Спящие красавицы Кинг Стивен

Глава 4

Общая численность населения округов Макдоуэлл, Бриджер и Дулинг составляла порядка семидесяти двух тысяч душ: пятьдесят пять процентов – мужчины, сорок пять – женщины. На пять тысяч меньше показателей последней переписи населения США, то есть Триокружье официально относилось к «территориям с убывающим населением». Здесь располагались две больницы: одна в округе Макдоуэлл («Отличный магазин сувениров», – гласил единственный комментарий на сайте больницы) и вторая, гораздо крупнее, в округе Дулинг, где проживала большая часть – тридцать две тысячи – населения Триокружья. В трех округах насчитывалось десять поликлиник и две дюжины так называемых «болевых клиник», разбросанных среди сосновых лесов, где можно было получить различные опийные препараты по выписанному на месте рецепту. Когда-то, до закрытия большинства шахт, Триокружье называли Республикой Мужчин-без-пальцев. Нынче это была Республика Мужчин-без-работы, но имелась и светлая сторона: практически у всех мужчин моложе пятидесяти все пальцы были на месте и вот уже десять лет никто не погибал при аварии на шахте.

В то утро, когда Иви Доу (так ее записала Лайла Норкросс, потому что арестованная не назвала свою фамилию) заглянула в дом на колесах Трумана Мейвезера, большинство из четырнадцати тысяч женщин округа Дулинг проснулись как обычно и начали свой день. Многие увидели телевизионные репортажи о распространении неизвестного заболевания, которое сначала называли австралийской сонной болезнью, потом женским сонным гриппом и, наконец, гриппом Авроры, по имени принцессы из диснеевской версии сказки «Спящая красавица». Мало кого из женщин Триокружья эти репортажи напугали: Австралия, Гавайи и Лос-Анджелес были слишком далеко. И хотя репортаж Микаэлы Морган из дома престарелых в Джорджтауне вызвал легкую тревогу – Вашингтон, округ Колумбия, находился менее чем в дне пути на автомобиле, – но округ Колумбия был мегаполисом, а это совершенно другая категория. Кроме того, не так много людей в Триокружье смотрели «Новости Америки», предпочитая «День на колесах» или «Шоу Эллен Дедженерес».

Первый тревожный звонок, свидетельствовавший о том, что новая болезнь может дать о себе знать и здесь, в Богом забытой глубинке, раздался в начале девятого утра. Им стало прибытие в больницу Святой Терезы местной жительницы Иветты Куинн, которая припарковала свой старенький «джип-чероки» под углом к тротуару и влетела в отделение неотложной помощи с двумя близнецами-младенцами женского пола на руках. Лица девочек – Иветта прижимала их к груди – покрывал белый кокон. Она вопила, как пожарная сирена, и на крик тут же сбежались врачи и медсестры.

– Помогите моим крошкам! Они не просыпаются! Вообще не просыпаются!

Тиффани Джонс, много старше, но тоже запеленатую, доставили чуть позже, а к трем часам дня отделение неотложной помощи было забито до отказа. Однако женщины продолжали поступать: отцы и матери привозили дочерей, девушки – младших сестер, дядья – племянниц, мужья – жен. В этот день в зале ожидания никто не смотрел судью Джуди, доктора Фила или викторины. Только новости – и только о загадочной сонной болезни, которая поражала исключительно обладательниц двух Х-хромосом.

Точную минуту или секунду, когда женские особи Homo sapiens перестали просыпаться и начали формировать коконы, установить так и не удалось. Но исходя из информации, полученной из самых разных источников, ученые сумели сузить период возникновения болезни в Триокружье до двадцатиминутного интервала, с 7:37 до 7:57 по восточному поясному времени.

– Мы можем только ждать, пока они проснутся, – заявил Джордж Олдерсон в очередном информационном выпуске «Новостей Америки». – Сейчас Микаэла Морган сообщит нам новые подробности.

К тому времени, когда Лайла Норкросс прибыла к приземистому кирпичному зданию, которое делили между собой управление шерифа округа Дулинг и департамент по делам муниципалитета, там собрались уже все сотрудники. Помощник шерифа Рид Барроуз ждал на тротуаре, чтобы заняться арестованной Лайлы.

– Будь хорошей девочкой, Иви, – сказала Лайла, открывая дверцу. – Я скоро вернусь.

– Будь хорошей девочкой, Лайла, – ответила Иви. – Я буду тебя ждать. – Она рассмеялась. Кровь из носа подсыхала на щеках растрескавшейся глазурью, кровь из пореза на лбу превратила часть волос в маленький хохолок. Когда Лайла вылезала из-за руля, чтобы уступить место Риду, Иви добавила: – Трипл-дабл. – И вновь рассмеялась.

– Криминалисты уже едут к трейлеру, – доложил Рид. – А также заместитель окружного прокурора и шестой экипаж.

– Хорошо, – кивнула Лайла и быстрым шагом направилась к двери управления.

Трипл-дабл, думала она. Это значит как минимум десять набранных очков, десять результативных передач и десять подборов. Именно это и сделала та девочка в игре, которую Лайла смотрела прошлым вечером.

Девочка, думала про нее Лайла. Но ее звали Шейла. Вины девочки в этом не было. Вины Шейлы. Ее имя было первым шагом к… чему? Лайла этого не знала. Просто не знала.

И Клинт. Чего хотел Клинт? Она понимала, что ей должно быть без разницы, учитывая обстоятельства, но ее это интересовало. Он оказался для нее полнейшей загадкой. Перед мысленным взором возник знакомый образ: ее муж сидит на кухне, смотрит на вязы во дворе, водит большим пальцем по костяшкам, кривит лицо. Давным-давно она перестала спрашивать, все ли с ним в порядке. Просто думаю, всегда отвечал он, просто думаю. Но о чем? И о ком? А ведь это были очевидные вопросы, верно?

Лайла не могла поверить тому, какой слабой и усталой она себя чувствовала; она словно вытекла из формы на свои туфли за двадцать с чем-то шагов между патрульным автомобилем и ступенями. Внезапно все, все оказалось под вопросом, и если Клинт не был Клинтом, то кем была она? Кем были все?

Ей требовалось сосредоточиться. Двое мужчин убиты. Женщина, которая, вероятно, это сделала, расположилась на заднем сиденье патрульного автомобиля, обдолбанная по самое не могу. Лайла могла быть слабой и усталой, но не в такой момент.

Оскар Сильвер и Барри Холден уже ждали ее.

– Господа, – поздоровалась Лайла.

– Шериф, – ответили те, почти в унисон.

Судья Сильвер был старше Бога, и походка у него стала нетвердой, но голова осталась ясной. Барри Холден зарабатывал на жизнь себе и своему женскому выводку (одна жена, четыре дочери), составляя завещания и контракты, а также улаживая страховые дела (по большей части с безжалостным Дрю Т. Бэрри из «Гарантии Дрю Т. Бэрри»). Холден входил в шестерку адвокатов Триокружья, которые по очереди служили государственными защитниками. Он был хорошим парнем, и Лайле не потребовалось много времени, чтобы объяснить, чего она от него хочет. Он согласился, но пожелал получить аванс. Сказал, что доллара ему вполне хватит.

– Линни, у тебя есть доллар? – спросила Лайла диспетчера. – Забавно, что мне приходится нанимать адвоката для женщины, которую я арестовала по обвинению в двух убийствах.

Линни протянула Барри доллар. Он сунул его в карман, повернулся к судье Сильверу и заговорил голосом, который приберегал для судебных заседаний:

– Получив аванс от Линетты Марс на обеспечение юридической защиты женщины, только что арестованной шерифом Норкросс, я требую и подаю петицию о том, что… как ее зовут, Лайла?

– Иви, фамилии пока нет. Зовите ее Иви Доу.

– Что Иви Доу должна быть отправлена к доктору Клинту Норкроссу для проведения психиатрической экспертизы. Провести вышеуказанную экспертизу следует в женской тюрьме Дулинга.

– Петиция удовлетворена, – с важным видом изрек судья Сильвер.

– А как же окружной прокурор? – спросила из-за своего стола Линни. – Разве Джэнкер ничего не должен сказать?

– Джэнкер выражает согласие заочно, – ответил судья Сильвер. – Я с полной уверенностью могу это утверждать, потому что не раз и не два спасал его заплывший жиром зад в зале суда. Я приказываю немедленно отправить Иви Доу в женскую тюрьму Дулинга и оставить ее там на… как насчет сорока восьми часов, Лайла?

– Лучше на девяносто шесть, – вставил Барри Холден, очевидно, желая что-то сделать для своей новой клиентки.

– Не возражаю против девяноста шести, судья, – ответила Лайла. – Я просто хочу поместить ее туда, где она не сможет причинить себе вред, пока я стараюсь получить кое-какие ответы.

Снова заговорила Линни. По мнению Лайлы, она определенно лезла не в свое дело.

– Клинт и начальник Коутс согласятся принять гостью?

– Это я возьму на себя, – ответила Лайла – и вновь подумала об арестованной. Иви Доу, загадочная убийца, которая знала ее имя и что-то там болтала насчет трипл-даблов. Очевидно, совпадение, но крайне неприятное и так не вовремя. – Давайте снимем у нее отпечатки пальцев. Кроме того, нам с Линни придется отвести ее в одну из камер и переодеть в форму. Ее рубашку необходимо приобщить к делу как вещественное доказательство, а больше на ней ничего нет. Не могу же я отправить ее в тюрьму с голым задом, правда?

– Будучи ее адвокатом, я бы это не одобрил, – согласился Барри.

– Итак, Джанетт… что происходит?

Джанетт обдумала вступительную фразу Клинта.

– Гм-м. Давайте поглядим. Ри сказала, что прошлой ночью ей приснилось, как она ела торт с Мишель Обамой.

Тюремный психиатр и пациентка-заключенная медленно нарезали круги по тюремному двору. Утром он обычно пустовал. Большинство заключенных работали (столярка, изготовление мебели, хозяйственные работы, стирка, уборка), или учились, готовясь к экзаменам для получения школьного аттестата (в тюрьме Дулинга эти занятия назывались Школой для тупых), или просто лежали на своих койках, коротая время.

К бежевой спецовке Джанетт крепился бейдж «Пропуск во двор», выписанный лично Клинтом. То есть он нес за нее ответственность. Его это не смущало. Она была одной из его любимых заключенных (одной из его зверушек, как раздражающе говорила начальник Джейнис Коутс) и никому не причиняла хлопот. По мнению Клинта, место Джанетт было на воле – не в каком-то ином закрытом заведении, а именно на воле. Но мнением своим он с Джанетт не делился, потому что никакой пользы оно ей принести не могло. Это были Аппалачи, а в Аппалачах убийство не оставалось безнаказанным, в том числе и убийство без отягощающих обстоятельств. О своей уверенности в том, что вины Джанетт в убийстве Дэмиена Сорли нет, он мог сказать разве что своей жене, а может, даже этого делать не стоило. В последнее время Лайла была какой-то отстраненной. Погруженной в себя. Как этим утром, хотя, вероятно, ей просто хотелось спать. И Ванесса Лэмпли говорила о фуре с едой для домашних животных, которая в прошлом году перевернулась на Маунтин-Рест-роуд. Какова вероятность двух одинаковых странных инцидентов с разрывом в несколько месяцев?

– Эй, доктор Эн, вы здесь? Я сказала, что Ри…

– Приснилось, что она ела торт с Мишель Обамой, я понял.

– Так она сказала поначалу. Но это была выдумка. На самом деле ей снился разговор с учительницей, которая убеждала ее, что она пришла не в тот класс. Тревожный сон, вы согласны?

– Вполне возможно. – Это был один из десятка ни к чему не обязывающих вариантов, которые он держал наготове, отвечая на вопросы пациентов.

– Эй, док, вы думаете, Том Брейди может приехать сюда? Произнести речь, раздать автографы?

– Вполне возможно.

– Знаете, он мог бы расписаться на маленьких игрушечных футбольных мячах.

– Конечно.

Джанетт остановилась.

– Что я сейчас сказала?

Клинт задумался, потом рассмеялся.

– Понятия не имею.

– Где вы этим утром, док? Эта ваша привычка… Извините, если лезу в вашу личную жизнь, но у вас дома все в порядке?

И неожиданно для себя Клинт вдруг понял, что больше в этом не уверен, а вопрос Джанетт – ее догадка – выбил его из колеи. Лайла ему солгала. Никакой аварии на Маунтин-Рест-роуд не было. Во всяком случае, прошлой ночью. Теперь он в этом совершенно не сомневался.

– Дома все хорошо. О какой привычке ты говоришь?

Джанетт нахмурилась, подняла кулак, принялась водить большим пальцем по костяшкам.

– Когда вы так делаете, я знаю, что вы ушли в астрал. Словно вспоминаете драку, в которой участвовали.

– А. – Точность ее догадок не радовала. – Давняя привычка. Давай поговорим о тебе, Джанетт.

– Моя любимая тема. – Звучало неплохо, но Клинт знал, что все не так просто. Если бы он позволил Джанетт вести разговор, они бы провели целый час на солнце, обсуждая Ри Демпстер, Мишель Обаму, Тома Брейди и всех прочих, кто придет в голову Джанетт. По части свободных ассоциаций ей не было равных.

– Ладно. Что снилось прошлой ночью тебе? Если будем говорить о снах, давай сосредоточимся на твоих, а не Ри.

– Я не помню. Ри спросила меня, и я ответила ей то же самое. Думаю, дело в новом лекарстве, на которое вы меня перевели.

– Значит, тебе что-то снилось.

– Да… Наверное… – Джанетт смотрела на огород, а не на него.

– Может, что-то связанное с Дэмиеном? Раньше он тебе часто снился.

– Конечно, то, как он выглядел. Совсем синий. Но мне давно уже не снился этот синюшный мужчина. Вы помните этот фильм? «Омен»? О сыне дьявола. Того ребенка тоже звали Дэмиен.

– У тебя есть сын…

– И что? – Теперь она смотрела на него с недоверием.

– Можно сказать, что Дэмиен был дьяволом в твоей жизни, поэтому Бобби…

– Сын дьявола! «Омен-два»! – Она пронзительно рассмеялась, наставила на него палец. – Очень смешно! Бобби – самый милый ребенок в мире, пошел в мамину родню. Раз в два месяца приезжает с моей сестрой из Огайо, чтобы повидаться со мной. Вам это известно! – Она вновь рассмеялась; на этой огороженной и строго охраняемой территории звук был необычным, но очень приятным. – Знаете, что я думаю?

– Нет, – ответил Клинт. – Я мозгоправ, а не телепат.

– Я думаю, это классический случай переноса. – Она вскинула руки с двумя согнутыми пальцами, чтобы выделить ключевое слово кавычками. – Словно вы волнуетесь, а не ваш ли мальчик – сын дьявола?

Теперь пришла очередь Клинта смеяться. Сама идея, что в Джареде было что-то дьявольское, была абсурдной: Джаред смахивал с руки комаров, вместо того чтобы их прихлопнуть. Он тревожился о своем сыне, понятное дело, но не боялся, что тот попадет за решетку и колючую проволоку, как Джанетт, и Ри Демпстер, и Китти Макдэвид, и эта тикающая бомба Энджел Фицрой. Черт, ему не хватило смелости пригласить Мэри Пак на Весенние танцы.

– Джаред – отличный парень, и я уверен, твой Бобби тоже. Лекарство помогает с твоими… как ты их называешь?

– Помутнениями. Когда я не могу четко видеть или слышать людей. Все стало лучше после перехода на новые таблетки.

– Ты не просто так это говоришь? Ты должна быть со мной откровенной, Джанетт. Помнишь, что я всегда говорю?

– Три пэ. Правда приносит плоды. И я с вами откровенна. Стало лучше. Хотя иногда настроение у меня все-таки падает, я начинаю терять связь с реальностью и возвращаются помутнения.

– Есть исключения? Видишь и слышишь ли ты четко кого-нибудь, когда у тебя депрессия? И может, этот кто-то способен тебя перезагрузить?

– Перезагрузить! Мне это нравится. Да, Бобби может. Ему было пять, когда я попала сюда. Сейчас двенадцать. Он играет на клавишных в музыкальной группе. И поет!

– Ты должна очень им гордиться.

– Я и горжусь. Ваш, должно быть, того же возраста, да?

Клинт, который легко улавливал момент, когда его подопечные дамы пытались сменить тему, буркнул что-то невнятное вместо того, чтобы сказать, что Джаред скоро получит право голосовать. Ему самому это казалось странным.

Джанетт хлопнула его по плечу.

– Следите за тем, чтобы у него всегда были при себе презервативы.

Из-под зонта наблюдательного поста у северной стены проревел усиленный мегафоном голос дежурного:

– ЗАКЛЮЧЕННАЯ! НИКАКИХ ФИЗИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ!

Клинт помахал дежурному рукой (мегафон искажал голос, но он предположил, что на садовом стуле под зонтом сидит этот говнюк Дон Питерс), чтобы показать, что все тип-топ, и повернулся к Джанетт.

– Что ж, придется мне обсудить этот момент с моим психоаналитиком.

Она довольно рассмеялась.

А Клинт подумал, и не в первый раз, что при других обстоятельствах он бы хотел, чтобы у него была такая подруга, как Джанетт Сорли.

– Эй, Джанетт. Ты знаешь, кто такой Уорнер Вольф?

– Давайте просмотрим видеопленку, – тут же ответила она. – Почему вы спрашиваете?

Хороший вопрос. Почему он спросил? К чему мог иметь отношение престарелый спортивный комментатор? В чем его важность, если ключевая фраза (как и внешний вид) Уорнера утратили свою актуальность?

А вот вопрос получше: почему Лайла ему солгала?

– Э… Кто-то недавно упомянул его в разговоре. Мне это показалось забавным.

– Мой отец любил его слушать, – сказала Джанетт.

– Твой отец.

Его мобильник выдал мелодию «Эй, Джуд». Клинт посмотрел на дисплей и увидел фотографию жены. Лайла, которой следовало быть в стране снов. Лайла, которая могла помнить Уорнера Вольфа, а могла и не помнить. Лайла, которая солгала.

– Надо ответить, – сказал он Джанетт, – но много времени это не займет. Пойди в огород, займись прополкой. Поглядим, вдруг ты вспомнишь, что тебе приснилось прошлой ночью.

– Что-то личное, поняла, – кивнула Джанетт и пошла в огород.

Клинт помахал рукой северной стене, показывая дежурному, что поведение Джанетт санкционировано, затем нажал «ПРИНЯТЬ».

– Привет, Лайла, как дела? – Едва слова сорвались с языка, он понял, что часто начинал с них беседу с пациентами.

– Все как обычно, – ответила она. – Взрыв лаборатории по изготовлению мета, двойное убийство, преступница задержана. Я арестовала ее, когда она поднималась по шоссе на Боллс-Хилл, практически в чем мать родила.

– Это шутка, да?

– Боюсь, что нет.

– Срань господня, ты в порядке?

– На ногах только благодаря адреналину, а так все хорошо. Но мне нужна помощь.

Она изложила подробности. Клинт слушал, не задавая вопросов. Джанетт пропалывала горох, напевала что-то веселенькое о том, как приятно идти к реке Гарлем, чтобы утопиться[15]. У северной стены тюремного двора Ванесса Лэмпли подошла к садовому стулу Дона Питерса, поговорила с Доном и заняла его место, а Дон направился к административному крылу понурив голову, словно нашкодивший ученик, вызванный к директору. И если кто заслуживал наказания, так прежде всего этот олух.

– Клинт? Ты еще здесь?

– Да. Просто думаю.

– Просто думаешь, – повторила Лайла. – И о чем?

– О процедуре. – Клинт удивился, что она так давила. Словно издевается. – Теоретически это возможно, но я должен кое-что согласовать с Джейнис…

– Тогда, пожалуйста, согласуй. Я могу приехать через двадцать минут. И если потребуется убеждать Джейнис, найди необходимые доводы. Мне нужна помощь, Клинт.

– Успокойся, я справлюсь. Возможность причинения себе вреда – веское основание. – Джанетт закончила прополку одного ряда и по второму приближалась к нему. – Я просто хочу сказать, что при обычных обстоятельствах тебе следовало бы сперва заглянуть с ней в больницу, чтобы ее там осмотрели. Судя по твоим словам, она серьезно повредила лицо.

– Ее лицо не входит в число моих первоочередных забот. Одному человеку она чуть не оторвала голову, а головой второго пробила стену трейлера. Ты действительно думаешь, что я оставлю ее в смотровой наедине с двадцатипятилетним врачом?

Он хотел вновь спросить, в порядке ли она, но в ее теперешнем состоянии она могла просто взорваться, потому что именно так ведет себя человек, если устал и раздражен: набрасывается на того, кто не даст сдачи. Иногда, чего там – часто, Клинту не нравилось, что набрасывались именно на него.

– Скорее нет, чем да.

Теперь он слышал уличный шум: Лайла вышла из здания.

– И дело не только в том, что она опасна. И не в наркотиках. Просто… как сказал бы Джаред: «Мое паучье чутье подает сигналы».

– Может, и сказал бы, лет в семь.

– Раньше я ее не видела, могу поклясться на стопке Библий, но она меня знает. Она назвала меня по имени.

– Если ты в форме, а я уверен, так и есть, достаточно взглянуть на твой нагрудный карман.

– Правильно, но там написано «НОРКРОСС». Она же назвала меня Лайлой. Мне нужно заканчивать разговор. Просто скажи, что ее будут встречать, как дорогую гостью, когда я привезу ее к тебе.

– Не сомневайся.

– Спасибо. – Он услышал, как она откашлялась. – Спасибо, милый.

– Всегда пожалуйста, но ты должна кое-что сделать для меня. Не привози ее одна. Ты измотана.

– За рулем будет Рид Барроуз. Я поеду рядом.

– Хорошо. Люблю тебя.

Послышался звук открываемой автомобильной дверцы, вероятно, патрульного автомобиля Лайлы.

– Я тоже, – сказала она и отключилась.

Помедлила ли она, прежде чем ответить? Сейчас не было времени обдумывать это, вертеть эту мысль туда-сюда, пока она не превратится в то, чем, возможно, не является. Клинта это устраивало.

– Джанетт! – Она повернулась к нему. – Мне придется завершить нашу встречу пораньше. Возникли проблемы.

Своим заклятым врагом Коутс считала дерьмо, с которым приходилось сталкиваться по жизни. Немногие дружили с ним, мало кому оно нравилось, но большинство как-то примирялось, начинало его понимать – и вносило в него свою лепту. Начальник Джейнис Табита Коутс это самое дерьмо не терпела. Она по складу характера не имела с дерьмом ничего общего, что в любом случае было бы контрпродуктивно. Тюрьма в принципе была большой фабрикой дерьма, ей бы вполне подошло название «Дулингское женское заведение по производству дерьма», и работа Джейнис состояла в том, чтобы удерживать это производство под контролем. Волны дерьмовых предписаний накатывали из столицы штата, требуя, чтобы она одновременно снижала расходы и улучшала работу тюрьмы. Устойчивый поток дерьма шел из судов – заключенные, адвокаты и прокуроры состязались друг с другом, – и Коутс почему-то всегда вымазывалась по уши. Департамент здравоохранения обожал присылать дерьмовые проверки. Специалисты, которые приезжали, чтобы ремонтировать электрику, всегда обещали, что больше поломок не будет, но их обещания были все тем же дерьмом. Электрика продолжала выходить из строя.

Дерьмо никуда не девалось, даже когда Коутс уходила домой. Пока она спала, дерьмо накапливалось, его количество росло, как сугроб в снегопад, коричневый такой сугроб из дерьма. Вот и сегодня, когда у Китти Макдэвид поехала крыша, два фельдшера выбрали это самое утро, чтобы без предупреждения не выйти на работу. Так что куча дерьма дожидалась момента, когда она переступит порог.

Норкросс был серьезным мозгоправом, но дерьма он накладывал в достатке, требуя особого отношения и привилегий для своих пациенток. Она бы находила почти трогательной его хроническую неспособность признать, что подавляющее большинство этих пациенток, заключенных Дулинга, были гениями по части дерьма, женщинами, которые проводили жизнь, лелея дерьмовые оправдания своего поведения, да только махать лопатой приходилось именно ей, Коутс.

С другой стороны, под всем этим дерьмом у некоторых женщин скрывались веские причины. Джейнис Коутс не была глупой и бессердечной. Большинству заключенных Дулинга не повезло в жизни. Коутс это знала. Тяжелое детство, жуткие мужья, безвыходные ситуации, душевные болезни, которые лечились наркотиками и алкоголем. Они были жертвами дерьма, не только его производителями. Однако не дело начальника тюрьмы – отделять одно от другого. Жалость не должна мешать исполнять свой долг. Они сидели в тюрьме, и ей вменялось в обязанность заботиться о них.

А это означало, что она должна разобраться с Доном Питерсом, который сейчас находился перед ней и из которого дерьмо так и перло. Вот и сейчас он заканчивал свою последнюю дерьмовую историю, честный, несправедливо обвиненный трудяга.

Когда он добавил последние мазки, она сказала:

– Не надо вешать мне лапшу на уши по поводу профсоюза. Еще одна жалоба, и ты отсюда вылетишь. Одна заключенная говорит, что ты лапал ее грудь. Другая говорит, что ты прихватил ее за зад. Третья говорит, что ты обещал ей полпачки «Ньюпортс», если она тебе отсосет. Если профсоюз захочет с тобой возиться, это их дело, но я в этом сомневаюсь.

Коротышка-дежурный сидел на ее диване, широко расставив ноги (словно ей нравилось смотреть на его хозяйство) и скрестив руки на груди. Он дунул на кудряшки а-ля Бастер Браун, нависавшие над бровями.

– Я никого не трогал, начальник.

– В уходе по собственному желанию нет ничего постыдного.

– Я не собираюсь уходить и не делал ничего такого, за что мне может быть стыдно! – Его обычно бледные щеки покраснели.

– Какой молодец. У меня вот целый список постыдных деяний. И чуть ли не первым пунктом – решение взять тебя на работу. Ты – как сопля, которую я не могу стряхнуть с пальца.

Губы Дона хитро изогнулись.

– Я знаю, вы пытаетесь меня разозлить, начальник. Не получится.

Дураком он не был, в этом следовало отдать ему должное. Именно по этой причине его до сих пор не удавалось прижать к ногтю. Питерс всегда действовал осторожно, выбирал момент, когда рядом никого не было.

– Пожалуй, что нет. – Сидевшая на краю стола Коутс переставила сумку на колени. – Но попытка – не пытка.

– Вы знаете, что они лгут. Они же преступницы.

– Сексуальное домогательство – тоже преступление. Ты получил свое последнее предупреждение. – Коутс рылась в сумке в поисках бальзама для губ «Чэпстик». – Кстати, почему только полпачки? Давай, Дон, колись. – Она вытащила упаковку бумажных салфеток, зажигалку, таблетницу, айфон, бумажник и только тогда нашла то, что искала. Колпачок свалился, на помаду налипли ворсинки. Джейнис все равно смазала губы.

Питерс молчал. Она посмотрела на него. Мелкий подонок с шаловливыми руками, но невероятно везучий: ни один дежурный пока не выразил желания дать показания по его проступкам. Однако Коутс знала, что прищучит Питерса. Время у нее было. А время, по существу, еще один синоним тюрьмы.

– Что? Хочешь смазать губы? – Коутс протянула ему «Чэпстик». – Нет? Тогда за работу.

Питерс хлопнул дверью так, что она задребезжала в коробке, и протопал по приемной. Прямо истеричный подросток. Довольная тем, что дисциплинарная нотация прошла по плану, Коутс вновь занялась грязным «Чэпстиком»: принялась искать в недрах сумки колпачок.

Завибрировал мобильник. Коутс поставила сумку на пол и пошла к опустевшему дивану. Прикинула, насколько сильно не любила того, чей зад только что восседал на нем, и опустилась слева от выемки на центральной подушке.

– Привет, мамуля. – Голос Микаэлы накладывался на другие голоса, крики, сирены.

Коутс подавила первоначальный импульс отчитать дочь, которая не звонила три недели.

– Что случилось, дорогая?

– Подожди.

Посторонние звуки стали тише; Джейнис ждала. Ее отношения с дочерью пережили и подъемы, и спады. Решение Микаэлы уйти из юридической школы и переключиться на телевизионную журналистику (такую же фабрику дерьма, как и тюремная система, и наверняка так же набитую преступниками) сильно ухудшило эти отношения, а последовавшая пластика носа на какое-то время опустила их, можно сказать, ниже уровня моря. Однако Микаэла проявляла настойчивость в достижении поставленной цели, которую Коутс постепенно начала уважать. Пришло осознание, что они не слишком отличаются друг от друга. Недалекая Магда Дубчек, местная жительница, которая сидела с Микаэлой, когда та только начала ходить, однажды сказала: «Она так похожа на тебя, Джейнис. Ей нельзя отказать! Скажи ей: одно печенье, и она сделает все, чтобы съесть три. Будет улыбаться, хихикать, ластиться, пока ты не сдашься».

Два года тому назад Микаэла делала ерундовые репортажи для местных новостей. Теперь работала в «Новостях Америки» и быстро поднималась по карьерной лестнице.

– Вот и я, – вновь послышался голос Микаэлы. – Пришлось найти более тихое место. Мы сейчас около ЦКЗ. Долго говорить не могу. Ты смотрела новости?

– Естественно, Си-эн-эн. – Джейнис никогда не упускала шанса вставить свою любимую колкость в разговор.

На этот раз Микаэла не отреагировала.

– Ты слышала о гриппе Авроры? Сонной болезни?

– Что-то слышала по радио. Старухи, которые не проснулись на Гавайях и в Австралии…

– Это настоящая болезнь, мама, и она поражает всех женщин. Старых, новорожденных, молодых, среднего возраста. Всех, кто спит. Поэтому не ложись спать.

– Не поняла. – Что-то не складывалось. На часах было одиннадцать утра. С какой стати ей ложиться спать? Или Микаэла имеет в виду, что она больше никогда не должна спать? Если так, то не получится. Все равно что попросить ее никогда не справлять малую нужду. – Какая-то бессмыслица.

– Включи новости, мама. Или радио. Или выйди в Интернет.

Невыполнимость задачи повисла между ними. Джейнис не знала, что и сказать, за исключением: «Хорошо». Ее девочка могла ошибаться, но лгать ей никогда бы не стала. Дерьмо это или нет, однако Микаэла верила, что так оно и есть.

– Я только что разговаривала с одной женщиной, она ученый и моя подруга, работает на федералов. Я ей доверяю. У нее есть доступ к закрытой информации. Она говорит, что, по их расчетам, примерно восемьдесят пять процентов женщин, живущих по тихоокеанскому времени, уже в отключке. Никому не говори, это приведет к хаосу, как только просочится в Интернет.

– Как это – в отключке?

– Речь о том, что они не просыпаются. На них вырастает… что-то похожее на кокон. Мембраны, оболочки. Коконы вроде состоят частично из ушной серы, частично из кожного сала, которое выделяется на крыльях носа, частично из слизи и… еще чего-то непонятного, какого-то странного белка. Кокон формируется очень быстро и восстанавливается, как только его снимешь. Но не пытайся его снять. За этим следует… реакция. Поняла? Не пытайся его снять! – На последних словах, в которых было не больше смысла, чем в прочих, Микаэла проявила несвойственную ей жесткость. – Мама?

– Да, Микаэла, я внимательно тебя слушаю.

По голосу чувствовалось, что дочь взволнованна… и сосредоточенна.

– Все началось между семью и восемью часами по нашему времени, то есть между четырьмя и пятью по тихоокеанскому, поэтому так сильно ударило по женщинам на западе. Значит, у нас есть целый день. У нас почти полный бак.

– Полный бак… часов бодрствования?

– Бинго! – Микаэла глубоко вдохнула. – Я понимаю, это звучит безумно, но я не шучу. Ты не должна спать. И тебе предстоит принять трудные решения. Ты должна определиться, что делать с твоей тюрьмой.

– Тюрьмой?

– Твои заключенные скоро начнут засыпать.

– Ох… – Внезапно Джейнис поняла. Вроде бы.

– Я должна идти, мамуля. У меня прямое включение, и продюсер выпрыгивает из штанов. Я позвоню, как только смогу.

Коутс осталась на диване. Взглядом нашла фотографию в рамке, которая стояла на столе. Покойный Арчибальд Коутс, в хирургическом костюме, с широкой улыбкой держит на сгибе руки новорожденную дочь. Он умер от инфаркта – чудовищная несправедливость – в тридцать лет. С тех пор минуло почти столько же. На фотографии на лбу Микаэлы белел кусочек плаценты, напоминавший паутину. Начальник тюрьмы пожалела, что не сказала дочери о своей любви, но сантименты задержали Джейнис лишь на несколько секунд. Потому что ее ждала работа. Оценка проблемы не заняла много времени, и Джейнис пришла к выводу, что вариантов – как поступить с заключенными – у нее немного. Собственно, от нее требовалось то же, что и всегда: поддерживать порядок и опережать поток дерьма.