Осторожный убийца Чейз Джеймс

– Я люблю рискованные развлечения, сержант. После дня культурной программы неплохо и расслабиться! Мы посетим парочку этих публичных домов и посмотрим, решится ли кто-нибудь на то, чтобы попытаться разбить мне голову.

– Да, сэр.

Из внутреннего кармана он достал толстенный бумажник и открыл его: он был набит десятитысячными банкнотами.

– Это, по-моему, достаточно убедительно, чтобы затеять что-нибудь, не правда ли, сержант? – Он помахал передо мной бумажником. – Это может вызвать зуд в некоторых пальцах, а?

– Да, сэр.

Он кивнул, выдернул из пачки две купюры и протянул мне:

– Пойдите и купите себе костюм. С сегодняшнего дня я не хочу видеть вас в форме. – Он подарил мне холодную улыбку. – Мы с вами оба на вакациях, сержант.

– Да, сэр. – Я взял деньги. Он взглянул на свои часы:

– Будьте здесь в пятнадцать ноль-ноль в новом костюме.

– Да, сэр.

Я едва не свернул себе шею, покупая костюм, рубашку и галстук и торопясь обратно в отель, чтобы переодеться и не опоздать. Я успел вовремя.

Генерал стоял возле стойки портье. Придирчиво оглядев меня с головы до ног, спросил:

– Кем вы были до армии?

– Архитектором, сэр. Он кивнул:

– Не забывайте, что сейчас вы – солдат, – сказал он, не отрывая своих водянистых голубых глаз от моего лица. – Архитекторы хороши в мирное время, но они ни к черту не годятся во время войны.

– Не забуду, сэр.

– Машину. У меня нет желания ходить пешком. Я едва не рассмеялся ему в лицо.

– Да, сэр.

Я обошел отель и, выведя из гараж машину, подогнал ее к входу.

Генерал стоял и наблюдал, как я подъезжаю. Потом медленно обошел машину кругом и придирчиво осмотрел ее.

Я уже стоял возле дверцы и, когда он подошел к ней, тут же распахнул ее.

Он оглядел салон, осмотрел пепельницы и сел в машину.

Опустившись на подушки, произнес:

– Благодарю вас за то, что вы так заботитесь об автомобиле. Я позволяю себе быть чудаковатым старым человеком, но мне нравится, когда поддерживается чистота.

Я был так удивлен этим маленьким монологом, что едва не выдал своих чувств.

– Да, сэр, – сказал я и взялся за руль. В эту минуту я был готов любить его.

Мы вернулись в отель около половины восьмого вечера.

– Оставьте ее здесь, – приказал он, выходя из машины, – она нам понадобится сегодня вечером.

– Да, сэр.

– Ждите меня у стойки портье в двадцать один ноль-ноль.

Он вошел в отель, перебирая на ходу купленную пачку открыток с видами кафедрального собора, Баптистерия и капеллы Медичи.

Я прочистил пепельницы, подмел в машине и потратил десять минут, обметая перьевой щеткой пыль с автомобиля, потом тоже направился в отель.

Прежде всего я убедился, что он не зашел в бар, затем поднялся наверх в небольшой бар для американцев, где заказал себе двойное виски. Мне было просто необходимо промочить горло!

За все время нашей экскурсии генерал впитывал в себя информацию, как сухая губка впитывает воду. Мы обошли каждый дюйм кафедрального собора, провели двадцать минут перед “Пьетой” Микеланджело, и он задавал мне бесчисленные вопросы по истории создания скульптуры и жизни великого скульптора. Мы долго стояли перед бронзовыми дверями Баптистерия работы Гиберти, где он исследовал каждую из удивительных панелей. Он был похож на человека, который старался не упустить ничего прекрасного, прежде чем оно скроется с его глаз. Он задержался в капелле Медичи после ее закрытия, дав две тысячи лир служителю, сопровождавшему нас, за то, чтобы тот позволил ему походить по капелле спокойно и в одиночестве.

Генерал сидел перед шедевром Микеланджело “Ночь и день”, а я рассказывал ему историю семьи Медичи и видел, как он с почти фанатическим интересом вслушивался в каждое мое слово.

Когда мы вышли на темную улицу, он сказал:

– Я получил огромное удовольствие, Чизхольм. Благодарю вас. Если вы такой же хороший архитектор, как и гид, то вы могли бы стать знаменитым архитектором! – Так вот высоко он меня оценил.

В баре я выпил свое виски, направился в ресторан и занял столик в углу. С большим удовольствием я съел ужин; это был самый вкусный ужин, который мне когда-либо доводилось есть.

Одним глазом я, на всякий случай, следил, не появится ли генерал, но он не появился. Вероятно, он обедал в своем первом классе.

Потом я поднялся в свою комнату, принял душ, побрился и вытянулся на кровати, чтобы отдохнуть до девяти часов.

У меня было время и удобный случай поразмыслить над моим генералом, и я пришел к заключению, что в его поведении есть что-то странное.

Все время, когда я был с ним, меня ни на минуту не покидало изнуряющее напряжение. Я был похож на слепого человека, идущего по льду озера, знающего, что на нем полно припорошенных трещин и он не в состоянии увидеть их, и сознающего, что рано или поздно он обязательно провалится. Было совершенно очевидно, что генерал много пьет. У него были водянистые, плывущие глаза алкоголика, и, подойдя к нему вплотную, можно было разглядеть, что его грубая, дубленая кожа сплошь иссечена крошечными фиолетовыми капиллярами, незаметными на первый взгляд. Но было в нем и что-то странное. Очень беспокойные глаза, взгляд которых иногда качался, подобно язычку змеи. Создавалось впечатление, что он всегда настороже, словно ему достоверно известно, что за ним кто-то охотится. Однако в его глазах не было страха, и он не выглядел испуганным человеком. Просто он всегда был настороже, всегда!

Иногда его лицо передергивалось, словно от пронзающей, острой боли, и я пугался. Его руки были так же беспокойны, как и глаза. Широкие, смуглые, сильные руки с короткими пальцами и безупречно чистыми, отполированными ногтями. Они находились в постоянном движении: то барабанили по коленям, то, медленно передвигаясь вверх и вниз, стискивали или разглаживали складки одежды. Этот человек был полон беспокойства и бессилия, и я инстинктивно чувствовал, что это была дикая и грубая натура, с трудом сдерживающая себя в рамках внешних приличий.

Я очнулся от своих размышлений без нескольких минут девять, быстро вскочил и спустился. Генерала я встретил у конторки портье.

Он переоделся в темно-синий костюм, и я сразу же заметил, что он выпил, и довольно много.

Лицо было бурое, на лбу блестели бисеринки пота, а глаза сверкали.

На ногах он держался крепко. Шествуя через бар, он даже не качнулся, но от него так и веяло дурным настроением. Я постарался как можно более деликатно привлечь к себе его внимание.

Я открыл дверцу машины.

Он влез в салон.

Я ждал, придерживая дверцу и глядя на него.

– Что вы на меня уставились? – вопросил он, сверкнув глазами. – Вы что, раздумываете, что вам делать?

– Жду ваших приказаний, сэр, – ответил я, глядя поверх его головы.

Он потер рукой лицо и бессмысленно уставился на меня:

– Черт! Я не знаю. Это ваша работа. – Он тряхнул головой, будто пытаясь прочистить мозги, и продолжил:

– Сейчас, подождите минуту. Как насчет того места с голыми ножками, о котором вы говорили? Отправляемся туда, и побыстрее.

– Да, сэр.

Я вел машину по узкой набережной с почти недозволенной скоростью, потом повернул налево на Виа де Тарнабуони, потом направо на Виа Порта-Росса, миновал Меркато-Ново со стороны Пьяцца делла Синьория и подлетел к трехэтажному зданию. Над двойными стеклянными дверями горела неоновая вывеска, бросавшая в темноту красные и зеленые отсветы букв: “Казино”.

Я открыл дверцу.

– Вот это место, сэр.

Он медленно вылез и стоял, разглядывая вывеску.

– Выглядит непрезентабельно.

– Это лучшее из того, что я здесь знаю, сэр.

– Ждите меня, я не задержусь долго.

Я остался в машине, закурил сигарету и стал ждать, изредка оглядываясь на вход.

Я ждал его пять часов, самые длинные пять часов из тех, которые я когда-либо тратил так бездарно.

Он вышел около двух часов ночи.

Я подвел машину к нему, выскочил и открыл дверцу.

От него несло спиртным, и он долго шарил руками, прежде чем нащупал сиденье. Потом рухнул на подушки так, что пружины застонали от тяжести, долго сидел не говоря ни слова и вдруг словно очнулся:

– В отель. – И, откинув назад голову, закрыл глаза.

Я повел машину в отель.

Когда я открыл дверцу, он спал. Я наклонился и осторожно коснулся его руки.

Он так вздрогнул, что я отпрянул от неожиданности и страха.

Одно мгновение он лежал на подушках, бледный, мертвее всех мертвых, а в следующую секунду уже был прям как стрела, а его левая рука замкнулась на моем запястье мертвой хваткой. Он резко дернул меня за руку, одним движением втащил в машину, и я оказался стоящим на коленях на полу. Второй рукой он схватил меня за горло, и пальцы впились в мою шею, подобно зубьям стального капкана. Во время уличных боев мне приходилось драться врукопашную в развалинах домов с противниками, которые были и крепче, и искуснее меня, но я всегда чувствовал, что у меня есть шанс справиться с ними. Теперь же, должен признаться, в этой неожиданной смертельной хватке, я понял, что у меня нет ни малейшего шанса на спасение. И я на мгновение перепугался до смерти. Он держал меня подобным образом пару секунд – мне они показались часами, – потом пришел в себя.

– Что вы себе позволяете? – зарычал он. – Как вы смели коснуться генерала?

Я задом выбрался из машины, выпрямился, перевел дыхание и кое-как встал по стойке “смирно”.

– Я мог бы сломать вашу чертову шею, – продолжал он. – Еще раз коснетесь меня, и я отправлю вас под трибунал!

– Да, сэр.

Он медленно вылез из машины.

– Вы получите семь суток ареста, сержант, – сказал он, пристально глядя на меня. – Может быть, это научит вас держать руки при себе. – Он медленно, не оглядываясь, побрел в отель.

Я потер шею и выругался.

На следующее утро, ровно в семь с боем часов, я стучал в его дверь, и если бы не напряг слух, то наверняка не услышал бы его голоса, разрешавшего мне войти.

Я открыл дверь и внес поднос.

Он стоял у окна в шелковом халате, с всклокоченными волосами и сигаретой, свисавшей с бесформенных губ, и выглядел лет на десять старше, чем накануне вечером, а под глазами нависли свинцовые мешки.

– Доброе утро, сержант, – сказал он мягко.

– Доброе утро, сэр.

Я поставил поднос и вытянулся.

Он подошел, оглядел содержимое подноса, опрокинул в рот виски, стоявшее на подносе, и подошел к окну.

– Приготовьте ванну, сержант.

– Да, сэр.

Я наполнил ванну, проверил температуру, добавил еще чуть-чуть холодной воды, рассудив, что к тому времени, когда он допьет виски, вода будет в самый раз, и возвратился в спальню.

– Какие планы на сегодня?

Генерал уже прикончил виски и держал в руке пустой стакан, словно не знал, что с ним делать.

– Вы хотели утром посмотреть галерею Уффици и Палаццо-Веккио, – сказал я, – а после полудня – дворец Питти и Пьяццале Микеланджело.

Он насупился:

– Мы это обсуждали?

– Да, сэр.

Он взъерошил волосы, поставил бокал и подошел к тумбочке.

– У меня есть предложение получше, – сказал он. – Вот, взгляните сюда. – Он протянул мне почтовые открытки с видами кафедрального собора, Баптистерия и капеллы Медичи, которые купил накануне вечером. – Я не знаю, откуда они здесь взялись, – сказал он. – Может быть, управляющий отелем оставил их, хотелось бы посмотреть то, что на них изображено.

Я посмотрел на него, а он внимательно и серьезно смотрел на меня.

– Собор выглядит колоссально, – продолжал он. – Думаю, мы могли бы осмотреть его первым. Посмотрите на эту башню. Кстати, как она называется?

– Колокольня, сэр.

Он сел на кровать и стал тереть ладонями глаза.

– Да. Ну что ж, давайте осмотрим собор. Вы не забыли, сержант, что в ваши обязанности входит сопровождать меня в качестве гида? Впрочем, я мог бы вам этого и не говорить. Взгляните на эту штучку Медичи. Видели ли вы что-нибудь подобное? Я не видел. Может быть, завтра мы отправимся в эту вашу галерею.

Я хотел было что-то сказать, но вовремя спохватился.

– Ровно в десять ноль-ноль возле конторки портье, сержант.

– Да, сэр.

Я повернулся кругом, решительно направился к двери, открыл ее и вышел. Спустившись в ресторан, позавтракал, и все время, пока я старательно уплетал рулеты с маслом и мармеладом, недоумение не покидало меня.

Блефовал ли он в надежде, что я стану возражать и дам ему повод загнать меня под арест, или и впрямь забыл, где был вчера вечером? Если забыл, значит, он действительно серьезно болен, и я опять вспомнил, что лейтенант Ролинс сказал: у него был отпуск по болезни. Если забыл, значит, генерал в очень плохом состоянии. С такой памятью он мог бы посещать собор, Баптистерий и капеллу Медичи до самого конца своей жизни, пока его там и не похоронят! Многие из парней, прошедших войну, теряли рассудок. Такую психическую травму, полученную в ходе сражений, называют контузией или чем-то в этом роде. Некоторые из них в прямом смысле свихнулись. Я встречал таких ребят и мог наблюдать то, что с ними творилось. Может быть, генерал тоже малость свихнулся?

Я решил понаблюдать за ним пару дней, а потом, если он будет поступать так же странно, позвонить майору Кею и спросить его, как лучше действовать.

Это была разумная мысль, но все же мне хотелось, чтобы я оказался не прав и звонить никуда не потребовалось бы! С другой стороны, мне вовсе не улыбалось снова попасть в тиски его рук, как это случилось накануне. И рисковать своей шеей мне тоже не хотелось: вовсе небезопасно для сержанта звонить майору и докладывать, что их генерал свихнулся!

Когда ровно в девять я вышел из бара, генерал уже стоял у конторки портье.

– Отправляемся в кафедральный собор, – сказал он. – Швейцар в холле сказал мне, что это место необходимо осмотреть. Вы должны были это знать, сержант.

– Да, сэр.

Генерал вышел из отеля и осмотрел автомобиль. Мазнул носовым платком по распределителю зажигания. За полчаса до этого я собственным платком прошелся по каждой трубке, по каждому проводку, по каждому соединению и знал, что при всем желании он не смог бы найти ни единого пятнышка масла. И он не нашел.

Он проверил все внутри машины и, не сумев найти никакого повода для выражения неудовольствия, занял, наконец, свое место.

Я подвез генерала к кафедральному собору.

Все было повторением вчерашнего. Он опять обследовал каждый дюйм собора. Он стоял и смотрел на микеланджеловскую “Пьету” так, будто видел ее впервые, и снова слушал ее историю. Снова с восхищением рассмотрел все детали бронзовых дверей Баптистерия, восторгаясь работой Гиберти; побывали в капелле Медичи, и я снова рассказывал историю этой семьи, пока он совершенно так же, как и накануне вечером, сидел перед работой Микеланджело “Ночь и день”.

Казалось, он пропитывался информацией с тем же фанатичным интересом, что и вчера, но я теперь не был таким увлеченным дураком. Он даже купил те же открытки с теми же видами.

Мы вернулись в отель к ленчу.

– Какие планы на сегодняшний вечер? – спросил он, когда выходил из машины.

– Если вас интересуют картины, то предлагаю галерею Уффици, там выставка шедевров крупнейших итальянских художников.

– Я интересуюсь картинами, – сказал он. – А вы много знаете об этих картинах, сержант?

– Не очень, но все же несколько интересных историй знаю, сэр. Если же вам нужны будут подробности, то можно взять гида.

– Я не хочу подробностей. Должен заметить, что вы сами должны рассказать мне обо всем. В четырнадцать ноль-ноль.

Несколько раз я испытывал искушение позвонить майору Кею, но сдержался и не сделал этого. Я решил понаблюдать, что будет дальше. Если его поведение будет таким же странным, я позвоню майору утром.

После ленча мы отправились в галерею Уффици.

Я был рад тому, что перед войной проводил в галерее по многу часов в день. Оказалось, что я помнил многое, и мои знания сослужили мне хорошую службу. Генерала интересовали и подробности жизни художников, и как они смешивают краски, и даже замыслы Боттичелли после создания им “Весны”. Он опять задавал массу вопросов.

В отель мы вернулись около шести часов. Он купил пачку открыток тех шедевров, которые ему особенно понравились, и приказал мне подняться к нему в номер и просмотреть их вместе с ним. Я еще раз рассказывал о каждом живописце, а он записывал сказанное на обороте открыток. Мы занимались рассматриванием открыток до половины восьмого.

– Закончим это завтра, – сказал он, откладывая открытки. – Сегодня я доволен вами, сержант. Вы хороший гид. Хотел бы я знать столько, сколько вы знаете о художниках. Искусство всегда меня интересовало.

Я посоветовал ему прочесть книгу Вазари “Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих”, и он сделал соответствующую отметку в своей книжке.

– Идите обедайте. Что у нас сегодня на вечер?

– Все, что прикажете, сэр.

– А, – он равнодушно посмотрел на меня, – не скажете, есть ли здесь что-нибудь с голыми ножками? Забавно было бы расслабиться.

– Есть одно место, сэр, но оно не очень респектабельно.

– Я рискну. Мне надо отвлечься, сержант. Нельзя же заниматься книжками день и ночь. Так что займемся шоу с ножками!

Сердце у меня упало.

– Да, сэр.

– Ровно в двадцать один ноль-ноль, сержант.

– Да, сэр.

Я представил себе пять часов ожидания в машине.

Когда мы встретились в девять часов, у меня в боковом кармане были полпинты шотландского виски и роман в мягкой обложке. Уж сегодня-то я не буду, как пень, сидеть пять часов в машине, изнывая от скуки, ну и, кроме того, мне есть о чем подумать.

Я отвез генерала в то же самое казино, что и вчера.

– Подождите меня, я здесь долго не задержусь. Но на этот раз я уже не был дураком, а потому немедленно и с удобствами расположился в салоне с книгой в одной руке и скотчем в другой. И забыл о нем.

Около одиннадцати я случайно оглянулся и увидел, что он стоит у дверей казино и пялится на меня. В одно мгновение я подогнал машину и остановил перед ним.

– Какого черта вы мечтаете, когда должны ждать меня?! – заорал он низким взбешенным голосом. – Я научу вас бодрствовать! Вы лишитесь ваших сержантских нашивок, и я прослежу, чтобы вы не получили следующего звания!

– Да, сэр, – ответил я, вытянувшись по стойке “смирно”.

Он влез в машину.

– Поезжайте до конца улицы и там остановитесь.

Он был пьян, но не так сильно, как накануне. Я доехал до конца улицы и остановился.

– Подождите. Мы молчали.

Молчали, может быть, минут десять, когда я услышал шаги на тротуаре.

– Откройте дверцу, – приказал генерал.

Я вышел.

По улице, по направлению к нашей машине, шла высокая светловолосая девушка в меховом пальто и туфлях на высоченных каблуках.

Ей было не более двадцати двух – двадцати трех лет, но по одежде и манерам ей можно было дать около тридцати лет. У нее были большие холодные глаза, и даже яркая, грубо наложенная помада не скрывала алчность и жесткость ее натуры.

Она остановилась возле машины. Я открыл дверцу.

Когда она садилась в машину, меня обдало запахом дешевых духов: дрянь того сорта, выбить запах которых потребуется не один глоток свежего воздуха, а вылила она на себя наверняка не меньше полуфлакона.

Она села рядом с генералом и похлопала его по руке.

– Великолепная машина, дорогой, – сказала она, показав свои мелкие белые зубы. Ее пальто распахнулось, открыв высокую грудь, – настоящая итальянка. Ее свободное вечернее платье, казалось, было специально предназначено для быстрого раздевания.

– Где вы живете? – спросил генерал, глядя на нее с вожделением уличного бандита.

– На Виа Специале, дорогой.

– Вы знаете, где это, сержант? – спросил он, взглянув на меня.

– Да, сэр.

– Поехали.

Я захлопнул дверцу, вцепился в руль и рванул по Виа деи Маджазини, мимо прекрасной церкви Орсанмичеле, на Виа Специале. Тут я притормозил.

– Это здесь, сэр.

– Дом напротив фонарного столба, – сказала девушка, наклонившись вперед.

Я подъехал к фонарному столбу, вышел и открыл дверцу.

Девушка, вылезая из машины, быстро и лукаво подмигнула мне, потом пересекла тротуар и, открыв сумочку, достала ключ.

Генерал медленно вылез из машины и, нахмурясь, разглядывал высокий, узкий и темноватый дом.

– Ждите здесь, сержант, – сказал он тихо. – И не мечтайте; если я крикну, бегите ко мне.

Он подошел к девушке, ждущей его у открытой двери.

Я слышал, как она сказала:

– Постарайтесь не шуметь, дорогой. Я не уверена, что здесь нет моих друзей.

Я проследил за тем, как они скрылись в темном холле. Входная дверь закрылась.

Закурив сигарету, я осматривал улицу и внимательно разглядывал дом. Через три-четыре минуты на верхнем этаже за желтыми жалюзи зажегся свет.

"Пять пролетов лестницы, – уныло подумал я, – надеюсь, ему не потребуется моя помощь”.

Я расхаживал по тротуару, курил и размышлял, что если бы, например, я был на его месте и пошел к проститутке, то я сделал бы все, чтобы никто не узнал об этом. Разумеется, если бы у меня был слуга!

Я расхаживал так около часа, поглядывая на окно, и вдруг заметил тень на освещенных желтых жалюзи и по силуэту узнал большие, глыбистые плечи и бычью голову генерала. Три раза он быстро промелькнул около окна, я не мог понять, что он делает. Потом генерал остановился возле окна, поднял жалюзи и открыл окно.

Высунувшись, он посмотрел вниз.

Я помахал рукой, чтобы привлечь его внимание.

– Это вы, сержант?

Его голос бы тихим, и я едва расслышал, как он сказал:

– Поднимитесь.

Я не был уверен, что правильно все расслышал.

– Мне подняться, сэр? – переспросил я.

– Да, черт возьми, поднимайтесь! – повысил голос генерал.

Ничего не понимая, я пересек улицу, открыл входную дверь и ощупью начал пробираться по темному холлу. Впереди была плохо освещенная лестница. Я взбежал по ней, прошел коридор, увидел еще одну лестницу и поднялся по ней, и так, на ощупь, в потемках, я пробирался наверх; мне казалось, что я буду подниматься по ней всю ночь.

Но вот на площадке я увидел свет, падающий из приоткрытой двери квартиры, и ускорил шаги.

– Поднимайтесь быстрее, сержант, – позвал генерал нетерпеливо. Он стоял на площадке, свесившись через перила. – Вы же не собираетесь оставаться здесь на всю ночь.

Я, задыхаясь, взбежал по ступеням и остановился на площадке рядом с ним.

– Да, сэр?

– Мне нужна ваша помощь, сержант, – сказал он, стоя спиной к свету, из-за этого я не мог отчетливо видеть его лица, но мне не понравилось его короткое, отрывистое дыхание, такое же сиплое, как и его голос.

– Да, сэр, – сказал я, пристально глядя на него.

– Войдите, сержант, и посмотрите, можно ли что-то сделать для нее. Я думаю, что она мертва. Я заколебался:

– Мертва, сэр?

– Входите, черт вас возьми!

Злоба, звучавшая в его голосе, бросила меня в озноб. Я уже знал, что в комнате увижу что-то плохое. Обойдя генерала, я подошел к двери и заглянул в освещенную комнату.

Большая комната, обставленная широкими удобными креслами, диваном, цветные коврики ручной работы, буфет, заполненный спиртными напитками. В противоположной стороне – вход в спальню. От дверей был виден угол кровати.

– Она в спальне, – сказал стоявший за моей спиной генерала. – Идите взгляните на нее.