«...И ад следовал за ним» Хантер Стивен

Глава 44

Моряки были повсюду. Эрл терпеть не мог моряков. В этой неприязни не было ничего личного. Просто все дело заключалось в том, что военно-морской флот всегда выступал по отношению к морской пехоте в роли снисходительного высокомерного папаши. Особенно отчетливо эти трения проявились во время войны на Тихом океане, где, по мнению Эрла, ни один остров перед высадкой десанта морской пехоты не был в достаточной мере обработан бомбами и снарядами, ни один корабль не подходил к берегу достаточно близко, чтобы забрать раненых и поскорее доставить их в госпиталь, никогда подкрепление и снаряжение не прибывали достаточно быстро, и так далее, и так далее — целая симфония застарелых обид.

Поэтому Эрлу не понравилась Пенсакола: здесь было полно моряков. Они были буквально повсюду, а время от времени над самой головой с ревом проносились боевым строем реактивные истребители или старые поршневые ветераны, ибо Пенсакола была военно-морской базой и здесь присутствовало все, что должно наличествовать на военно-морской базе, и кое-что еще, поскольку Пенсакола была также базой военно-морской авиации.

Подавив недовольство, Эрл отправился заниматься своими делами. Ему пришлось сделать над собой усилие, поскольку в предвоенные годы в том или ином портовом городе не раз случалось, что Эрл с друзьями, с одной стороны, и моряки — с другой вдруг приходили к выводу, что в баре становится слишком тесно, и в ход шли кулаки. В портовых тавернах Эрл узнал о кулачных боях почти столько же, сколько от своих наставников, пожилых сержантов, учивших его, когда он в конце тридцатых годов отстаивал честь своей части на первенствах Тихоокеанского флота.

Однако сейчас Эрл был спокоен: он знал, что не ввяжется ни в какую драку, потому что больше не посещал питейные заведения. Вместо этого он сразу же отправился в банк, куда внес наличными кругленькую сумму и открыл счет до востребования на имя Джона Р. Богаша. Затем Эрл направился в агентство недвижимости, и там у него состоялся деловой разговор с одним из сотрудников.

Согласно придуманной им легенде, Эрл приехал на Юг в поисках тихого места, где можно было бы устроить его тяжело больного отца, чтобы последние дни жизни старика были наполнены не сырой прохладой Севера, а щедрым южным солнцем. В свое время отец служил в военно-морском флоте, поэтому ему до сих пор доставлял радость вид ребят в белой форме, марширующих по улицам. Еще он любил самолеты; поэтому ему было бы очень приятно сидеть на крыльце в ожидании конца и любоваться юркими самолетами морской авиации, оттачивающими в небе летное мастерство.

Не желает ли мистер снять домик на берегу моря?

Нет, ни в коем случае. У самого берега чересчур оживленно. Отдыхающие идут на пляж, и все такое. Нет, предпочтительнее был бы домик в сельской местности, по возможности просторный, ибо умирающий также очень любит своих собак и ему хотелось бы взять их с собой, чтобы они скрашивали его последние дни.

Итак, сотрудник агентства сделал несколько телефонных звонков и вскоре составил список из пары десятков подходящих ферм. Затем они с Эрлом, не мешкая, отправились в путь. Однако первое место не подошло, второе — тоже, и по мере продвижения все дальше на север, к границе с Алабамой, агент начинал испытывать все большее опасение, что ему придется уступить своего клиента конкурирующей фирме из Брютона, штат Алабама. Но Эрл вдруг воспылал неожиданной любовью к одному уединенному дому, к которому вела пустынная грунтовая дорога. Окрестные поля заросли травой, сарай давно нуждался в покраске, общее состояние дома оставляло желать лучшего. Агент был несколько озадачен тем, что его клиент проявил такой интерес к размеру соседнего поля: как ему показалось, у Эрла не было в этом никакой необходимости. Однако он внимательно осмотрел поле, затем отыскал местонахождение фермы на карте. Уединенная, расположенная вдали от многолюдья, она была именно тем, что хотел получить Эрл. Одним словом, выписанный чек перешел из рук в руки, и два дня спустя, когда чек был подтвержден, Эрл получил свидетельство об аренде фермы сроком на шесть месяцев.

— Надеюсь, вам с вашим отцом понравится здесь, мистер Богаш, — сказал агент.

— Не сомневаюсь, папа будет счастлив, — ответил Эрл.

Покончив с этим, следующие несколько дней он провел в подготовке. Разумеется, первым делом Эрл связался с телефонной компанией и договорился о том, чтобы на ферму провели телефон. Но потом последовали обычные закупки всего необходимого, причем Эрл следил за тем, чтобы не покупать сразу много в одном магазине. Хотя, если бы кто-нибудь присмотрелся внимательнее, этот человек удивился бы, узнав, что в каждом из десяти оружейных магазинов северо-западной Флориды и в Алабаме, в таких городах, как Брютон, Блафф-Спринг и Атмор, далее в Крествью и Милтоне и, наконец, на запад до крупного города Мобил, где было три оружейных магазина, и еще дальше до Гринвилла было продано по пять коробок полицейских патронов 38-го калибра с высокой начальной скоростью. Все остальные захватят боеприпасы с собой, но Эрл должен был сам позаботиться о себе, поэтому в каждом магазине он покупал патроны также и для длинного карабина, «винчестер» модель 71, 348-го калибра, который решил захватить с собой. Это были самые мощные патроны для охотничьего оружия, которые можно было найти в Америке. Синяк, оставленный отдачей приклада на плече, не шел ни в какое сравнение с дырой, которая образовывалась там, куда попадала пуля.

В бакалейных лавках тех же городов Эрл закупил в больших количествах упаковки бутылок кока-колы, кофе в зернах, тушенку, консервированный зеленый горошек, горчицу, кетчуп, галеты, ветчину, окорочка, а также много хлеба и молока, не говоря уже о стиральном порошке, мыле, зубной пасте, зубных щетках и, разумеется, туалетной бумаге. Там же, но в универмагах он приобрел постельное белье, одеяла, подушки. Однако лишь самый внимательный наблюдатель смог бы определить, что кто-то готовится принять прибывающую группу. Наконец Эрл сделал самую поразительную покупку: на складе списанного военного снаряжения в Пенсаколе он купил два ящика фляжек. Не американского производства, а итальянского, времен Первой мировой войны, напоминавших винные бутылки. Все фляжки были в превосходном состоянии, каждая помещалась в брезентовый чехол с лямкой.

Эрл провел два дня, закупая эти запасы и подготавливая ферму к прибытию людей, которое должно было состояться где-то через неделю. Затем он занялся другими делами: связался с Лос-Анджелесом и распорядился насчет отправки ковбойских фильмов. Эрл внимательно изучил подробные карты этого штата, а также соседнего — Миссисипи. Он старался предвидеть все. Ничего не упущено? Ничего не забыто? Эрл набрал людей, разработал план; все свои расходы он тщательно заносил в отчет, предназначавшийся для мистера Тругуда, чьи деньги Эрл расходовал бережливо, с умом. После долгих размышлений он пришел к заключению, что в его плане предусмотрены все мелочи, но тем не менее его не покидало щемящее предчувствие, что в его рассуждениях есть брешь. Черт побери, какая же?

Однако Эрл так и не смог этого определить. В конце концов ему осталось выполнить два последних дела. Первое было простым: он отправил чек и письмо в раздел частных объявлений газеты «Джорнал таймс», выходящей в Пенсаколе, распорядившись опубликовать в следующем номере некое объявление. Именно это объявление должно было предупредить всех ребят, сообщив им номер телефона Эрла, по которому тот дал бы им необходимые указания. Но последняя задача оказалась сложной.

Эрл написал письмо одному человеку, работающему в правительственном учреждении в Пенсаколе, и стал ждать. Ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать телефонного звонка. Эрл не сомневался, что телефон рано или поздно обязательно зазвонит, потому что тот, к кому он обратился с письмом, был человек в высшей степени обязательный и свято чтил понятие долга. Этот человек мог позвонить через неделю, но позвонил на следующий день. Эрл снял трубку. После непродолжительного разговора они договорились встретиться назавтра в баре в центре Пенсаколы.

Вместо свободных охотничьих штанов и рубашки Эрл надел костюм, набриолинил волосы, начистил до блеска ботинки и туго затянул галстук, постаравшись придать себе вид человека преуспевающего и солидного.

Затем он окружными дорогами вернулся в Пенсаколу и разыскал военно-морскую базу. Как он и предполагал, у ворот стоял часовой в форме, чей вид вызвал у него раздражение. Именно люди в такой форме попортили Эрлу много крови в его молодые годы; но этот парень просто стоял в будке, одетый в белоснежный мундир, и козырял, впуская и выпуская офицеров.

Вскоре Эрл увидел человека, которому он написал письмо и который ему перезвонил. Он был одет в штатское и сидел за рулем черного кабриолета «додж» модели 1950 года. Но даже в такой одежде он оставался военным: коротко остриженные волосы, волевая линия рта, решительно вскинутый подбородок, широко расправленные плечи, прямая спина.

Эрл поехал следом за «доджем», пропустив вперед пять машин — исключительно из соображений безопасности. Он хотел убедиться, что никто за ним не следит. И за ним действительно никто не следил.

Военный моряк подъехал к условленному бару точно в назначенное время и вошел внутрь.

Эрл подождал снаружи, проверяя, что встреча произойдет без ненужных свидетелей, затем тоже прошел в бар.

Оказавшись в полумраке зала, он прищурился, чтобы глаза привыкли к темноте, и наконец увидел того, кого искал. Эрл не был близко знаком с этим человеком, и тот, узнав его, не улыбнулся. Поставив стакан, военный моряк поднялся с места, распрямляясь во весь рост.

Последний раз Эрл видел его в октябре 1942 года. В тот день моряк истекал кровью от двух пулевых ранений в кабине сбитого истребителя «уайлдкэта». Самолет был объят огнем, и японцы продолжали в него стрелять. Эрл открыл огонь по японцам, отгоняя их прочь, затем под прикрытием огня своих подбежал к самолету, который должен был вот-вот взорваться, и сказал военному моряку те же самые слова, которые повторил сейчас, в баре, девять лет спустя:

— Сынок, здесь не лучшее место, чтобы знакомиться с новыми друзьями.

— Здравствуй, комендор Суэггер, — ответил моряк. — Господи Иисусе, как же я рад тебя видеть. Знаю, что ты дослужился до первого сержанта, но для меня ты навсегда останешься комендором Суэггером.

— Если честно, сэр, — ответил Эрл, отвечая на крепкое рукопожатие таким же крепким, — это не имеет значения, потому что сейчас я просто старина Эрл. И может статься, вы перестанете радоваться, узнав, что я замыслил.

— Зная тебя, комендор, я не сомневаюсь, что это что-то из ряда вон выходящее.

Эрл улыбнулся.

— Вы правы, адмирал. Вы совершенно правы.

Глава 45

Сэм вернулся домой усталый и опустошенный. Настроение у него было хуже некуда. Забрав почту, он налил себе бурбона и удалился в свой мрачный кабинет. По всему дому звучали голоса детей. Когда-то эти звуки наполняли сердце Сэма радостью, однако в этот вечер они лишь усилили головную боль и усугубили депрессию.

Несколько часов Сэм провел на телефоне, пытаясь связаться с бывшими студентами медицинского факультета Гарвардского университета, выпуск 1928 года. Все те, кого ему удалось разыскать, к настоящему времени добились успеха в жизни. Имеющие обширную частную практику или занимающие высокие должности в престижных научных заведениях, они, разумеется, оказывались заняты слишком важными делами и не могли подойти к телефону, но когда они все же снисходили до того, чтобы ответить, их голоса звучали настолько высокомерно и надменно, что Сэму приходилось применять все свое красноречие, чтобы добиться от них хоть чего-нибудь. И всякий раз, когда он наконец куда-то попадал, выяснялось, что это тупик.

Кто-то, но далеко не все, помнил Дэвида Стоуна; среди этих немногих еще более узкая подгруппа выражала готовность поделиться тем, что им было известно о своем бывшем однокурснике, но даже этим людям, как выяснилось, было известно о Дэвиде Стоуне только то, с чего начинал Сэм: блестящий исследователь, бескорыстный помощник обездоленных, усердный работяга, человек в высшей степени обаятельный. Женился на красивой женщине из состоятельной семьи. Детей супруги Стоуны так и не завели, поскольку знаменитый доктор постоянно находился на передовом крае медицины, творил добро по всему миру. Во время войны вел какую-то важную работу для армии. Его безвременная кончина явилась настоящей трагедией. Казалось, все врачи, словно подчиняясь какому-то неписаному кодексу чести, упрямо говорили об одном из своих только хорошее.

Тот Дэвид Стоун, которого открыл для себя Сэм, — человек, имеющий тайны, одержимый стремлением очистить мир, человек, чьи самые интимные письма жене казались фальшивыми и неискренними, человек с расшатанной психикой, состояние которой можно было считать пограничным случаем клинического сумасшествия, — этот человек существовал только для Сэма, и не было никаких указаний на то, что о нем известно еще кому бы то ни было.

Поэтому на плечах Сэма неприятной тяжестью лежала мысль о том, что он напрасно теряет время и деньги, которые придется заплатить мистеру Дейвису Тругуду за длительные междугородные телефонные разговоры. А Сэму придется выставить счет своему клиенту, ибо сам он оказался очень стеснен в средствах, ведь теперь у него не было никаких других, даже самых пустяковых дел: люди из комитета по антиамериканской деятельности хотя и потерпели поражение и вынуждены были ретироваться, тем не менее успели запятнать репутацию Сэма в глазах жителей округа.

Все это время Сэму приходилось продолжать выполнение своих общественных обязанностей, постоянно появляться на людях, хотя сердце его больше не лежало к этому. Он присутствовал на заседаниях городского совета и на собраниях Демократической партии (между первыми и вторыми не было никакого принципиального отличия, и Сэм всегда гадал, почему, черт побери, нельзя совместить одно с другим), пел в церковном хоре и оставался секретарем школьного родительского комитета, появлялся в негритянских церквях, потому что не хотел потерять голоса чернокожих избирателей, и продолжал освещать в местной газете многочисленные неблагопристойные деяния бессовестного Фебьюса Букинса, своего злополучного преемника.

И разумеется, его ни на минуту не покидала тревога.

Постоянное беспокойство стало естественным состоянием Сэма. Он дал Эрлу свое благословение, хотя и с оговоркой, и вроде бы сделал это искренне. Однако какая-то его частица осталась неубежденной, и эта самая частица, отравляя ему жизнь, вела непрестанную кампанию по подрыву всего того, что дарило Сэму радость.

Так делать нельзя.

Так делать нельзя. Нельзя во главе отряда вооруженных людей напасть на государственное учреждение, осуществляющее свою деятельность в рамках закона, и насильственным путем его уничтожить. Это подпадет под действие статей, определяющих убийство, мятеж, возможно, даже государственную измену. И неважно, какими омерзительными и продажными являются противники; совершив такое, ты станешь одним из них, а став одним из них, ты потеряешь душу.

Разобрав почту, Сэм среди обычных счетов, рекламных листовок и проспектов наткнулся на нечто неожиданное. Это было частное письмо от некоего Гарольда Э. Перкинса, проживающего в Вашингтоне, округ Колумбия.

Сэм порылся в памяти. Эти поиски не позволили обнаружить никаких ссылок на вышеозначенного Гарольда Э. Перкинса, и Сэм списал отрицательный результат либо на то, что в погоне за Дэвидом Стоуном он растерял весь свой рассудок, либо на то, что Гарольд Э. Перкинс был просто совершенно незнакомым человеком, решившим выклянчить у него немного денег.

Вскрыв конверт, Сэм обнаружил небольшую карточку, написанную от руки.

"Дорогой мистер Винсент!

Не думаю, что вы помните меня, но я являюсь, точнее, являлся до недавнего времени одним из сотрудников аппарата конгрессмена Этериджа. Именно мне старший помощник мистера Этериджа Мел Брашер поручил разыскать для вас информацию относительно доктора Дэвида Стоуна. Тогда я установил, что в архивах медицинской службы вооруженных сил на майора Стоуна нет никаких данных.

Впоследствии я оставил аппарат конгрессмена Этериджа и в настоящее время работаю секретарем в департаменте атомной энергетики, совмещая работу с учебой на вечернем отделении юридического факультета университета Джорджа Вашингтона.

Обращаюсь я к вам потому, что хочу сообщить об одной незначительной мелочи, с которой столкнулся в своей работе. Мне показалось, вам будет интересно узнать об этом. Я изучал материалы о поставке компонентов ядерного топлива из плутониевой лаборатории в Лос-Аламосе в некое учреждение в Форт-Дитрихе, штат Мэриленд. У меня нет никакой информации о Форт-Дитрихе, и я не могу представить себе, какое отношение имеет это учреждение к ядерным экспериментам, но я обратил внимание на то, что копии всех документов были направлены одному военному врачу в Фиванскую исправительную колонию, в Фивы, штат Миссисипи. Фамилию врача я не запомнил, однако определенно речь шла не о докторе Стоуне. Вообще эта подробность отложилась у меня в памяти исключительно потому, что мне в глаза бросилось необычное название Фивы. Чем больше я об этом думал, тем сильнее укреплялся в убеждении, что вас необходимо поставить в известность. Если ничего не имеете против, в ответ я тоже хочу попросить вас об одной услуге. По-моему, у мистера Брашера сложилось обо мне ошибочное мнение на основании определенных событий, произошедших в мужском туалете, после которых меня задержала полиция Капитолия. У меня даже не было возможности объяснить мистеру Брашеру это маленькое недоразумение. Мне бы хотелось попросить вас при случае замолвить за меня словечко, упомянув о той помощи, которую я вам оказал. Заранее благодарю.

С уважением, Гарольд Э. Перкинс".

Сэм попытался осмыслить новую информацию. Опять этот Форт-Дитрих! Во имя всего святого, какая такая работа ведется в этом безвестном учреждении, затерявшемся в глуши Мэриленда, что требуются поставки компонентов ядерного топлива из Лос-Аламоса? И что уже просто не лезет ни в какие ворота, почему об этом нужно ставить в известность какого-то рядового врача из забытой богом Фиванской исправительной колонии для цветных, штат Миссисипи?

— Папа!

Это была Каролина, семилетняя дочка Сэма, очаровательный ребенок, унаследовавший от матери светлые волосы и веснушки, а от отца ум и рассудительность, и притом отличающийся искрометным чувством юмора, которым не обладал ни один из родителей.

— Малыш, папа занят, — чересчур поспешно и резко ответил Сэм.

— Но этот дядя сказал, что ты должен расписаться, — не отставала девочка.

— Что?

— Подарок. Кто-то прислал тебе подарок.

— О господи, — вздохнул Сэм. — Ну кому, черт побери, пришло в голову присылать мне подарки?

— Посылка из Нового Орлеана. Из универсального магазина Скотта.

— Гм, — произнес Сэм.

Он встал и нехотя последовал за дочерью через гостиную, наполненную детьми, как своими, так и соседскими. Сотрудник службы доставки терпеливо ждал в дверях, держа в руках сверток и папку с квитанцией.

— Я к вашим услугам, сэр.

— Мистер Сэмюэль Винсент?

— Да.

— Сэр, у меня для вас заказная посылка. Она отправлена из лучшего универсального магазина Нового Орлеана. Похоже, кто-то придерживается о вас очень высокого мнения.

— Едва ли, — заметил Сэм и быстро расписался в квитанции.

На улице стоял коричневый грузовик службы доставки, один из целого парка подобных, которые работали быстрее и надежнее федеральной почты.

— Отлично, сэр, — сказал посыльный. — Вот, получите и радуйтесь.

— Благодарю вас.

Дети пришли в восторг. Для них любая посылка, как правило ассоциировавшаяся с Рождеством или днями рождения, автоматически становилась праздником. В этом пакете им доставили счастье.

Сэм принес посылку на стол в обеденном зале. Что бы ни находилось внутри, это не звенело, не громыхало и не булькало. Ничего похожего на мягкую податливость бумаги или ткани. Что-то тяжелое, вроде пресс-папье или стопки старых книг, хотя пакет не был для этого достаточно вместительным.

Внимательно осмотрев посылку, Сэм не нашел ничего необычного. Профессионально выполненная упаковка, адрес и фамилия получателя, аккуратно напечатанные на листке белой бумаги, в качестве отправителя — универсальный магазин, один из самых дорогих и престижных в Новом Орлеане.

Вскрыв упаковку, он обнаружил под плотной оберточной бумагой яркую цветную.

— Это и правда подарок! — воскликнула Каролина. — О, папочка, открывай же скорей!

— Милая, я уверен, что это просто знак внимания со стороны одного из деловых партнеров. Не радуйся напрасно. Здесь наверняка не новая кукла.

— Кукла! Кукла! Кукла! — завопила трехлетняя Терри, младшая в семье.

Малышка обожала подарки. Она любила кукол и мягкие игрушки. Еще совсем маленькая девочка, Терри была любимицей Сэма.

— Готов поспорить, это бейсбольная перчатка, — заявил Билли, высказывая свои собственные пожелания.

В шесть лет он уже хотел стать обладателем бейсбольной перчатки, подобно двоим его старшим братьям.

— Билли, наверняка это оловянная кружка от ассоциации прокуроров штата или еще что-нибудь в таком же духе, — мрачно пробурчал Сэм.

Разорвав обертку, он развязал многочисленные ленточки и открыл взору белую картонную коробку, перетянутую последней золотой лентой. Внутри коробки могло лежать что угодно, начиная от стопки книг и охотничьих стаканчиков до телескопа или бинокля в футляре.

— Это конфеты, — заключила Каролина, признанная сладкоежка. Такой подарок обрадовал бы ее больше всего. — Шоколадные конфеты с клубничной начинкой.

— Может быть, и конфеты. Сейчас увидим, — сказал Сэм и потянул за ленточку.

— А я уверена, что это мармелад.

— Нет, это кукла. Я знаю, это кукла!

— Вот увидите, там пластмассовый самолет. Папа, ну скорее же! Папа, ну скорее же!

— Папа, пожалуйста, открывай скорее!

Но папа и не думал торопиться. Наполовину стащив ленточку с коробки, он застыл. Застыл неподвижно, и у него с лица исчезли все краски. Оно превратилось в безжизненную маску, а сам Сэм замер в неуклюжей позе. Он туго натянул ленточку, словно собираясь ее разорвать, но при этом держал ее крепко, как если бы к ней была привязана лодка, которую грозило унести от берега. Другой рукой Сэм прижимал коробку к столу. Он ощущал под лентой необычное давление, давление, которого не должно было быть. Однако не это стало источником внезапно охватившего Сэма отчаяния. Всему виной был запах, вытекающий из посылки, едва уловимый, однако достаточный для того, чтобы воскресить для Сэма целый мир, и это привело его в ужас.

— Каролина, — медленно промолвил он, — я хочу, чтобы ты...

— Папа, открывай же скорее, мне не терпится...

— Каролина!

Его голос поразил детей.

— Каролина, милая, уведи отсюда всех детей. Выведи их на улицу, подальше от дома. Ну же, дорогая, поспеши!

— Папа, я...

— Дорогая, делай, как сказал папа, и пусть сюда никто не приходит, ты все поняла? Если придет мама, не пускай ее сюда. Попроси миссис Джексон вызвать пожарных и полицию. Пожалуйста, пожалуйста, малышка, поторопись!

Глава 46

Отныне в «доме порки» больше никогда не бывало тихо. Вот какими методами производил расследование Великан: хладнокровным, методичным, равнодушным воздействием кнута на спину. Конец кнута, двигающийся со сверхзвуковой скоростью, причинял страшные увечья. Одним ударом Великан рассекал кожу, наносил глубокую рану. В его руках кнут мог щекотать, словно перышко, или кусать, словно лев, но Великан предпочитал нечто среднее, по возрастающей, неторопливо, шаг за шагом, делая большие паузы, не допуская обильной потери крови, чтобы у ниггера было время понять со всей ясностью, что именно с ним происходит и что с ним будет происходить, и наконец осознать, что нет спасения от кнута палача.

В «доме порки» безраздельно царил кнут. Если ниггер терял сознание, его снимали с дыбы, приводили в чувство, бережно обрабатывали ему раны, и когда несчастному начинало казаться, что все мучения позади и он вернулся в чуть более снисходительную вселенную, его опять вздергивали на дыбу и побои начинались снова, более жестокие, более болезненные, но все же не приносящие избавление смерти.

Никто не умирал, не заговорив, ибо только так работает кнутом хороший палач. Настоящий мастер своего дела знает, когда остановиться. Настоящий мастер своего дела, умный и проницательный, обладает всеми качествами шахматиста, сотрудника контрразведки или талантливого бизнесмена. Он интуитивно чувствует психологию слабости, он способен предвидеть мысли того, кого истязает. Он знает, как близко подходит к черте, и каждый следующий раз сокращает это расстояние наполовину. Так что у него в запасе всегда остается эта половина. Он может бичевать человека часами, днями, окуная его в океан боли, так что все остальное перестает существовать и единственной надеждой становится мечта о смерти; но палач, знаток своего дела, не торопится подарить ее своей жертве.

Вот так Эфраим выдал Милтона, а затем Милтон выдал Робертсона. Робертсон попытался покончить с собой, прокусив себе язык в надежде захлебнуться собственной кровью, которую он жадно глотал, спасаясь от новых мучений. Однако палач оказался проворнее и спас Робертсона — для того, чтобы снова вздернуть его на дыбу, где тот долго извивался под ударами кнута, обливаясь потом. В конце концов Робертсон сломался и выдал Тео, тот сопротивлялся недолго и выдал Сломанного Зуба, который, в свою очередь, выдал Одноглазого, а Одноглазый выдал Элайджу.

Происходящее напоминало языческое жертвоприношение: ночная темнота, разорванная пламенем факелов, тело повешенного на дыбу, покрытое блестящим потом, палач, обнаженный по пояс, и певучий свист хлыста, рассекающего воздух, оканчивающийся хлестким щелчком. Каждый щелчок знаменовал собой новый разрыв живой плоти, отголосок которого через мельчайшую долю секунды передавался в мозг, где регистрировался как невыносимая боль.

Великан долго бился с Элайджей, потому что Элайджа оказался редким героем и не собирался никого выдавать. Элайджа держался целую ночь, наполняя «дом порки» болью. Но в конце концов сломался и Элайджа. Ломались все. Другого выхода не было.

Элайджа выдал Двадцать второго, Двадцать второй выдал Альберта, но дальше последовала заминка.

Альберт был найден на своей койке с перерезанным горлом и бритвой в руке.

— Он знал, что будет следующим, — заметил Калеб.

— Нет, — возразил Великан. — Кто-то другой знал, что Альберт будет следующим, и решил разорвать цепочку до того, как эта цепочка приведет к нему. А бритву он оставил, чтобы сбить нас с толку. Но мы его найдем.

Он провел в бараках целый день, поочередно допрашивая с пристрастием каждого заключенного, и в конце концов Желтый Эд выдал мистера Кларенса, а мистер Кларенс не выдержал и бросился бежать. Побег его длился ровно столько времени, сколько понадобилось бы часовому на то, чтобы вскинуть к плечу «винчестер» модели 1907 года и дослать в патронник патрон 351-го калибра. Однако в мистера Кларенса никто стрелять не стал. Его затравили собаками, и он также отправился на допросы. Ночи в «доме порки» продолжились.

Окунь сознавал, что рано или поздно его вычислят. У него оставалось два выхода. Во-первых, он мог сам отдаться в руки начальнику тюрьмы и Великану, признаться, что это у него родилось выражение «и придет конь бледный», а потом объяснить, что оно означает и почему он по глупости своей рассказал об этом кому-то другому. Вот в чем был его главный грех: неуемное тщеславие. Окунь не умел держать язык за зубами, и сейчас его братья расплачивались за это кровью.

Он мог рассказать все о чудесном спасении белого парня Богарта, о его клятвенном обещании вернуться ночью вместе с друзьями и оружием и принести в Фивы возмездие.

Но Окунь понимал, что в этом случае начальник тюрьмы и Великан предпримут экстренные меры предосторожности, защищаясь от нападения именно с той стороны, откуда должен будет появиться Богарт. Этим самым Окунь обречет попытку Богарта на провал, а его самого на верную смерть. Нападение на Фивы окончится ничем; Фивы, подобно одноименному городу зла из древнего мира, будут процветать и дальше. Они повторят судьбу Рима, одолеть который оказалось не по силам никому, кроме медленного течения времени.

Второй путь требовал крепкой веры. Он был труднее. Он был очень трудным, потому что даже в собственных глазах он казался Окуню малодушным. Второй путь состоял в том, чтобы молчать и предоставить Великану последовательно перебирать заключенных, охотясь за заразой надежды до тех пор, пока в конце концов сержант охраны не дойдет до самого Окуня. То, когда это произойдет, будет зависеть исключительно от стойкости тех, кто попал под кнут Великана. Таким образом можно будет выгадать время, уповая на то, что белый парень Богарт соберет свой отряд и уничтожит зло, сотрет его с лица земли, а он. Окунь, доживет до того, чтобы стать свидетелем этого. Второй путь был выбором труса, ибо в первом случае Окунь не избежал бы хорошей порки. Даже если бы начальник тюрьмы и Великан поверили ему, они выпустили бы по капельке всю его кровь, чтобы убедиться, что он действительно сказал правду. Выбрав второй путь, Окунь избежит всего этого, но зато до конца жизни ему придется слышать крики несчастных, истязаемых в «доме порки», носить в своем сердце страдания, разносимые влажным ночным ветерком.

Но это только в том случае, если белый парень Богарт вернется в Фивы. Ибо многие в порыве гнева говорят красивые слова и дают великие клятвы. Да, чтобы потом забыть свои обещания в свете дня, после нежных ласк любимой женщины или утешительного беспамятства виски, после воркования довольного ребенка, играющего с папой у яркого огня камина. Все это, а также миллион других мелочей превращает в трусов большинство мужчин, ибо кто откажется от такой жизни ради того, чтобы вернуться в заболоченный ад и навести там порядок? Люди забывают быстро, память стирается, да и, в конце концов, обитатели Фив все равно уже люди конченые. Быть может, и белый парень Богарт окажется таким же. И действительно, какой белый будет рисковать своей шеей ради спасения горстки ниггеров? Такого никогда не бывало раньше, такому никогда не бывать и впредь.

Но в конце концов, после многих бесконечно долгих бессонных ночей, наполненных криками, Окунь, проклиная себя, все же решил поверить белому парню. Этот Богарт действительно представлял из себя что-то. В его глазах горел огонь обещания смерти, и он воспринимал несправедливость в отношении других как личное оскорбление. Он вернется в Фивы верхом на бледном коне и, вооруженный могучей косой, которую ему доверит сам Господь, скосит все зло. Вот к какому выводу пришел Окунь. Только в это он и верил.

Поэтому Окунь решил дать белому парню Богарту еще одну неделю. Дать ему время до следующего новолуния. После чего он положит конец мучениям и смерти, приняв всю вину на себя. Но до тех пор старик собирался ожесточить сердце, поддакивая, лебезя, подобострастно улыбаясь, пресмыкаясь перед белыми демонами. Он не надеялся добиться этим избавления от преисподней, ибо Окунь не сомневался, что именно туда и попадет; однако его грела мысль, что кое-кто еще попадет в это самое место раньше его или, на худой конец, сразу же вслед за ним.

Все эти ночи, наполненные криками, начальник тюрьмы крепко спал. Долгий опыт приучил его не обращать никакого внимания на подобные мрачные факторы, сопутствующие власти. Власть должна делать то, что должна, а если у нее отсутствует воля заниматься этим, она за короткий срок перестает быть властью. Это один из основных законов истории, доказанный римлянами, испанцами и англичанами. Начальник тюрьмы давно смирился с тем, что требовал от него долг.

Он спал крепким, спокойным сном, ибо был уверен: что бы ни приходилось ему делать, в основе своей он хороший, порядочный человек.

Глава 47

Казалось, прошла целая вечность. Сэм стоял, не двигаясь, словно завороженный, отделенный от катастрофы лишь хрупкой ленточкой. Его пальцы, неуклюже скрюченные, тем не менее поддерживали натяжение ленточки; другой рукой он крепко прижимал крышку картонной коробки. У него почти не было свободы движения: малейшее неосторожное перемещение руки могло ослабить натяжение ленточки, а это, если Сэм рассудил правильно, должно было освободить боек взрывателя М-1 или ему подобного. И тогда подпружиненная стальная игла устремится вперед, прокалывая капсюль, и все то, что находится в коробке, взорвется. От дома ничего не останется. И, что гораздо существеннее, ничего не останется от Сэма.

Сэм порылся в памяти. Взрыватели М-1 во время войны были незаменимы. Именно на их основе изготавливались всевозможные мины-растяжки, с помощью которых защищались подходы к своим позициям при ведении оборонительных действий. Также они были широко распространены в артиллерии и минометных частях. Если возникала угроза захвата орудий и минометов противником, из снаряда вывинчивался стандартный взрыватель, вместо него вворачивался М-1, вынимались предохранительные чеки (две штуки) и к большому кольцу в хвостовой части устройства привязывался Длинный шнур, который протягивался в укрытие. Один рывок за шнур — и через мгновение следовал громкий взрыв. В результате немцам не доставались орудия, которые они с радостью развернули бы в другую сторону.

Усилием воли Сэм заставил себя сосредоточиться. Таким способом ему удалось прогнать из мыслей страх и ощущение неудобства. Впрочем, победить ощущение неудобства оказалось не так-то просто. Оно упрямо отказывалось подчиниться воле и настойчиво проявлялось в судорогах, разливавшихся по неуклюже скрюченным пальцам, в щекочущем поту, скопившемся на лбу, во внезапно потяжелевших очках, которые сползли с переносицы и сдавили ноздри, не давая свободно дышать, в острых иголочках, которые принялись колоть затекшие ноги в тех местах, где скопилась кровь, и в сухости во рту. Сэму казалось, что молекулы ткани, из которой была сшита его одежда, уплотнились и набрали вес и теперь давили ему на кожу, сжимая грудную клетку.

Наконец Сэм услышал вой сирен. Он почувствовал, что где-то поблизости началось суетливое оживление. Все это происходило на улице, и вскоре в окнах замелькали пульсирующие красные огоньки пожарных и полицейских машин. Кажется, перед домом собралась толпа зевак — а почему бы и нет? До Сэма доносился приглушенный гул человеческих особей, привлеченных запахом беды, жаждущих лицезреть чужую трагедию.

Однако в дом так никто и не вошел.

Сэм продолжал ждать. Секунды стали вязкими и тягучими, словно капли дождя на подоконнике, изо всех сил сопротивляющиеся земному притяжению, пока не рвется последняя тончайшая связь и они не устремляются вниз, навстречу забвению.

Черт побери, когда же сюда кто-нибудь придет?

Когда же сюда кто-нибудь придет?

Пот ленивыми струйками стекал по лицу Сэма. Это и в обычной ситуации было невыносимо, а сейчас просто сводило с ума. Сэм наморщил лоб, борясь с потом, но тщетно: струйки хлынули вниз, а у него задрожали колени и бешено заколотилось сердце.

Сэм явственно представил себе, как чека скользит, преодолевая последнюю миллионную долю дюйма, которая пока еще отделяет боек от капсюля, и через сотую долю секунды останется никакого Сэма, а будет только огромная воронка на том месте, где стоял его дом.

Наконец дверь приоткрылась.

— Мистер Сэм! — робко позвал с улицы чей-то голос.

Сэм узнал голос шерифа Гарри Дебафа.

— Гарри! Слава богу, что вы здесь.

— Мистер Сэм, что там у вас?

— Полагаю, мина от шестидесятимиллиметрового миномета с вкрученным вместо взрывателя детонатором. Если выдернуть чеку, мина взорвется. Я уже потянул за ленточку, но в самый последний момент остановился, почувствовав сопротивление пружины. Так что пока я держу чеку. Я не могу даже пошевелиться. Думаю, как только я отпущу ленточку, мина рванет.

— Что нам делать, мистер Сэм?

Он и сам не знал! Не имел ни малейшего понятия!

— Позвоните в Кэмп-Чаффи, на склад ликвидации боеприпасов. Там наверняка есть саперы с необходимым оборудованием. Это один из вариантов. — Почему он сам должен обо всем думать? Саперы уже давно должны быть в пути! — Так, дайте-ка подумать. В Литтл-Роке наверняка есть подразделение взрывотехников. Быть может, они смогут добраться сюда быстрее. Не думаю, что полиция штата из Фейетвилла успеет приехать вовремя. Гарри, черт побери, я в любую секунду могу выронить эту хреновину. У меня уже затекли руки.

— Сэм, держитесь. Я позвоню всем, кому можно.

Медленно поползла еще одна геологическая эпоха. Одноклеточные живые существа развились в рыб, растения и динозавров, затем в змей, жуков, собак, птиц и обезьян, и наконец на сцене появился человек. Пришли и ушли жившие в пещерах троглодиты, затем древние греки и римляне, наступило мрачное средневековье, эпоха Возрождения, Великая французская революция, страшное девятнадцатое столетие с кровопролитной Гражданской войной, и еще через пятьдесят один год и две мировые войны в гостиную снова заглянул Гарри.

— Сэм, ждать придется не меньше часа. Военным надо время, чтобы собраться. Я связался с полицией штата; саперов будут сопровождать машины с сиренами и мигалками, но, черт побери, не думаю, что это позволит им добраться сюда намного быстрее.

Сэм понял, что так долго он не продержится. Самое большее через двадцать минут мышцы его пальцев, находящиеся в постоянном напряжении, не выдержат, лента выскользнет, и все будет кончено.

— Сэм, вы уверены? Я хочу сказать, быть может, это просто бутылка бурбона.

— Нет! Черт побери, я почувствовал запах космолина. В армейских складах стрелковое оружие и боеприпасы хранят в специальной смазке, которая называется космолином. Ее запахом пропитывается все насквозь. Должно быть, мина при хранении была обернута в промасленную бумагу. Я ощутил этот запах, когда развязывал ленточку. Именно поэтому я и остановился.

— Сэм, держитесь! Не расстраивайтесь.

«Еще доля секунды — и я взлечу на воздух, но я не расстраиваюсь».

— Послушайте, Гарри, долго удерживать ленту я не смогу. Мне нужен доброволец, какой-нибудь хладнокровный молодой парень, который сможет разрезать картон и посмотреть, что внутри. Тогда, возможно, я придумаю, как разминировать эту штуковину.

— Сэм, я не смогу приказать кому бы то ни было...

— Я же сказал, доброволец, черт побери!

— Ну хорошо, Сэм, не кипятитесь. Я спрошу.

Гарри исчез, и Сэм снова остался в гостиной один. Медленно тащились секунды. Сэм огляделся по сторонам. Вот их свадебная фотография на полке, вот радиоприемник, вот фотография, сделанная в Хот-Спрингсе, и еще одна, сделанная в Майами: все семейство, дети, которым отныне придется расти без отца. Вот грамота от торговой палаты. Вот книги, присланные из клуба книголюбов, вот подшивки журналов «Лайф» и «Тайм», но противного телевизора нет, поскольку Сэм упорно отказывался осквернить свой дом этой мерзостью. Вот... Сэм видел перед собой всю свою треклятую жизнь, которая оказалась такой пустой и ни к чему не привела.

«Господи, если мне удастся выкарабкаться из этой передряги, клянусь, я сделаю что-то значительное. Еще не знаю, что именно, но обязательно сделаю».

Сэм понимал, кто прислал эту адскую машинку. Она могла прийти только из одного места.

«Черт бы их побрал, они все-таки меня достали. Я полагал, мне удалось от них вырваться, но они меня достали. Достали в Арканзасе, в собственном доме, у семейного очага, в окружении детей; они меня достали, и, если бы не случайность, погибли бы все».

Горечь была настолько нестерпимой, что Сэм едва не выдернул последние четверть дюйма ленточки, вырывая чеку. Однако он все же сдержался.

«О Господи, — думал он, — только сделай так, чтобы я остался в живых, и моя благодарность будет безграничной».

Наконец снова вернулся Гарри. Сэм услышал, как шериф испуганно прокрался по коридору и остановился в дверях гостиной, тяжело дыша.

— Сэм... — запинаясь, произнес он, и по его тону Сэм понял все.

— Да?

— Сэм, никто не согласился. Это очень рискованно. Я не могу никого ни в чем винить, вы же понимаете, правда? Я хочу сказать, или эта штуковина вот-вот рванет, или это просто бутылка пепси-колы, и тогда мы от души посмеемся. Но если верно первое, смерть еще одного человека... какой будет от этого прок? По-моему, и одного достаточно. Жаль, что здесь нет Эрла. Он бы справился.

— Черт побери, Эрла здесь нет, так что нам надо обойтись своими силами. Но у меня пальцы адски болят, руки трясутся, спину сводят судороги, колени подгибаются. О, и перед глазами все плывет...

— Сэм, я...

— Да, Гарри?

— Сэм, я больше не могу здесь оставаться. Если минометная мина взорвется в такой близости, я отправлюсь к праотцам вместе с вами. Извините, Сэм. Вы же все понимаете, правда? Или сюда подоспеют военные саперы, или это никакая не минометная мина. А я все равно ничем не смогу помочь.

— Ну хорошо, Гарри.

— Не хотите, чтобы я передал что-нибудь жене и детям?

— Только то, что они и так знают. Что я их очень люблю и сожалею о том, что не был для них лучшим отцом и лучшим мужем. А теперь, Гарри, убирайтесь отсюда ко всем чертям и молитесь.

Но Гарри его не слушал.

С улицы донесся какой-то шум, громкие голоса. Неразборчивые обрывки фраз залетели за угол и достигли гостиной, где неподвижно стоял Сэм, натягивая ленточку, терзаемый болью, которая разливалась по рукам и ногам. Пот градом катил по его лицу, срываясь с густых бровей.

— Вам нельзя...

— Я же говорю...

— Шериф, мы пытались...

— Она не желает даже слышать...

— Миссис Лонгакр, вы должны понять, — увещевательным тоном произнес шериф, — что это крайне опасно...

— Черт побери, — послышался звонкий, резкий голос Конни Лонгакр, — уйдите с дороги, Гарри Дебаф, иначе я натравлю на вас такую свору адвокатов, что вы больше никогда ногой не ступите на эту планету и навечно останетесь на той ракете трусов, которая вас сюда доставила.

С этими словами она вошла в гостиную. За ней по пятам спешили шериф и двое его помощников, но им не удавалось остановить напористую женщину.

Конни была прекрасна. У нее были светлые волосы, нежная кожа и тонкий, как лезвие топора, нос. Конечно, ей не помешало бы обзавестись более внушительным подбородком, сменить серо-стальные глаза на голубые или зеленые и одеваться, как подобает женщине, а не носить постоянно джинсы, ковбойские сапоги и свитера. И все же сейчас Конни предстала таким захватывающим видением, что Сэм едва не расплакался.

— Конни, ради всего святого, уходи отсюда. Это...

— Сэм, мы пытались ее остановить.

— Миссис Лонгакр, это место преступления, и ваше присутствие здесь противозаконно.

— Мэм, ваш супруг...

— Так, вы все, заткнитесь немедленно. Я уже услышала все, что вы могли мне сказать. Убирайтесь немедленно, трусы, и молитесь, чтобы я смогла помочь Сэму, в противном случае Рэнс, мой муж, придет в страшную ярость.

— Мистер Сэм, я... — начал было шериф.

— Сэм, что тут происходит?

— Конни, ради бога, эта штуковина может в любой момент взорваться.

— Миссис Лонгакр, будьте добры, пройдите сюда и...

— Не смейте ко мне прикасаться! — крикнула Конни, и помощники шерифа отшатнулись назад.

Шериф Дебаф, помявшись, тоже признал свое поражение.