Безымянные Озёрский Игорь

26

Снаружи Кейт сощурилась от яркого света. Она прислонила ладонь ко лбу, чтобы прикрыть глаза, но это не помогло. Тогда Номер Восемь поняла, что сияние исходит не сверху. Свет пробивался снизу, от подножья скал.

– Ты это видишь? – Кейт повернулась к Номеру Три.

– Не… Ничё не вижу. Очень ярко.

– Ладно, – вздохнула Кейт, – идём.

Номер Восемь осторожно приблизилась к тому месту, где тропа сужалась и пролегала вдоль обрыва. Прижавшись к скале, Кейт пошла первой. Болли не отставал. Прильнув щекой к холодному и шершавому камню, он расставил руки в стороны и зажмурился, чтобы не видеть пропасть. Оба молчали. Мысли Кейт занимал Рики, а Болли размышлял, как лучше завязать разговор с Номером Восемь. Это помогло ему отвлечься и фобии не удалось пробиться к сознанию Номера Три.

Миновав обрыв, Болли и Кейт подошли к месту, где они недавно взобрались вверх.

Кейт заглянула вниз, пытаясь что-нибудь разглядеть, но яркий свет по-прежнему оставался преградой. Развернувшись спиной к краю скалы, Номер Восемь встала на колени и спустила вниз одну ногу.

– Ты идёшь? – Кейт посмотрела на Болли Блома, застывшего в нескольких метрах от неё. Номер Три ничего не ответил, но Кейт и без того всё поняла. Она забралась обратно и подошла к Номеру Три.

– Прости меня… Я совсем забыла про твою фобию. Не переживай, я помогу тебе.

Кейт заглянула норвежцу в глаза и слегка улыбнулась. Болли ощутил прилив бодрости. Если Номер Восемь ещё находит в себе силы улыбаться, то что стоит ему, Болли Блому, взять и слезть с этой чёртовой скалы? Номер Три кивнул и твёрдым шагом направился к обрыву. Но как только он подошёл к краю, вся уверенность улетучилась. Болли захотелось оказаться как можно дальше отсюда.

– Нет… Не могу!

– Ты сможешь! Просто не смотри туда.

Кейт не хотелось идти одной, но и оставаться здесь она не могла. Она решила, что, так или иначе, но заставит Номера Три спуститься со скалы.

– Неужели ты не в состоянии справиться?!

Эти слова задели Болли. Меньше всего он хотел бы выглядеть перед Кейт трусом.

Сжав зубы, Номер Три вновь подошёл к обрыву. Голова закружилась, ноги стали ватными, и, если бы Кейт не схватила норвежца за рукав комбинезона, он рухнул бы вниз.

Болли опустился на колени…

…и оказался во тьме. В той самой, где обитал Нахаш.

До этого момента Болли не мог точно вспомнить, что там произошло, но теперь воспоминания ожили.

– Хорошо, Номер Три. Ты сделал свой выбор…

– Подожди…

Сейчас бы Болли многое отдал, чтобы этого не говорить. Но теперь уже поздно.

– Ты хочешь жить, Номер Три.

Фраза прозвучала как утверждение, как факт, который не требовал доказательств.

– Да, но…

Болли Блом чувствовал подвох. Но Змей вёл диалог по своим правилам. И сейчас всё это казалось очевидным, а поведение Номера Три – глупым, но тогда… Тогда было совсем иначе.

Спустя время легко думается. В черноте же не думается вообще. Там легко растеряться и даже потеряться, и чернота знает это.

– Есть один способ, Номер Три. Но ты должен доверять нам.

Болли не доверял Нахашу, но и противиться был не в силах.

И Номер Три согласился.

Болли ничего не сказал. Только подумал. Но этого оказалось достаточно.

– Акрофобия – страх высоты…

…Болли вновь оказался на краю обрыва.

– Ублюдский Нахаш… – простонал он. – Мерзкая, подлая тварь.

– Номер Три, как ты?

Болли почувствовал, как Номер Восемь сжала его руку. Он повернулся и увидел в её глазах беспокойство.

Болли задумался о том, что произошло. Теперь всё встало на свои места: не он виноват в том, что случилось с гонщиком. По крайней мере, вина лежит не только на нём.

Нахаш. Подлый змей. Всё это его коварный замысел. Но фобия – далеко не самое страшное, что могло произойти. Со страхом можно бороться.

С этими мыслями Номер Три начал спуск. Он не смотрел вниз и старался не думать о том, где находится. Болли на ощупь находил выступы и постепенно продвигался в нужном направлении.

Кейт спускалась следом. Она то и дело останавливалась и наблюдала, как идут дела у её спутника. Когда Болли Блом оказался на земле, Кейт вздохнула с облегчением.

Спустившись, она обнаружила, что свет действительно исходил прямо из-под земли и бил вверх.

Номер Восемь огляделась. Лишь с одной стороны можно было едва различить зеленоватое сияние леса.

Кейт опустила голову и тут же ткнула Номера Три локтем:

– Смотри! Следы!

– Ага! – воскликнул Болли. – Значит, он жив!

– Кто? – Кейт подняла на него глаза.

– Ну… гонщик!

– А-а… – выдавила из себя Кейт.

Она совсем забыла о Номере Один. Сейчас все её мысли были заняты другим человеком. Может быть, Рики тоже жив?

– Пойдём! Надо догнать его!

Болли двинулся по следам, оставленным гонщиком, и Кейт поспешила за ним.

27

Пока Зайна и Кенджи изучали найденные письмена, а Кейт и Болли двинулись на поиски гонщика, Хаим Кац и Аркадий Стародуб шли вдоль горного хребта в противоположную сторону. На этот раз впереди шёл философ, а рав-серен следовал за ним.

– Номер Пять, меня интересует один вопрос, – не оборачиваясь, произнёс Аркадий Стародуб. – Если вы, конечно, позволите.

– Спрашивайте, – отозвался Хаим.

– По какой причине вы решили остаться со мной, а не последовали за всеми в пещеру? Только не говорите, что дело во мне. Мы ведь оба знаем, что при желании вам не составило бы труда забраться в горы даже вместе со мной.

– Это не так-то просто! – усмехнулся Хаим.

– Но всё же возможно… – настаивал Аркадий. – Была же ещё какая-то причина?

– Да, – согласился Хаим. – Была…

Философ обернулся и бросил на рав-серена вопросительный взгляд:

– Можно узнать, какая?

– Долго объяснять…

– Но и путь у нас неблизкий. Расскажете? Если это не секрет.

– Никакого секрета нет. Это связано с тем, как я умер…

– А что именно с вами произошло? Я помню, что вы сказали Номеру Два, когда он спросил. Но что было на самом деле?

Хаим закрыл глаза, собираясь с мыслями.

– Наш отряд послали в Сектор Газа с целью уничтожить туннели террора. Существовал план. Только, разумеется, такие вещи по плану идут не всегда. Видимо, произошла утечка информации, и мы попали в засаду. Но нам всё равно удалось обнаружить лаз в туннель. Пока я ставил взрывчатку, стало ясно, что пути обратно уже нет. Выбраться наружу было невозможно… В общем, мне пришлось взорвать туннели в тот момент, когда я находился внутри, – Хаим изобразил, как нажимает большим пальцем на невидимую кнопку. – Бах! Всё рухнуло. Стены, потолок… Даже пол. Мир разом распался на куски, а я оказался под руинами…

Хаим закончил рассказ.

– Это страшная смерть, Номер Пять.

– Пожалуй, так, – согласился Хаим.

– Но теперь, мне кажется, я начинаю понимать, – сказал Аркадий, – почему вы не поднялись со всеми в пещеру.

– Вы так думаете?

– Да… Но мне всё же хотелось бы услышать это от вас.

Хаим какое-то время молчал, но потом ответил:

– Я не пошёл, потому что… не смог.

Философ остановился и повернулся к военному.

– Почему не смогли?

Под сверлящим взглядом Аркадия у Хаима возникло желание сделать несколько шагов назад, но он сдержался.

– Почему вас это так интересует?

Аркадий усмехнулся:

– А вы ещё не поняли? Хорошо. Давайте я отвечу за вас, а вы подтвердите или опровергнете.

– Ну, попробуйте, – улыбнулся рав-серен.

– Вы не стали подниматься в горы, Номер Пять, потому что знали, что если обнаружите там пещеру, то не сможете в неё войти. Дело в фобии, не так ли? Боязнь замкнутого пространства, насколько я могу судить.

Хаим не смог скрыть удивления, и Аркадий это заметил.

– Так я прав?

Философ скорее утверждал, нежели спрашивал.

– Да, – рав-серен нахмурился. – Как вы это поняли?

– Вы не обращаете внимания на закономерности, Номер Пять, – философ отвернулся от военного и продолжил идти. – Я это сразу заметил. Вы, как и положено людям вашей профессии, предпочитаете действие. Но это не всегда эффективно…

Слушая нравоучения Аркадия, Хаим задумался, верный ли сделал выбор, что пошёл с ним. Может, стоило оставить его одного и отправиться на поиски остальных?

Философ тем временем продолжал:

– Причинно-следственные связи возникают и без какого-либо движения. Вам стоит об этом помнить. Что касается страхов, которые у всех нас появились, – это не случайность. Фобии, по всей видимости, связаны с причиной смерти… Да, это так. Страхи не рождаются из ниоткуда! Мы сами их создаём и затем становимся жертвами своего творения. Я внимательно наблюдал за остальными. Например, та девушка-проводник боится числа восемь. Это один из видов нумерофобии.

Философ, обернувшись, посмотрел на военного и решил, что этот момент стоит прояснить:

– Нумерофобия – это боязнь чисел. В действительности этот вид фобии очень распространён. Просто мало кто о нём знает. Некоторые нумерофобы даже не догадываются о своём недуге, если так можно сказать о страхе. Боязнь цифр существует с древних времён. Самые распространённые фобии касаются чёртовой дюжины и числа зверя. Так вот, Номер Четыре страдает одним из видов нумерофобии – октофобией. Помните, как часто она упоминала число восемь? Но почему именно его, Номер Пять? Как вы считаете?

– Не знаю. Она говорила про группу из восьми человек и о том, что её укусил паук.

– Нет, – снисходительным тоном продолжил Аркадий. – Она сказала, что восьмёрка преследовала её. И, по всей видимости, паука, что её укусил, она тоже ассоциирует с этим числом. Как и многое другое в своей жизни. За исключением бесконечности, конечно.

Аркадий усмехнулся.

– При желании всегда можно увидеть именно то, что хочешь. Проводник видела смерть в символе бессмертия. Она сама выносила этот образ внутри себя, а Ничто лишь его усилило.

– Ну, а как же остальные? В моём случае и в случае Номера Четыре, допустим, всё сходится, но это может быть совпадением.

– Вы – скептик, Номер Пять, всё ставите под сомнение. Иногда это неплохо, но сейчас… Чего вы стремитесь этим добиться? Порой и на ошибочном предположении можно построить жизнеспособную теорию. На ней даже может существовать и развиваться не одно поколение. Например, представление, что Земля плоская, способствовало новым открытиям. В поисках края света путешественники были готовы на любые жертвы. А если бы люди изначально знали, что Земля круглая, кому всё это было бы нужно?

Хаим фыркнул, посчитав слова Номера Семь неубедительными. Не обращая на это внимания, Аркадий продолжал:

– Что касается фобий, давайте по порядку. Номер Один погиб в аварии, но пока я не заметил у него никаких признаков страха. С Номером Два вообще многое неясно. Он даже не сказал, как умер. Номер Три разбился при падении… Логично предположить, что у него развилась акрофобия – боязнь высоты. Думаю, это он уже проверил на практике.

Хаим не видел лицо философа, но был уверен, что тот опять ухмыляется.

– Расскажите про альбиноса, – продолжал Аркадий. – Что с ним произошло, когда вы вытаскивали его из бури?

– Я нашёл их с проводником, – ответил Хаим. – Он был не в себе. Сидел и раскачивался из стороны в сторону.

– Интересно, – философ почесал подбородок. – Он, вроде, погиб в авиакатастрофе? Всё это должно быть как-то связано…

– Хорошо, – прервал его Хаим, – а что тогда с вами? Как насчёт вашей фобии?

– С моей фобией всё очень сложно… – ответил Аркадий.

Хаим хотел узнать, что недоговаривает философ, но передумал. Разговоры о смерти и фобиях заставили его задуматься, почему он всё же выбрал такой путь. Что подтолкнуло его дать черноте положительный ответ. Разве так сильно он рвался к жизни? Разве, будучи живым, он не хотел умереть? Нет, конечно, он не помышлял о самоубийстве, но разве не думал о смерти спокойно?

«Сегодня, вероятно, ты умрёшь», – говорил он себе, открывая глаза по утрам. «Наслаждайся этой едой: возможно, она последняя», – думал рав-серен за завтраком. И вот каменные плиты обваливаются. И он оказывается погребённым заживо под грудой булыжников, словно Сизиф, не справившийся со своей работой. Не банально, но ожидаемо. Смерть постучалась к нему в дверь. В каменную дверь. Дверь пещеры.

Так почему же, когда это произошло, он выбрал жизнь, хотя, по его мнению, давно уже смирился с неизбежностью смерти? Слишком сложно. От размышлений разболелась голова. Хаим тряхнул ею, и навязчивые мысли разбились о толстую скорлупу черепа.

Всё это время Номер Семь и Номер Пять продолжали путь вдоль каменных великанов. На протяжении всей дороги пейзаж особо не менялся. Слева по-прежнему расстилалась пустыня, а по другую сторону сверкали пурпурные скалы.

– Дома у нас с женой рос декабрист, – внезапно сказал философ. – Может, знаете, это такое растение из семейства кактусовых? Его так называют, потому что он цветёт зимой, чаще в декабре. Что-то я не могу вспомнить настоящего названия…

Философ нахмурился.

– Ах, да! Шлюмбергера! Так вот, моя жена Зоя очень любила этот цветок. Он стоял у нас на кухне, на подоконнике. Я не особо разделял её симпатию, если так можно выразиться. Его ветки всегда казались мне похожими на хвосты скорпионов.

Аркадий вздохнул. Хаим молчал и слушал.

– В те времена я был моложе, чем вы сейчас, Номер Пять. Я очень хорошо помню ту жизнь. Наверное, это было самое счастливое время, по крайней мере, для меня. Я, как и мои родители, работал на кафедре в институте, жена воспитывала сына. Его звали Александр.

Философ помолчал, затем продолжил:

– И знаете, Номер Пять, хоть этот чёртов декабрист был до одури уродлив, Зоя часто с восхищением рассматривала его. И каждый раз, когда я спрашивал, что она нашла в этом растении, супруга отвечала, что я бы всё понял, если бы увидел, как декабрист цветёт.

Аркадий глубоко вздохнул.

– В те времена, Номер Пять, всё было иначе. Отношение к жизни было другим, да и сама жизнь шла по чёткому и размеренному плану. Выбивался из него только этот чёртов кактус. Он наотрез отказывался цвести. Каждый год начиная с октября мы пристально наблюдали за растением. Под «мы» я имею в виду, конечно, Зою. Меня не особо заботило, зацветет это паукообразное или нет. Каждый февраль супруга начинала волноваться, что декабрист зацветёт в марте. Это считалось плохим предзнаменованием.

Философ усмехнулся закашлялся и продолжил свой рассказ:

– И всё же декабрист – интересное растение. Он окружён множеством примет и поверий. По большей части это суеверия, так или иначе связанные с достатком. Но есть и другие… Наверное, я вас утомил, Номер Пять? Просто я не знаю, как объяснить по-другому.

Хаим шёл молча. Рав-серен был из тех, кто умеет слушать.

– Декабрист расцвел, Номер Пять. Дважды… – голос Аркадия дрогнул. – Впервые это случилось спустя неделю после того, как болезнь забрала жизнь нашего сына. Александру было всего пять лет… Это произошло в середине марта. Я зашёл на кухню и сразу же увидел огромный пурпурный цветок. Нелепый и одинокий. Он покачивался на конце одной из веток-фаланг, зловеще приветствуя меня… Помню, как за моей спиной промелькнула тень. Я услышал обессиленный голос жены: «О-о… зацвёл», – сказала она и заплакала.

Философ закрыл лицо рукой.

– Это было единственное, что она смогла произнести. А я, как дурак, стоял и смотрел на пурпурный бутон. После стольких лет описаний чудесного цветения, я, наконец, увидел его. Ничего красивого в этом не оказалось. Цветок казался мне уродливым, вульгарным. Он был мне противен. Я ненавидел его, Номер Пять… В тот момент мне показалось, что кактус шлюмбергера насмехается над нами. После того он всегда ассоциировался у меня со смертью сына. Я хотел избавиться от цветка, но жена не дала мне этого сделать. Из-за случившегося у неё начались проблемы, которые в то время не поддавались лечению: о них предпочитали не говорить. Жена верила, что душа нашего сына внутри декабриста, и неожиданное цветение тому доказательство. Настал день, когда Зоя уже почти никогда не покидала кухню. Она помногу часов сидела у подоконника и разговаривала с этим проклятым растением. Она обращалась к нему по имени нашего сына. Я хотел перенести цветок в спальню, чтобы хоть как-то облегчить её участь, но она не разрешила. Зоя боялась, что в комнате недостаточно освещения, и декабрист может погибнуть. Моя жена так и не смогла пережить утрату ребёнка. Я думал, что эти фантазии с растением как-то помогут, утешат, поспособствуют выздоровлению, но всё оказалось наоборот. Зелёная тварь утягивала её всё глубже в лабиринты безумия.

Аркадий замолчал. На этот раз молчание затянулось.

– Вскоре декабрист зацвёл во второй раз. Это было, когда я вернулся домой после похорон Зои. Всё как в тумане. Мне казалось, что и моя жизнь кончена… Знаете, Номер Пять, спустя столько лет воспоминания уже не такие чёткие. Сложно сказать, что было на самом деле, а что добавило со временем воображение, но я убежден, что всё происходило именно так. В общем, какая-то неведомая сила тянула меня на кухню. Ещё находясь в дверях квартиры, я уже знал, что именно там увижу… и оказался прав. На той же самой ветви вновь раскачивался огромный пурпурный цветок, хотя, могу поклясться, ещё утром его там не было. Мне в голову пришла безумная мысль, что душа моей жены нашла пристанище рядом с сыном. И эта мысль не покидала меня ещё очень долго. Я понял, что никогда не найду в себе силы избавиться от этого дьявольского растения… Шлюмбергера победила. И знаете, Номер Пять, декабрист до сих пор стоит на том же самом месте, хотя он давным-давно уже должен был увянуть. И я уверен, что сейчас он опять цветёт. В третий раз. Может быть, именно в нём мы сейчас все и находимся?.. В том самом пурпурном бутоне.

Аркадий Стародуб многозначительно посмотрел на скалы.

– Декабрист – хранитель душ, – шёпотом добавил философ, так, чтобы Номер Пять его не услышал.

Рав-серен молча переваривал рассказ Аркадия. Трагическая история одной семьи – одной из тысяч семей. Все когда-то умирают. Кто-то раньше, а кто-то позже. Для мира этих людей больше нет и как будто никогда не существовало.

– Сочувствую вам, – произнёс Хаим.

Философ помедлил, а затем ответил:

– Я рассказал вам это не просто так, Номер Пять. И не для того, чтобы вызвать сочувствие. После случившегося я долгое время был не в себе, и единственным спасением для меня стала работа. Но философия – опасная наука. Я слишком много размышлял о смерти: мысли превратились в манию, а мания – в фобию. Всё началось с потери сына и усугубилось уходом жены. К психологам тогда не ходили: их вообще не было. Я был нервным и злым. Но разрушение, направленное вовне, обычно достигает пика внутри. По крайней мере, оно берёт начало именно оттуда. Самое ужасное в танатофобии – боязни смерти – то, что она лишает человека радости жизни. А моя жизнь протекала в тени цветов декабриста, который изо дня в день напоминал мне о смерти семьи. Я ощущал собственную деструктивность. Такая личность всегда несчастна, ибо она никогда не сможет достигнуть цели. Либо достигнет её и разрушит сама себя. Как я и говорил, Ничто не раздаёт страхи, а усиливает те, что у нас есть. Моя фобия – боязнь смерти. Но я прожил с ней не один десяток лет, привык к ней. Боязнь смерти стала неотъемлемой частью моей жизни…

Хаим внимательно слушал философа, но не мог представить себя в такой ситуации. Бесконечная жизнь, наполненная страданиями и болью в тени цветов декабриста…

Но почему тогда Ничто сделало ему предложение? И самое неясное, почему Номер Семь на него согласился? Рав-серен хотел спросить, но затем решил, что не стоит.

Вероятно, у философа были на то свои причины. И, если он захочет, сам расскажет. Рав-серену почему-то вспомнились последние слова Опоссума:

«Не переживай, брат. Нас точно никто не грохнет, с этим можем справиться только мы сами!»

28

Раггиро Рокка продвигался всё дальше через пустыню и уже мог отчётливо разглядеть кромку леса. Лес начинался так же внезапно, как и пурпурные скалы: словно кто-то обозначил им чёткую границу.

Раггиро шёл по оставленным на песке следам и размышлял о том, с какой покорностью люди готовы принять даже самую страшную действительность. Каждый раз, когда гонщик садился за руль болида и слышал щелчки ремней безопасности, невольно задумывался о том, что может произойти.

Но Раггиро и представить не мог, что всё сложится именно так. В те секунды, когда нога только располагалась на педали акселератора, конец всегда ощущался где-то неподалёку. И было неясно, будет это финишная черта или чёрная пелена после неудачного манёвра.

Раггиро подумал об отце. Вспомнил холодный свет больничной палаты и запах медикаментов. Запах, которым так старательно пытаются перебить томный смрад болезни и смерти.

Всё началось, когда ему было восемь, а может быть, меньше. Когда он вернулся из школы, мама сказала, что папу увезли в больницу. Её голос дрожал, но она пыталась это скрыть. Только Раггиро слышал больше, чем казалось матери.

После того дня каждое утро Раггиро начиналось со сборов в больницу. Ему разрешили не ходить в школу, и это показалось Раггиро подозрительным.

Мать же продолжала уверять, что всё будет хорошо: папа поправится, папа обязательно поправится.

Но лучше не становилось. И домой отец всё никак не возвращался.

Каждый день Раггиро брал с собой в больницу рисунки и игрушки. Он аккуратно складывал их в рюкзак и ждал, пока соберётся мама. По дороге они молчали. Раггиро казалось, будто мать боится с ним разговаривать.

Раггиро замечал, что и с отцом мама тоже почти не говорит. Она заходит к нему в палату и молча делает всё необходимое. Вероятно, она не могла смотреть, как болезнь высасывает жизнь из её мужа. Но Раггиро не понимал причин молчания матери и ненавидел её за это.

Раггиро не замечал изменений в своём отце. Папа по-прежнему улыбался, когда видел сына, брал его за руки и обнимал. Да, он сильно похудел, и у него появились мешки под глазами, но это всё ещё был отец. С такими же густыми чёрными волосами и пробивающейся сединой на висках. С острой щетиной, покрывающей щёки и подбородок.

Раскладывая игрушки на больничной кровати, Раггиро рассказывал всё, что считал важным, а Сильвио Рокка наблюдал за ним и улыбался.

Однажды утром Раггиро, как обычно, собирался к отцу. Кроме игрушек, он положил в рюкзак рисунок, который сделал накануне. На нём красным карандашом была нарисована гоночная машина, а чёрным – два человека. Один высокий – взрослый, второй пониже – ребёнок. Они держались за руки и улыбались тонкими карандашными ртами.

Сжимая в руках рюкзак, Раггиро пошёл на кухню и увидел маму. Она прижимала к щеке телефонную трубку, от которой к стене тянулся закрученный телефонный провод.

Стояла такая тишина, что Раггиро отчетливо различал длинные гудки.

«Может быть, она звонит папе?» – эта мысль обрадовала Раггиро: ему не терпелось рассказать про рисунок. Вот в телефоне раздался чей-то голос, но Раггиро не смог разобрать, кому он принадлежит. А затем он услышал слова мамы, которые на всю жизнь остались в его сознании: «Папа умер»…

Раздался глухой стук. Это рюкзак упал на пол. Мальчик подумал о том, что папа теперь никогда не увидит его рисунок.

Раггиро развернулся и побежал в свою комнату. Он слышал крик матери ему вслед, но слова больше не имели ни смысла, ни значения. Дверь в его комнату захлопнулась и ещё очень долго оставалась закрытой.

Раггиро обернулся посмотреть, сколько он прошёл, но обнаружил позади себя лишь яркие лучи света. Они исходили из-под песка и устремлялись вверх, напоминая северное сияние, развернувшее свои цветные веера не где-то высоко в небе, а прямо перед его носом. Непроницаемая стена света скрывала и пустыню, и горы, отчего определить пройденное расстояние было невозможно.

Номер Один повернулся. Он собирался продолжить идти по следам, но обнаружил, что они куда-то исчезли.

– Какого чёрта? – пробормотал гонщик и огляделся.

«Они же только что были здесь!»

Раггиро изо всех сил напряг зрение. Но кроме идеально гладкой поверхности, поблизости ничего не наблюдалось.

– Куда они делись?! – воскликнул Раггиро.

Номер Один прошёл немного вперёд. Перед ним простиралась лишь песчаная гладь без единого изъяна. Гонщик пробежал в сторону леса, куда, по его памяти, вели следы, но и там ничего не нашёл. Обернувшись, Раггиро вновь наткнулся на непроницаемую стену света, как будто лучи всё это время, не отставая, следовали за ним.

– Какого дьявола! Что здесь происходит?!

Куда именно направились люди, оставалось только гадать.

У Раггиро возникла идея вернуться обратно к горам – к тому месту, где он разминулся со всеми. Но световая преграда окончательно отрезала все пути к отступлению.

– Я их никогда не найду… – прошептал гонщик.

Возникло непреодолимое желание бежать. Неважно куда. Главное – бежать.

Гонщик с огромным трудом поборол наваждение. Пересилив себя, Раггиро собрался с мыслями. В этот момент слуха коснулся знакомый гул.

Буря… Номер Один стал озираться, но не увидел ничего, что предвещало бы её. Тем временем гул нарастал. Раггиро мог поклясться, что ощущает вибрацию всем телом. Звук становился выше, и от этого резало барабанные перепонки. Не выдержав, Раггиро упал на колени и, зажмурившись, изо всех сил прижал руки к ушам.

– Жми на педали, сынок!.. – выкрикнул Сильвио Рокка из глубин сознания, словно пытаясь предостеречь сына. Раггиро показалось, что отец хочет добавить что-то ещё, как вдруг мысли прервал голос Ничто:

– Так чего ты хочешь, Номер Один?

Раггиро Рокка открыл глаза, но ничего не увидел. Он снова находился в черноте, куда перенёсся из гоночного болида.

– Я хочу жить!

Это были его собственные слова из совсем недавнего прошлого.

– Это возможно. Но для этого нужен ключ.

Ничто использовало голос ребёнка. Раггиро подумал, что после этого должен прозвучать звонкий и устрашающе весёлый детский смех, но наступила тишина, отчего стало ещё страшнее.

– Что ещё за ключ?

На этот раз детский голос всё же рассмеялся. Только смех был отнюдь не весёлым. От него веяло древним ужасом, который каждый человек воспринимает инстинктивно. Смех резко оборвался, будто кто-то нажал кнопку «Стоп» на магнитофоне. Вновь обрушилась тишина.

«Ничего не говори, – молил Раггиро самого себя, – не отвечай…»

– Где я могу найти этот ключ?

«Твою ж мать!..»

– Прямо здесь, Номер Один.

Собеседник выдержал паузу и затем произнёс:

– Изолофобия – страх перед одиночеством.

Номер Один открыл глаза и обнаружил себя сидящим на песке. Сердце стучало, как отбойный молоток. Раггиро поднялся на ноги, стараясь унять дрожь в теле. Вибрирующий гул по-прежнему заполнял пространство, но теперь уже звучал протяжно и равномерно.

Гонщик вспомнил всё, что с ним произошло тогда, в черноте…

Изолофобия. Боязнь одиночества. Вот причина, по которой он сходит с ума!

Нужно обязательно кого-нибудь найти, иначе ему уже ничто не поможет.