Поворот ключа Уэйр Рут

— Да.

— А другие ключи пробовала?

— Ага, все, что смогла найти.

— Посмотрим, может, какой-нибудь из этих подойдет.

На связке висело два с лишним десятка ключей разной величины. Самый огромный — черный железный ключ, очевидно, служил для запирания ворот, пока их не снабдили электронным замком, а маленькие медные могли подойти разве что к ящикам стола или сейфам.

Джек начал с ключа среднего размера, затем попробовал другой, чуть побольше. Тот вроде бы подошел, однако не проворачивался до конца. Джек брызнул в скважину смазки и сделал еще одну попытку. Ключ повернулся на четверть оборота и застрял.

— Гм… может, его просто заклинило, — задумчиво пробормотал Джек. — Силу прикладывать нельзя, боюсь сломать. Попробую еще парочку.

Он поочередно вставил в замок четыре или пять ключей подходящего размера. Те либо проворачивались свободно, либо застревали, не пройдя и четверти оборота. В конце концов Джек решил вернуться ко второму.

— По-моему этот самый подходящий, — сказал он. — Попробую надавить на него посильнее, а сломается — вызовем слесаря. Пожелай мне удачи.

— Удачи, — сказала я, и Джек начал поворачивать ключ.

Я заранее сморщилась, глядя, как он давит на ключ: сильнее, еще сильнее, и в конце заметила, что стержень начал сгибаться.

— Стоп! — крикнула я.

Одновременно с моим криком раздалось победное восклицание Джека, громкий скрежет и щелчок. Ключ совершил полный оборот.

— Готово! — Джек встал, вытирая руки, повернулся ко мне и отвесил шутливый поклон. — Окажете мне честь, миледи?

— Нет! — вырвалось у меня. — То есть я не против. Как хочешь. Только предупреждаю: если там крысы, я буду кричать.

Опять вранье: крыс я не боюсь. Я вообще не робкого десятка. Ненавижу стереотипы: слабая женщина, которая прячется за спину сильного мужчины, и все такое. Но Джек не лежал ночью без сна в моей комнате, прислушиваясь к жуткому скрипу над головой.

— Ладно, тогда принимаю удар на себя, — подмигнул мне Джек, повернул ручку и открыл дверь.

Не знаю, чего я ожидала. Лестницы, уходящей во мрак или темного коридора, увешанного паутиной. Я затаила дыхание, вглядываясь в темноту. Меня ждало разочарование. Там оказался просто еще один шкаф. Очень пыльный, кое-как обшитый, со щелями между досками, и значительно меньше того, которым я пользовалась. Сантиметрах в двадцати от потолка висела пустая штанга для вешалок, слегка перекошенная.

— Гм… странно, — задумчиво произнес Джек, бросив связку ключей на кровать. — Даже очень.

— Ты имеешь в виду, зачем запирать вполне пригодный для использования шкаф?

— Это само собой, но я имел в виду сквозняк.

— Сквозняк? — непонимающе повторила я.

— Посмотри на пол.

По половицам, там, где ветер задувал пыль в щели, тянулись полосы, и, внимательно присмотревшись к пыльной гипсокартонной плите внутри шкафа, я заметила такие же.

Приложив руку к щели, я почувствовала прохладный ветерок и застоялый запах сырости — точно такой же доносился из замочной скважины в ту бессонную ночь.

— Ты считаешь…

— Там что-то есть. Проход заколочен.

Джек прошел мимо меня и стал рыться в инструментах, а я вдруг потеряла всякую уверенность, что хочу туда попасть.

— Постой, Джек… Наверное, не надо… Сандра может…

— Ничего страшного, я потом заколочу даже лучше, чем было, и вообще, она обрадуется, что мы нашли еще один шкаф.

Он достал из сумки небольшой ломик. Не успела я открыть рот, чтобы придумать отговорку — беспорядок, шум, — как раздался треск, и в комнату вывалился кусок гипсокартонной перегородки. Джек осторожно прислонил гипсокартон к внутренней стене шкафа, не прикасаясь к ржавым гвоздям в углах, и гулко сказал откуда-то из глубины:

— Ага!..

— Что там? — встревоженно спросила я, пытаясь заглянуть в проем, который заслоняла широкая спина Джека.

— Взгляни-ка. — Он отступил назад. — Ты была права!

Все как я представляла. Деревянные ступени, клочья паутины, лестница, уходящая в темноту.

У меня пересохло во рту.

— Фонарик есть? — спросил Джек.

Я покачала головой.

— У меня тоже. Обойдемся телефонами. Осторожно, здесь гвозди.

Я оцепенела. Джек поднимался по узкой лестнице, луч фонарика прорезал темноту. Скрип… скрип… Звук походил на тот, что я слышала прошлой ночью, однако в нем было что-то новое — какая-то основательность. Шаги, сопровождаемые треском гипсокартона, были быстрее и звучали реальнее.

— Ни хрена себе! — раздалось сверху. — Роуэн, иди сюда, ты должна это увидеть!

В горле встал ком. Страх на мгновение пригвоздил меня к месту и лишил дара речи. Я боялась спросить у Джека, что он там нашел. И все же дрожащими пальцами включила фонарик и шагнула в темноту.

Джек стоял посреди чердака, ошарашенно озираясь вокруг. Фонарик он выключил. В комнате царил полумрак, словно здесь было маленькое окошко. Я потрясенно рассматривала стены, мебель… перья. Повсюду перья. На сломанном кресле-качалке в углу, в покрытой паутиной колыбели, на расшатанном кукольном домике и на пыльной грифельной доске, поверх горы сломанных фарфоровых кукол под стеной. Перья, перья… не пух из разорвавшейся подушки, а жесткие, черные — маховые перья ворон или воронов. И запах смерти.

Однако еще сильнее меня ужаснули стены — вернее, то, что на них написано. Черным карандашом, неровными печатными буквами, с ошибками, так что я не сразу разобрала слова. А когда прочла крупные буквы над небольшим камином, то отшатнулась, как от удара. Сразу вспомнилась тарелка Мэдди. Нинавидем тибя. Увидев эту надпись здесь, в запертом и заколоченном помещении, куда никак не могла попасть Мэдди, я чуть не сошла с ума от ужаса. Подняв фонарик, я стала читать остальные надписи.

Призроки тибя ни любят

Ани тибя ни навидят

Мы хатим чтоп ты ушла

Призроки сердяца

Ани тибя нилюбят

Ухади

Ани злы

Мы тибя нинавидем

Нинавидим тибя

Уберайся

Мы тибя нинавидем

«Нинавидем тибя» — снова и снова, от крошечного послания концентрированной ненависти в углу у двери до гигантских расползшихся букв над камином.

Меня надолго выбили из колеи эти слова, скользящие по испачканной соусом тарелке. Здесь, нацарапанные на каждом сантиметре свободного пространства, они казались особенно зловещими. В ушах вновь зазвучал рыдающий голос Мэдди: призракам это не понравится.

Комната не просто заперта — заколочена гипсокартоном, и в нее можно войти только через мою спальню. Несомненно, здесь кто-то был, только не Мэдди. Я слышала долбаные шаги через несколько секунд после того, как своими глазами видела спящую в своей кроватке Мэдди.

Мэдди не писала этих злых слов. Она их повторяла.

— Роуэн!

Голос прозвучал словно издалека. Я почувствовала, как кто-то взял меня за руку.

— Роуэн, что с тобой? Ты какая-то странная.

— Все в порядке, — с трудом выдавила я. — Со мной все хорошо… Господи, кто это написал?

— Наверное, дети. А вот и объяснение таинственных звуков.

Джек поддел ногой что-то в углу, и я увидела горсть полуразложившихся перьев и костей.

— Бедняжка, должно быть, залетела в окно, не смогла выбраться и нашла здесь свою смерть.

Он указал на маленькое окошко — чуть больше листа бумаги, серое от пыли и наполовину открытое.

У меня перехватило дыхание, звон в ушах усилился. Наверное, паническая атака. Я искала, за что ухватиться, под пальцами хрустели мертвые букашки, из моей груди вырвалось сдавленное рыдание.

— Ну вот что, — деловито сказал Джек, — давай уйдем отсюда. Тебе не мешает что-нибудь выпить. А я потом вернусь и уберу эту дохлятину.

Он взял меня за руку и осторожно повел к выходу. Почувствовав тепло его руки, я приободрилась и позволила довести себя до лестницы, но затем что-то во мне взбунтовалось. Какие бы тайны ни хранил зловещий чердак, Джек — не рыцарь в сияющих доспехах, а я — не перепуганный ребенок, нуждающийся в защите от того, что спрятано за дверью.

Когда он повернулся боком, чтобы протиснуться между грудой поломанных стульев и коробкой с высохшими красками, я воспользовалась возможностью и отобрала руку.

Не хотелось проявлять неблагодарность — Джек всего лишь пытался меня успокоить. И все-таки я знала: если играть роль истеричной суеверной девицы, испугавшейся кучки перьев и детских каракуль, то пути назад уже не будет. Джек спустился и прошел в комнату, а я не спеша окинула взглядом пыльное помещение с исковерканными куклами, раскуроченной мебелью и обломками утраченного детства.

— Роуэн, ты идешь? — долетел до меня его голос, гулко отражаясь от узких стен коридора.

— Сейчас, — хрипло отозвалась я, кашлянула и поспешила за Джеком, охваченная внезапным страхом, что дверь захлопнется и я останусь запертой в пыльном склепе, где стоит запах тления.

Должно быть, я споткнулась и что-то задела в полутьме: кукольная куча с грохотом обвалилась, фарфоровые конечности зловеще зазвенели, а от ветхих, изъеденных молью платьев поднялся столб пыли.

— Черт, — выругалась я.

Наконец все стихло, лишь одна оторвавшаяся фарфоровая голова выкатилась на середину комнаты. Я отлично понимала, что она катится из-за наклона половиц, но на какое-то безумное мгновение мне показалось, что эта картина будет преследовать меня вечно.

Через несколько секунд кукольная голова, качнувшись, замерла лицом к двери. Один глаз провалился, а трещина на розовой щеке придавала ее улыбке насмешливое выражение.

Мы тебя ненавидим, словно прошептал кто-то мне в ухо.

Вновь услышав голос Джека, я повернулась и шагнула на лестницу. И словно вернулась из путешествия в другой мир — безумно жуткую и мрачную Нарнию. Джек отошел в сторону, пропуская меня в комнату, и запер дверь протестующе скрипнувшим ключом. Наконец мы спустились в блаженное тепло кухни.

Я помыла чашки и налила в чайник воды. Руки почему-то дрожали. Джек пару минут сидел молча, затем не выдержал и подошел ко мне.

— Присядь-ка, а я займусь чаем. Может, тебе стоит опрокинуть стаканчик чего-нибудь покрепче?

— Ты имеешь в виду виски? — испуганно спросила я.

Он ухмыльнулся и кивнул.

— С ума сошел? Еще и двух часов нет, — натужно хохотнула я.

— Ну ладно, чай так чай. Но сделаю его я. Ты вечно хлопочешь над детишками, посиди для разнообразия.

Я упрямо покачала головой. Я не такая. Я не стану очередной сбежавшей няней.

— Нет, я сама. Если хочешь помочь… — я лихорадочно придумывала, чем бы его занять, как смягчить отказ, — поищи лучше печенье.

Вспомнилось, как мы все вместе поедали «Джемми доджерс», разбуженные среди ночи взбесившимся приложением.

— Сладкое успокаивает, — донесся мой собственный голос. Словно я — испуганный ребенок, которому можно вернуть хорошее настроение с помощью запретной вкусняшки.

Мне хотелось сказать Джеку, что на самом деле я не такая. Я никогда не жаловалась на нервы и не относилась к людям, которые во всем видят знаки и крестятся, увидев черную кошку в пятницу тринадцатого числа.

Но я уже три ночи почти не спала, и что бы там ни думал Джек, шаги, которые я слышала на чердаке, не были похожи на шум от бестолково бьющейся в окно пичужки. Погибшая мучительной смертью птица сама по себе наводила тоску, однако явно не имела отношения к размеренному скрипу, что будил меня по ночам. Кроме того, она умерла давно и не могла издавать никаких звуков ни прошлой, ни позапрошлой ночью.

И запах…

Он преследовал меня, гадкий, удушающий. Я все еще чувствовала его, неся чай к дивану, хоть и помыла руки. Он въелся в одежду и волосы. Опустив взгляд, я увидела на рукаве свитера широкую серую полосу.

Хотя солнце спряталось и в кухне стало довольно прохладно, я сняла свитер и отложила в сторону, готовая скорее замерзнуть, чем надеть его на себя.

— Держи! — Джек сел рядом и протянул мне толстый бисквит.

Пружины дивана испуганно скрипнули. Машинально взяв печенье, я макнула его в чай, откусила и передернулась.

— Замерзла?

— Немножко. То есть нет. У меня есть свитер, только я… не могу… Просто…

Я сглотнула вставший в горле ком, чувствуя себя полной дурой, и кивнула на пыльную полоску чердачной пыли на рукаве.

— …не могу выкинуть из головы запах… Мне кажется, он остался на свитере.

— Понимаю, — тихо сказал Джек и, словно прочтя мои мысли, снял куртку с клочьями паутины и отложил в сторону.

Он остался в одной футболке, но его руки были теплыми — настолько, что я чувствовала исходящий от них жар.

— У тебя гусиная кожа. — Он медленно протянул руку, точно давая мне время отстраниться, и погладил по плечу.

Я опять вздрогнула, хотя теперь уже не от холода. Мне вдруг захотелось закрыть глаза и прижаться к нему.

— Джек…

В этот момент он кашлянул, а из радионяни раздался негромкий вскрик Петры.

— Пойду посмотрю, как она.

Я встала, поставила чашку на стойку и чуть не упала — внезапно закружилась голова.

— Эй, осторожнее. — Джек тоже вскочил на ноги и придержал меня за плечо. — Тебе плохо?

— Все нормально.

Головокружение и вправду прошло.

— Не смертельно, у меня иногда падает давление, просто… плохо спала.

Кажется, я это уже говорила. Теперь Джек добавит к списку моих несовершенств еще и амнезию. Я не такая. Я сильная. Должна быть силь- ной.

Страшно тянуло закурить, но в резюме было написано «некурящая». Рисковать нельзя. Я невольно покосилась на всевидящее око в углу комнаты.

— Что мы скажем Сандре? — спросила я и вновь услышала вопль Петры — теперь уже не только из динамика, но и сверху. — Ладно, обсудим позже.

Я поспешила к лестнице.

Минут через десять я спустилась, держа на руках переодетую Петру. Малышка недовольно моргала спросонок, у нее был такой же взъерошенный и растерянный вид, как у меня самой.

Когда мы вошли в кухню, Петра сердито посмотрела на Джека и вцепилась ручонками в мою футболку, точно маленький кенгуренок. Джек пощекотал ее под подбородком, и она неохотно улыбнулась, а когда Джек скорчил забавную рожицу, засмеялась и отвернула мордашку, как делают дети, зная, что взрослые хотят их развеселить.

Усадив ее в стульчик и разделив на дольки мандарин, я повернулась к Джеку.

— Меня беспокоят Сандра и Билл. Рассказать им о чердаке? Или они знают, как полагаешь?

— Сам не пойму, — задумчиво произнес Джек, потирая заросший щетиной подбородок. — Видишь ли, они оба по натуре перфекционисты, и заколоченный шкаф, похоже, не их рук дело. Кроме того, не могу представить, что они могли оставить там все это дерьмо. Извини мой французский, Петра, я хотел сказать «весь этот хлам». — Шутливо поклонившись малютке, он продолжил: — Насколько я понимаю, после покупки дом очистили. Я начал работать у них только через два года и не видел, как шел ремонт, однако Билла хлебом не корми — дай поговорить о работе. Не представляю, чтобы они могли оставить чердак в таком виде. Нет, наверняка они не открывали шкаф и понятия не имеют, что там есть проход. Ключ поворачивался с огромным трудом, помнишь, ты решила, что он не подходит? Нам повезло, что я дьявольски упрям.

— А ядовитый сад? — произнесла я. — Сандра с Биллом просто делают вид, что его нет, ведь так?

— Ядовитый сад? — встревоженно обернулся Джек. — Откуда ты знаешь?

— Девочки показали. Я и не подозревала, что он опасен. Ты не находишь, что Элинкорты придерживаются похожей тактики: заперли калитку и забыли о его существовании?

— Гм, — промычал Джек. — По-моему, тут немного другое. Они дом переделали, а вокруг оставили все как есть. Хотя, с другой стороны… чердак никому не мешает. Там нет ничего угрожающего жизни.

— А жуткие надписи?

— Ты права, странно это все… — Джек отхлебнул чаю и нахмурился. — Похоже, писал ребенок, вот только Джин говорила, что до Элинкортов здесь больше сорока лет детей не было.

Мои мысли перескочили от Мэдди к Илспет, а затем — к тяжелым шагам наверху, ночь за ночью. Шагам взрослого человека.

— Или… писал взрослый, который притворяется ребенком, — промолвила я.

Джек кивнул.

— Вандалы, чтобы отпугнуть людей? Дом долго пустовал… Нет, глупости. Вандалы не стали бы заколачивать проход. Наверное, это сделали предыдущие владельцы.

— Доктор Грант… — Я запнулась, не зная, как поставить вопрос, вертевшийся у меня в голове с момента прочтения газетной статьи. — А ты, случайно, не…

— Родственник? — хохотнул Джек. — Нет, конечно. У нас тут, куда пальцем ни ткни, попадешь в Гранта. Вероятно, когда-то давно мы все принадлежали к одному клану, но сейчас наши семьи ничего не связывает. Я о нем и не слышал, пока не устроился сюда работать. Бедняга, кажется, убил свою дочь?

— Не знаю. — Я посмотрела на крутой лобик Петры, ее пушистые светленькие волосики. — Непонятно, что с ней случилось. Расследование показало, что девочка случайно съела ядовитые ягоды.

— Я слышал, он накормил ее какими-то экспериментальными растениями из своего сада. Так говорят местные.

— Господи! Не может быть, какой ужас!

Джек говорил спокойно, точно это самое обычное дело, и я не понимала, что страшит меня больше: факт, что доктор Грант мог убить собственного ребенка, или то, что досужие сплетники обвинили его в убийстве, не имея никаких доказательств.

Я не верила, что человек способен отравить собственное дитя, тем более что это предположение не вязалось с безумным, отчаявшимся лицом, которое я видела в Интернете. Доктор Грант выглядел как человек, убитый горем, и мне вдруг захотелось его защитить.

— В статье говорилось, что Илспет случайно нарвала ягод лавровишни, перепутав ее с черешней, а кухарка, не разобравшись, сварила из них джем. Просто случайность.

— А люди считают, что он… — Джек прикусил язык, взглянув на Петру, и не стал продолжать, хоть девочка и не могла понять смысла нашей беседы. Мне тоже казалось непристойным обсуждать такие ужасные события при ребенке. — Ладно, не важно. В любом случае, нехорошая история. — Джек допил чай, поставил чашку в посудомоечную машину и слабо улыбнулся. — Не зря этот дом пустовал десять лет, пока его не купили Элинкорты. Никто из местных ни за какие коврижки не согласился бы жить в Струан-Хаусе, даже имей они деньги на ремонт.

Струан — кольнуло меня. Как ни старались новые хозяева, у дома было прошлое, и жители Карнбриджа помнили его историю.

— Что будем делать? — продолжил Джек.

— А почему ты спрашиваешь у меня? — удивилась я.

— Ну так проход же в твоей спальне. Я человек не суеверный, и то не обрадовался бы такому соседству.

— А что ты предлагаешь?

— Смотри, можно снова заколотить вход и ждать возвращения Сандры с Биллом, а они пусть решают. Или можно… там слегка прибраться.

— В смысле?

— Закрасить надписи, например. Тогда придется оставить проход открытым. То есть дверь я запру, а заколачивать не стану. Твое мнение?

Если честно, я не собиралась спать в этой комнате. Лежать и прислушиваться к скрипу половиц, зная о жутких письменах за столь ненадежной преградой, как запертая дверь шкафа… Нет уж, спасибо. Однако заколачивать чердак в таком виде тоже не хотелось.

— Думаю, надо закрасить, — сказала наконец я. — Если, конечно, Сандра и Билл не против.

Джек кивнул, достал из заднего кармана связку и стал отцеплять чердачный ключ.

— Что ты делаешь?

— Держи. — Он протянул ключ мне.

— Зачем? Я туда ни ногой.

— Понимаю. На твоем месте мне было бы так спокойнее.

Сжав губы, я взяла ключ — тяжелый и очень холодный — и поняла, что Джек прав. Я получила хотя бы иллюзию, что могу контролировать ситуацию. Дверь заперта, и открыть ее — только в моей власти. Я положила ключ в карман джинсов, не зная, что сказать. Джек кивнул на часы:

— Ты видела время?

Черт, я опаздываю за девочками.

— Да, надо ехать. Спасибо, Джек.

— За что? За ключ?

— Нет… За то, что принял меня всерьез. Не стал смеяться над моими страхами.

— Послушай, — мягко сказал он, — эти надписи даже меня испугали, а я живу в другом здании. Однако теперь все кончено. Больше не будет никаких таинственных звуков, никаких надписей, никаких догадок, что может скрываться за дверью. Да, это жутко и грустно, но мы покончили с неизвестностью, верно?

— Да, — кивнула я.

Увы, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Меня многое пугало в тюрьме, мистер Рэксем. В первую ночь, когда я лежала, слушая истерический смех, визг и крики других женщин, пытаясь привыкнуть к нависающему над головой бетонному потолку узкой камеры, и после. А однажды какая-то девчонка напала на меня в столовой, и меня в целях безопасности перевели в другое крыло. Я лежала, сходя с ума от страха, в тюремной камере, вспоминая ненависть на ее лице и то, как долго медлили охранники, прежде чем вмешаться. Я с ужасом считала часы до следующего дня, когда придется увидеть их всех вновь. А когда приходил сон, я снова видела ее разъяренное лицо и просыпалась от запаха крови, содрогаясь от ужаса. Господи, как мне было страшно!

Но так, как в ту ночь в Хетербро, — никогда.

К моей радости, дети улеглись раньше обычного — к половине девятого все трое дрыхли без задних ног, так что уже без четверти девять я поднялась на третий этаж и остановилась перед комнатой, которую мысленно перестала называть своей. Взявшись за дверную ручку, я затаила дыхание. Мне представлялись всякие ужасы: из комнаты вылетит птица и вцепится когтями мне в лицо, или жуткие надписи, словно смертельная зараза, проникнут через запертую дверь и выступят на стенах. Когда я наконец отважилась повернуть ручку и толкнула дверь — так сильно, что она ударилась о стену, — ничего не произошло. Дверь шкафа была закрыта, все выглядело практически как в первый день, не считая пыли на ковре, принесенной нами с чердака.

Тем не менее спать здесь было выше моих сил. Я засунула руку под подушку и схватила пижаму — быстро, словно опасалась найти там дохлую жабу. Переоделась в ванной, почистила зубы, сложила одеяло и отнесла его в кинозал.

Я знала, что если просто лягу и буду ждать, когда придет сон, то могу пролежать до самого утра. Закрывая глаза, я видела перед собой все ту же ужасающую картину, а злые слова, написанные на стенах, до сих пор звенели в ушах. Нужно поставить какую-нибудь знакомую комедию с энергичным саундтреком, чтобы не вздрагивать при каждом скрипе половицы или вздохе собак. Я не смогу лежать в тишине, с ужасом прислушиваясь, когда начнутся зловещие шаги.

Мой выбор пал на сериал «Друзья». Я поставила фильм, завернулась в плед… и моментально уснула.

Проснувшись, я какое-то время не понимала, где нахожусь и как сюда попала. Телевизор ночью переключился в спящий режим, а сквозь щели между глухими шторами кинозала просачивался дневной свет.

Мои ноги придавливало к дивану что-то тяжелое и горячее, в груди хрипело. С трудом приняв сидячее положение и убрав с лица волосы, я опустила взгляд на свои ноги. Наверное, это собаки. На одной ноге действительно умостилось черное косматое чудище… а рядом лежала Элли.

— Элли, — просипела я, нащупывая в кармане пижамы ингалятор. Он звякнул о какой-то незнакомый предмет. Ключ! Мгновенно вспомнив безумные события вчерашнего дня, я вытерла ингалятор о пижаму, поднесла ко рту и жадно вдохнула. Облегчение наступило моментально. Грудь отпустило, и я сказала, уже громче:

— Элли, малышка, что ты здесь делаешь?

Она проснулась, удивленно заморгав, потом поняла, где находится, и улыбнулась мне.

— Доброе утро, Роуэн.

— И тебе доброе утро, только что ты здесь делаешь?

— Мне не спалось. Приснился плохой сон.

— И все-таки…

Что «все-таки»? — смутилась я. Бедный ребенок бродил ночью по дому, а я даже не слышала. Девочка встала с кровати, спустилась по лестнице, легла рядышком, а я сплю себе спокойно!.. Я протерла заспанные глаза, вытащила ногу из-под собаки и встала.

Из складок одеяла вывалился и упал на пол какой-то предмет — как будто чашка разбилась.

Я вздрогнула от неожиданности. Странно. Вечером я действительно пила теплое молоко, но точно помнила, что поставила чашку на кофейный столик — вон она стоит. Что же разбилось?

Я увидела ее только после того, как открыла шторы и свернула одеяло. Она укатилась под диван и замерла, насмешливо ухмыляясь и буравя меня злыми маленькими глазками. Голова куклы с чердака.

На меня как будто ведро ледяной воды вылили. Я стояла, парализованная диким ужасом, дрожа и хватая ртом воздух.

Откуда-то издалека донесся тоненький голосок Элли:

— Ты чего? Что с тобой, Роуэн?

Я с огромным трудом подавила приступ паники. Рядом со мной ребенок, надо что-то сказать.

— Роуэн!

Элли испуганно потянула меня за футболку.

— Со мной все в порядке, солнышко, — с трудом выговорила я каким-то странным, скрипучим голосом и хотела сесть на диван, но не могла заставить себя подойти… к этой жуткой голове с ее насмешливой ухмылочкой.

Однако придется. Нельзя оставить ее лежать там, точно готовую взорваться в любой момент гранату. Как?! Как она сюда попала? Джек запер дверь, мы спустились в кухню вместе. С тех пор ключ был у меня. Лежал в кармане, согретый моим теплом. Неужели я… Нет, быть не может. Глупости. Тем не менее это факт — она здесь.

Пока я стояла, собираясь с духом, Элли наклонилась посмотреть, на что я там глазею, и взвизгнула:

— Куколка!

Она встала на четвереньки, приникнув щекой к полу, и потянулась рукой под диван. У меня зашумело в ушах, и я услышала собственный крик:

— Ради бога, Элли, не трогай ее!

Не соображая, что делаю, я схватила девочку на руки и прижала к себе. Наступила тишина. Элли обмякла, и какое-то время я слышала только стук собственного сердца. Затем она напряглась всем телом, испустила негодующий вопль и обиженно заревела, не понимая, за что ее ругают.

— Элли, — начала я, но она вырывалась из моих рук, красное личико скривилось от злости и обиды. — Подожди, Элли, я не хотела…

— Отпусти меня! — взвизгнула девочка, отбиваясь, как разъяренная кошка, впиваясь ногтями мне в руки.

— Успокойся, Элли, больно же!

— Ну и что! Отпусти!