Портфолио мадам Смерти Малинина Маргарита

Глава 11

То, что передо мной предстал тот самый человек, от которого я убегала, это было поразительно и невероятно. Я даже решила, что тронулась умом, честное слово. Как он успел?

Самое отвратительное, что, видя меня, враг иной расы заявил, издевательски лыбясь во весь рот:

— Вид сзади потрясающий. Мм…

Нет, ну вы подумайте! Он еще смеет прикалываться!

— Я надеюсь, ты не про себя? — огрызнулась я.

Он рассмеялся.

— Нет, куда уж там! Я про тебя.

— Как ты меня догнал? — Этот вопрос меня очень интересовал.

— Ну, во-первых, забыла, с кем тягаешься — я же спортсмен, во-вторых, ты бегала по кругу, тебя даже пятилетний ребенок догнал бы.

Вот так! И как я раньше умудрялась от маньяков сбегать, скажите мне на милость? Все, бросаю эти дурацкие игры в детективов и начинаю усиленно заниматься спортом.

— Ох, — только и сумела я ответить.

— Кстати, ты чего побежала-то? Что-то я юмора не понял.

— Какой уж тут юмор! Я решила, что ты убийца, — не стала я лукавить.

— Вот те раз! — Улыбочка сползла с лица: негр обиделся. Подумаешь! Обидели маленького! — И что заставило тебя так думать? — Я рассказала ему обо всех своих подозрениях. К тому же, каюсь, выдала с потрохами Леру, ведь именно ее исповедь поддержала во мне зародившуюся догадку. — То, что я умею незаметно подкрадываться, не дает тебе права подозревать меня черт-те в чем, как считаешь?

Я молчала. Поняв, что я ему по-прежнему не ве-рю, Александров окончательно опечалился.

— Давай прогуляемся? — предложил он, как тогда. Но на сей раз я согласилась. Не знаю, что мною двигало, но явно не чувство самосохранения. Ведь я была наедине с потенциальным преступником, которого подозревала аж в шести убийствах (считая Самойлова и Агату), а по минимуму — в четырех.

Мы поднялись по старой каменной, в некоторых местах расколотой лестнице и оказались на мосту. Вид открывался потрясающий. Небо было тускло-серое, зато залив умиротворял своим спокойствием и бескрайностью. Прямо под нами проплывали утки, прямо над нами пролетали заблудившиеся птицы. Мне думалось раньше, что все они давно отправились на юг, ан нет. Остались патриоты, верные отчизне.

— Я могу тебе рассказать о нас с Валерией, если хочешь, — смотря в воду, произнес невеселым тоном Александров.

Одна патриотка села прямо на мост возле его ноги, словно хотела оказать моральную поддержку.

— Если это поможет в моем расследовании, то да, хочу.

— Что ж… Мы вправду встречались. Почти полгода.

— А как же контрастность? — позволила я себе едкость.

— Юль, я же имел в виду не внешний контраст, а внутренний. А у нас с Леркой гораздо больше общего, чем ты себе воображаешь. Если приглядишься к нам как к людям, поймешь. Я вообще довольно мягкий человек, но есть у меня одна особенность: предательства не прощаю никогда. Она знала, что не должна никому рассказывать эту тайну. Но она ее все же открыла. И за это поплатились люди. Я говорю не только про себя, я говорю в основном о судье. Разбирательство было долгим и отнюдь не приятным для него, поверь. Однако я знаю, что все вышло в итоге по справедливости. Знаешь, я хочу, чтобы ты это запомнила раз и навсегда: справедливость всегда торжествует. Бог есть, и Он все видит. И каждому воздаст по делам его. Да, бывает, проходит слишком много времени, человек устает ждать справедливости, забывает о ней, теряет веру во Всевидящее око. Но что такое время? Время сюрреалистично. То есть это для нас с тобой оно реально, но мы просто люди, понимаешь? Для божеств времени не существует в принципе, и живут они не в скучном трехмерном пространстве, в каком живем мы. Да, я знаю, то, что произошло, должно было произойти, и на судьбу я отнюдь не зол. Но я зол на Валерию. То есть был зол, а теперь мне все равно, давно это случилось, уже быльем поросло. Просто если человек предает меня — всего один раз, — я ухожу без зазрения совести. Мне не нужен рядом по жизни тот, кто способен на предательство. Понимаешь?

— Да, — кивнула я, завороженно глядя на собеседника. То, что я сейчас слышала, можно было назвать только так — Высшая Мудрость. Сколько мне до такой расти? Один Господь знает, но, смею предположить, долго. — Я так поняла, ты никого не убивал?

— Ох, Юля… Да, я никого не убивал, да будет тебе известно. Зачем? У меня даже мотива нет, так как я верю в справедливость. Ни один человек не сможет вызвать у меня желание избавиться от него. Наоборот, если кто-то мне сделает что-то… хм… плохое, я его лишь пожалею: расплата не за горами.

— Понятно. — Я задумалась, переваривая полученную информацию. — Что ж, полагаю, пришло время объяснить про наш союз с Павлом.

— Что? — Он наконец-то посмотрел на меня. — Ах да, конечно, я же обещал. Слушай. — Он присел на корточки, облокотившись о перила моста, что были, к слову сказать, лишь с одной стороны, и мне пришлось последовать его примеру. — Внутри вашего союза не наблюдается единения, и это видно сразу. Ну, хм, во всяком случае, лично мне, так как глаз у меня наметан. Я предвижу, что будет с вашей парой, ежели вы таковой станете, с годами. — Я была благодарна Кеше за то, что он говорит о Павле в настоящем времени, несмотря на то, что не далее как пару часов назад самолично закрашивал ему глаза черным цветом. Он понимал, что глаголов типа «не наблюдалось», «стало» я не сумела бы вынести и разревелась. А так, его слова прибавляли мне надежды. — Павел — личность деятельная, сверхактивная. Со временем тебя начнет это раздражать, если еще не начало. Вместо того чтобы полежать спокойно, подумать о вечном, он постоянно бегает, мельтешит перед глазами и балаболит о сущих пустяках с таким лицом, точно важнее этого ничего и быть не может, причем каждый день это «самое важное» новое. Представляешь себе картинку? А его, наоборот, будет напрягать твое безразличное ко всему отношение, твоя особенность молчать чаще, чем говорить. Экстравертов очень напрягают интроверты, поскольку они сами выбалтывают все, что у них на уме, и ждут от других того же. Их очень расстраивает, когда им остается лишь догадываться, о чем же думает малоразговорчивый человек. Их раздражает, что других приходится постоянно подталкивать к действиям, заставлять что-то делать, что-то рассказывать… Союз холерика с меланхоликом или тем более с флегматиком не может быть крепким.

Я поднялась, так как немного затекли ноги, и встала напротив.

— Это все ты правильно говоришь, если бы не одно «но». Пятьдесят процентов времени Пашка бывает флегматиком.

— Н-да, не Павел, а загадка… Я заметил это. Здесь, казалось бы, все должно уравновеситься, а вот и нет. Происходит момент, имеющий название «Обман ожиданий».

— Обман ожиданий? — приподняла я брови, услышав о таком впервые. — Это как?

— То есть ты будешь ожидать от Павла определенных реакций на события, реакций холерика. И когда он будет действовать не так, как ты думала, это вызовет непонимание. На подсознательном уровне отложится «меня обманули!», и ты сама не поймешь, откуда взялось твое раздражение. Это сейчас тебе нравится, когда он неожиданно замолкает, и тебе, наверно, кажется: «Боже! Как удачно он угадывает мое настроение!» На самом деле, нет.

Вот это меня, честно, поразило. Я ведь и впрямь думала так.

— Разве нет?

— Нет. Под твое настроение попадет любой, кто будет чаще молчать, чем говорить, а прежде чем сказать, повторит всю фразу про себя десяток раз. Самойлов в пятидесяти случаях из ста поведет себя именно так, но просто потому, что он та-кой, какой он есть, а ты сразу думаешь: о, он снова угадал! Ему нужен кто-то такой же неординарный, как и он. А тебе — спокойный, уравновешенный человек. Сильный, который всегда будет становиться на твою сторону и защищать, что бы ни случилось. С таким человеком у тебя будет полная дуальность.

— То есть с тобой? — усмехнулась я, подумав про себя, насколько же негр наглый тип.

— Со мной? — удивился Кеша, удивив этим меня. — Нет. Извини, но бабка у меня темнокожая, мать — мулатка, так что женой моей они обе видят отнюдь не белую женщину. А с тобой либо серьезно, либо никак. — Он виновато улыбнулся: — Ты уж прости.

Вот те раз! Мысль о том, что негр меня отшил, а я ему навязывалась, хотя это я собиралась его отшить, думая, что он навязывается мне, так ме-ня шибанула, что я невольно отшатнулась на несколько шагов назад от незримого и нематериального, однако весьма ощутимого морального удара и остановилась на самом краю пропасти над искусственным руслом реки, проложенным через парк к фонтанам.

— А что ты извиняешься? — кинулась я спасать положение. — Ты мне совсем не нужен, так и знай.

Он расхохотался самым отвратным образом.

— Хорошо! Буду знать теперь!

Разозлившись, я взмахнула рукой — уже не помню для чего, — и тут кусок камня под моими ногами отвалился, рухнув вниз, сама я потеряла равновесие, ноги соскользнули, и, падая вниз, в последний момент мне удалось ухватиться за край моста руками. Повиснув на одних пальцах над пропастью, я пронзительно закричала.

Александров мгновенно прекратил свой неуместный смех и ринулся меня спасать. Моя левая ладонь сорвалась с поверхности, и на одной руке я бы, конечно, не удержалась, если бы негр вовремя не перехватил мои руки и не вытащил бы меня наверх.

От неожиданности очередной проделки рока я долго не могла прийти в себя, только беспрестанно хлопала ресницами в сильнейшем изумлении, радуясь, оттого что вновь чувствую ногами твердую поверхность. Наконец выговорила:

— Спасибо.

— Не за что, — смутился Кеша. — Теперь-то ты веришь в проклятье?

Я пожала плечами, и в следующую секунду меня пронзила мысль:

— Подожди-ка! До меня ведь еще Лера и Женька! О господи! Неужели с ними что-то случилось?!

— И Катя еще, — вспомнил он.

— На нее сегодня уже покушались. Причем конкретно. Кстати, ты не в курсе случайно, были ли у Орлиного Глаза с собой лук и стрелы?

— Что? — очумел тот от моего вопроса. — Нет, не было. А ты что, решила самостоятельно отстреливать выдуманного Женькой киллера? Пойми, никакого убийцы нет! Это все рок!

— Но мои друзья… А вдруг что-то случилось? Мы должны вернуться! Срочно!

— Хорошо, как скажешь.

Обратно мы почти бежали. С неба накрапывал грибной дождик, в воздухе снова запахло грозой. В доме оказались взбешенная Катя, перепуганная Валерия и удивленная Света. Логинова не было.

— Где Женя? — с порога кинулась я к лучшей подруге.

— Он… пропал! — ответила та со слезами в глазах, выражавших одновременно злость, недоумение, жалость и животный ужас.

— Как это? — Катя не ответила. — Кать, как это пропал?! — повторила я, садясь рядом и беря ее за руку. Ладонь была теплой и все же дрожала.

— Прямо как Паша! Растворился в воздухе!

— Такого не бывает! Мы оставили Павла возле подъезда. Когда вышли, его не оказалось. А Женька был с вами! Что произошло? — обратилась я уже к Малиновой, потому что Катька в данный момент собой явно не владела.

— Там овраг был, — стала она рассказывать. — Мы с Катей спустились вниз, чтобы там поискать следы вашего друга, и слышали Евгения. Он с нами разговаривал, давал указания. Потом — какой-то неясный шорох. И все! Он молчал. Мы думали, ищет. А когда вылезли — его нигде не было! А потом… А потом…

— Что потом?

Лера расплакалась. Света взирала на подругу удивленно и немного испуганно. Дальше говорила Катя:

— Дальше Лерка оступилась прямо на ровном месте и свалилась в этот овраг! Вниз головой! Слава богу, ей повезло чуть больше, чем Альберту, в том, что под голову не попался булыжник. Она, конечно, сильно ударилась. На башке шишка, и плечо вывихнула. Мне вправлять пришлось. Ужасно…

— Мне было так больно! Это был рок! Я могла умереть! — сквозь слезы бубнила Валерия.

Кивая, я в двух словах обрисовала происшест-вие на мосту.

— Список закончился, — ни с того ни с сего сказала Барская. — Значит, все завершилось?

— Какой-такой список? — не понял Кеша.

— Нас! Список нас! — пояснила Светлана. — Юлька на фотографии стоит последняя!

Мы вновь схватили роковой снимок. Да, мной все закончилось. Или нет? И где же Женька? И где Паша? И где Фаля, Феля? Если они умерли, не ушли же сами? Кто спрятал их тела и куда? И почему не тронул остальные?

— Мне нужно кое-что проверить, — сказала я и вышла из дома. Когда мы бежали сюда, то ничего вокруг не видели. А видеть нужно было. Я направилась к месту, где был убит — или сам случайно разбил себе голову, что менее вероятно, — Альберт Семенович Морозов. — Вот так сюрприз, — порадовала я себя, придя на место. Сюрприз был не в том, что труп исчез, а в том, что труп остался. По какому принципу вычищают лес от мертвецов? Почему кого-то забрали, а кого-то оставили? А кто-то вообще пропал, просто взял и испарился? Что происходит в конце концов? Есть ли убийца или нет? И если есть, то кто он? И из тех ли он, кто с нами, или из тех, кого с нами уже нет? — На сей раз я тебя слышала, — неожиданно сказала я совершенно наобум, ничего на самом деле не услышав. И сильно удивилась, когда позади довольно близко раздалось досадливое:

— Блин, теряю сноровку.

Обернувшись и едва вздрогнув (попала ведь пальцем в небо), я увидела любителя тельняшек. Как же у него это получается? Такой здоровый и так тихо ходит! А Паша — тот, наоборот, маленький, а топает как слон. Где же ты, Паша?.. И где же ты, Женя?..

— Ничего ты не теряешь, — открыла я правду. — Я почуяла тебя интуитивно. Ну вот, — кивнула я на мертвое тело, — что скажешь? Почему его не утащили, как других?

Экс-баскетболист пожал могучими плечищами:

— Не знаю. Я совершенно запутался. Что-то мне в этом во всем не нравится.

— Что же тут может нравиться? — удивленно вскинула я брови. — Люди погибают. Или исчезают. Ничего хорошего в этом нет и быть не может.

— Я имел в виду, что-то не сходится. Ладно, не бери в голову. Пойдем?

— Да, сейчас. Подожди только… Ответь… — Я сама не знала, о чем хочу его спросить, пока язык не вымолвил вот что: — Если Паша не найдется… я виновата в том, что не давала ему поводов радоваться в его последние дни?

Ни фига себе я спросила… Выходит, Женькина реплика задела меня еще сильнее, чем мне показалось вначале. Впору снова разреветься. Или упасть в обморок. Но я не буду.

— Ты хочешь знать мое личное мнение? — Я неуверенно кивнула: я сама не знала, что я хочу знать, а что знать категорически не хочу. Эх, предвидеть бы его ответ заранее, тогда я могла бы определиться, желаю я услышать это или нет. — Что ж. Нет, я считаю, ты ни в чем не виновата. Это все контраст.

От сердца немного отлегло. И все же мне не давал покоя этот незримый, не имеющий материальную форму контраст. Поэтому я спросила:

— Откуда же он берется, этот контраст? Вот не было бы его, и я могла бы быть с Пашей! И все было бы хорошо!

Взгляд Александрова потеплел. Теперь он взирал на меня как на свое любимое чадо, которое он считает своим долгом подготовить к дальнейшей суровой жизни.

— Если бы да кабы… Юль, без контрастов жить нельзя. Знаешь почему? Потому что жизнь — это и есть контраст.

— Как это? — удивилась я.

— Так, что жизнь строится именно на контрасте. Не было бы его — не было бы ничего вокруг. Какой сегодня день недели? — резко сменил он тему. Или не сменил?

Так, поезд привез нас в Северную столицу ранним утром пятницы. Значит, сегодня…

— Понедельник.

— Отлично. Вот представь себе, что нет вторников, сред, четвергов, пятниц, суббот и воскресений. Один сплошной понедельник. Так существовал бы понедельник вообще? Как ты думаешь? — Я задумалась и покачала головой, одновременно поведя плечами, мол, не знаю, не уверена. — Я лично думаю, что его бы не было. Откуда взяться понедельнику, если дней недели нет? Так же, если бы была одна осень, то самой осени бы не было. Люди бы жили себе как живут, и никто никогда бы не додумался назвать как-то тот сезон, в котором все живут. Зачем, если он один? Его бы просто не заметили, и все. Осень принимали бы как неотъемлемую часть жизни, о ней бы не задумывались и соответственно не дали бы названия. Название всегда дается только тому, что можно отличить от чего-то другого. Если бы ты жила одна на свете, у тебя бы не было имени. Если бы жили одни белые, то слова «белокожий» просто бы не существовало, так как это принималось бы как само собой разумеющееся. Понимаешь, к чему я веду? Вот Пифагор полагал, что сущность природы составляют числовые соотношения. А я уверен, что сущность природы заключена в контрасте. Если бы не было черного, не было бы и белого. Не было бы дня — не было бы ночи. Не было бы смерти… — Он предложил мне закончить.

— Не было бы жизни.

— Вот и думай дальше сама. — Он слегка поежился и глянул в небо. — Ты как хочешь, а я пошел, а то промок насквозь.

Надо же, я и забыла о дожде. Прогремел гром, и к сторожке мы подходили в тот момент, когда грибной дождь перерос в настоящий ливень. Тогда как Лера, Света и подоспевший Кеша остались в столовой, чтобы попить чаю, мы с Катей уединились в комнате и устроились на ее кровати. Я вытирала платочком мокрое лицо, одновременно вслушиваясь в монотонные звуки ливня за окном и гадая, что же они предвещают на этот раз.

— Какие у тебя мысли относительно всего это-го? — сбив меня с философского настроя, полю-бопытствовала лучшая подруга, что было несколько необычно. Чаще это она делится со мной мудрыми мыслями, которым я внимаю, а не наоборот. Наверно, это просто прелюдия к важному познавательному разговору. Все же я ответила:

— Теперь я склоняюсь к версии Александрова. Проклятье действительно существует. Иначе как объяснить череду несчастных случаев?

— Ты ему веришь? — особенным тоном спросила Катя, посмотрев мне в глаза. Словно от моего ответа зависело, станет ли она сама ему верить. Но я знала, что это не так. В таких серьезных вопросах относительно верю — не верю Любимова всегда опиралась лишь на свое мнение.

— Я? Хм. Скорее всего, да. Он же мог не спасать меня, а он подскочил и вытянул, рискуя собственной жизнью, ведь он мог сам оступиться. Я жива благодаря ему. Только вот надолго ли это?

— Надеюсь, что да. Значит, проклятье?

— А ты что скажешь? — наконец полюбопытствовала я.

— А я изменила свое мнение, — ответила Катька, легкомысленно пожав плечами, дескать, вот так вот случилось. — Женька был прав, дело не в проклятье. Потому что слишком много лишнего в этой истории.

— Лишнего? — решила я, что ослышалась.

— Именно. Лишнего. Того, что сюда — в версию о проклятой экскурсии — не вписывается, понимаешь? Например, шаги, которые ты слышала. Зачем проклятью ходить туда-сюда? Что оно, завсегдатай психлечебницы, твое проклятье? Почему пропадает еда? Другие вещи? — О! По этому поводу у меня было что сказать. Но я дам тебе закончить. — И если ты даже станешь настаивать на том, что Агата умерла из-за больного сердца и плохих метеорологических условий, супруги музыканты покончили со своими жизнями, наглотавшись угарного газа и повесившись, индеец нечаянно упал, поскользнувшись, на острые пики изголовья кровати, абажур свалился сам, Пашу унесло ветром, ну дерево с молнией — понятно, и тебя тоже никто с моста не толкал — это факт, но Альберт скончался не без посторонней помощи, в меня не грозный Рок стрелял из лука или арбалета, а Женька не мог заблудиться. Это мы с тобой могли бы. Он — нет. Вывод? Без человеческого фактора не обошлось.

— Я согласна, Морозова убили, но… как бы выразиться… это были происки Рока, понимаешь? Лера была права, кто-то просто спятил. На пару минут в одного из нас вселилось что-то, что заставило пойти на убийство. И может быть, этот человек даже не помнит своих действий.

— А в меня когда стрелял, тоже не помнил, да? Я потому и спросила про Александрова, — понизила Катька голос, вспомнив, что у стен «есть уши». — Только он мог в меня стрелять.

— Шутишь! — вскочила я. — Это не он!

— Так, уже втюрилась… — пробормотала она угрюмо с частичкой отвращения в голосе.

— И ты туда же!

— А кто еще? — заинтересовалась она. Пришлось рассказать про то, как негр в тельняшке решил, что я ему навязываюсь, и отшил меня по причине цвета моей кожи. Катька расхохоталась. Я же обиделась. — Ну ладно, не дуйся. Но вышло прикольно, согласись. — Потом она вернулась к насущному: — Мне кажется, он ведет двойную игру. Хрен его знает, зачем он спас тебя сегодня… Но если не он, то кто же? Кто в меня стрелял?

— Не знаю, — сказала я правду. У меня и в самом деле не было никаких объяснений. Тупой рок был лучшим кандидатом в подозреваемые на данный момент. — Я должна тебе кое-что рассказать. Прости, забыла сразу. Сначала это падающее дерево, затем остальное… Короче, я знаю, кто спер записку.

— Что?! — У Катьки глаза на лоб полезли. — Говори же! Ну!

Я выдержала паузу, после выдохнула:

— Это сделал Фалалей.

Молчание.

— Как это? Он же… Он же… Умер?

— Да, он умер. Но записка пропала раньше его смерти, если ты помнишь.

— Я-то помню, но я о том, откуда можно это выяснить, коли сам он мертв и труп пропал?

— Мне сказал Кеша. Он видел, как тот выходил из нашей комнаты, поспешно заталкивая что-то белое себе в карман. К тому же у него в гостинице был компьютер, так что все сходится.

— С одной стороны, сходится, а с другой — полный бардак! Вот что теперь с этим делать? Писал не он и не его жена, это мы уже выяснили. Остается предположить… что? Писали ему?

Я пожала плечами. Эта мысль не успела посетить мою голову, я же говорю, подруга соображает всегда быстрее меня, потому, прежде чем что-то ответить, нужно проанализировать. Да, он мог слышать, когда мы обсуждали шифровку в автобусе. Но зачем ее красть, когда можно попросить? Он не хотел, чтобы кто-то знал, что она адресована ему? Хм… Итак, вспомним, что там было написано. Кажется, кто-то назначал ему встречу в парке и обещал принести деньги. Но записка-то просрочена, он получил ее лишь на следующий день. Так зачем она ему? Выходит, нет, не его это. А зачем он взял? Если б не было блокнота, понятно: муза явилась, а ноты фиксировать негде. Вот и прошелся по комнатам.

Я озвучила эту мысль, прибавив:

— Может, он решил, что бумажка осталась от хозяев? Оттого забрал без зазрений совести. Раз она после них осталась, стало быть, никому не нужна.

— Но зачем ему мог понадобиться исписанный лист бумаги? Вот где рисовать надо было! — Она вытащила из-под подушки большой блокнот в черной пластиковой обложке.

Настала очередь мне вылуплять глаза.

— Любимова, ты сходишь с ума. Объясни мне, пожалуйста, почему у тебя под подушкой находится вещь покойников, и будь, прошу, очень убедительна, не то я стану тебя бояться.

— Потому что я прячу! Никому нельзя верить! Записку у меня уже сперли, если уведут и это… Не останется никакой пищи для мозгов! Не забывай, я аналитик. Если не будет предметов, которые можно подвергнуть анализу, я начну анализировать людей. Так вот, слушай, что я скажу. Письмо наше мог спереть сам Александров, а затем скормить тебе историю про Фалалея, зная, что никак это проверить нельзя, и зная, что ты купишься.

— А ты — нет?

— А я нет. Вспомни, чему учил нас Женька. Никому не верь на слово. Верь только фактам.

Воспоминание о любимом плохо отразилось на Катином душевном состоянии. Она замкнулась, свернулась калачиком на постели и уткнулась в подушку носом. Я стала наглаживать ее по голове, уверяя, что Женька не из тех, кто не возвращается, и думая при этом, а из каких же Паша, и, возможно, подруга успела бы заплакать, если бы не один эпизод: свет моргнул, а с кухни донесся какой-то хлопок, затем грохот. В следующую секунду закричала Лера. Мы с Катей выбежали из комнаты.

Плитка дымилась, Света лежала на полу без сознания. Лера, набрав воды в рот, выплеснула ее на подругу, а Кеша подошел к взбунтовавшемуся электрическому прибору, с опаской его оглядывая.

— Что произошло? — спросила Любимова.

Ответила взволнованная Валерия:

— Светку ударило током! Она хотела включить плитку, поднесла к розетке штепсель, и тут это! Розетка заискрилась, плита задымилась, а саму ее отбросило в сторону. Она жива?

Мы склонились над пострадавшей. Катя приложила два пальца к ее шее, как это делают в кино.

— Пульс слабый, но прощупывается, уже хорошо.

— А ну-ка, дамы, отойдите, — деловито отстранил нас Иннокентий, бросив на время плитку-убийцу, и, действуя очень уверенно, в два счета привел больную в чувство.

— Что со мной? — Она покачала головой из стороны в сторону, проверяя, не парализовало ли ее. Затем попыталась встать. Мы помогли. — Что случилось? Меня что, током шандарахнуло?

— Именно так и было, — не стала Лера спорить.

— Ни фига себе… О боже! Мы все умрем! Мы все равно умрем! Рано или поздно!

«Так, опять началось…»

Несмотря на очередную колкость вредного внутреннего голоса, я почувствовала себя крайне неуютно. А что, если она права? Что, если проклятье не выпустит нас отсюда, пока не истребит всех до единого?

— Мама, — пискнула я.

— Ты-то чего? — удивилась Катька.

— Вдруг она права?

— Прекрати, — раздраженно сморщилась подружка. — Я уже говорила тебе, что думаю на этот счет.

— Хочешь сказать, здесь тоже человеческий фактор? — разозлилась я. — Кто, интересно, мог знать, в какой момент она захочет отварить себе сосиску?! Может, ты?! И как плитку можно было испортить?

— Юля! — одернула меня подруга, но было поздно.

— Какой еще человеческий фактор? — набросились на нас все. — Вы что, думаете, кто-то специально это делает? Но кто?

Мы с Катей лишь пожали плечами и гордо удалились в свою комнату. То есть это другим показалось, что гордо, в действительности же мы обе просто боялись, как бы нас не измордовали сейчас за такие выводы, и сбежали, трусливо поджав хвост.

— Что же ты делаешь, овца такая, а?! — накинулась на меня Любимова, плотно закрыв дверь. — Вот правильно тебя мама зовет! Овца и есть!

— А что я сделала-то?

— Как что? Кто ж людям-то говорит, что подозревает их во всех смертных грехах? Нам еще жить с этими людьми! А мы теперь будем персонами нон-грата. Нам даже в столовую выходить запретят. Заколотят дверь — и поминай как звали.

— Ты что это? Серьезно? — не поверила я своим ушам. — И вообще Женька им еще и не такое говорил! И их тогда больше было!

— Женька — это Женька! Ему можно! Ты бы стала ему перечить, а? Особенно тогда, когда он заставлял покойного Морозова маршрут передвижений рисовать?

Я живо восстановила в памяти лицо Логинова в тот момент и ответила:

— Нет! Он был таким… хм… авторитетным. Я бы не стала перечить однозначно.

— Ну вот. Так то Женя, а то мы с тобой. Сечешь?

— Да, но… заколачивать дверь?! Это жестоко! Они не могут так с нами поступить!

Катя выдохнула, успокоившись, и ответила мне уже нежнее:

— Юля, в чрезвычайных ситуациях люди вполне способны на жестокость, и еще и не на такую. Ладно, проехали.

Мы расселись по местам и стали усиленно зырить в пол, словно пытались прожечь там дыру. Так длилось довольно долго. Извне доносился шум: по столовой перемещались люди, за окном по-прежнему беспредельно властвовал ливень. Наконец хлопнула входная дверь.

— Кто-то ушел? — приподняла одну бровь Любимова.

— Да, похоже. — Внезапно меня пронзила мысль. — О господи! Они собираются сжечь нас заживо! Вот зачем они вышли! Они сейчас обливают дом бензином!.. — Тут я заметила, какими глазами смотрит на меня подруга, и осеклась: — Что, нет?

— Я думаю, нет, — уверенно заявила она, пару секунд мы глазели друг на друга, затем залились смехом. — Ну подруга, — вымолвила Катя после. — Это надо такое придумать! Под проливным дождем поджигать дом, в котором они к тому же сами живут! Твоя фантазия далеко может нас завести, как считаешь?

— Да это все ты! Замуруют, замуруют… Бойкот объявят…

— Не говорила я «замуруют»! — стала она противиться собственным словам.

— Говорила!

— Нет, я сказала «заколотят дверь».

— А разница?

Мы еще немного поспорили на тему, синонимы ли в данном случае глаголы «замуровать» и «заколотить» или нет, к общему знаменателю не пришли (да и не старались особо, просто заняться было нечем, вот и спорили) и оставили эту тему, включив свет и начав читать журналы, стопку которых обнаружили на полу рядом с толчком в туалете. Наверно, прежние жильцы их собирались использовать в роли туалетной бумаги, но мы с той же целью пользовались салфетками, в избытке захваченными на пикник, вылившийся впоследствии непонятно во что, потому журналы остались нетронутыми и выполняли теперь свое изначальное предназначение.

Прошло много времени, но никто не вернулся.

— Интересно, кто это гулять намылился в такую погоду? — не выдержала я. — Кать, как думаешь?

— Ставлю на твоего Кешу, — без промедления выдала она. — Только он любит подобные увеселительные прогулки.

— Возможно. Я схожу проверю.

Статья, что я читала, была про какие-то смартфоны, айподы и прочую техническую чушь, в которой я все равно ничего не смыслила, потому я посчитала, что мои знания не пострадают, ежели я брошу чтение и выйду «в свет».

Весь «свет», что наличествовал в доме, обнаружил себя в комнате Леры и Светы — так как это они и были — и мне явно не обрадовался. Ну и ладно.

— А Кеша где? — спросила я не очень доброжелательно, но и не нарочито агрессивно.

— Вышел, — ответила Лера тоном, абсолютно повторяющим мой.

— Зачем и насколько, не знаем, — опередив последующие расспросы, бросила Светлана, догадываюсь: чтобы поскорее от меня отделаться.

— Отлично, — только и оставалось закончить мне диалог, и я вышла из комнаты.

Решив подождать Александрова в столовой, чтобы не пропустить его приход, я осторожно приблизилась к походному чайнику, осмотрела его со всех сторон, как будто бы могла на глаз выявить неполадку, если бы таковая имелась, и боязливо, дрожащей рукой воткнула штепсель в розетку. Чайник мирно зашумел.

— Уф, — выдохнула я, утерев выступивший пот со лба.