ледяную корку ушедшей ночи.

Я села за стол и молча пододвинула к себе миску с фруктами, свежим хлебом и орехами.

– Выспалась? – спросил Мокки.

– Вполне.

– Я не стал искать тебя, потому что знаю, что в таких ситуациях требуется одиночество.

– А что ж ты артефактора-то не просветил? – буркнула я.

Стук ложек о тарелки. Опасливое молчание со стороны сероглазой каланчи: у него чуть ли нос не шевелится, сидит, принюхивается, как там у нас теперь с отношениями.