Аленький цветочек Семенова Мария

У Ильи-пророка

Под Гатчиной, возле объездной автодороги, есть место с какой-то странной аномалией. Оно притягивает молнии – то ли электрическое сопротивление почвы здесь понижено, то ли протекает подземная река, то ли прячутся от геологов залежи руд. Поговаривают, что раньше здесь находилось языческое капище и стоял «громовый камень». Огромный, размером с избу. Капище разорили тысячу лет назад, когда вводили христианство. В ту эпоху ведь тоже действовали, как у нас водится, по принципу «до основанья, а затем…». В десятом веке «затем» подразумевало строительство церкви. Не построили. Не получилось. Осилить мегалит не позволили тогдашние технические средства. Камень взорвали по меркам Истории почти вчера – при товарище Ягоде, когда закладывали дом отдыха для ответственных работников ОГПУ. Языческие Боги, однако, окончательно возмутились таким обращением со святыней и подтвердили свой давний вердикт: «Месту сему быть пусту!» И даже атеизм виновникам не помог – строительство с самого начала пошло наперекосяк и так и не было завершено. Несмотря на рабский труд зэков и всемогущество упомянутого ОГПУ. Лет через сорок за «нехорошее место» взялись снова, принялись возводить гостиничный комплекс – уже не для начальства, для простых граждан… и опять не достроили. Внешней причиной тому были так называемые реформы. Истинная же подоплёка… О ней в свете вышесказанного догадаться нетрудно. Потусторонние силы нехотя смилостивились, только когда вечный долгострой заселили погорельцы из «Гипертеха» и ещё из одной, весьма близкой по профилю организации. Теперь половину территории осеняла скромная вывеска: «Институт проблем мозга». Наводила она на мысли об Академии наук и, как следствие, о бюджетной нищете, закрывании – по причине отсутствия финансирования – животрепещущих тем, о многомесячных задержках с зарплатой и всём таком прочем. В действительности здесь обжился страшно секретный исследовательский центр ФСБ, проходивший в служебных документах под кодовым обозначением «Семёрка». Имелось и другое название, неофициальное – «У Ильи-пророка». Дело в том, что директором центра на данный момент состоял Илья Ефимович Кац. Академик, могущественный экстрасенс, человек вспыльчивый и во гневе опасный. Вещий старец в генеральском звании. Илья-пророк…

Ходили упорные слухи, будто главный корпус был всего лишь видимой частью айсберга, будто под ним находился подземный комплекс этажей этак на семь, святая святых центра. И будто бы там, за толстыми бетонными перекрытиями, творились всяческие ужасы: генетические опыты, эксперименты на людях, клонирование, стирание памяти, создание новых форм жизни… Кто ж его знает, да и когда бы успели выкопать-оснастить эти пресловутые семь этажей?.. Однако дыма без огня не бывает. Зря, что ли, все эти игрища с секретностью…

Буров лежал недвижимый, под четырьмя капельницами, весь опутанный проводами и шлангами. Скудин часто приходил сюда и каждый раз в глубине души надеялся: а вдруг Глеб вот сейчас поднимет веки, пошевелится, наконец-то разлепит растрескавшиеся почерневшие губы… Тщетно надеялся. Ничего не менялось: Буров лежал в скорбной тишине и неподвижности, только мерно работал аппарат «искусственного сердца» да высвечивалась нитка пульса на экране кардиографа. Ни жизнь, ни смерть. Полное оцепенение, сон души и прострация тела. Врачи бессильно разводили руками, говорили что-то про поражение молнией, про ионизационный канал, по которому мог проскочить высоковольтный импульс, но было это пустое словоблудие, ненужное, не к месту и не ко времени сотрясание воздуха. Глеба предоставили самому себе – бороться в одиночку со смертью. Вот и сегодня дежурный эскулап Рафаил Возгенович заверил Скудина, что делается всё возможное, бодро поведал о состоянии лейкоцитов, а сам хмурился и в глаза не смотрел. Медицина была бессильна. Даже Илья-пророк, говорили, в самый первый день подошёл было к нему… остановился на расстоянии… и молча отошёл прочь. Он был опытен. И, в отличие от Виринеи, давно научился не соваться очертя голову, куда не пускают…

Про себя Иван полагал, что Глеб ещё держался на этом свете в основном потому, что при нём безотлучно находилась его мама. Для Кудеяра, как и для Жени с Борисом, она давно была «тётей Ксенией». Не перечислить дверей, которые Иван буквально пробил лбом, добывая ей мандат на постоянное пребывание у сына в палате. В ход было пущено всё – и связи генерала Кольцова, и заново надраенный череп Большого Чёрного Гиббона. И плевать, что Кудеяр нынче сам был в немилости. Тягостное хождение по начальственным кабинетам всё же дало плоды. Тётя Ксения ухаживала за Глебкой, и Глебка дышал. Остальное могло катиться куда подальше. И на любое количество букв.

Уже некоторое время профессор Звягинцев повадился навещать Глеба вместе со Скудиным. И вот однажды, когда в очередной раз они распрощались с тётей Ксенией и двинулись к лифту, им пришлось убедиться, насколько тесен мир.

По коридору двигалась воистину феерическая процессия. Девятизвёздочный генерал Владимир Зенонович. Генерал Кольцов. И всё тот же фээсбэшник в белых кедах. Они вели под руки качающегося, судя по всему – изрядно «вмазавшегося» Эдика.

– Отлезь, папахен… Отвали… На хрена собачьего мне эта вакцинация… – бормотал тот, путаясь в собственных ногах. – Отвали… и вы тоже отвалите…

Как ни странно, при всём том Эдик крепко сжимал пальцами книгу. Странно уже потому, что читающим его ни Иван, ни Лев Поликарпович ни разу не видели. Что ещё более странно – книга была не какой-нибудь Стивен Кинг или, на худой конец, Виктор Доценко, а «Как закалялась сталь» Николая Островского. Старое издание, пухлый растрёпанный том с ярко-красной будёновкой Павки Корчагина на картонной обложке.

«Чудны дела Твои, Господи… Видать, вовсе парень рехнулся…»

Узрев высокое начальство, Скудин вытянулся возле стены, опустил руки по швам. Владимир Зенонович, не отвечая на приветствие, свирепо мазнул по его лицу взглядом, и Кудеяр заметил, что глаза у генерала были влажные. Да уж. Единственный сын. Не приведи Бог никому…

Свита наконец втянулась в палату – через одну от той, где находился Буров. Дверь сейчас же закрылась, но было слышно, как Владимир Зенонович уговаривал сына вытерпеть пару укольчиков. И полежать несколько дней под врачебным наблюдением. Чтобы иммунная система должным образом успокоилась…

Уже в машине Звягинцев негромко кашлянул и тронул Ивана за рукав:

– Знаете. Иван Степанович… я, конечно, не медик, но думаю, что дело здесь не в контузии, не в шоке, не в поражении нервной системы. То есть они, несомненно, присутствуют… однако носят вторичный, производный характер. По-моему, основная причина – нарушение хронального цикла… – Он помолчал, посмотрел на жёлтые деревья за окном, коротко вздохнул и невесело усмехнулся. – Вы, верно, думаете, я на своих делах настолько зациклен, что мне уже повсюду мерещится… Это, конечно, действительно так, но вы сами подумайте. Установлено, например, что сердечный ритм, кроме прочего, задаёт темп всему организму и напрямую управляет деятельностью памяти. Как тактовый генератор в компьютере. А если шире взглянуть? У каждого объекта во Вселенной есть собственное время, и я даже смею предположить, что именно оно является первопричиной жизни. Этакий хрональный генератор, задающий параметры системы. Так вот, у Глеба он дал сбой, и жизнь приостановилась, замерла. – Профессор печально улыбнулся и щёлкнул по своим часам, старенькому «Ситизену» из первых, которые начали когда-то у нас продаваться. – Только-то и нужно, что подтолкнуть неподвижный маятник… Но вот как это сделать? Если мы не понимаем, что его остановило, то как запустить? Может, для этого совсем немного и требуется…

– Да… совсем немного… – Мыслями Иван был далеко, дома, на Кольском, на берегу величественного лапландского озера. Перед глазами стояла мисс Айрин, то бишь Ромуальда фон Трауберг. Господи. Эдик-то кому что плохого сделал?.. Вот тут, правду сказать, совесть Кудеяра была чиста не вполне. Он что, не мог Эдику, как отцу его обещал, обеспечить «в здоровом теле здоровый дух»? Если бы взялся как следует?.. То-то и оно – если бы. Воспитатель хренов. А если у самого бы не получилось, мог к бабе Томе свести… пока жива-то была… Уж она справилась бы. А он? Что вообще сделал? Не считать же серьёзными усилиями выкидывание сперва наркоты в печку, а потом – караоке в воду. Да и то… Песенки свои идиотские Эдик и без японской электроники горланил столь же успешно, разве что чуть менее громко, а наркотой его мисс Айрин быстренько обеспечила… да ещё и вирус туда… Трауберг… Фон Трауберг… «Да где же я встречал эту хрень?!!» Постой, постой… Ну конечно…

– Лев Поликарпыч, а не помните случаем, как звали немца, о котором упоминал ваш батюшка в дневнике? Не Траубергом?

Звягинцев продолжал думать совершенно о другом, но отцовский дневник он успел выучить почти наизусть и потому ответил мгновенно и без запинки:

– Именно. Траубергом. Ганс Людвиг фон Трауберг… Ассистент профессора Хемницера из Мюнхенского университета. А на что он вам?

– Да так… мысли разные появляются.

Звягинцева тотчас одолело любопытство, но он сдержался, не стал ни о чём спрашивать. А Скудин, приехав в институт, сразу отправился к себе и вызвал на ковёр Капустина.

– Значит, так, Боря. Есть один фашист из «Аненербе»…

Капустин тихо присвистнул: «Машины времени у меня нет, командир… Или что?!! Наши изобрели, а я испытывать должен?»

К его некоторому разочарованию, всё оказалось проще и приземлённей.

– Не знаю, – продолжал Кудеяр, – на этом он свете или уже в пекле, не суть. Я просто хочу выведать о нем всё. Где родился, где женился и прочее, а если уже перекинулся, то номер его места на кладбище. Дети, внуки-правнуки – само собой. Пошукай у федералов, в банке данных ФБР, в архиве Интерпола… Да не мне тебя учить. Всё понял?

– Сделаем, командир. – Монохорд осторожно, словно кобру двухметроворостую, принял бумажку с данными фон Трауберга. Быстро прочитал, снова присвистнул и в задумчивости вышел из кабинета. «Аненербе» – не детский сад на лужайке, полную информацию об этом весёленьком заведении до сих пор очень тщательно прячут. Ладно, тем интереснее. Боря Капустин умел не только подрывать мосты, но и лихо взламывать компьютерные зашиты. В институте его считали слегка помешанным любителем Интернета и компьютерных игр. Монохорд против такой репутации не возражал.

Это обязательно к счастью…

Скудин сидел у себя в кабинете и читал совершенно секретную справку о положении дел вокруг башни сгоревшего «Гипертеха». И чем дальше вникал, тем больше мрачнел. Ох, мать наша и ваша Россия!.. Средь бела дня чуть не в центре «культурной столицы» бесследно исчезают люди, творится всевозможная чертовщина, причём творится сугубо по нарастающей, – а господам-товарищам до сих пор на всё наплевать. Давно надо было бы район оцепить, объявить зоной бедствия, энергичные меры начать принимать… а у нас всё как всегда: нет средств, нет техники, а главное – желания никакого. Всем начхать. Авось как-нибудь самоликвидируется. Люди пропали? Так народу у нас, слава Богу, пока хватает, а в случае чего бабы ещё нарожают…

А зона аномальная знай себе растёт, набирает силу. И пропадает в ней не только пьяная гопота да не в меру любознательные милиционеры. Сантехник Евтюхов не обманул – действительно третьего дня в районе института исчезло несколько активистов из уфологической ассоциации «Сталкер». Кудеяр по долгу службы знал эту организацию. Не юнцы, начитавшиеся Стругацких, – ребята там были тёртые, по всей стране ездили, в подземелья под Тярлево спускались, несмотря на запрет… А тут – как в воздухе растворились. Вместе с уймищей аппаратуры. Не помог им ни датчик эманации в инфракрасной области спектра (и где только спёрли секретную разработку?..), ни люминофорный индикатор СВЧ-поля, ни прибор для определения атмосферных зарядов с дальностью действия до двадцати пяти километров… Пропали с концами. Два кандидата наук, один без пяти минут доктор. Научная общественность бьёт тревогу, да только кто же их когда у нас слушал?.. Это потом власти спохватятся, начнут заполошно искать… нет, не пропавших людей, на них-то плевать. Искать будут козлов отпущения. Москва – она бьет с носка…

«Т-тысяча и одна ночь… – Скудин дочитал справку до конца, откинулся на спинку кресла. – Ну, мать… Бред пьяной Шехерезады…» Прагматичный ум профессионала отказывался принимать расплывчатые формулировки типа «внезапно исчезли из поля зрения» или «пропали со всей аппаратурой без видимых следов». Авторам не секретные справки писать бы, а книжонки в стиле фэнтези. Про волшебные палочки… Кудеяр же давно понял: чудес на свете не бывает. Всё в этом мире имеет строгое логическое объяснение. Значит, и тут должно найтись… Если поискать хорошенько…

– Ефросинья Дроновна, Гринберга ко мне. Срочно.

Выслушал бравое: «Есть, товарищ подполковник!» – и только сунул справку за трехдюймовую сейфовую броню, как в дверь постучали.

– Разрешите? – Вошёл Гринберг, невыспавшийся и злой на весь свет. Спросил с ужасным акцентом: – Визивали?

– Визивали, дорогой, визивали. – Скудин с лязганьем закрыл сейф. – Сегодня вечером мероприятие, – сказал он негромко и буднично. – Купишь ящик портвейна. Тридцать третьего. И на закусь чего-нибудь. На твой выбор.

– Местный розлив… – Откупорив бутылку, сантехник Евтюхов посмотрел портвейн на свет и без лишних разговоров ополовинил ёмкость. – Ничего пошёл. Сейчас растечётся.

Это не был обычный процесс пития. Отнюдь, отнюдь. Лицо Евтюхова светилось тревожным ожиданием, словно у физика-ядерщика, запускающего «Токамак»:176 пойдёт процесс или не пойдёт… Дело происходило в заведении туалетчика Петухова. На столе горела керосиновая лампа-молния, рдяно отсвечивали бутылки тридцать третьего, на газетке лежала незамысловатая жратва – зельц, сельдь, брынза, сухарики «Любительские». Дальше у капитана Грина явно не хватило фантазии, на том спасибо, что не надумал отделаться плавлеными сырками. Сам Евгений Додикович в компании Скудина, Капустина и смотрителя сортира расположились возле стола. Они ни к чему не притрагивались, только не отрываясь смотрели, как священнодействовал над портвейном сантехник.

– Всем тихо! – Выглушив бутылку на три четверти, Евтюхов прислушался к себе, крякнул и удовлетворённо кивнул. – Есть контакт. Чую правду. – Посмотрел с презрением на зельц и сухарики, вытащил из закромов шпигованную буженину, смазал горчицей, откусил. – Можно выступать. – Прожевал, проглотил, вытер рот рукавом, глянул на Скудина. – С тебя триста доллариев. Деньги вперёд!

Сказано это было тоном, не терпящим возражений.

– Чегой-то я не понял… – Гринберг нехотя достал три сотенные бумажки, со вздохом протянул сантехнику. – А ящик почему?

Вечерние игрища с местными алконавтами, да ещё трёхсотбаксовые, ему были поперёк горла. Дать бы этим ханурикам под зад. А потом спокойно, без суеты залезть на родное пепелище и без эксцессов взять всё, что требуется. Уж небось справились бы. Не маленькие. А триста баксов лучше пропить… В хорошей компании…

– Любопытен ты не в меру. – Евтюхов нахмурился, неуловимо быстро убрал валюту, голос его стал суров, даже грозен. – Ты тут хто? А нихто! И звать тебя никак! Экскурсант ты. А нам здеся жить!

Стоял прохладный и ясный осенний вечер, смеркалось. По дороге Скудин отстал, привычно проверил связь:

– Первый, второй, как слышите? Приём…

Ни Гринберг, ни Капустин не отозвались. Супернадёжные профессиональные рации молчали вглухую.

– Хорош! – В паре метров от стены, огораживающей пожарище, Евтюхов остановился, вытащил беломорину и толкнул короткий спич, блеснув сантехнической доходчивостью: – Всем слухать сюда. Прикинуть хрен к носу и не мотаться как говно в проруби, держаться кильватерной струи. Шаг вправо, шаг влево – труба. Фановая… – Он закурил и медленно, как бы к чему-то прислушиваясь, побрёл вдоль бетонного забора, дотрагиваясь время от времени до массивных трёхметровых блоков. Остановившись наконец, поманил к себе Гринберга. – Ну-ка, давай, разговорчивый ты наш. Поработай теперь руками. – И похлопал каменную глыбу по шершавому боку: – Вот ента. Навались, черноголовый, покажи себя. Не всё языком мести.

В его голосе звучал сдержанный антисемитизм. Ходють тут еврейчики всякие. Любопытствуют и языками болтают. Молчали бы в тряпочку со своими зельцами и сухариками «Любительскими». Чтоб дети их так в старости кормили!

Гринберг нехорошо оскалился и остался стоять: «Я что тебе, бульдозер?..»

Евтюхов плюнул и, навалившись плечом, начал медленно, с натугой двигать многотонную громаду.

– Трат, едрёна мать, ты-то чё засох, подсобляй!

Вскоре проход в стене действительно появился.

– За мной, интеллигенция вшивая, хватит сопли жевать!

Проникая вовнутрь, Скудин из любопытства налёг ладонью на отодвинутый блок. Тот легко сдвинулся. Тогда Иван примерился к соседнему блоку и напрягся так, что хрустнули связки. Никакого эффекта. Бетонная глыба стояла непоколебимо. Как тому и положено быть.

– Не свернёшь, дымка нынче той стороной прошла. – оглянулся на ходу Евтюхов. – Не останавливайся давай, а то потом не догонишь!

– Я дико извиняюсь, многоуважаемый Василий Дормидонтович… – тотчас вклинился Гринберг. И, как ни в чём не бывало, протянул сантехнику десятидолларовую сигару. – Дымка – это кто? – И неуклюже пошутил: – Знакомая дама?

– Да как бы тебе объяснить, чтобы ты понял… – Евтюхов сменил гнев на милость, благожелательно кивнул и убрал сигару подальше. – Дымку, мил человек, видать только после бутылки портвейна, да и то как в тумане. Вредная она, сука. Лучше от неё держаться подальше.

Они шли по тропке, проложенной в траве газона, высокой, по колено, изумрудно-зелёной, несмотря на сентябрь. Деревья и кустарники, наоборот, выглядели плачевно – чёрные обгоревшие скелеты, не просто потерявшие листву, а высохшие, мёртвые, без малейшего намёка на жизнь. Под ногами стелилась густая туманная пелена, шли словно по мутной задумчивой заводи. Что-то странное чувствовалось в этом тумане. Что-то неправильное. Он полностью игнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя обычных завихрений возле их ног. Его частицы пребывали в постоянном и полностью самодостаточном движении, вспыхивали и пропадали, как серебряные блёстки, взвешенные в маслянистой жидкости. Живое существо. Наполовину не из этой реальности. Спящее… А если проснётся…

Шли молча, с опаской, след в след. Матёрым спецназовцам было не по себе.

– Тихо! – Не доходя с дюжину шагов до парковки, Евтюхов остановился, по-птичьи вытянул шею, вслушался… и ругнулся негромко, но с чувством. – Вот сука гоношливая! – И резко принял правее, обходя нечто видимое только ему. – Да ну на хрен… Бережёного Бог бережёт…

Скудин тоже бросил взгляд на парковку, нахмурился, повернулся к Гринбергу:

– Что-нибудь видишь?

– Все чисто, командир. – Гринберг, нечеловечески зоркий снайпер, только передёрнул плечами. – Никакого криминала не наблюдаю…

Площадка как площадка. Грязный, местами растрескавшийся асфальт. Лужи. Закопчённые осколки стекла. Куски пожарных шлангов, перерубленные этими самыми осколками, летевшими с высоты… Настораживающего – ноль.

– Ладно. – Скудин вытащил галогеновый «Санбим», включил… И ошарашенно замер. Луч фонаря над площадкой давал ощутимую кривизну. Говорят, так проходит свет звезды над крупным гравитационным объектом – над чёрной дырой например. Ой, мама…

– Ну чё засохли опять? Подтянись там! – Евтюхов обернулся, махнул рукой. – А то дымка нынче злая… ровно наскипидаренная…

Оглядываясь, миновали парковку, осторожно, крадучись, прошли вдоль фасада и, чавкая по грязи, повернули за угол.

– Азохенвей! – Гринберг мгновенно забыл, что по паспорту он русский. И было отчего. В торце здания зияла круглая, правильной формы дыра. Дыра размером с колесо от карьерного «БелАЗа» (а колесо это – если кто не видал – таково, что под пузом у исполина спокойно проходит легковушка), и края её были идеально ровными и гладкими. Высокопрочный бетон нигде даже не выкрошился. Казалось, будто в полиэтиленовую банку ткнули острым, докрасна разогретым железным прутом.

– Это что же такое-то, а? – Скудин поводил фонарём, луч которого, попадая на парковку, продолжал антинаучно искривляться. – Кумулятивный заряд?.. Лазерную пушку испытывали?..

– Да уж… не «Светлячок»… – Боря тронул пальцами гладкий, словно отполированный край и беспомощно вздохнул. Вот это было чудо из чудес. Чтобы капитан Капустин да чего-то не знал касаемо продырявленных стен!

– Повторяю для дураков. Дышать, как я скажу! – Евтюхов выразительно глянул на Гринберга, вытащил фонарик-жужжалку и первым полез в отверстие. «Жик, жик, жик, жик…» – отдавалось где-то внутри.

Дыра оказалась глубокой. Раскалённый прут, с удивительной легкостью продырявивший стену, проплавился сквозь дамский туалет и, очутившись в коридоре, видимо, остыл. Фаянс раковин и унитазов был обрезан словно бритвой. Фрагменты кафеля не обвалились, штукатурка держалась прочно, даже не думая осыпаться. Дела…

Гуськом, стараясь не шуметь, миновали коридор, выбрались в вестибюль.

– Вы, ребята, куда вообще-то хотели? – вяло поинтересовался Евтюхов. И, не дожидаясь ответа, принялся кощунственно мочиться на ботинки гипсового Ленина, пережидавшего в углу за дохлыми фикусами превратности Перестройки. – А то портвешок бодяженный, даёт больше в ливер, а не по мозгам. Дымку неотчётливо вижу…

«Ну, Додикович… жмот мелкий… Если что – „дымке“ тебя не отдам… сам задушу…»

Евтюховская моча тем временем опять же наперекор законам физики не растекалась по полу, а собралась в объёмный шарик и в такой позиции замерла.

Скудин отозвался уклончиво:

– Хотели в район отдела кадров. Документы кое-какие забрать.

Как говорил папаша Мюллер – что знают двое, то знает и свинья.

– Это в первый отдел, значит? – Евтюхов посуровел и сделался подозрителен. – А я-то всё думал, чё это Собакин к тебе как к родному? Одного, видать, поля ягоды. Эй, Трат, где мент должен носить нож?

– В спине, Дормидонтыч, в спине, – с готовностью подтвердил туалетчик. И успокаивающе похлопал Евтюхова по плечу: – Брось, не заводись. Нынче, говорят, время ком… кон… консенсусов. Опять же, уплочено. Не заводись…

– А я не завожусь. Я в глаза хочу посмотреть той гниде, что трёху мне впаяла за анекдот! – Сантехник засопел и жестом обличителя ткнул пальцем в сторону Гринберга. – На ентова вон похож был, такой же чернявый… У, гад…

Впрочем, получив ещё одну сигару, сантехник подобрел, успокоил Гринберга, заявив, что тот вовсе не такой уж и чернявый, и стал показывать безопасную дорогу к бывшим скудинским владениям.

– Правее держитесь, возле стены, тогда не вляпаетесь. Встренемся через полчаса… тута… в зале энтой.

– Есть через полчаса.

До былой скудинской вотчины добрались быстро и без приключений, благо идти было совсем недалеко. Боря без труда подобрал отмычку и скоро открыл тяжелую блиндированную дверь. Вор-медвежатник из него, верно, вышел бы классный…

Было темно, промозгло и очень не по себе. Чувство опасности, беды и постороннего присутствия физически давило, заставляло молчать, настороженно вслушиваться в гнетущую тишину. Однажды они совершенно так же, в кромешной черноте, сидели посреди африканских джунглей. Кишевших ядовитыми змеями, какими-то экзотическими лягушками, в каждой из которых содержалось отравы пятьдесят слонов замочить… И ведь ни хрена, совсем не боялись. Некогда было. Только людоедски хотелось пить и есть, а все НЗ давно были прикончены. Гринберг, ориентируясь во мраке на звук, поймал рукой кобру. Знатная оказалась змеюка, длинная, толстая. Ей открутили ядовитую голову и с жадностью опробовали на вкус, пустили словно дружескую чашу по кругу…

Здесь было хуже. Значительно хуже. Каменные блоки, – потерявшие вес, странные дыры в бетонных стенах, не говоря уже о кривых лучах фонарей. Мир встал на голову. И от этого было по-настоящему страшно.

Однако в доме, даже брошенном, стены помогают. Ребята живо отыскали в эвакуационном бардаке нужные кассеты, убрали их в сумку и так же осторожно, по стеночке, прокрались назад.

Сантехник с туалетчиком уже стояли в вестибюле, курили гринберговские сигары. Их рюкзаки непомерно раздулись от краденого.

– Сходили-то хоть удачно?

В голосе Евтюхова звучало уважение – что ж это за бумажки такие, за которые дают триста баксов, ящик портвешка и два кило не ахти, правда, какой, но всё-таки жратвы. Важные, должно быть, бумажки! Не иначе, секретное что-нибудь!

– Каков стол, таков и стул, – нейтрально отозвался Скудин. И полюбопытствовал: – А что, отцы, наверх подняться слабо? Этаж этак на седьмой?

Ему мучительно хотелось снова побывать в лаборатории Марины. Окинуть взглядом жирную копоть на потолке… Недавно ему опять приснился всё тот же сводящий с ума сон, и, насмотревшись на здешние невозможности, он почти готов был поверить ещё в одно чудо. А что, если где-то там по-прежнему длится пожар, и она отбивается от огня рабочим халатом, и зовёт на помощь… зовёт…

– Э, мил человек, ты вон чё. – Евтюхов закашлялся, бросил окурок. – Мы ж не дурные, мы выше второго этажа не залазим. Ты видел когда, как фекалия по трубе сочится? Вначале жижа, само говно потом. Так и дымка. Сверху прёт, аккурат с твоего седьмого этажа, вся сила её там. – Он ткнул пальцем в потолок, икнул и притопнул ногой: – Здеся пока ещё только слизь и вонь… Зато гляди какая. Ну-ка, посвети… – Евтюхов вдруг примерился и взял за талию гипсового Ильича. С силой качнул. – Ишъ ты… неказист, а увесист…

Массивная статуя начала заваливаться навзничь.

Однажды Скудин видел на улице пьяного. Не то чтобы он их на своём веку мало встречал, но тот попался особенный. Его качало, шатало, кренило так, что, казалось, центр тяжести давно уже покидал площадь опоры, делая падение неминуемым. Ан нет – пьяница раз за разом выправлялся из самых немыслимых положений и «колыхал» себе дальше. Кудеяр тогда ещё подумал, что в любом цирке такого эквилибриста оторвали бы с руками. Вопрос только в том, получилось бы у него в трезвом виде нечто подобное.

Вот и статуя бывшего вождя, вместо того чтобы с грохотом звездануться на пол и разлететься в куски, опрокинулась на спину мягко и плавно, словно молодица в купеческие пуховики. Мгновение ничего не происходило… затем по мрамору пола побежали огоньки, в воздухе почудилось какое-то движение… и гипсовый Ульянов столь же мягко воспарил в прежнее положение. Живее всех живых! И поди-ка поспорь!

– А представляешь, что будет, когда вся дымка вниз стечет? – Вернувшись к рюкзаку, Евтюхов кряхтя надел его, поправил подвернувшуюся лямку. – Содома с Геморрой. Ну, робяты, двинули на выход. Портвейн кончается, как бы не вляпаться нам…

– Этак от института скоро только стены останутся. – Скудин, шагая к машине, вдруг круто остановился и, повернувшись к Гринбергу, попросил: – Женя, дай денег, сколько при себе есть. Надо.

– На проезд разрешите оставить, товарищ подполковник? – заныл было Гринберг. Вздохнул, скорбно поёжился, вытащил из нагрудного кармана распечатанную пачку, потом из внутреннего – запечатанную. Всхлипнул и протянул Скудину: – Крест нательный снимать? Он у меня с мощами…

До сегодняшнего «мероприятия» денег у него Кудеяр не просил никогда.

– Мощи можешь оставить. К пиву, – в тон отозвался Скудин. – На проезд – не обязательно. Подвезу… Значит, так, братцы-кролики. Ждите меня в машине. Не скучайте, я скоро.

– Есть, – обрадовались Гринберг с Капустиным и рысью припустили в направлении Московского проспекта, туда, где была запаркована «Волга». Там сидел и маялся, тревожась за них, Федя, и у него в машине был заготовлен большой термос горячего сладкого кофе. Это было здорово. Два крепких, ничего по большому счёту не боявшихся мужика по не вполне ясной причине продрогли так, что буквально зуб на зуб не попадал.

Скудин же снова включил фонарик и двинулся к хорошо знакомой пятиэтажной «хрущобе». Электрический луч распространялся в пространстве, как и полагается, строго по прямой. Видимо, на сегодня чудеса кончились.

В подъезде воняло помойкой. Внимательно глядя себе под ноги, Иван поднялся по лестнице, остановился, поводил фонариком – обшарпанные стены, грязь, мусор на полу, выцветшие цифры «пять» и «восемь» на облупленной двери… «Интересно, как живётся несчастным неграм в Гарлеме? Или они за такое жильё в суд на администрацию подают?..»

Иван хотел было позвонить, потом вспомнил о тотальном отсутствии электричества, раздумал и решил постучать.

Его опередил женский голос, раздавшийся из глубины квартиры.

– Не заперто, заходите.

Женщина говорила тихо, но тишина в почти полностью покинутом доме стояла могильная, и голос был отчётливо слышен. Он принадлежал не Рите.

Скудин осторожно потянул дверь, шагнул через порог и двинулся знакомым путём на кухню. Он сразу увидел, что кухня больше не была тем местом, где происходили их с Ритой памятные посиделки. Картина, открывшаяся перед ним, вызывала мысли о ленинградской блокаде. А может, это были декорации к фильму из жизни после глобальной катастрофы?.. То ли ядерной, то ли экологической?.. На кухне было сравнительно тепло из-за горевшего там двухфитилькового керогаза. У стала сидела худенькая, коротко стриженная женщина с обесцвеченными волосами и не отрываясь смотрела, как закипает чайник. Отблески чадного пламени придавали её лицу, волосам и рукам оттенок благородной бронзы.

– Добрый вечер, Наташа. – Скудин встал в дверях, соображая, как вести разговор. – Я Иван. Вы меня помните? Мы с Ритой в больницу к вам приходили…

– Славный ты. – Женщина вдруг порывисто поднялась и, непонятно чему улыбаясь, положила Скудину руки на грудь. – Душегуб, правда… как все вы… кровь, кровь на тебе… Много крови вижу. – Она вернулась к столу и принялась суетливо вытирать ладони о полу жёлтого замызганного пуховика. – Теперь и мне отмываться придется… Долго, долго… А ты всё равно славный…

– Наташа, где Рита? – Хозяйка дома, хоть её и выписали из психушки как здоровую, явно была не в себе, и он разговаривал с ней ласково и осторожно, точно с маленьким больным зверьком. – Вы ведь помните – у вас есть подруга. Её зовут Рита… Наташа, где она?

А сам в который уже раз пожалел, что не занимался Наташиными истязателями лично. В подобных случаях Кудеяру становилось глубоко наплевать и на христианские добродетели, и на мнение каких-нибудь профанов, которые начали бы причитать, до чего он жесток, безжалостен, мстителен и аморален, а сердце у него покрыто длинной мохнатой шерстью. Плевать. Профаны любят порассуждать о ситуациях, в которые сами никогда не попадали – и, Бог даст, не попадут. А что сделает любая нормальная мать с выродком, поднявшим руку на её дитя? Будет кротко увещевать нелюдя – или схватит ближайшие вилы и… Вот именно…

– Ритка-то? А на кладбище она. – Наташа, привстав, сняла с керогаза вяло забулькавший чайник, улыбнулась и, подперев щёку ладонью, уставилась на огонь. – Тут вокруг скоро тоже будет кладбище, скоро, уже совсем скоро. Понял ты, славный?

– Понял. – «Господи… Маша… бабушка… Глебка… А теперь ещё и Рита в придачу…» Иван вытащил взятые у Гринберга деньги; достал свою визитную карточку. – Наташа, вот, возьмите пожалуйста… когда истратите, позвоните. Я ещё привезу. Чемодан ваш, между прочим, у меня сохраняется… в неприкосновенности…

– Ой, новенькие совсем! Хрустящие! – Наташа поднесла денежную пачку к носу, понюхала… и вдруг, разорвав бандероль, резко подкинула в воздух, к самому потолку. – Ой, сколько их! И летают! – Посмотрела, как купюры устилают затоптанный пол, и рассмеялась: – Нужны были тебе деньги там, где ты сегодня был? А он растет, каждую минуту, каждую секунду, я его слышу… Хорошо слышу… Скоро везде будет как там… везде… А про чемодан ты мне даже не напоминай… Ну его… слышать про него не хочу…

Выговорила она всё это тихим, будничным голосом, вполне рассудительно. Этакая сивилла в жёлтом пуховике, прорицающая у чадящего керогаза. Её слова производили бы впечатление полного бреда… если бы Скудин только что не вернулся из-за забора, за которым весь мир потихонечку съезжал набекрень. За забором, откуда, словно то самое дерьмо по стояку, собиралось стечь в нашу жизнь что-то зловещее и необъяснимое…

– Он? – Иван немедленно вспомнил «Её», о которой рассуждал Евтюхов. – О ком это вы?

Между прочим, волосы у неё были не обесцвеченные, а просто седые.

– Скучно с вами, все вы убийцы. – Наташино лицо вдруг задрожало, исказилось судорогой. Она закрылась ладонями и заплакала, жалобно, словно обиженный ребёнок. – Уходи, пожалуйста, мне руки надо мыть, а то Мойдодыр придёт, ругать будет Наташу… Надо, надо умываться по утрам и вечерам… а нечистым трубочистам…

Больше здесь делать было нечего.

– До свидания, Наташа. Я ещё загляну.

Она не ответила, и Скудин вышел на лестницу. Внизу хлопнула дверь, послышался нетрезвый голос: «Эй, на румбе-румбе-румбе, так держать!» – и в слепящем луче фонаря возник любитель аквариумной фауны с пятого этажа. По прозвищу Ихтиандр. Тот самый, чей таинственно треснувший аквариум устроил в Наташиной-Ритиной квартире узконаправленный потоп. Кудеяр помнил их первую, такую же случайную встречу. Тот раз Ихтиандр показался ему почти красивым – одухотворённое лицо подвижника своего дела, бережно прижатая к груди баночка с редкими рыбками… Иван ещё подумал тогда, что такие вот аквариумисты во время блокады своих рыбок последней крошкой подкармливали, возле тела в баночке согревали… А теперь? Бедолага пьяненько улыбался, сжимая в руке большую копчёную скумбрию, завернутую в газетку.

– Мы дьяволу морскому везём бочонок рому…

Иван мрачно решил, что уцелевших в тот раз тропических карасей Ихтиандр, должно быть, уже закоптил. И употребил. Знать в точности Кудеяру, право же, не хотелось.

Дома Скудин первым делом залез под душ, потом поужинал пельменями, которые всё ещё ему почему-то не надоели. Больше всего хотелось залечь в койку и побыстрей отключиться – желательно без сновидений. Однако прежде следовало сделать кое-какие дела. Скудин устроился на кухне, в очередной раз проклял себя за то, что так и не обзавёлся компьютером, и принялся методично писать фломастером объявления. «Отдам в хорошие руки породистых трёхцветных (трёхцветные – это обязательно к счастью!) крысят. Ласковые, общительные, едят абсолютно всё. Привезу, дам запас „Педигри пала“ и инструкцию по уходу. Мобильный номер такой-то…»

Когда возле правого локтя выросла пачечка исписанной бумаги, Иван снова оделся и сунул в карман тюбик «Момента».

– Остаёшься за старшего. Бди. – Он подмигнул Жирику, нахохлившемуся на торшере, включил на всякий случай сигнализацию и вышел из квартиры. Машинально глянул на часы…

Вместо времени суток и другой полезной информации маленький цифровой дисплейчик высвечивал замысловатую, хитро изогнутую спираль…

Интересное кино

– Подожди часок, хорошо?

Виринея дружески улыбнулась молодому водителю, и тот расплылся в ответной улыбке:

– Нет проблем. Отдыхайте, пожалуйста.

Виринея элегантно (узкое платье, если уметь с ним обращаться, делает женщину потрясающе грациозной) выбралась из такси, остановившегося у казино «Монплезир». Водитель отъехал чуть-чуть в сторонку, чтобы никому не мешать, заглушил двигатель и блаженно закинул руки за голову. Он видел свою пассажирку впервые, но отчего-то ни на мгновение не сомневался, что, вернувшись из казино, она расплатится с ним честно и щедро.

В «Монплезире» Виринею уже знали. И посетители, и персонал. Относились по-разному. Почтеннейшая публика жгуче завидовала и ходила за ней по пятам, тщетно силясь дознаться, «как же она, стерва, это делает». Крупье боготворили Виринею за чаевые. Охрана тихо и необъяснимо побаивалась. А всякие там смотрящие по столам, менеджеры и пит-боссы – люто ненавидели. Ещё бы!

Вот и сегодня Виринея как бы для разминки выиграла сотню в «русскую рулетку»,177 поставила на «дабл зеро» в американской и за один удар, сиречь за одну игру, увеличила сумму в тридцать пять раз. Как всегда, она поставила на выигрышный номер.

Проигравшаяся публика заскрежетала зубами, крупье мертвецки побледнел, сменный менеджер, придвинувшись, хмуро глянул на бедолагу – что, мол, доигрался? Кол тебе, недотёпа! С минусом!..178

Виринея же проследовала в бар.

– Томатный сок со сметаной. Фифти-фифти. Не взбалтывать, а встряхивать, добавить соли и корицы, слегка охладить.

– Слушаюсь. – Бармен важно склонил пробор, выругался про себя и принялся совать в миксер помидоры.

Увы, заказанную амброзию Виринее попробовать не дали.

Перед ней появился крепенький пузатый мужичок в смокинге, самоуверенный, вальяжный и наглый. Зубы у него были золотые.

– Миль пардон.179 – Он вышколенно поклонился, но глаза остались бандитскими. – С вами хотят говорить. Это займет совсем немного времени…

Виринея пожала плечами, проверила сумочку с деньгами и двинулась за золотозубым в самые недра казино. Они прошли длинным коридором, поднялись по широкой мраморной лестнице и, постучав, проникли в просторный кабинет, отделанный под старину.

– Ба, какие люди! – Сидевший за массивным, резного дуба столом человек в чёрном блейзере приветственно сделал ручкой, и быстрые глаза его пробежали по заранее припасённой бумажке. – Гражданка Башкирцева Виринея Павловна, проживает там-то, кандидат таких-то наук. Очень, очень приятно. Прошу присесть…

– Взаимно. – Виринея прищурилась, глаза превратились в два изумруда. – Господин Хомяков Семён Петрович, – отчеканила она безо всякой бумажки. – Депутат ЗакСа, две судимости, образование семь классов. Итак, я вся внимание. Чем обязана?

Она ясно чувствовала, как желание расправы в депутатской душе уступает место удивлению, растерянности и беспокойству. «Во даёт… Или не врубается, с кем связалась, или крыша у неё такая, что… Уж больно уверенно держится, не похоже, что понты кидает… И еврейчик этот с платиновым „Ролексом“, что вокруг неё вьется, тоже какой-то… хорошо, если не из „Моссада“… Нет, нет… тут разговаривать надо тонко…»

– Буду краток. – Хомяков нахмурился и, словно ёжик, зашуршал бумагами на столе. – Я не знаю, как вы это делаете, да и знать не желаю. Однако благодаря вам моё казино потеряло уже тысяч пятьдесят баксов. На хрен мне нужны такие игры в рулетку! – Он засопел и нервно дёрнул рукой. – Шли бы вы, Виринея Павловна, развлекаться в другое место, а? Вон депутат Госдумы Шкваркин суперказино открыл, «Люкс» называется. Гостевые фишки,180 максимальные ставки не ограничены, при проигрыше возвращают пять процентов. В общем, идите-ка вы бомбите Шкваркина, а с меня хватит. Понятно? – Он всё-таки завёлся. – Короче, чтоб я вас здесь больше не видел!

«Ты, милый, говорят, всё науке способствуешь. Вот и поспособствовал бы…» Виринея положила ногу на ногу и поинтересовалась:

– А то что будет?

– А то… Вариант русской рулетки, только специально для дам. Берётся револьвер с одним патроном и хорошо навазелиненным дулом… Дошло, Виринея Павловна?

Последние слова он произнёс шёпотом, опустив свои хомячьи щёки на плечи.

Виринея равнодушно пожала плечами, только в глазах замерцали очень зловещие искорки. Она не боялась. Бояться их тут, ещё не хватало. Было больше противно. «А ты как думала? В таком-то месте денежки на науку добывать – да не замараться?..»

– Приятно было познакомиться, Семён Петрович. До свидания.

Мелькнуло искушение здесь же, «не отходя от кассы», устроить Хомякову что-нибудь унизительное и трудноизлечимое. Виринея почти поддалась зову души, но всё-таки устояла. А вот золотозубому взять себя под локоток не позволила. Его пальцы замерли в сантиметрах от цели: руку и плечо парализовал сильнейший прострел. Бывает, знаете ли. Работа такая: то в помещение бежишь, то на улицу. Да и сквозняки всюду…

– Иван Степанович, могу я это пока оставить у себя? – Выслушав «отчёт» Кудеяра о походе в развалины, Звягинцев бережно, как величайшую ценность, тронул часы со спиралью на дисплее. – Хотелось бы прикинуть параметры поля, способного этакое сотворить…

«Слабаки японцы. Надо было покупать „командирские“…»

– Да хоть навсегда. – Скудин пожал руку профессору и вернулся к себе. Ему не терпелось усесться за монитор и просмотреть-таки плёнки, с такими приключениями добытые.