Воронята Стивотер Мэгги
Ганси посмотрел на раздвинутые веером карты в руках у Блу. Она увидела его склоненные плечи и затылок и с пронизывающей остротой припомнила призрак на церковном дворе – дух мальчика, в которого боялась влюбиться. Та тень ничуть не напоминала высокомерного, непринужденного, самоуверенного Вороненка, сидевшего перед ней.
«Что с тобой происходит, Ганси? – подумала Блу. – Когда ты стал таким?»
Ганси посмотрел на нее, и между бровей у него появилась морщинка.
– Я не знаю, как выбрать. Может быть, ты выберешь сама? Это допустимо?
Краем глаза Блу заметила, что Адам заерзал и нахмурился.
Персефона ответила из-за спины Блу:
– Если ты так хочешь.
– Всё дело в намерении, – добавила Мора.
– Я хочу, – ответил Ганси. – Пожалуйста.
Блу разложила свободно скользившие карты веером на столе. Некоторое время она водила над ними руками. Мора некогда сказала дочери, что правильные карты иногда кажутс теплыми или же рядом с ними ощущаешь покалывание в пальцах. Но для Блу, конечно, все карты были одинаковы. Одна, впрочем, легла чуть дальше остальных – именно ее Блу и выбрала.
Перевернув карту, она издала легкий беспомощный смешок.
На Блу смотрело ее собственное лицо – паж кубков. Как будто кто-то издевался над ней. Но в выборе карты некого было винить, кроме себя.
Увидев карту, Мора произнесла спокойно и отстраненно:
– Не эту. Пусть выберет другую.
– Мора, – мягко произнесла Персефона, но та отмахнулась и повторила:
– Другую.
– А что с этой не так? – спросил Ганси.
– На ней энергия Блу, – сказала Мора. – Она не твоя. Тебе придется вытащить карту самому.
Персефона подвигала губами, но ничего не сказала. Блу вернула карту на место и перетасовала колоду – не так эффектно, как в первый раз.
Когда она протянула Ганси карты, он отвернулся, как будто собирался тащить лотерейный билет, задумчиво провел пальцами по краям карт, выбрал одну, перевернул и показал остальным.
Паж кубков.
Ганси посмотрел на изображение, затем на лицо Блу, и она поняла, что он заметил сходство.
Мора подалась вперед и выхватила у него карту.
– Выбери другую.
– А теперь-то почему? – поинтересовался Ганси. – Что не так с этой картой? Что она означает?
– С ней всё нормально, – ответила Мора. – Просто она не твоя.
Впервые Блу увидела в лице Ганси проблеск подлинного раздражения, и от этого он стал ей чуть симпатичней. Значит, под внешностью Вороненка что-то такое крылось. Ганси быстро выхватил другую карту, явно утомленный этой процедурой. Размашистым жестом он перевернул ее и бросил на стол.
Блу сглотнула.
Мора сказала:
– Это твоя карта.
Там был нарисован черный рыцарь верхом на белой лошади. Забрало шлема было поднято, и из-под него виднелся череп с пустыми глазницами. За спиной у рыцаря заходило солнце, под копытами коня лежал труп.
В ветвях за окнами звучно зашелестел ветер.
– Смерть, – прочел Ганси подпись внизу.
Он, казалось, не был встревожен и удивлен. Он прочитал это слово так, как прочитал бы надпись «яйца» или «Цинциннати».
– Прекрасно, Мора, просто прекрасно, – сказала Калла, плотно переплетя руки на груди. – Ну, теперь ты ее истолкуешь?
– Может, просто вернем деньги? – предложила Персефона, хотя Ганси еще не расплатился.
– А я думал, что экстрасенсы не предсказывают смерть, – негромко произнес Адам. – Я читал, что Смерть – чисто символическая карта.
Мора, Калла и Персефона разом издали какие-то странные звуки. Блу, которая прекрасно знала истинную судьбу Ганси, почувствовала дурноту. Неважно, что он учился в Агленби; Ганси был ее ровесником, имел друзей, которые его любили, жил своей жизнью, в которую входила и ярко-оранжевая машина… было ужасно знать, что он умрет в пределах двенадцати месяцев.
– Вообще-то, – сказал Ганси, – меня это не пугает.
Все глаза в комнате устремились на него, когда он поставил карту стоймя, чтобы получше рассмотреть.
– Карты, конечно, очень интересные, – продолжал он таким тоном, каким другой человек отозвался бы о странном пироге, который не хочется доедать. – И я вовсе не пытаюсь обесценить то, что вы делаете. Но вообще-то я пришел сюда не за тем, чтобы узнать свою судьбу. Ее я вполне готов выяснить и сам.
При этих словах он бросил быстрый взгляд на Каллу, очевидно, поняв, что переступает тонкую грань между «вежливостью» и «Ронаном».
– Вообще-то я пришел, потому что надеялся кое-что узнать про энергию, – сказал Ганси. – Если не ошибаюсь, вы имеете дело с энергетикой, а я ищу силовую линию, которая, как мне кажется, проходит вблизи Генриетты. Вы что-нибудь об этом знаете?
«Тетрадь!»
– Силовая линия? – повторила Мора. – Может быть. Не факт, что я употребляю тот же термин. Что это вообще такое?
Блу испытала легкий шок. Она всегда думала, что ее мать правдивейший человек на свете.
– Это прямые линии, которые пересекают земной шар, – пояснил Ганси. – Они соединяют между собой основные точки паранормальной активности. Адам подумал, что вы, возможно, знаете про них, потому что работаете с энергетикой.
Несомненно, он имел в виду дорогу мертвых, но Мора ничего не сказала. Она сжала губы и посмотрела на Персефону и Каллу.
– Вам это о чем-нибудь говорит?
Персефона воздела в воздух палец и произнесла:
– Я забыла про пирог.
И вышла. Калла сказала:
– Мне нужно подумать. У меня бывают проблемы с конкретикой.
На лице Ганси появилась тонкая довольная улыбка: он понял, что они врут. Это было до странности мудрое выражение, и вновь Блу показалось, что Ганси старше, чем его приятели.
– Я попробую в этом разобраться, – сказала Мора. – Оставьте телефон, я позвоню, если что-нибудь узнаю.
Ганси ответил с холодной учтивостью:
– Да нет, всё нормально. Сколько я должен за сеанс?
Встав, Мора ответила:
– Двадцать долларов.
Блу подумала, что это преступление. У него одни шнурки стоили дороже.
Ганси хмуро взглянул на Мору поверх открытого бумажника. В нем лежало много банкнот. Могли быть и однодолларовые, хотя Блу в этом сомневалась. Сквозь окно она видела его водительские права за стеклом машины – не настолько ясно, чтобы разобрать детали, но Блу заметила, что указанное в них имя было гораздо длиннее, чем просто Ганси.
– Двадцать?
– Каждой, – добавила Блу.
Калла кашлянула в кулак.
Лицо Ганси прояснело, и он протянул Море шестьдесят долларов. Очевидно, это было больше, чем он рассчитывал отдать, и всё в мире вновь встало на свои места.
Затем Блу обратила внимание на Адама. Он смотрел на нее очень внимательно, и она почувствовала себя насквозь понятной и виноватой. Не только из-за того, что потребовала слишком много, но и из-за того, что Мора солгала. Блу видела, как дух Ганси прошел по дороге мертвых, и узнала его имя, прежде чем он успел войти в церковь. Как и мать, она ничего не сказала. Значит, она была сообщницей.
– Я вас провожу, – сказала Мора.
Очевидно, ей не терпелось выдворить гостей за дверь. Ганси, казалось, был того же мнения – но вдруг он остановился. С преувеличенным тщанием застегнул бумажник и сунул его в карман, а затем посмотрел на Мору и решительно поджал губы.
– Слушайте, мы все взрослые люди, – начал он.
Судя по выражению лица, Калла с этим не согласилась.
Ганси расправил плечи и продолжал:
– Я думаю, мы имеем право знать правду. Если вы что-то знаете, но не хотите помогать мне, так и скажите. Не надо лгать.
Это было смело или нагло, а может быть, между тем и другим лежала не такая уж большая разница. Все взгляды обратились на Мору.
Она сказала:
– Я что-то знаю, но не хочу тебе помогать.
Во второй раз за день на лице Каллы появился восторг. Блу открыла рот. И закрыла.
Ганси, впрочем, просто кивнул, встревоженный ничуть не более, чем в тот день, когда Блу дала ему отпор в ресторане.
– Ну ладно. Нет, нет, сидите. Мы сами выйдем.
И они ушли, причем Адам напоследок бросил на Блу взгляд, который она не смогла расшифровать. Через несколько секунд взревел мотор «Камаро». Завизжали колеса, выражая подлинные чувства Ганси. Затем в доме настала тишина – какая-то пустая, словно Воронята забрали с собой все звуки по соседству.
Блу резко повернулась к Море.
– Мама…
Она хотела сказать что-то еще, но смогла лишь повторить, немного громче:
– Мама!
– Мора, – сказала Калла, – это было очень грубо.
И добавила:
– Но мне понравилось.
Мора повернулась к Блу, как будто ничего не слыша.
– Я не хочу, чтобы ты когда-либо еще с ним виделась.
Блу возмущенно воскликнула:
– А как насчет того, что детям нельзя отдавать приказы?
– Это было до Ганси, – Мора перевернула карту Смерти и позволила Блу вдоволь наглядеться на череп в шлеме. – Считай, что я велела тебе не переходить дорогу перед автобусом.
В голове у Блу пронеслись несколько возможных ответов, прежде чем она выбрала нужный.
– Почему? Нив не видела на дороге мертвых меня. Это не я умру в следующем году!
– Во-первых, дорога мертвых – это не гарантия, а перспектива, – ответила Мора. – Во-вторых, есть и другие ужасные варианты, помимо смерти. Например, увечье. Паралич. Пожизненная психологическая травма. С этими парнями что-то очень сильно не так. Если мать говорит, чтобы ты не переходила дорогу перед автобусом, у нее есть на то причины.
Из кухни донесся негромкий голос Персефоны:
– Если бы кто-нибудь помешал тебе, Мора, переходить дорогу перед автобусом, Блу вообще не появилась бы на свет.
Мора хмуро взглянула на нее и провела рукой по столу, как будто смахивая крошки.
– В лучшем случае ты подружишься с мальчиком, который скоро умрет.
– А, – сказала Калла очень многозначительно. – Теперь я понимаю.
– Не надо психоанализа! – предупредила Мора.
– Я и так уже всё поняла. И повторяю: «А».
Мора нетипично усмехнулась и спросила:
– Что ты увидела, когда притронулась к тому, другому парню? К вороненку.
– Они все Воронята, – ответила Блу.
Мора покачала головой.
– Нет, он – больше, чем остальные.
Калла потерла кончики пальцев, словно стирала с них воспоминание о татуировке Ронана.
– Я как будто заглянула в очень странное место. Уму непостижимо, сколько оттуда исходит. Помнишь женщину, которая была беременна четверней? Примерно так же, только хуже.
– Он беременный? – уточнила Блу.
– Он творит, – ответила Калла. – И то место тоже… творит. Не знаю, как выразиться яснее.
Блу задумалась, что это могло быть за творчество. Она сама всегда что-нибудь творила – брала старые вещи, резала их и делала лучше. Превращала то, что уже существовало, в нечто иное. Наверное, именно это имели в виду большинство людей, когда говорили о творчестве.
Но Блу подозревала, что Калла имела в виду что-то иное.
Она подозревала, что Калла имела в виду творчество в его изначальном смысле: создать то, чего раньше не было.
Мора заметила выражение лица дочери. Она сказала:
– Я никогда ничего тебе раньше не приказывала, Блу. Но сейчас я настаиваю. Держись от них подальше.
16
Ночью после сеанса Ганси проснулся от совершенно незнакомого звука и стал ощупью искать очки. То, что он услышал, больше всего напоминало последние секунды смертельной кошачьей драки. Ну или как будто один из его соседей был убит опоссумом. Насчет конкретики Ганси сомневался, но точно знал, что смерть там присутствовала.
Ной стоял на пороге, и лицо у него было страдальческое и жалкое.
– Прекрати это, – попросил он.
Комната Ронана была священным местом, однако Ганси уже во второй раз за неделю распахнул дверь. Он обнаружил, что свет горит, а Ронан сидит на кровати в одних трусах. Полгода назад он сделал замысловатую черную татуировку, которая покрывала почти всю спину и змеилась вверх по шее, и теперь черные линии особенно резко выступали при свете, создававшем клаустрофобическое ощущение. Только они одни и казались реальными в этой комнате. Татуировка была особенная, одновременно злая и прекрасная, и каждый раз, глядя на нее, Ганси обнаруживал в рисунке нечто новое. Сегодня в зарослях жестоких и великолепных цветов торчал клюв – там, где раньше Ганси видел серп.
По квартире вновь пронесся прерывистый звук.
– Блин, да что это такое? – любезно поинтересовался Ганси.
На Ронане, как обычно, были наушники, поэтому Ганси протянул руку и стащил их. Послышались слабые завывания музыки.
Ронан поднял голову. Злые цветы у него на спине задвигались и скрылись под острыми лопатками. На коленях у Ронана, разинув клюв, лежал полуоперившийся вороненок.
– Я думал, мы договорились, что значит закрытая дверь, – сказал Ронан.
В руке он держал пинцет.
– Я думал, мы договорились, что ночь для сна.
Ронан пожал плечами.
– У тебя – возможно.
– Сегодня – исключено. Твой птеродактиль меня разбудил. Почему он так орет?
В ответ Ронан погрузил пинцет в полиэтиленовый мешочек, который стоял перед ним на одеяле. Ганси вовсе не желал знать, что за серая субстанция в нем лежала. Как только вороненок услышал шуршание пакета, он вновь издал этот кошмарный звук – хриплый вопль, который завершился бульканьем, когда птенец проглотил еду. Ганси одновременно ощутил жалость и тошноту.
– Так дело не пойдет, – сказал он. – Прекрати.
– Ее надо кормить, – заметил Ронан.
Вороненок с хлюпаньем проглотил очередную порцию. На сей раз это звучало так, как будто пылесос всосал картофельный салат.
– Всего лишь каждые два часа первые шесть недель.
– А ты не можешь держать ее внизу?
В ответ Ронан поднес ему вороненка.
– Сам посуди.
Ганси не нравилось, когда взывали к его доброте, особенно когда на кону стояло желание выспаться. Конечно, он ни за что не стал бы изгонять вороненка вниз. Птенец был крохотным и неправдоподобным. Ганси затруднялся сказать, какой он – необыкновенно милый или чудовищно уродливый, и его бесило, что вороненок умудрялся одновременно быть тем и другим.
Из-за спины Ной жалобным голосом произнес:
– Мне не нравится, что он здесь. Это напоминает…
Он не договорил, как часто бывало, и Ронан указал на него пинцетом.
– Эй, чувак, держись подальше от моей комнаты.
– Заткнитесь, – велел обоим Ганси. – И ты, птичка.
– Ее зовут Бензопила.
Ной вышел, но Ганси остался. Несколько минут он наблюдал, как вороненок с хлюпаньем пожирал серую слизь, а Ронан ворковал над ним. Это был не тот Ронан, к которому Ганси привык за последний год, но и не тот, с которым он некогда познакомился. Теперь было ясно, что в наушниках у него завывали ирландские волынки. Ганси не помнил, когда Ронан в последний раз слушал кельтскую музыку. Музыку Ниалла Линча. Внезапно он тоже ощутил тоску по обаятельному отцу Ронана. Но, главное, Ганси тосковал по Ронану, который существовал, пока Ниалл Линч был жив. Этот парень, который сидел перед ним с хрупким птенцом в руках, представлял собой некоторый компромисс.
Спустя какое-то время Ганси спросил:
– А что имела в виду гадалка, Ронан? Насчет твоего отца.
Ронан не поднял головы, но Ганси увидел, что спина у него напряглась и вытянулась, как будто на нее вдруг взвалили груз.
– Ты спрашиваешь прямо как Диклан.
Ганси задумался.
– Нет. Кажется, нет.
– Она просто наврала.
Ганси и это обдумал.
– Нет, я так не считаю.
Ронан нащупал на кровати рядом с собой плеер и поставил его на паузу. Его голос звучал еле слышно.
– Она из тех баб, которые любят трахать мозги. Она сказала это просто для того, чтобы доставить мне неприятности.
– Какие, например?
– Что ты будешь приставать с вопросами, как Диклан, – ответил Ронан.
Он предложил вороненку еще серой массы, но тот перестал есть и неподвижно смотрел на него.
– А я буду думать о том, о чем не хочу. Вот такие неприятности. В числе прочих. Кстати, что это у тебя с лицом?
Ганси уныло потер подбородок. На нем неуверенно пробивалась щетина. Он понимал, что Ронан пытается уйти от темы, но не стал сопротивляться.
– Она растет?
– Чувак, ты ведь не собираешься отращивать бороду, правда? Я думал, ты шутишь. Ты же знаешь, борода вышла из моды в четырнадцатом веке, ну или когда там жил Поль Баньян.
Ронан посмотрел на друга через плечо. На лице у него красовалась легкая щетина, которую он словно мог отрастить силой воли в любой момент.
– Короче, хватит. Выглядишь ты убого.
– Неважно. Она не растет. Я обречен вечно оставаться мальчиком.
– Не говори ты, ради бога, таких вещей, мужик, – заметил Ронан. – И не расстраивайся так. Как только яйца отрастут, так и борода появится. Будет густая, не хуже коврика в ванной. Ты ешь суп, а картошка фильтруется. Как у терьера. А ноги у тебя волосатые? Никогда не замечал.
Ганси не удостоил всё это ответом. Вздохнув, он оттолкнулся от стены и указал на вороненка:
– Я пошел спать. Последи, чтобы он не орал. За тобой должок, Линч.
– Как скажешь, – ответил Ронан.
Ганси вернулся к себе, но ложиться не стал. Он потянулся за тетрадью, но ее не было; он забыл ее в «Нино» в тот вечер, когда поссорился с Блу. Ганси подумал, не позвонить ли Мэлори, но сам не знал, что хотел спросить. В его душе как будто царила ночь – алчная, зовущая, черная. Он подумал про черные глазницы рыцаря-скелета на карте Смерти.
Какое-то насекомое стучало о стекло. Этот звук явно издавало существо изрядного размера. Ганси подумал про автоинъектор для уколов, который лежал в бардачке машины – слишком далеко, чтобы принести пользу в случае анафилактического шока. Возможно, к ним залетела очередная муха, или жук, или карамора, но чем дольше Ганси лежал, тем сильней убеждался, что это вполне могла быть оса или пчела.
Возможно, и нет.
Тем не менее он открыл глаза, вылез из постели и нагнулся за ботинком, лежавшим на боку. Осторожно подойдя к окну, Ганси стал искать источник звука. Тень телескопа на полу рядом с ним напоминала изящное чудовище.
Хотя жужжание затихло, понадобились лишь две секунды, чтобы обнаружить на окне насекомое – осу, которая ползла по узкой деревянной раме, виляя туда-сюда. Ганси не двигался. Он наблюдал, как она лезет и замирает, лезет и замирает. В уличном свете, падавшем снаружи, ее ножки, изогнутое туловище и изящное, словно бесплотное жало отбрасывали слабые тени.
В голове Ганси соединились два пласта. Один был реальной картинкой: оса лезла по раме, не замечая его присутствия. Другой был подделкой, иллюзией: оса взвивалась в воздух, находила Ганси и вонзала в его кожу жало, которое из-за аллергии становилось смертоносным орудием.
Когда-то тело Ганси было покрыто шершнями, которые двигались, даже когда его сердце остановилось.
У него перехватило горло.
– Ганси?
Голос Ронана раздался прямо за спиной – его тембр показался странным и поначалу неузнаваемым.
Ганси не повернулся. Оса дернула крыльями и почти взлетела.
– Блин! – сказал Ронан.
Раздались три дробных шага, громко скрипнул пол, и Ронан выхватил ботинок из руки Ганси. Отпихнув друга, он опустил ботинок на раму с такой силой, что чуть не выбил стекло. Когда тельце осы упало на пол, Ронан нашел его в темноте и прихлопнул еще раз.
– Блин, – повторил он. – Ты дурак?
Ганси не знал, как описать свои чувства. Каково видеть смерть в нескольких сантиметрах от себя, знать, что через несколько секунд он мог превратиться из «многообещающего ученика» в «невозможно спасти». Он повернулся к Ронану, который осторожно поднял осу за сломанное крылышко, чтобы Ганси на нее не наступил.
– Что ты хотел? – спросил он.
– А?
– Ты зачем-то пришел.
Ронан бросил тельце осы в мусорную корзинку под столом. Она была до краев полна смятыми бумагами, поэтому оса скатилась, и Ронану пришлось искать для нее более укромный уголок.
– Даже не помню.
Ганси просто стоял и ждал, когда Ронан скажет что-нибудь еще. Тот некоторое время возился с осой, прежде чем заговорить, а когда это наконец произошло, он не смотрел на Ганси.
– Что там насчет вашего отъезда с Пэрришем?
Ганси этого не ожидал. Он не знал, как ответить, не причинив Ронану боль. Он не мог солгать ему.
– Скажи мне, что ты слышал, а я скажу, что тут правда.
Ронан произнес:
– Ной мне сказал, что, если ты уедешь, Пэрриш поедет с тобой.
В его голосе звучала ревность, и Ганси ответил холодней, чем мог бы (он старался не заводить любимчиков):
– А что еще Ной мог сказать?
Ронан с видимым усилием успокоился и подобрался. Все братья Линчи выказывали лишь то, что хотели, даже если знали, что, делая так, поступают жестоко. Вместо ответа он спросил:
Читать бесплатно другие книги:
