Спящие красавицы Кинг Стивен

Глава 7

В то время как Ри Демпстер жевала ноготь своего большого пальца, решая, стоит ли донести на офицера Дона Петерса, с рейса 767, вылетевшего из аэропорта имени Д. Ф. Кеннеди, и находящегося над Атлантикой в трех часах лету к юго-западу от лондонского аэропорта Хитроу, по радио, в управление воздушным движением сообщили о вспышке некоего заболевания и проконсультировались о плане действий.

— У нас трое пассажиров, все молодые девушки, и они, кажется, чем то инфицированы, но мы не уверены. Доктор на борту говорит, что это, возможно, грибок или новообразование. Они спят, или, по крайней мере, кажется, что они спят, и доктор говорит нам, что их жизненные показатели в норме, но есть опасения по поводу того, что их дыхательные пути будут заблокированы, так что я думаю, он собирается…

Точная причина прерывания, которое произошло дальше, была непонятной. В наушниках послышалась сумятица, металлический стук и визг, кто-то кричал:

— Они не могут здесь находиться! Уберите их отсюда! — И рев, как будто бушует какой-то зверь. Какофония продолжалась почти четыре минуты, пока сигнал на радаре от 767 не пропал, предположительно в тот момент, когда самолет соприкоснулся с водой.

Доктор Клинтон Норкросс шел по Бродвею на беседу с Эви Блэк, с блокнотом в левой руке и кнопочной ручкой в правой. Его тело находилось в Дулингском исправительном учреждении, но его разум бродил в темноте по Маунтин-Рест-Роуд, раздумывая о чем же лгала Лила. Или — может быть — о ком она лгала.

В нескольких ярдах отсюда, наверху, в камере Крыла В, Нелл Сигер — заключенная Дулингского исправительного учреждения № 4609198-1, статья от пяти до десяти (хранение метамфетамина, повторное преступление) — сидела на верхней наре, нажав пальцем Выкл. на пульте телевизора.

Маленький телевизор, плоский экран примерно такой же толщины, как закрытый ноутбук, был прикреплен к спинке её нары. Там показывали новости. Сокамерница и время от времени сожительница Нелл, Селия Фрод, на полпути своих от года до двух (хранение марихуаны, повторное преступление), наблюдала за происходящим со скамейки их общего стола. Она сказала:

— Слава богу. Я больше не могла терпеть это безумие. Что ты теперь собираешься делать?

Нелл легла и перевернулась на бок, обратив взгляд на окрашенный квадрат на стене, где в ряд были наклеены школьные фотографии ее троих детей.

— Ничего личного, дорогая, но я собираюсь вздремнуть. Я ужасно устала.

— О. — Селия сразу поняла. — Ну. Хорошо. Сладких снов, Нелл.

— Надеюсь, — сказала Нелл. — Люблю тебя. Можешь взять все мои вещи, если захочешь.

— Тоже тебя люблю, Нелл. — Селия положила руку на плечо Нелл. Нелл похлопала её по руке, а затем отвернулась. Селия села за небольшой столик своей камеры, и начала ждать. Когда Нелл тихо захрапела, Селия встала и посмотрела на нее. Волокна кружились вокруг лица ее сокамерницы, трепетали, падали и расщеплялись, колыхаясь, как водоросли, при приливе. Глаза Нелл катались под ее веками. Снились ли ей они, вдвоем, где-то на свободе, сидящие на одеяле для пикника, может быть, на пляже? Нет, наверное, нет. Наверное, Нелл снились дети. Она — не самая лучшая партнерша, которая когда-либо была у Селии, не слишком разговорчивая, но у Нелл было доброе сердце, и она любила своих детей, всегда им писала.

Без нее стало бы ужасно одиноко.

Какого черта, подумала Селия, и сама решила заснуть.

В тридцати милях к востоку от Дулингского исправительного учреждения, и примерно в то же время, когда Нелл отходила ко сну, два брата сидели, закованные в наручники, на скамейке в здании суда округа Кофлин. Лоуэлл Гринер думал о своем отце и о самоубийстве, которое, возможно, предпочтительнее тридцати лет в тюрьме штата. Мэйнард Гринер вспоминал о ребрышках на гриле, которые он съел несколько недель назад, прямо перед арестом. Ни один из них не имел понятия, что происходит в мире.

Судебный пристав, исполняющий роль охранника, устал ждать.

— Какого хрена. Я загляну и посмотрю, вышла ли судья Уэйнер в туалет или покурить. Мне не достаточно платят, чтобы нянчиться с этими маленькими ублюдками, убивая на это весь день.

Когда Селия решила присоединиться к спящей Нелл; когда судебный пристав вошел в комнату судебных заседаний, чтобы проконсультироваться с судьей Уэйнер; когда Фрэнк Джиари бежал через газон дома, в котором он когда-то жил, со своим единственным ребенком на руках, а его отрешенная жена трусила позади него; в то время как все это происходило, тридцать или около того гражданских лиц предприняли спонтанную попытку прорваться в Белый дом.

Авангард, трое мужчин и одна женщина, все молодые, на первый взгляд, без оружия, начали лезть по забору Белого дома.

— Дайте нам противоядие! — Завопил один из мужчин, как только упал на землю по ту сторону ограждения.

Он был тощий, костлявый и носил бейсболку.

Десяток агентов Секретной службы, пистолеты наизготовку, быстро окружили незваных гостей, но в этот момент вторая, гораздо большая волна людей из толпы, которая стягивались на Пенсильвания-авеню через баррикады, начала перелезать через забор. Полицейские в тактическом снаряжении носились туда-сюда, снимая их с забора. Раздалось два выстрела, и один из копов споткнулся и мешком упал на землю. После этого выстрелы превратились в какофонию. Где-то рядом взорвалась граната со слезоточивым газом, и через тротуар начал расходиться пепельный дым, охватывая большую часть людей, бегущих мимо.

Микаэла Морган, урожденная Коутс, наблюдала за этой сценой по монитору в задней части фургона Америка Ньюс, припаркованного через дорогу от ЦКЗ, и потирала руки. Они заметно дрожали. Ее глаза зудели и слезились от тройной дозы кокаина, которую она только что потянула с пульта управления с помощью десятидолларовой купюры.

На переднем плане бойни у Белого дома появилась женщина в темно-синем платье. Она была в возрасте матери Микаэлы, ее волосы до плеч были черными с вкраплением седины, её жемчужное ожерелье подпрыгивало на шее. Прямо перед собой, словно горячую тарелку, она держала ребенка, упавшая голова которого была покрыта белым волокном. Женщина неспешно прошагала мимо них, не поворачивая своей головы, и исчезла в какофонии бойни.

— Я думаю, мне понадобится еще. Не возражаешь? — Спросила Микаэла своего техника. Он сказал ей: только не выбейся из сил (возможно, плохой выбор слов в сложившихся обстоятельствах) и вручил ей пакетик.

В то время как толпа в ярости и ужасе нападала на здание № 1600 по Пенсильвания-авеню, Лила Норкросс ехала в Дулинг. Она думала о Джареде, ее сыне, и девушке, Шейле, сестре ее сына, дочери ее мужа, какое же новое интересное семейное дерево у них было! Разве не было что-то похожее в их ртах, Шейлы и Клинта, этот хитрый маленький подъем по углам? Она тоже была лжецом, как и ее отец? Может быть. Устала ли та девушка, все еще ощущая последствия бега и прыжков, которые она совершила прошлой ночью, как устала Лила? Если бы так, то у них могло быть что-то общее, как у Клинта и Джареда.

Лила задавалась вопросом, стоит ли ей просто заснуть и отрешиться от всего этого бардака. Это было бы, конечно, проще всего. Она не могла представить, что несколько дней назад, всего несколько дней назад, она была сильной, решительной и все держащей под контролем. Спросит ли она когда-нибудь об этом Клинта? Не один раз ей это представлялось в свете ее новых знаний. Знаний о Шейле Норкросс, девушке, которая носила его фамилию, и ее фамилию тоже.

Размышляя над этим, Лила свернула на Мэйн-стрит. Она едва заметила малолитражку, которая качнувшись, пролетела мимо нее, и, набирая скорость, понеслась дальше по холму в направлении, с которого она только что приехала.

Водитель малолитражки, женщина среднего возраста, везла мать в больницу в Мэйлоке. На заднем сиденье автомобиля пожилой отец женщины среднего возраста — далеко не самый осторожный из мужчин, кидавший маленьких детей в бассейны, делавший трифект-ставки,[130] кавалер консервированных колбасных изделий в стеклянных баночках с прилавков придорожных магазинов — использовал лезвие ножа для колки льда, чтобы разорвать ткань, покрывавшую лицо жены.

— Она задохнется! — Кричал он.

— По радио говорят не делать этого! — Женщина среднего возраста крикнула сидящему позади, но ее отец был настоящим мужчиной, до корней волос, и продолжил срезать волокна на лице жены.

А Эви была почти везде. Она была мухой на рейсе 767, сползавшей на донышко хайбола[131] и упершейся лапками в остаток виски с содовой за мгновение до соприкосновения носа самолета с поверхностью океана. Мотыльком, который трепетал вокруг флуоресцентной лампы на потолке тюремной камеры Нелл Сигер и Селии Фрод, также была Эви. Она была в здании суда в Кофлине, за решеткой воздуховода в углу зала судебных заседаний, где она смотрела через блестящие черные глаза мыши. На лужайке Белого дома, муравьем она проползла через все еще теплую кровь мертвой девочки-подростка. В лесу, где Джаред бежал от преследователей, она была червем под его ботинками, обнюхивавшем почву, слепым и многосегментным.

Эви была повсюду.

Глава 8

Воспоминания о том, как он впервые пришел на беговую дорожку, нахлынули на Джареда, когда он бежал через деревья. Тренер Дрейфорт тогда сказал, что Джаред «подает большие надежды».

— Я имею на тебя планы, Норкросс, и они предполагают выигрыш целой кучи блестящих медалей, — сказал тренер Дрейфорт. В конце того сезона Джаред финишировал пятым из пятнадцати в своей группе на региональных соревнованиях по бегу на 8000 метров — неплохо для новичка — но затем он разрушил планы тренера Д., бросив бег ради работы в редакции Ежегодника.

Джаред любил те заключительные моменты забега, когда он обретал второе дыхание, восстанавливал темп и чувствовал почти что эйфорию, гордясь своими силами. Реальной причиной, по которой он покинул беговую дорожку, состояла, в том, что в редакции Ежегодника работала Мэри. Она была избрана председателем отдела продаж и дистрибуции и нуждалась в заместителе. Приверженность Джареда бегу была отброшена на второй план. Запиши и меня, сказал он Мэри.

— Хорошо, но есть две вещи, — объяснила она. — Первое, если я умру, а это возможно, потому что я сегодня в кафетерии съела один из тех таинственных горячих пирожков с мясной начинкой, ты должен взять на себя роль председателя и выполнять мои обязанности и убедиться, что в честь моей памяти Ежегодник посвятит мне целую страницу. И ты также должен проследить, чтобы моя фотография на этой странице не была глупостью, которую выбрала моя мать.

— Понял, — сказал Джаред и подумал, я на самом деле люблю тебя. Он знал, что слишком молод. Он знал, что она слишком молода. Но что он мог поделать? Мэри была так прекрасна, как царица бала, но при этом чувствовала себя, казалось, совершенно естественной, без стрессов, без напряжения.

— А вторая вещь?

— Вторая… — Она схватила его голову обеими руками и покачала ею вправо-влево, вверх и вниз. — Я здесь босс!

Для Джареда это тоже не было проблемой.

Теперь его кроссовки вступили на дорожку из плоских камней, свободно поднимающихся то вверх, то вниз, и так уж случилось, что это стало проблемой, на самом деле довольно большой, потому что он почувствовал толчок и резкий укол в правом колене. Джаред ахнул и перенес основной вес на левую ногу, сосредоточившись на дыхании, как его и учили, держа локти в рабочем состоянии.

Эрик рычал позади него:

— Мы просто хотим с тобой поговорить!

— Не будь гребаным трусом! — Это уже Курт.

Внезапно Джаред провалился в овраг, при этом его больное колено вывернулось, и он подумал, что слышит какой-то треск между толчком его пульса и шорохом сухих листьев под пятками его кроссовок. Впереди была Маллоу-стрит, ведущая к старшей школе, желтая машина мелькала в промежутках между деревьями. Его правая нога застряла на дне оврага, боль стала невыносимой, как будто ручку боли перевели в крайне правое положение, и он схватился за терновую ветку, чтобы вытащить себя ошеломленного на противоположный берег.

Воздух на мгновение возмутился за ним, как будто невидимая рука погладила его волосы, и он услышал ругань Эрика и звук падения тела. Они потеряли его, соскользнув вниз по оврагу позади него. Дорога была на расстоянии двадцати футов, он слышал шум работающего двигателя автомобиля. У него, возможно, получится!

Джаред резко наклонился, готовясь преодолеть расстояние, отделяющее его от дороги, почувствовав всплеск былой эйфории, набрал воздух в легкие и толкнулся вперед, с трудом сдержав крик от боли в его изувеченном колене.

Рука на плече выбила его из равновесия уже на самом краю дороги. Он схватился за березу, чтобы не упасть.

— Отдай мне телефон, Норкросс. — Лицо Кента сияло ярко-красным, поляна акне на лбу — фиолетовым. Его глаза были мокрыми. — Мы пошутили, только и всего.

— Нет, — сказал Джаред. Он даже не мог вспомнить, как подобрал телефон, но он был в его руке. Его колено казалось огромным.

— Да, — сказал Кент. — Отдай.

Остальные двое тоже выбрались из оврага и бежали к ним, всего в нескольких футах.

— Ты собирался нассать старухе в ухо! — Воскликнул Джаред.

— Не я! — В глазах Кента внезапно возникли слезы. — Я не смог бы в любом случае! У меня застенчивый мочевой пузырь!

Но ты и не думал их останавливать, хотел сказать Джаред, но вместо этого почувствовал, как его рука сжимается и кулак выстреливает, чтобы соединиться с подбородком Кента. Удар вышел неплохим, послышалось клацанье зубов, ударившихся друг об друга.

Когда Кент упал в сорняки, Джаред засунул телефон в карман и снова побежал. Три агонизирующих прыжка и он уже был на желтой осевой линии, махая малолитражке, которая быстро ехала с Вирджиния-плейс. Он не видел, что водитель повернулся назад — и Джаред, конечно же, не мог видеть, что происходит на заднем сидении, где мычащая старуха с обрезанными волокнами, свисающими с её лица, несколько раз долбанула ножом для колки льда, которым и были срезаны эти волокна, в грудь и в горло своего мужа — но он не мог не заметить странные движения малолитражки, как она дергается вправо-влево-вправо-влево, почти выехав с трассы.

Джаред попытался увернуться, желая отстраниться и вспоминая технику уклонения, но малолитражка все же ударила его и отправила в полет.

— Эй! Убери руки от Будки! — Ри привлекала внимание офицера Лэмпли стуком в стекло, что было откровенным табу. — Чего ты хочешь, Ри?

— Начальника тюрьмы, офицер, — сказала Ри, громко и обстоятельно произнося слова, которые Ванесса Лэмпли и так хорошо слышала через вентиляционные отверстия, расположенные под панелями из пуленепробиваемого стекла. — Мне нужно рассказать начальнику кое о чем неправильном. Ей и никому больше. Простите, офицер. Это единственный вариант. Так все и должно быть.

Ван Лэмпли упорно трудилась над тем, чтобы культивировать свою репутацию решительного, но честного офицера. В течение семнадцати лет она патрулировала посты Дулингского исправительного учреждения; однажды ее ударили ножом, ударили несколько раз, еще несколько раз пинали, один раз пытались задушить, бросались в нее жидким дерьмом, и неоднократно предлагали пойти и трахнуть себя любым возможным способом и различными предметами, многие из которых нереально велики и опасны. Опиралась ли Ван на эти воспоминания во время ее соревнований по армрестлингу? Да, было такое, хотя и редко, обычно только во время значительных поединков лиги. (Ванесса Лэмпли выступала в Лиге Слэммеров долины Огайо, женском дивизионе) Память о времени, когда невменяемая наркоманка кинула кусок кирпича со второго уровня Крыла В на череп Ванессы (результатом чего стал ушиб и сотрясение головного мозга), по сути, помогла ей подняться «на вершину» ее побед в чемпионате. Гнев был отличным топливом, если вы применяли его правильно.

Несмотря на эти достойные сожаления переживания, она всегда осознавала огромную ответственность, связанную с её авторитетом. Она понимала, что никто не хочет сидеть в тюрьме. Некоторые люди, однако, должны были в ней находиться. Это было неприятно, как для них, так и для нее. Если бы уважительные отношения не поддерживались, то это было бы еще более неприятным — и для них, и для нее.

И хотя Ри была нормальной — бедная девушка имела большой шрам на лбу, который говорил вам, что по жизни она продвигалась совсем не просто — обращаться с необоснованной просьбой было крайне неуважительно. Начальник тюрьмы не был доступен для встреч один на один, особенно в свете происходящей чрезвычайной медицинской ситуации.

У Ван были серьезные беспокойства по поводу того, что она прочитала в интернете об Авроре во время ее последнего перерыва, и директивы сверху, что каждый должен остаться на вторую смену. Теперь Макдэвид, за которой она наблюдала по монитору, как будто бы та находилась не в камере, а в саркофаге, была помещена под карантин. Муж Ван, Томми, когда она звонила домой, настаивал, что с ним все будет в порядке, пока она будет нести службу, но она не верила в это ни на секунду. Томми, имевший инвалидность из-за проблем с суставами, не мог приготовить себе даже сэндвич с сыром; он ел бы пикули[132] из банки, пока она не вернулась бы домой. И если уж из-за кого-то Ван и могла позволить себе потерять голову, то это явно была не Ри Демпстер, и не кто-то из других заключенных.

— Нет, Ри, тебе нужно поумерить пыл. Можешь сказать или мне, или никому. Если это важно, я передам начальнику. И почему ты прикоснулась к Будке? Проклятие. Ты же знаешь, что не можешь этого делать. Я должна после этого составить на тебя Плохой рапорт.

— Офицер… — Ри, по ту сторону окна, сложила в мольбе руки. — Пожалуйста. Я не вру. Кое-что случилось, и это слишком неправильно, чтобы попустить, и вы же тоже дама, так что, пожалуйста, поймите это. — Ри подняла руки вверх. — Вы же тоже дама. Понятно?

Ван Лэмпли изучала заключенную, которая стояла на бетонном постаменте перед Будкой и умоляла её, как будто у них было что-то общее, кроме двойных X-хромосом.[133] — Ри, ты прямо сейчас нарушаешь границу. Я не шучу.

— И я не вру ради спасения! Пожалуйста, поверьте мне. Дело в Петерсе, и это серьезно. Начальник тюрьмы должна знать.

Петерс.

Ван потерла огромный правый бицепс, это было ее привычкой, когда вопрос требовал немедленного рассмотрения. На бицепсе была татуировка в виде надгробия с надписью: ВАША ГОРДОСТЬ. Под словами на камне была изображена поверженная рука. Это был символ всех соперников, которых она победила: костяшки на столе, спасибо за игру. Многие мужчины не хотели быть её соперниками. Они не хотели рисковать своей репутацией. Они находили отговорки, вывих плечевого сустава, разбитый локоть, и т. п. «Врать ради спасения» было забавное выражение, но очень меткое. Дон Петерс был типом всегда врущим-ради-спасения.

— Если бы я не сломал руку, играя в баскетбол в старшей школе, надеюсь, ты понимаешь, что я тебя быстро завалил бы, Лэмпли, — однажды объяснила ей эта маленькая жопа, когда они после смены пили пиво в Скрипучем колесе.

— Я не сомневаюсь в этом, Донни, — ответила она.

Большой секрет Ри, вероятно, был секретом полишинеля. И все же… Дон Петерс. На него было много жалоб, того типа, что, возможно, вы действительно должны быть женщиной, чтобы это понять.

Ван подняла чашку кофе, за которую она забыла. Ты была холодной. Хорошо, она предполагала, что может отвести Ри Демпстер к начальнику тюрьмы. Не потому, что Ванесса Лэмпли стала мягкой, а потому, что ей нужна была свежая чашка кофе. Ведь на данный момент ее смена продолжалась.

— Хорошо, заключенная. Но это в первый и в последний раз. Возможно, я ошибаюсь, но сделаю это. Надеюсь, ты все продумала.

— Да, офицер, я все продумала. Я думала и думала и думала.

Лэмпли вызвала по рации Тига Мерфи, чтобы тот спустился и подменил ее в Будке. Сказала, что ей нужно минут десять.

Петерс прислонился к стене рядом с камерой легкого режима, или как её называли, мягкой камерой, и крутил в руке телефон. Его рот сжался в хмуром недоумении.

— Я не хочу беспокоить тебя, Дон… — Клинт подбородком кивнул в сторону двери камеры — …но мне нужно поговорить с этой особой.

— О, это нисколько не побеспокоит меня, Док. — Петерс еще раз крутнул телефон и вызвал на лице ухмылку типа дружище-я-же-все-понимаю, что, как они оба знали, было так же реально, как лампы Тиффани, которые продавались на блошином рынке в Мэйлоке два раза в неделю.

Однако на лицо была парочка реальных вещей: 1) Имело место явное нарушение устава: офицер тратит время на его телефон, в разгар рабочего дня; и 2) Клинт пытался подловить Петерса на сексуальных домогательствах и добиться его увольнения в течение нескольких последних месяцев. Четыре разных заключенных лично жаловались доктору на сексуальные домогательства, но только в его кабинете и под печатью конфиденциальности. Никто из них не был готов рассказать это под запись. Они боялись мести. Большинство этих женщин испытали на себе немало мести, как внутри этих стен, так и за их пределами.

— Значит, у Макдэвид тоже есть эти вещи, да? Из новостей? Есть причины, по которым мне нужно за себя волноваться? Все, что я видел, говорит, что это преследует только дам, но вы ведь доктор.

Как он и предсказал Коутс, десяток попыток дозвониться в ЦКЗ не принесли ничего, кроме сигнала «занято».

— У меня нет более подробных сведений, чем у тебя, Дон, но да, пока, насколько мне известно, нет никаких признаков того, что какой-либо мужчина заразился этим вирусом — или что бы это ни было. Мне нужно поговорить с заключенной.

— Хорошо, хорошо, — сказал Петерс.

Офицер разблокировал верхние и нижние замки, затем нажал кнопку рации.

— Офицер Петерс, позволяет доктору зайти в А-10, прием.

Он распахнул дверь камеры.

Перед тем, как уйти с дороги Клинта, Петерс указал на заключенную, сидящую на поролоновом матрасе у задней стены.

— Я буду рядом, так что было бы неразумно делать что-нибудь с Доком, ясно? Это ясно? Я не хочу применять силу, но буду вынужден. Ясно?

Эви не смотрела на него. Ее внимание было сосредоточено на волосах; она погрузила в них свои пальцы, разбирая сплетения.

— Я поняла. Спасибо, что вы такой джентльмен. Ваша мать, должно быть, очень гордится вами, офицер Петерс.

Петерс висел в дверях, пытаясь понять, не подъебывают ли его. Конечно же, мать им гордилась. Ее сын служил на фронтах войны с преступностью.

Клинт похлопал его по плечу, прежде чем он смог понять.

— Спасибо, Дон. Я, пожалуй, пройду.

— Мисс Блэк? Эви? Я доктор Норкросс, психиатр в этом учреждении. Вы чувствуете себя достаточно спокойной для разговора? Важно, чтобы я понял, о чем вы думаете, как вы себя чувствуете, понимаете ли вы, что происходит, есть ли у вас какие-либо вопросы или проблемы.

— Конечно. Давайте поболтаем. Душа в душу.

— Как вы себя чувствуете?

— Я чувствую себя довольно хорошо. Правда, мне не нравится, как пахнет это место. Чувствуется определенный запах химии. Я же люблю свежий воздух. Девушка из деревни, можно сказать. Мне нравится ветер. Мне нравится солнце. Земля под ногами. Звуки парящей скрипки.[134]

— Я понимаю. Тюрьма может обострять чувства. Вы понимаете, что вы находитесь в тюрьме? Это исправительное учреждение для женщин в городе Дулинг. Вам пока не предъявлено обвинение ни в одном из преступлений, не говоря уже об осуждении, вы здесь только ради собственной безопасности. Вы понимаете, о чем я?

— Да, понимаю. — Она опустила подбородок к груди и опустила голос до шепота. — Но этот парень, офицер Петерс. Вы знаете о нем, не так ли?

— Знаете о нем — что?

— Он берет вещи, которые ему не принадлежат.

— Что заставляет вас так говорить? Что за вещи?

— Я просто поддерживаю разговор. Я думала, вы хотите именно этого, доктор Норкросс. Эй, я не хочу говорить вам, как делать свою работу, но разве вы не должны сидеть позади меня, там, где я вас не вижу?

— Нет. Это психоанализ. Давайте вернемся к…

— Великому вопросу, на который никогда не был дан точный ответ и к которому даже я еще не смог приблизиться, несмотря на мои тридцать лет исследований женской души: «чего хочет женщина?»

— Это Фрейд, да. Он открыл психоанализ. Вы о нем читали?

— Я думаю, что большинство женщин, если вы спросите их, и если они будут действительно честными, сказали бы, что больше всего на свете они хотят вздремнуть. И, возможно, сережки, которые подходят ко всем платьям. Во всяком случае, сегодня, Док, в день больших распродаж. Горячих предложений. На самом деле, я знаю о трейлере, он немного разрушился — есть небольшая дыра в одной из стен, придется это исправить — но держу пари, туда еще долго никто не захочет въехать. Головная боль риэлтора.

— Вы слышите голоса, Эви?

— Не совсем. Больше похоже на сигналы.

— И как звучат эти сигналы?

— Как жужжание.

— Кого?

— Мотыльков. Вам понадобятся специальные уши, чтобы это услышать.

— У меня неправильные уши, чтобы услышать жужжание мотыльков?

— Нет, я боюсь, что нет.

— Вы помните, как наносили себе повреждения в полицейской машине? Вы бились лицом о решетку безопасности. Зачем вы это делали?

— Да, я помню. Я делала это, потому что хотела попасть в тюрьму. Эту тюрьму.

— Это интересно. И в чем причина?

— Хотела вас увидеть.

— Мне это льстит.

— Но это ничего вам не дает, вы же знаете. Подхалимаж, я имею в виду.

— Шериф сказал, что вы знали ее имя. Это из-за того, что она вас арестовывала раньше? Попробуйте вспомнить. Потому что было бы очень полезно, если бы мы могли узнать о вас немного больше. Если есть запись об аресте, это может привести нас к родственникам, друзьям. Вам же нужен адвокат, Эви?

— Шериф — ваша жена.

— Откуда вы это знаете?

— Вы поцеловали ее на прощание?

— Не поясните?

Женщина, которая называла себя Евой Блэк, наклонилась вперед, пристально глядя на него.

— Поцелуй: действие, требующее участия — трудно поверить, но я знаю точно — ста сорока семи различных мышц. Прощай: слово, означающее прощание. Вам нужны еще какие-нибудь разъяснения?

Клинт помолчал. Она была очень, очень обеспокоена, входила и выходила из когерентности,[135] как будто ее мозг находился в неврологическом эквиваленте кресла офтальмолога, видя мир через серию мерцающих линз.

— Нет необходимости в разъяснении. Если я отвечу на ваш вопрос, вы расскажете мне о чем-нибудь?

— Договорились.

— Да. Я поцеловал ее на прощание.

— О, как это мило. Вы уже стареете, знаете ли, далеко не мальчик, как я понимаю. Вероятно, сейчас вас гложут некоторые сомнения типа: «Я все еще в состоянии? Я все еще могучий самец?» Но вы не потеряли своего желания к жене. Прекрасно. И еще есть таблетки. Спросите врача, подходит ли вам это. Я вам сочувствую. Очень. И могу вас понять! Если вы думаете, что стареть тяжело только для мужчин, позвольте мне сказать, что это не пикник и для женщин. Как только ваши сиськи опадают, вы становишесь почти невидимой для пятидесяти процентов населения.

— Моя очередь. Откуда вы знаете мою жену? Откуда вы знаете меня?

— Это плохие вопросы. Но я отвечу на один очень важный для вас. «Где была Лила прошлой ночью?» Вот хороший вопрос. И ответ таков: не на Маунтин-Рест-Роуд. Не в Дулинге. Она кое-что узнала о вас, Клинт. И теперь ей очень хочется спать. Увы.

— Узнала что? Мне нечего скрывать.

— Я думаю, вы даже верите в это, что показывает, насколько хорошо вы это скрывали. Спросите Лилу.

Клинт поднялся. В камере было жарко, и он стал липким от пота. Этот обмен совсем не походил на вступительную беседу с заключенным за всю его карьеру. Она была шизофреничкой — приходилось видеть, и некоторые из них очень хорошо подбирали реплики и выражения — но она явно делала это быстрее любой шизофренички, которую он когда-либо встречал.

И как она могла знать о Маунтин-Рест-Роуд?

— Вы ведь не были на Маунтин-Рест-Роуд прошлой ночью, не так ли, Эви?

— Все может быть. — Она подмигнула ему. — Все может быть.

— Спасибо, Эви. Мы скоро еще поговорим, я уверен.

— Конечно же, мы так и сделаем, и я с нетерпением этого жду. — Она очень быстро фокусировалась на разговоре — опять же, ничего общего с находящимся под каким-нибудь лекарственным препаратом шизофреником, с которым он когда-либо сталкивался — но теперь снова вернулась к своему занятию и засунула пятерню в свои волосы. Она протянула через них пальцы, распутывая узел, который высвободился с рвущимся звуком. — О, доктор Норкросс…

— Да?

— Ваш сын получил ранение. Мне так жаль.

Глава 9

Дремавший в тени платана, пристроив голову на свою помятую огненно-желтую куртку, со слегка дымящейся трубкой, которая покоилась на груди его застиранной рабочей рубашки, Уилли Берк, волонтер системы обслуживания автомагистралей, дополнял картину. Известный своей браконьерской ловлей рыбы и дичи на общественных землях, а также как самогонщик, который так никогда и не был пойман на браконьерской добыче рыбы и дичи или за приготовлением кукурузного самогона, Уилли Берк был идеальным человеческим воплощением девиза штата, выражающегося в латинской фразе, переводимой как горцы всегда свободны.[136] Ему было семьдесят пять. Его седая борода распушилась по его шее, а потрепанный Кейсон[137] с несколькими блеснами, прицепленными на него, лежал на земле рядом с ним. Если бы кто-то другой захотел бы поймать его за различные преступления, то наверняка бы смог, но Лила на все закрывала глаза. Уилли был хорошим человеком, который много работал на благо города на общественных началах. У него была сестра, которая умерла от болезни Альцгеймера, и, до самой её смерти, Уилли о ней заботился. Лила видела их на благотворительном обеде, проводимом пожарной частью; сестра Уилли смотрела на нее пустыми глазами, а Уилли пожал ей руку, разговаривая об том и об этом, при этом нарезая курицу и кормя кусочками сестру.

Сейчас Лила стояла над ним и наблюдала, как его глаза двигаются под веками. Приятно было видеть, что хотя бы один человек не собирается допустить, чтобы мировой кризис мешал ему во второй половине дня. Она тоже хотела бы прилечь под соседнее дерево и забыться сном.

Вместо того чтобы это сделать, она толкнула один из его резиновых сапог.

— Мистер Ван Винкль.[138] Твоя жена подала заявление о пропаже. Она говорит, что тебя не было уже несколько десятилетий.

Веки Уилли раскрылись. Он моргнул пару раз, взял трубку со своей груди и перевел себя в вертикальное положение.

— Шериф.

— Что тебе снилось? Как ты начинаешь лесной пожар?

— Я спал с трубкой на груди еще с тех пор, как был мальчишкой. Это совершенно безопасно, если овладеешь навыком. Мне снился новый пикап, к твоему сведению.

Пикап Уилли, ржавый динозавр эпохи войны во Вьетнаме, был припаркован на краю гравийной площадки перед трейлером Трумэна Мейвейзера. Лила припарковала свою полицейскую машину рядом с ним.

— Что произошло? — Она кивнула подбородком в сторону трейлера, огороженного желтой лентой. — Пожар потушен? Здесь только ты?

— Мы тушили эту взорвавшуюся метамфетаминовую лачугу. Потом тушили обломки. Целую кучу обломков. Здесь было не слишком сухо, так что повезло. Правда понадобится время, прежде чем запах уйдет. Все остальные разъехались. А я подумал, что лучше подождать, поохранять место преступления и все такое. — Уилли застонал, как только поднялся на ноги. — И я очень хочу знать, почему в стене этого трейлера есть отверстие размером с шар для боулинга?

— Вряд ли, — сказала Лила. — Кошмары замучают. Можешь уезжать, Уилли. Спасибо за то, что огонь не распространился.

Лила прохрустела по гравию к трейлеру. Кровь вокруг дыры в его стене потемнела до бордового цвета. Под запахом гари и озона от взрыва чувствовался запах мертвечины, исходивший от обрывка живой плоти, оставленного печься на солнце. Перед тем, как проскользнуть под полицейскую ленту, Лила достала платок и прижала его к носу и рту.

— Ладно, поехал, — сказал Уилли, — я убираюсь. Должно быть, уже три. Надо перекусить. О, еще кое-что. Может быть какая-то химическая реакция происходит там, за тем, что осталось от того гаража. Это все, что я могу понять.

Уилли, казалось, не спешил с отъездом, несмотря на свое намерение сделать это; он забивал трубку, доставая табак из переднего кармана рабочей рубашки.

— Что ты имеешь в виду?