Безымянные Озёрский Игорь

32

– Я ничего не понимаю… – заключила Зайна, отходя в сторону. Может быть, философ разберётся, что всё это значит? Давай запомним символы. Часть ты, а часть я…

– Это ни к чему, – перебил Номер Шесть.

За всё время, что Кенджи и Зайна провели за изучением надписей в пещере, альбинос не проронил ни слова.

– Во-первых, у меня фотографическая память, – сказал он. – Все символы здесь.

Кенджи приложил палец к белым волосам.

– Во-вторых, мне кажется, я кое-что понял. Надписи выполнены на разных языках, и сомневаюсь, что Номер Семь, их знает. Русского языка здесь почти нет, да и это неважно. Это всё имена.

– Только имена?

– Да. Каждое слово – это имя. И все они зачёркнуты. Ещё есть символы, и они повторяются.

– И ты их все запомнил?

– Их не так много.

– И даже этот? – Номер Четыре ткнула пальцем в восьмилучевую звезду.

– Да, все, – с серьёзным видом кивнул Кенджи.

– У тебя есть идеи, что всё это значит?

– Ну, – Кенджи посмотрел на скалу, – я думаю, что об этом говорил Номер Семь. Наверное, зачёркнутые имена подтверждают догадку, что их здесь нельзя называть… А возможно, это список…

– Список чего? Кого?

– Не знаю. Например, тех, кто здесь когда-либо оказывался.

– И все они зачёркнуты?..

– Номер Четыре, это только предположения…

Зайна некоторое время о чём-то напряжённо размышляла, а затем спросила:

– Что ты думаешь про символы?

– Ну, смотри, их немного. Давай по порядку: восьмёрка – это подтверждение твоей идеи.

– Моей идеи?

– Да, ты же говорила, что не случайно нас здесь именно восемь. С остальными символами сложнее. Они все крайне примитивные. Знак бесконечности. Окружности с точкой внутри и без неё. Это может быть что угодно. Восьмилучевая звезда мне вообще ни о чём не говорит.

– По мне, всё это бессмысленно, – Зайна вздохнула. – Я не вижу связи. Твои догадки, может быть, и верны, но они остаются только догадками, их нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Как думаешь, почему все надписи такие мелкие?

Зайна ещё раз присмотрелась к скале.

– Как вообще возможно так чётко выцарапать их? Для этого нужны инструменты.

– Я тоже задавался этим вопросом, но мыслей на этот счёт у меня нет.

Какое-то время оба молчали.

– Я вот чего не могу понять, – произнёс Кенджи. – Надписи на разных языках. Очевидно, что их сделали люди, принадлежащие к разным народам. По сути, такие же, как и все мы: я имею в виду нас восьмерых. Но при этом мы же здесь изъясняемся на одном языке.

– Ну, по этому поводу у Номера Три была целая теория, – Зайна усмехнулась. – Что он там сказал? Вавилонская башня?

– Это какая-то глупость.

– Мне кажется, я знаю, как это объяснить, – уже серьёзно сказала проводник. – В эзотерических учениях встречается понятие «ментальная материя». К ней относятся и ментальный мир, и ментальный человек. То, что мы понимаем друг друга, можно объяснить как раз ментальным общением – прямым обменом мыслями. Ты подумай, Номер Шесть, скорее всего, нас самих-то и нет. Мы же мертвы. Наши тела остались на Земле.

– А что тогда здесь?

– А здесь – как во сне. Во снах у тебя тоже нет тела, но ты его чувствуешь, представляешь, видишь и даже осязаешь. Возможно, это и есть тот самый ментальный мир. Когда ты пишешь, то делаешь это на том языке, который тебе известен. Это же видимые символы. А ментальное общение свободно от языковых барьеров. Это мыслеформы, а не слова.

– Интересная теория. Только вызывает ещё больше вопросов. Откуда ты всё это знаешь? Нумерология, эзотерика… Это как-то связано с твоей родиной?

– Не совсем, – ответила Номер Четыре. – Да и вообще, что за предрассудки!

Зайна нахмурилась.

– Я не имел в виду ничего такого, – отмахнулся Кенджи, – и даже не знаю, откуда ты.

– Из Уганды.

– М-м-м…

– Это в Восточной Африке.

– Я знаю. Бывал в Уганде.

– Да ладно! И что ты там делал? Отдыхал?

Кенджи рассмеялся:

– Не совсем.

– Если это не туризм, то с какой ещё целью японец может поехать в Африку?

– Я думаю, что тебе не очень понравится ответ, – улыбка исчезла с лица альбиноса.

– О чём ты?

Кенджи какое-то время молчал. Это молчание напрягло Зайну. Что же такого он делал на её родине, что боится об этом рассказать даже сейчас, когда ему уж точно не угрожает наказание?

Зайна решила высказать свои мысли.

– Наказание? – Кенджи вскинул бровь. – Поверь, я никогда не боялся никакого наказания. Я много чего боялся, но уж точно не его.

– Кем ты работал?

– Скажем так, у меня было собственное дело.

– И какое же?

Кенджи помедлил, а затем ответил:

– Ты хочешь знать, что я делал в Африке? Скажу так: мой визит совпал по времени с очередным восстанием вашей Господней армии сопротивления.

– Я не понимаю… Как ты можешь быть с ними связан? Эти… Они перебили тысячи людей!

Кенджи опустил голову и глубоко вздохнул.

– Знаешь, я не боюсь наказания, но не могу сказать того же об осуждении. В погоне за целью я многого не замечал или не хотел замечать. Моя компания занималась поставками оружия, в том числе в Уганду.

– Кому? Какой стороне?

Кенджи медлил с ответом.

– Какой стороне ты поставлял оружие?! – не отступала Зайна.

– Обеим сторонам, – тихо произнёс Номер Шесть.

Зайна ничего не ответила.

– Знаешь, это, конечно, ничего не меняет, – продолжил Кенджи. – Но теперь я уже не уверен, правильно ли построил свою жизнь. Нет, не так. Очевидно, что неправильно. Вероятно, я не принёс в мир особо ничего хорошего – только боль и разрушения.

– Получается, ты торговец оружием?

Голос Зайны звучал на удивление спокойно.

– Не только. Я много чем торговал. И оружие – далеко не самое страшное.

– Зачем ты мне всё это рассказываешь?

– А тебе больше ложь по душе?

Зайна вновь ничего не ответила, и Кенджи продолжил:

– Я подумал, что ты в состоянии принять правду. Ты достаточно сильная и храбрая.

– Да неужели, – Зайна усмехнулась и отошла в сторону.

– Я, правда, так думаю, – Кенджи сделал шаг навстречу. – Ты храбрая, потому что, оказавшись в черноте, нашла в себе силы ей воспротивиться. А здесь ты помогаешь незнакомому человеку, который, в отличие от тебя, не способен побороть фобию.

Тёмные очки по-прежнему скрывали глаза альбиноса, и Зайна до конца не верила его словам. От преступника (именно так решила для себя Зайна) ожидать можно всего.

– Что ты ещё можешь обо мне сказать? – большие глаза угандийки блеснули чёрным огнём.

– Ты в меру религиозная…

– А это ты с чего взял?

– Ты говорила, что перед укусом у тебя было предчувствие, словно тебя хотят предупредить об опасности. А затем спросила меня, верю ли я в ад. Отсюда и такой вывод. Ты не настолько религиозна, чтобы бросаться в теософские споры, но достаточно, чтобы верить в Бога.

– И ты запоминаешь всё, что тебе говорят?

– Не всё. Только то, что хочу запомнить.

– И ты действительно считаешь, что неправильно построил свою жизнь?

– Думаю, да. Вероятно, я не совсем правильно распорядился тем, что имел.

– И что бы ты хотел поменять?

Кенджи задумался.

– Знаешь, дело не в том, что я хотел бы изменить. Лучше бы я сделал то, что не успел. У меня есть теория трёх мячей…

– Трёх мячей?

– Да, – кивнул Кенджи, – трёх мячей. Я, кстати, раньше этими мыслями ни с кем не делился.

– Я тебя не принуждаю…

– Нет. Я хочу рассказать.

Кенджи сделал шаг к Зайне.

– Я рос в бедной семье. Позврослев, винил родителей за наше положение, хотя делать этого не стоило. Я называю это «гиперкомпенсация» – нечто подобное шраму на месте пореза. Кожа там становится более прочной и грубой. Переломным в моей жизни стал момент, когда я не смог выиграть приз в развлекательном парке, хотя у меня тогда было три мяча…

Я много думал об этом… И однажды задумался, а счастлив ли я. Наверное, каждый в какой-то момент задаётся таким вопросом. Одни у себя в офисе в конце рабочего дня, другие в постели перед сном. Это всегда случается неожиданно. Со мной так происходило тысячи раз, и я понимал, что если бы был счастлив, то не задавался бы этим вопросом так часто. Ты же не думаешь о еде, если сыт. За этим вопросом неизменно следует другой. Более сложный. Что такое счастье? И в чём оно заключается? Я перебирал в голове различные комбинации, пытался отыскать ингредиенты, входящие в рецепт счастья. И мне кажется, я нашёл его. Это три мяча. Первый мяч – разум, второй – успех, третий – любовь. С первыми двумя у меня проблем не было, но третий… Третий мяч так и не попал в цель. А теперь уже поздно… Видимо, это поражение.

– Значит, ты никогда никого не любил?

– У меня просто не было на это времени.

– И чем ты был так занят?

– Хороший вопрос. Чем больше ты имеешь, тем сильнее боишься это потерять. Я отрезал себя от мира. У меня по сути никого не было: ни партнёров, ни друзей, ни жены. Они то ли исчезли, то ли вовсе не существовали. Одни контрагенты и сотрудники. Пожалуй, никого ближе телохранителя у меня никогда и не было.

Кенджи грустно усмехнулся.

– В этом тяжело признаваться, но я боялся. Боялся, что у меня постараются отнять всё, что я имею. Такая жизнь, на самом деле, невыносима. Ты начинаешь всех подозревать, прослушивать разговоры, нанимать детективов и ещё других детективов, чтобы следить за работой первых. Я знал слишком много, чтобы чувствовать себя в безопасности. Но здесь… Здесь я свободен от этого страха и…

Кенджи замолчал. Только сейчас Зайна поняла, что Номер Шесть стоит уже совсем рядом.

– И? – прошептала Зайна.

– Я не думал, что найду третий мяч только после смерти, – пальцы Номера Шесть сомкнулись на дужке его очков и потянули их вперёд. Глаза альбиноса сверкнули сиреневым цветом, а через мгновение губы молодого человека коснулись губ Зайны.

– Вот это поворот!

От неожиданности Зайна и Кенджи отпрянули друг от друга. У выхода из пещеры стоял гонщик. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что с ним что-то не так. Лицо осунулось, под глазами образовались большие синяки, волосы торчали во все стороны, словно он только что встал с кровати… или с больничной койки. В руках Номер Один сжимал изогнутую палку. В первое мгновение Кенджи подумал, что это подобие трости, но затем заметил острый наконечник, примотанный к палке.

Это была не трость.

– Что, противоположности притягиваются, да? – гонщик попытался изобразить ухмылку, но у него ничего не вышло. – Как это символично: чёрное и белое. Инь и Ян. Бедность и богатство. Хотя ты не так уж и богат теперь, да, альбинос?!

Гонщик направил палку на Кенджи.

В этот момент Зайна тоже заметила остриё, приделанное к её концу.

– Номер Один, в чём дело? – спросила Зайна, и Кенджи уловил дрожь в её голосе.

И не только он.

– Я думаю, ты прекрасно знаешь, – Раггиро двинулся в их сторону.

Кенджи сделал шаг ему навстречу и загородил Зайну.

– Советую тебе остановиться, – голос альбиноса звучал спокойно и уверенно.

– Да? – Раггиро поднял копьё, направив его остриё прямо в сердце Номеру Шесть. – И почему же?

– Потому что я знаю твоё имя. Ещё один шаг, и я произнесу его.

Гонщик замер. Позади него Кенджи вдруг увидел Динозавра Дино. Его физиономия была перекошена от гнева.

Кенджи сделал над собой усилие и продолжил:

– Ты ведь помнишь, что говорил философ? Здесь нельзя произносить имена. И, если судить вон по тем надписям, – взмахом руки Кенджи указал куда-то вглубь пещеры, – Номер Семь не ошибся. Я убеждён, что послания оставили очевидцы тех ужасных событий, что постигли их товарищей по несчастью.

– Откуда ты можешь знать моё имя?

В голосе гонщика слышалось недоверие. Затем он резко обернулся и прохрипел кому-то позади себя:

– А если не врёт?!

– Он сошёл с ума… – едва слышно прошептала Зайна.

– Не уверен, – так же тихо отозвался Кенджи и вновь обратился к гонщику:

– Я не особо интересуюсь спортом, Номер Один. Но хорошо разбираюсь в инвестировании. Я очень внимательно изучаю активы, в которые вкладываю деньги…

Раггиро смотрел на Кенджи. Его вдруг осенило, что он впервые видит альбиноса без очков. Его глаза оказались такими же бесцветными, как и его волосы и кожа. Словно он вылез из старинного чёрно-белого кино.

– После досрочных парламентских выборов в Японии, – продолжал Кенджи Окумура, – моя организация скупила почти все оффшорные компании, которые владели акциями Formula One World Championship. Она же, в свою очередь, имеет полный корпоративный контроль над дочерними предприятиями, входящими в состав Formula One Group. Я убеждён, что эти названия тебе хорошо знакомы. И я думаю, ты в курсе, что именно компания FOG выплачивала тебе гонорары. А это значит, что я прекрасно осведомлен, кто ты, Р.Р.

Раггиро сделал шаг назад.

– Не слушай его! – выкрикнул Сильвио Рокка. – Он врёт! Он ничего не знает. Закончи то, что начал, пока не поздно!

– Уходи, и я промолчу, – сказал Кенджи, словно слышал, о чём говорит отец Раггиро. – Уходи. Мы не желаем тебе зла.

Раггиро начал пятиться и вскоре оказался у выхода из пещеры. На мгновение он задержался в проёме, а затем скрылся в расщелине.

Кенджи выдохнул. Только сейчас он начинал осознавать опасность, которую им удалось избежать.

– Это правда? – воскликнула проводник.

– Что именно?

– Всё! Всё, что ты ему сказал? То, что ты владелец Формулы-1, и то, что ты знаешь его имя!

– Да, всё так.

– С ума сойти. Но как такое возможно?

– Ничего особенного. Я же говорил, что у меня фотографическая память.

– Я не об этом! А о таком совпадении! Я даже не знаю, что меня поразило больше!

Кенджи в ответ только улыбнулся.

– Нам нужно найти остальных и предупредить, – Зайна провела рукой по лбу, убирая чёрную прядь. – Номер Один, похоже, сошёл с ума. Кто знает, что может произойти…

– Не знаю. Мне кажется, они смогут постоять за себя. С философом остался рав-серен, а норвежец позаботится о Номере Восемь.

– А как же Номер Два? Вдруг гонщик убьёт кого-нибудь? Нужно спешить!

– Если мы пойдём прямо сейчас, мы опять с ним столкнёмся.

– Нет, – Зайна покачала головой. – К нам он больше не сунется. Ты его здорово напугал.

Зайна улыбнулась.

– Но и вернуться ему никто не мешает. В любом случае лучше всего уходить. Мы можем спуститься в другом месте.

Зайна задумалась, и Кенджи представил себе, как у неё, опытного проводника, в голове вырисовывается карта и стрелочками обозначаются все возможные варианты маршрута.

33

Профессор Аркадий Стародуб и рав-серен Хаим Кац продолжали свой путь. Вдалеке уже виднелось окончание горного хребта. Он обрывался так резко, словно скалы обрубили топором.

– Так всё же, что мы ищем? – спросил Хаим. – Зачем идём в ту сторону?

Философ остановился и какое-то время вглядывался в небо.

– Я всё ещё не уверен, Номер Пять. Предлагаю вернуться к этому разговору немного позже.

– Как скажете, – рав-серен пожал плечами. – Но я не уверен, что мы поступаем правильно.

Философ усмехнулся.

– А что в вашем понимании правильно, Номер Пять?

– По крайней мере, у нас был выбор…

– Да ну?! – Аркадий небрежно отмахнулся. – Не было у нас никакого выбора. Было два варианта: верный и неверный.

– Я так не думаю, – ответил Хаим. – Выбор всегда есть.

– Только в детских сказках, Номер Пять. Выбор – иллюзия, – философ ядовито усмехнулся.

– Это не так, – отозвался рав-серен. – Тогда, в черноте, я мог и не отвечать, но ответил. Это был мой выбор.

– Это не выбор, Номер Пять. Без обид, но о военных у меня сложилось определенное мнение. Вас растят, как бычков на убой. Вы видите только то, что вам разрешено видеть, хотите то, что должны хотеть, и умеете то, что вам приказали уметь. И нет у вас никакого выбора. Есть государственная политика, которая всё предопределяет. Вы читали Оруэлла, Номер Пять?

Хаим не ответил.

– Я почему-то так и думал.

– У меня не было времени на книги, – мрачно отозвался Хаим.

– Зато было время воевать и убивать? Это тоже ваш выбор, я полагаю?

– Может, лучше расскажете о себе? Что вы сделали, когда потеряли семью? Какой вы сделали выбор, когда оказались в черноте? Неужели вы надеялись найти здесь жену и сына?!

– Вы правы, Номер Пять. Я не надеялся здесь кого-либо найти. Более того, я точно знал, на что соглашаюсь. Я понимал, что вряд ли это будет место воссоединения. Слишком уж мрачным выглядел вход сюда. Я учёный, Номер Пять. А это шанс! Я и представить себе не мог, что когда-нибудь буду изучать другие миры, иные вселенные. Буду исследовать места, в которых никто из живых никогда не бывал. Жизнь после смерти – вопрос, будоражащий каждого. Я же всегда считал, что после смерти ничего нет. Был ярым приверженцем этой гипотезы. Возможно, оттого я и боялся смерти: я не хотел раствориться в черноте, в той самой, где мы все и оказались. Мне не хотелось стать её частью и исчезнуть. Страшнее этого ничего нет и быть не может.

Буддисты верят в перерождение и, вероятно, отчасти правы. В каком-то смысле мы действительно перерождаемся, но только это уже не мы. Мёртвые растения образуют перегной, из которого возникает новая жизнь. Удобрение содержит в себе частички предыдущих жизней. Вот он, истинный смысл перерождения. Часть тебя станет пыльцой, ещё часть – клеткой мышцы, а что-то превратится в камень. Я верил во всё это и верил, что смерть – это конец.

Так как я мог отказаться, Номер Пять? Да и что греха таить… Может быть, и не ради интереса всё это. Мне стало страшно, Номер Пять. Я боялся смерти. Боялся исчезнуть. Разве это выбор? Не было никакого выбора. Нас всех заставили. И я докажу это! Посмотрите, Номер Пять! – Философ указал на небо. – Вы это видите?

Хаим посмотрел вверх. Небо приобрело зелёный оттенок. Странно, что он не заметил этого раньше. Вероятно, в месте, где горы пурпурного цвета и то и дело проносятся песчаные бури, цвет неба перестаёт иметь значение. Зелёный цвет начинался у линии горизонта и постепенно заполнял небосвод. К тому моменту, когда горный хребет резко оборвался, образуя отвесную скалу, небо над философом и военным стало полностью зелёным, а впереди раскинулись голые жёлтые пески.

– Смотрите! – на этот раз вверх указал Хаим.

Философ поднял голову. На зелёном небосводе появилось чёрное пятно размером немногим больше, чем самая яркая звезда на ночном небе. Пятно пульсировало и, казалось, вот-вот начнёт увеличиваться.

– Что это? – спросил Хаим и сам же предположил: – Может, чёрная дыра? Или спутник?

– Ни то и ни другое. Надо спешить. Я думаю, всё вот-вот прояснится, – ответил Аркадий и ускорил шаг.

34

Силуэт Мии мелькал среди деревьев, и Пауль еле поспевал за ней. Ветви били по рукам, шее и лицу. Они не пытались помешать Паулю, а наоборот, подгоняли его. Но Номер Два не замечал этого так же, как и гула, который возник, как только он пересёк черту леса.

– Папа, папа! Скорей!

Миа не давала отцу ни секунды отдыха. В боку кололо, а перед глазами всё смешалось, окружающий мир начинал терять чёткие очертания. Пауль вспомнил песчаную бурю, а затем и крутую скалу, с которой он чуть не сорвался. И вот опять силы покидают его. Но только теперь он не один. Сдаваться нельзя! Миа. Дочка. Каким-то неведомым образом она тоже оказалась в этой западне. Но как? Неужели она?..

«Нет! Этого не может быть!»

Куда она так спешит? Что может быть известно ребёнку, или… В голове всё путалось подобно ветвям, через которые Номеру Два приходилось продираться. Чаща становилась гуще, и только сейчас Пауль обратил внимание на исходящее от деревьев чёрное сияние.

Лес закончился так же внезапно, как и начался. Номер Два вылетел на широкую поляну. Торчащие из-под земли корни ударили по ногам, и Пауль растянулся на траве. Грудная клетка разрывалась от боли, и хриплое дыхание с трудом пробивалось наружу.

Когда Пауль оторвал голову от земли, то сразу увидел дочку. Миа стояла к нему спиной, а перед ней поднимались огромные каменные плиты. Они, подобно грибам, вырастали прямо из-под земли и, достигая высоты в несколько метров, замирали. Даже на расстоянии Пауль ощущал исходивший от них холод.

Номер Два вскочил на ноги и кинулся к дочери. Схватив девочку в охапку, Пауль посмотрел на плиты. Они были гладкие, блестящие и равномерно чёрные. Лишь в центре каждой из них было что-то написано.

– Стой здесь, – прошептал Пауль и направился к обелискам. Чем ближе Номер Два к ним подходил, тем сильнее он ощущал холод, исходивший от их поверхности. Паулю казалось, что изо рта вот-вот должен повалить пар. Подойдя к плите, Номер Два разглядел надпись, выполненную мелким аккуратным почерком:

Номер Четыре. Октофобия.

Пауль обернулся, чтобы позвать дочку. Но она уже стояла возле него, хотя Номер Два не слышал её шагов. Взгляд Мии был прикован к плите. Она рассматривала надпись с отсутствующим видом, словно обдумывала смысл написанного, хотя читать ещё не умела.

– Миа, все хорошо?

– …

– Миа?..

– Да, папа.

Миа улыбнулась, но что-то в этой улыбке испугало Пауля.

– Это означает страх перед числом восемь, – вдруг сказала девочка и захохотала.

Пауль ощутил, как холод, исходящий от плит, проникает внутрь него.

– О чём ты говоришь, милая?..

– Октофобия, папа… Это боязнь цифры восемь.