Океан вне закона. Работорговля, пиратство и контрабанда в нейтральных водах Урбина Иэн

9

Следующая граница

Спросила бездну морскую,

Где рыбы уходят на дно.

Ответом было молчанье –

Тишь подо мной.

САРА ТИСДЕЙЛ. НОЧНАЯ ПЕСНЯ В АМАЛЬФИ[267]

Примерно в 150 милях от побережья Бразилии я забрался в крошечную двухместную подводную лодку, думая при этом, не совершил ли я ужасную ошибку. Под яростным экваториальным солнцем по груди и шее обильно стекал пот. В тесном отсеке красной, как пожарная машина, подлодки меня окружали ручки и кнопки, снаружи блестело море.

Кто-то из команды гринписовского судна, доставившего нас сюда, опустил над моей головой толстый стеклянный купол. С громким чмоканьем и шипением воздуха мое отделение субмарины герметизировалось, затем ту же операцию проделали с командиром подлодки Джоном Хосваром, сидевшим слева от меня. Теперь наши головы покачивались в двух прозрачных башенках, словно в стоящих рядом круглых аквариумах. Джон показал мне поднятый большой палец, я вяло улыбнулся в ответ.

Затем кран поднял подводную лодку на 10 м, повернул параллельно борту корабля, опустил к ватерлинии и окунул в волны. Оставляя над собою столб пузырьков, мы начали погружение к морскому дну, на глубину более 100 м.

Я приехал в Бразилию, чтобы наблюдать за битвой. Три энергетические компании против группы бразильских ученых. Награда? Контроль над участком морского дна. Энергетические компании заплатили огромные деньги за право добывать нефть в этом районе. Ученые надеялись остановить их, утверждая, что бурение ставит на грань гибели находящийся поблизости коралловый риф длиной в 621 милю.

Преимущество было на стороне нефтедобывающих компаний. У них были деньги и на команды юристов, которые отстаивали их право работать в этих водах, и на флотилию судов и подводных беспилотных аппаратов, и на сонары, помогающие искать скрытые под океанским дном богатства. Их поддерживало и правительство Бразилии, выдавшее им в 2013 г. разрешение на бурение. Чтобы исправить положение, Гринпис отправил одно из самых больших своих судов «Эсперанса» (в переводе с испанского – «надежда») и арендованную подводную лодку, чтобы доставить бразильских ученых к спорному участку дна океана. Исследователи собирались снять видеофильм о природных богатствах подводного мира, который они пытались защитить.

Втайне я думал, что победят нефтяные компании. Обычно они выигрывают такие бои, и не только благодаря набитым деньгами карманам. В конце концов, правила составлены в их пользу. Перед тем как позволить бурение или добычу в национальных водах, власти должны получить заключение, как эти работы скажутся на окружающей среде. Что дает бизнесменам, особенно в этой части мира, полную свободу действий, ведь очень немногие люди или организации могут проверить истинность таких документов. Независимое исследование океанских глубин, в которых намечены бурение или добыча ископаемых, обходится слишком дорого. В результате у общественности не остается иного выбора, кроме как принять за чистую монету экологические оценки, представленные нефтяниками.

Схватка, начинавшаяся в Бразилии, напоминала о том, что морское дно – последний фронтир на Земле, нерегулируемая законами, загадочная зона, скрывающая огромные запасы полезных ископаемых и неизведанное разнообразие живых организмов. Морское дно – это, видимо, наименее охраняемое царство на планете, целый мир, за контроль над которым идет непрестанное соперничество между учеными, защитниками природы, предпринимателями и чиновниками[268]. При всем этом люди составили больше карт ночного неба, чем карт океанского дна. На поверхности открытого моря не знает границ беззаконие, а глубоко под водой простирается бескрайняя пустота – в буквальном и юридическом смысле. Я хотел узнать это пространство не с чужих слов, а лично, и битва за риф в Атлантическом океане оказалась подходящим поводом.

Эти подводные лакуны существуют, в частности, потому, что мы вообще крайне мало знаем о том, что там происходит. Ситуация в Бразилии отнюдь не единична. В 2010 г. на платформе «Дипуотер хоризон», принадлежавшей Вritish Petroleum и работавшей в Мексиканском заливе, произошел известный на весь мир разлив нефти. Тогда власти США приложили массу усилий не только для того, чтобы ограничить экологическую катастрофу, но и установить, какие органы управления в первую очередь должны заниматься подобными бедствиями вдали от берегов. Позднее я узнал от представителей морских властей, что правительство США никогда не проводило всестороннего исследования и даже не составило карты обширных экосистем, раскинувшихся на 4,5 млн квадратных миль океана, которые подпадают под его юрисдикцию.

Это «слепое пятно» в человеческом познании имеет долгую историю, и некоторые веками владевшие умами заблуждения складывались и укреплялись из-за отсутствия у нас знаний об океане. На первое место я, безусловно, ставлю распространившееся в Викторианскую эпоху убеждение, что морская вода с увеличением глубины делается все более вязкой, из-за чего предметы не могут опуститься ниже определенного уровня. Из этого следовало, что тонущий корабль может погрузиться в море лишь до определенной глубины и будет вечно находиться в воде, не достигая дна. Труп погружается лишь на ту глубину, которой ему позволяют достичь размер живота, вес одежды и, по мнению некоторых, тяжесть накопленных и неоплаченных грехов. В этой смеси суеверий, религии и научных знаний море фактически представало подобием чистилища на земле: все злое опускалось на дно, а морально неоднозначное вечно дрейфовало в толще вод.

Конечно, развитие научного познания исправило многие из этих странных заблуждений, но большинство государств все еще очень мало знают о водах, находящихся под их юрисдикцией. Барак Обама, вступив в должность в 2009 г., распорядился разработать единую политику в отношении океана, для чего следовало, в частности, составить карты американских вод, в том числе обширных участков дна.

Люди в большинстве склонны думать, что территория страны заканчивается на ее береговых линиях. Но, согласно международному праву, юрисдикция страны обычно простирается на 200 миль от ее побережья (хотя здесь имеются исключения, потому-то Гомпертс и ее судам достаточно было отойти лишь на 12 миль от побережья Мексики, а государство Силенд удалось провозгласить всего в трех милях от берегов Великобритании). Как бы там ни было, площадь водной поверхности, находящейся под контролем США, значительно превышает площадь суши страны – соответственно около 4,5 млн квадратных миль и около 3,5 млн квадратных миль. Такие американские территории, как Гуам, Самоа, Пуэрто-Рико, Американские Виргинские острова и Северные Марианские острова, являются всего лишь крошечными клочками суши, но они добавляют к юрисдикции США огромные океанские акватории. В результате ни одна страна не имеет больших морских владений, чем Соединенные Штаты.

И все же администрация Обамы осознала, что у правительства США нет центрального руководящего органа, который бы принимал решения о том, как составлять карту этих владений и управлять ими. Изменение сложившегося положения пугало морской нефтедобывающий и рыболовный бизнесы, которые активно сопротивлялись попыткам федерального правительства усилить контроль над океанским дном. Эти отрасли рассматривали картографирование океанов как первый шаг к их зонированию, что, вероятно, привело бы к ограничениям свободы деятельности компаний. В апреле 2017 г. президент Трамп отменил распоряжение Обамы[269].

Экологическая политика Бразилии всегда была менее строгой, чем в Соединенных Штатах. В 2013 г. международный консорциум трех нефтяных компаний – британской British Petroleum (BP), французской Total и бразильской Queiroz Galvao Exploraao e Produao – заплатил бразильскому правительству более $110 млн за право добычи нефти в Атлантическом океане вблизи устья Амазонки. В документах, которые компании представили правительству, обосновывая претензии на нефтедобычу, практически не было упоминаний о рифе, хотя нефтяники знали о его существовании.

Ни один ученый не видел этого рифа вблизи, но рыбаки давно рассказывали о нем как о подобии утраченной, но выжившей Атлантиды. Лишь в 2016 г. группа бразильских ученых опубликовала в журнале Science Advances первое научное описание объекта, названного Амазонским рифом, указав его размеры и местоположение[270]. Исследование вышло через три года после того, как нефтяные компании подали документы и получили разрешение на бурение. Ученые описывали ракушек, рыб и другие живые организмы, извлеченные сетями со дна океана. Самого рифа еще никто не видел. Во всяком случае, так поначалу считали исследователи.

Однако среди бразильских ученых прошел слух о том, что видеозаписи съемок рифа все же существуют. Некоторые исследователи, включая тех, к которым я присоединился на борту «Эсперансы», начали шаг за шагом устанавливать связи с коллегами, работавшими на нефтяные компании. Вскоре выяснилось, что задолго до получения разрешения на бурение нефтяники, используя телеуправляемые необитаемые подводные аппараты (ТНПА), провели обширную съемку морского дна в районе Амазонского рифа и получили множество эффектных и информативных видеоматериалов. Однако показать их публике нефтяники отказались. «Готовясь приступить к бурению, они делали вид, что рифа не существует», – сказал Роналду Бастос Франсини-Филью, один из ученых, работавших на «Эсперансе».

Именно по этой причине руководство Гринписа в 2017 г. решило прийти на помощь бразильским защитникам природы. Ученые решили увидеть риф своими глазами, документально зафиксировать его существование и обнародовать отснятый материал. Если бы на рифе обнаружились новые или находящиеся под угрозой исчезновения виды, можно было бы надеяться, что правительство Бразилии заставит нефтяные компании заново подать заявку на получение прав на бурение, что привело бы к дорогостоящим задержкам и, возможно, отмене их планов.

Перед тем как я присоединился к экспедиции, сотрудники Гринписа выставили мне ряд строгих условий[271]. Ради безопасности нескольких бразильцев, участвовавших в работе, я не должен был их фотографировать. По пути на судно и особенно находясь в Бразилии, не разрешалось обсуждать подробности этой работы с посторонним. Некоторым членам экипажа было приказано не носить эмблемы Гринписа, пока они не окажутся в безопасности на борту «Эсперансы», стоявшей в Макапе на Амазонке.

Меры предосторожности были более чем обоснованны: в 2016 г. в Бразилии было убито 49 защитников окружающей среды – больше, чем в любой другой стране, а к июлю 2017 г. еще 45 человек. Эти преступления, совершавшиеся с демонстративной дерзостью и жестокостью, редко расследовались надлежащим образом. Одному из защитников природы отрезали уши и прислали его родным[272]. Монахиню, протестовавшую против вырубки дождевых лесов Амазонки, застрелили средь бела дня[273]. За последнее десятилетие примерно половина убийств экологов, совершаемых во всем мире, приходилась на Бразилию.

«Эсперанса» – самое большое из трех судов, составляющих океанский флот Гринписа (72,3 м в длину) – было построено в 1984 г. на Гданьской верфи как пожарное спасательное судно. Ходившая под голландским флагом и рассчитанная на 40 человек команды, «Эсперанса» развивала скорость 16 узлов и имела лучшую остойчивость, мощный кран и вертолетную площадку, пригодную для перевозки подводной лодки.

Я прилетел в Бразилию заблаговременно и успел до отправления на «Эсперансу» осмотреть с гидросамолета устье Амазонки с высоты птичьего полета. Сторонники Гринписа объяснили, что ведут за океан такую же борьбу, как и за тропические леса. Оба направления деятельности экологов должны были удержать правительства от искушения заработать, позволив получавшим высокие прибыли нефтедобытчикам и лесозаготовителям разорять ресурсы государства.

Рано утром мы погрузились в гидросамолет, которым управлял пилот Гринписа, и пересекли Амапу, один из наименее населенных и самый богатый растительностью штат Бразилии. Дождевые леса Амазонии вырабатывают примерно 20 % кислорода земной атмосферы, и, направляясь к побережью, мы пролетали над одеялом из лоскутов зелени разного оттенка, на котором четко выделялись коричневые квадраты вырубленного леса.

Вырубка дождевого леса идет со скоростью 7500 квадратных миль в год – шесть футбольных полей в минуту. Скорость опустошения Амазонии порождает порочный круг. Половину всей влаги, что содержится в воздухе над лесом, производят деревья, а сплошная вырубка приводит к засухе. Когда деревья вырубают на обширном пространстве, пни и отходы лесопромысла оставляют разлагаться или сжигают. При этом в атмосферу выбрасывается углерод, и деревья уже не поглощают его, как губка, и не выделяют кислород. Вырубка лесов не только уничтожает Амазонию, но и превращает ее участки из поглотителей углерода в его источники[274].

Огромные проплешины в лесу были наглядным доказательством того, что Бразилия нуждается в защите своей природы на суше точно в такой же степени, что и за ее пределами. Я много слышал о вырубке и все же оказался совершенно не готов увидеть уродливые выгоревшие язвы посреди тропического леса. Это зрелище оставляло ощущение неизбежной гибели, как вид погони молодого здорового хищника за раненой жертвой. «Добром это не кончится», – подумал я.

Достигнув побережья, мы полетели над самым большим мангровым лесом в мире, протянувшимся примерно на 124 мили. Мангровые болота защищают прибрежные районы от эрозии почв, штормовых нагонов (особенно во время ураганов) и цунами. Эти практически неизученные места, биологическое богатство которых еще не занесено в каталоги, поражают почти неземной пышностью своей природы. Деревья словно качаются над водой на тонких корнях, похожих на паучьи ножки. В этих солоноватых болотах, не являющихся ни сушей, ни морем, в изобилии обитают рыбы, крабы, креветки, черепахи и моллюски – под водой, а выше ее – птицы и млекопитающие. В случае разлива нефти на новых участках добычи возле устья Амазонки мангровые заросли, которым во много раз больше лет, чем прошло с начала нефтяной лихорадки, обуявшей мир, по всей вероятности, необратимо пострадают.

На следующий день, когда я уже заселился в свою каюту на «Эсперансе», судно посетили Рандольф Родригес, сенатор от штата Амапа, входящий в бразильскую партию Сеть устойчивого развития, и две дюжины журналистов и активистов местных экологических групп. Они приехали осмотреть «Эсперансу» до того, как она покинет порт, и услышать мнение ученых об опасности разлива нефти. Нефтедобывающие компании утверждали, что ущерб для дельты не будет значительным, поскольку воды впадающей в океан Амазонки оттесняют течения от берега и от рифа. Ученые же указывали, что течения у побережья Бразилии на разных глубинах имеют разные направления. «Нельзя забывать, что море – не двумерная плоская поверхность, – сказал один из них, – а трехмерное, разнонаправленное пространство».

После продолжавшейся несколько часов презентации гости покинули «Эсперансу», и я спросил Франсини-Филью, не опасается ли он, что разлив нефти может уничтожить целые виды обитателей морского дна, прежде чем человечество узнает об их существовании. «Дело не в отдельных видах, – ответил он. – Речь идет о совокупности сред обитания, населенных сотнями или тысячами видов. Мы пытаемся защитить всю Солнечную систему, а не только нашу планету».

Наступил последний день перед отплытием. Я рано поднялся, чтобы поработать над собранным материалом, и тихо выскользнул из каюты, стараясь не разбудить соседа. Жизнь на судах идет круглосуточно, даже во время стоянки в порту, но в этот ранний час бодрствовали только машинное отделение и камбуз. На палубах было темно и тихо. Завтрак, по расписанию, был назначен на 7:00 утра, утренняя летучка – на 8:00, активная деятельность начиналась в 8:30.

Меня предупреждали, что журналистские проекты, вроде того, какой я вел, чреваты избыточным сбором материала, которого накапливается значительно больше, чем можно осилить. И чем дольше твои странствия, тем меньше времени остается для написания итоговой статьи.

Стремясь избежать этой ошибки, я заставлять себя писать хотя бы понемногу каждый день, даже будучи в море. Я решил, что буду просыпаться в 4:30 и писать до 7:00 или 8:00 утра. В это время даже сонливость оказывалась моей союзницей. В ходе работы в моей голове обычно пробуждались несколько голосов, они спорили и критиковали друг друга, то и дело сбивая меня с толку. А в предрассветные часы, похоже, меня вытаскивал из постели только один из этих голосов, и мы тихо, спокойно и разумно вели беседу, пока остальные спали. Похоже на сосредоточенность, достичь которой помогает аддерол и подобные ему лекарства, и этому состоянию не мешало даже то, что я отчаянно зевал[275].

Я решил устроиться в кресле на левом борту, где ветер был посильнее и лучше спасал от жары, но, свернув за угол, чуть не разлил кофе, увидев на стене, на уровне лодыжки, кого-то вроде гигантского – с мою ладонь – таракана. Другой обнаружился на палубе в паре шагов от меня. Еще один полз по перилам. Четвертый, самый дальний, застыл прямо у меня на пути. Я в первый раз ночевал на «Эсперансе» и еще не встречал этих существ.

Позже я узнал, что это были гигантские водяные клопы, или белостоматиды, местные называют их барата-дагуа. Они встречаются и в Соединенных Штатах, в основном глубоко на юге, где их окрестили «пальцегрызами» (toe-biters) и «аллигаторовыми клещами». Эти агрессивные хищники питаются водными беспозвоночными, но могут нападать на водяных змей и маленьких черепах. Они вонзают в добычу похожий на клюв хоботок и вводят биологически активную слюну, которая за считаные минуты растворяет внутренности жертвы. После чего хищник просто высасывает их. Для человека укус гигантского водяного клопа не смертелен, но по болезненности с ним сравнится мало какой укус насекомых[276].

Я осторожно обошел гигантских жуков и уже миновал их, когда один из них взлетел. В мягком свете раннего утра он был похож на летящего воробья. Я добрался до кресла, сел и осмотрелся. Воздух был настолько насыщен влагой, что на экране ноутбука образовался конденсат. А вокруг судна уже вовсю кипела утренняя суета амазонского леса. Щебетали, визжали, щелкали птицы. Муравьи-кочевники колонной по одному спустились по трубе на палубу, потом по причальному канату перебрались на пирс. На здоровенную корягу, покачивавшуюся на воде неподалеку от борта, села птица, и коряга вдруг поплыла в сторону от судна. Сидя и наблюдая, как вокруг меня пульсирует экзотическая жизнь, я смотрел на это чудо, словно чужак, который, затаив дыхание, во все глаза наблюдает за жизнью в незнакомом доме.

В тот же день «Эсперанса» отправилась в плавание. Восторженный утренний настрой быстро сменился серьезным, почти напряженным. За несколько недель до старта члены экспедиции получили от природоохранных органов Бразилии письменное разрешение на погружения на подводной лодке в районе рифа. В исключительной экономической зоне Бразилии, в соответствии с Конвенцией ООН по морскому праву, такое разрешение, в общем-то, не требовалось. Но Гринпис все равно его запросил в качестве дополнительной меры предосторожности – для защиты бразильских участников, которым, в случае недовольства со стороны властей, могли грозить поистине ужасные последствия. Однако по завершении первого дня плавания капитан «Эсперансы» получил категорическое предупреждение бразильского военно-морского флота: если мы спустим подводную лодку, нас арестуют[277].

Такое вмешательство в научные исследования продемонстрировало, что в беззаконном океане все кому не лень устанавливают собственные правила столь же часто, сколь часто игнорируют существующие. Итог столкновения, за которым я собрался наблюдать, имел большое значение не только для нефтяных компаний, но и для властей Бразилии. Запасы нефти на шельфе в устье Амазонки оцениваются в 15–20 млрд баррелей – примерно вдвое больше, чем в составляющих неприкосновенный запас США месторождениях на прибрежной равнине Аляски. Три компании приобрели у правительства Бразилии право бурить разведочные скважины у побережья; срок действия лицензий истекал через два года. Новая экологическая экспертиза может похоронить надежды на добычу, она дает охранникам природы больше времени, чтобы мобилизовать общественность и затормозить проект с помощью судебных процессов.

У общественности были серьезные основания опасаться угроз, связанных с морским бурением – за последние годы в Италии случилось несколько серьезных аварий на прибрежном шельфе. В результате аварии на буровой установке компании Petrobras в 2015 г. погибли девять рабочих. В 2011 г. из скважины, пробуренной компанией Chevron в Кампо-ду-Фраде, разлилось более 3000 баррелей нефти, что привело к образованию пятна площадью 11 квадратных миль у побережья Рио-де-Жанейро.

Пока «Эсперанса» двигалась к Амазонскому рифу, мы непрерывно передавали сигнал АИС (автоматической идентификационной системы), чтобы власти знали, где нас найти. Бразильцы могли отправить на перехват судна патрульные корабли, но вероятнее всего, нас задержали бы военные моряки, когда бы мы не вернулись в любой бразильский порт, хотя бы для того, чтобы удостовериться, что мы не нарушили его приказы.

Обсуждение наших будущих действий проходило за закрытыми дверями в каюте капитана; вероятно, руководители экспедиции не хотели, чтобы я видел, как они колеблются. Я нервно расхаживал по палубе перед дверью каюты, как будто за стенкой шла хирургическая операция. Когда совещание закончилось, его участники сказали мне, что гринписовцы настаивают на продолжении миссии: мы должны провести погружения у рифа, поскольку никакие разрешения на это не нужны. Пока мы находимся в исключительной экономической зоне Бразилии, закон позволяет нам вести исследования, если они ограничиваются наблюдениями без сбора образцов.

Когда дискуссия достигла высокого накала, один из ученых, настаивавших на погружениях, заявил: «Вы не понимаете поведения военных моряков. Никого они не собираются арестовывать, просто хотят продемонстрировать свою власть».

Однако компания Nuytco Research Limited, владевшая подводной лодкой, которую арендовал Гринпис, насторожилась. Генеральный директор позвонил на «Эсперансу» по спутниковому телефону и сказал, что не хочет рисковать субмариной стоимостью в $1,8 млн, которую бразильские власти могут попросту конфисковать.

Потратив еще день на споры, группа составила новый план: судно отправится к морской границе Французской Гвианы, находящейся более чем в 200 милях к северо-западу, и спустит подводную лодку там, на противоположном конце стены рифа, сразу за пределами ИЭЗ Бразилии и зоны действия бразильского флота. У гвианцев вряд ли найдутся причины возражать против погружения. Они не разрешали нефтяникам бурить в своих водах и, следовательно, не могли ни получить, ни потерять сотни миллионов долларов прибыли. Кроме того, они в целом со скепсисом относились к планам бразильцев, поскольку в случае разлива нефти океанские течения с высокой вероятностью отнесли бы часть нефтяной пленки к побережью Гвианы. Наконец, гвианский флот был малочисленнее бразильского, и если бы он даже решил помешать работе экспедиции, то это было бы трудно сделать быстро. Что также играло на руку ученым.

Однако новый план, предусматривавший работу в акватории Гвианы, означал гонку со временем. Требовалось два дня, чтобы добраться до нового места погружения, а подводную лодку уже через десять дней нужно было вернуть в Северный Ванкувер – ее ждала следующая работа. На «Эсперансе» было мало пресной воды, и капитан приказал закрыть на ключ прачечную. Днем температура переваливала за 36 , все на борту обливались потом. Женщины ходили в джинсах с обрезанными штанинами и спортивных топах, мужчины – без рубашек. Некоторые (в том числе и я) начали пахнуть. Чтобы каюты не пропитывались запахом, обувь оставляли в коридоре. Но вскоре там стали развешивать рубашки, джинсы и носки, отчего коридоры надстройки приобрели вид и памятный запах школьной раздевалки.

Синоптики предсказывали приближение сильного шторма, в таких условиях использование спускаемого аппарата весом более 3 т было чрезвычайно опасным. В это время сторонники Гринписа на берегу делали все, что было в их силах. Представители организации во Французской Гвиане вели переговоры с властями, чтобы получить разрешение на исследование морского дна в гвианских водах. В Бразилии союзники ученых, отправившихся на «Эсперансе», искали помощи у политиков, в частности у сенатора Рандольфа Родригеса, посетившего судно перед его отправлением. Была надежда, что он поможет убедить правительство Бразилии изменить свою позицию.

Настроение на «Эсперансе» падало. Вечерние турниры по дартс на пиво в салоне второй палубы отменили. Чтобы заполнить мрачную тишину, кто-то поставил видеокассету с научно-фантастическим триллером «Грань будущего». В салоне погасили свет. Том Круз играл солдата, который обречен (как, в общем-то, и Гринпис) вновь и вновь сражаться в одной и той же битве. Но на середине фильма дверь в салон распахнулась. На фоне освещенного коридора стоял, улыбаясь во весь рот, один из ученых. «Дело сделано!» – объявил он. Бразильское правительство пошло на попятный и разрешило проводить погружения. Я расспрашивал всех окружающих, но так и не получил прямого ответа о причинах отмены первоначального решения. По-моему, чиновники осознали, что, препятствуя подводным исследованиям, они производят невыгодное впечатление на мировое сообщество.

Это был не единственный и не первый бой Гринписа за морское дно. Организация на протяжении многих лет борется с донным тралением. Этот метод добычи часто называют «вспахиванием»: судно таскает по морскому дну огромные тяжелые сети, вылавливая рыбу, обитающую на глубине.

Эта практика в высшей степени губительная, причем в двух отношениях. Такое траление эффективно, но при нем из моря выгребается все подчистую. За считаные минуты сети уничтожают коралловые рифы, которые росли не одну тысячу лет, оставляя за собой безжизненную искореженную пустошь. Один писатель сравнил это безоглядное истребление всего живого с попыткой поймать африканскую белку сетью шириной в милю, натянутоймежду огромными вездеходами, которые, не выбирая дороги, мчатся по африканской саванне[278]. Случись такое в Африке, общественность была бы возмущена, узнав, что подавляющее большинство других животных, попадающих в сеть, бессмысленно убивают, а останки выбрасывают. Именно такова участь прилова при тралении. Большую часть того, что попадает в сети, рыбаки выбрасывают – одними видами рынок не интересуется, другие покупают, но рыба чересчур мелкая или сильно помялась.

В 2008 г. Гринпис провел кампанию в Северном море. Чтобы остановить флотилию немецких траулеров, участники организации за несколько месяцев, согласно продуманному плану, разложили более 100 каменных валунов на морском дне в немецких водах, по периметру внешнего рифа Зильт (Зюльт), который быстро уничтожали промысловики. В порту все знали, чем занимаются гринписовцы (такие огромные объекты спрятать трудно), но, как это часто бывает, когда дело касается моря, было непонятно, считать ли эти действия незаконными. Поэтому никто не знал, стоит ли вмешиваться в происходящее, останавливать его и как это вообще делать.

Каждый валун весил больше 3 т и был размером с двухдверный холодильник – вполне достаточно для того, чтобы порвать зацепившийся трал. Гринписовцы поднимали валун за валуном судовым краном и бросали на дно в выбранных местах. Поскольку все это делалось для того, чтобы прекратить траление, а не рвать дорогостоящие рыбацкие сети, Гринпис предоставил местным властям и капитанам рыбацких судов обновленные карты с указанием сброшенных валунов. Ту же тактику члены организации применили в 2011 г. в Северном море у побережья Швеции[279].

Акция, сделавшая невозможным траление, привела в ярость правительственных чиновников нескольких стран. Местные рыбаки восприняли валуны как бомбы, сброшенные на источник их существования. Министр рыболовства Нидерландов Герда Вербург объявила, что намерена арестовать «Нортланд» – судно, на котором гринписовцы доставляли камни в море. Голландские рыбаки начали в знак протеста отправлять в штаб-квартиру Гринпис тысячи посылок, в них были кирпичи и дохлая рыба, тщательно завернутая в пластик. Рыбаки нескольких стран также подали в суд на Гринпис, утверждая, что эта акция не что иное, как сброс отходов, представляющих опасность для жизни рыбаков. Суды в Германии, Швеции и Нидерландах отклонили эти иски.

Однако главным противником Гринписа в борьбе за контроль над океанским дном уже многие годы является нефтегазовая промышленность. В 2010 г. Гринпис выступил против концерна British Petroleum, владельца буровой установки «Дипуотер хоризон», взорвавшейся в Мексиканском заливе и ставшей причиной крупнейшего за всю историю США разлива нефти. Несколько месяцев ВР пыталась перекрыть скважину, а нефть продолжала извергаться из трубы у самого дна. Компания заявила, что обрабатывает разлив химическим диспергатором, который разрушает нефтяную пленку. Гринпис и исследователи из ряда университетов отнеслись к этим утверждениям скептически и с помощью подводных аппаратов провели осмотр этой части Мексиканского залива. Группа из Университета штата Пенсильвания предоставила ужасающие кадры, на которых морское дно больше походило на асфальтированную автостоянку, чем на цветной калейдоскоп, который оно напоминало несколько месяцев назад. Диспергатор на самом деле не рассеивал нефть, а заставлял погружаться на дно океана, где она окутывала все, что там имелось. Я вел в The New York Times раздел, посвященный этому разливу нефти, и читал протоколы судебных заседаний и корпоративные документы BP, в которых ученые, работавшие на компанию, обсуждали эту проблему. Проблема диспергатора казалась мне чисто академической и несущественной до тех пор, пока я не увидел видеоматериалы, снятые на морском дне до и после аварии.

Разливы нефти являются одной из причин, из-за которых многие экологи встревожены тем, что энергетические компании рвутся в пока еще нетронутый регион – в Арктику. Бороться с нефтью под толстым льдом (и тем более если она опустится на дно) будет особенно трудно.

Новые технологии бурения открыли доступ к ранее недостижимым арктическим запасам ископаемых углеводородов, и страны вступили в борьбу за право использовать эти ресурсы. Бурение сейчас проводится так далеко от берега, что буровые установки уже нельзя закрепить на морском дне за пределами континентального шельфа, глубина там такая, что это практически невозможно. Поэтому буровые платформы удерживают на месте гребные винты, каждый размером со школьный автобус. Расположенные вдали от берега, буровые установки уже не подчиняются территориальным законам стран, которые осуществляют нефтедобычу.

В 2017 г. я участвовал в плавании на гринписовском ледоколе «Арктик санрайз» по Баренцеву морю, раскинувшемуся вдоль северных побережий России и Норвегии. Норвежская нефтяная компания с государственным участием Statoil расположила буровую платформу «Сонга энаблер» на нефтяном месторождении Корпфьель. Как и буровые работы, запланированные у побережья Бразилии, в устье Амазонки, норвежский проект представлял собой новый уровень риска для нефтяной промышленности. Ни одна компания еще не пыталась бурить так далеко в Арктике. Право Statoil на бурение этой скважины было еще более спорным, так как буровая находилась в международных водах, более чем в 258 милях к северу от материковой Норвегии[280].

В законах, регулирующих бурение и другие виды деятельности в международных водах, путаницы еще больше, чем в документах, регулирующих работы в национальных водах. Это дало Statoil больше возможностей для бурения, а Гринпису – поводов для протеста. Положение усложнялось еще и тем, что буровая платформа находилась вне исключительной экономической зоны Норвегии, но все еще в пределах расширенной зоны континентального шельфа страны. Согласно международному праву, прибрежные государства правомочны вести разведку и разработку природных ресурсов в своих исключительно экономических зонах, например на рифе у побережья Бразилии. Однако за их пределами на континентальном шельфе эти права не должны «нарушать» или «необоснованно препятствовать» «навигации и другим правам и свободам», включая право на протест. Суды постановили, что буровые компании вправе создавать кольцевую зону безопасности в радиусе полукилометра «вокруг возведенных сооружений и установок, считая от каждой точки их наружного края». При этом компаниям предписано также терпеть некоторые «нарушения порядка», если они не представляют собою «вмешательства в осуществление суверенных прав». Другими словами, правила оставляют широкий простор для толкований[281].

Гринписовцы собирались действовать на опережение – первыми добраться до намеченной точки бурения и оставаться там, отказываясь уйти, то есть помешать работе и, по возможности, спровоцировать долгую и дорогостоящую судебную тяжбу с нефтедобывающей компанией, пытаясь оспорить ее право на это место. Но организационные неувязки задержали выход «Санрайз» в море, и платформа «Сонга энаблер» раньше достигла точки бурения[282]. Поэтому защитники природы перешли к запасному плану. Прибыв на нефтяное месторождение, они намеревались нарушить зону безопасности, подойти как можно ближе к платформе и снять сюжет для информационной кампании об опасности неограниченного бурения. Норвежское правительство и Statoil делали на залежи Корпфьель крупную ставку: сейсмические исследования показали, что ее запасы могут измеряться миллионами баррелей. Норвегия, хоть и громогласно декларирует природоохранную политику, зависит от добычи нефти и газа, составляющих около 40 % ее экспортных доходов. Поэтому норвежцы вовсе не намерены отказываться от значительной части ресурсов ради того, чтобы успокоить настырную группу защитников окружающей среды.

Когда «Санрайз» прибыл на место, там уже дежурил 105-метровый патрульный корабль норвежской береговой охраны «Нордкап», готовый перейти к активным действиям, как только гринписовцы нарушат закон. Именно это Гринпис и сделал через три дня. В зону безопасности на четырех байдарках вошла группа природоохранников с плакатами протеста. Другая группа на скоростной моторной лодке буксировала буй в виде гигантского глобуса, символизировавший планету, оказавшуюся в опасности. Восемь часов спустя норвежская береговая охрана поднялась на борт «Санрайза» и арестовала всех находившихся на судне. Затем ледокол отбуксировали в норвежский порт Тромсе, где пять членов экипажа были оштрафованы на общую сумму около $20 000 и освобождены. Еще несколько месяцев норвежское правительство удерживало несколько лодок Гринписа; по поводу законности их ареста и за их освобождение шла продолжительная судебная тяжба.

Проект Statoil продолжался, претерпев лишь небольшую задержку, тогда как Гринпис, возвращая конфискованные лодки, потратил несколько месяцев и десятки тысяч долларов на судебные разбирательства. Наблюдая своими глазами за этой миссией в Арктике, я усвоил два важных урока. Первый заключался в том, что правила игры определенно выстроены против защитников природы. А второй – защитники природы прекрасно знают об этом и иногда устраивают не столько настоящие схватки, сколько театрализованные представления.

Пока неизвестно, что представляло собою морское противостояние близ побережья Бразилии – реальную схватку или театральную постановку, и были ли у бразильских ученых какие-либо шансы заблокировать этот проект бурения. Но прежде всего Гринпису нужно было публично объявить о попытке защитить эти воды и таинственный риф, протянувшийся по океанскому дну.

Поскольку в центре внимания экспедиции в Бразилию находились кораллы, небольшая библиотека «Эсперансы» была заполнена книгами и журналами о них. Ученые в экспедиции очень серьезно относились к кораллам, поэтому пилот подводной лодки Джон Хоусвар решил надо мною подшутить. Однажды днем он вошел в салон корабля, где я сидел среди ученых и членов экипажа, тихо работавших на своих ноутбуках, и откашлялся, явно собираясь сделать какое-то объявление. Все, кто был в зале, в том числе и я, выжидающе уставились на него. «Итак, – сказал он с таким видом, будто провозглашал папскую энциклику, – Иэн считает кораллы скучными». Все лица обратились ко мне с выражением скепсиса, граничащего с презрением. Я кинул на Хоусвара самый уничижительный взгляд, на какой был способен. «Я просто решил, что люди должны знать об этом», – сказал он, невинно улыбаясь мне в ответ.

Не сказать, чтобы он был совсем уж не прав. Было время, когда я считал интерес к кораллам чем-то вроде любви к «хорошеньким камешкам». С Хоусваром я был знаком лет пять, и мы с ним часто болтали о коралловых рифах. Он говорил о них с настоящим пылом, так другие спорят, какой фильм считать лучшим боевиком всех времен, и не раз уговаривал меня писать о кораллах. Я отказывался. У всех есть свои слепые зоны, и коралловые рифы оказались в одной из моих. Да, я знал, что это красочные дома для многих видов морских обитателей и главная приманка для дайверов всего мира, но лично у меня кораллы никогда не вызывали любопытства.

Слушая рассказы Хоусвара о кораллах и морской биологии, я каждый раз вспоминал слова Марка Твена, что два самых важных дня в жизни – это день, когда ты рождаешься, и день, когда узнаешь, зачем родился.

Хоусвар родился, чтобы защищать океаны. Он высок (190 см), крепко сложен (86 кг), при этом ловок и спортивен. Он рос в Коннектикуте, мечтал работать в Службе охраны лесов, прыгать с парашютом и тушить лесные пожары. Но позже влюбился в морскую биологию и в 1993 г. получил степень магистра в Юго-Восточном университете Нова, расположенном во Флориде недалеко от Форт-Лодердейла.

Его тело чуть ли не сплошь покрыто татуировками. По правой руке сбегает цветное мозаичное изображение впадин Берингова моря с морскими губками, скатами и гигантским осьминогом, утаскивающим под воду траулер-рыбзавод. На правой лопатке Дон-Кихот, скопированный с рисунка Пикассо, – образ идеалиста, который мог бы стать символом Гринписа.

В конце концов заразительный энтузиазм Хоусвара взял верх над моим скептицизмом. Во время этой поездки я много думал о значении коралловых рифов. Я хотел понять, почему так много умных людей находят их важными, увлекаются и даже восхищаются ими. То, что рифы являются чьей-то средой обитания, меня мало трогало. Трудно беспокоиться о доме, с жителями которого ты не знаком. Поэтому, пока мы плыли к месту погружения, я, не жалея времени, штудировал книги и журнальные статьи из маленькой, но специализированной библиотеки корабля[283]. Я расспрашивал ученых и выслушивал в ответ импровизированные лекции от восторженных защитников кораллов.

Вскоре я понял, насколько ошибался в отношении рифов. Кораллы – великолепные строители, возможно, лучшие на планете, хотя и весьма медлительные. Их эволюция происходит на протяжении 200 или 300 млн лет, и все это время они растут, образно выражаясь, со скоростью улитки – обычно меньше чем на 2,5 см в год. Австралийский Большой Барьерный риф настолько большой и яркий, что его хорошо видно из космоса, он занимает площадь в 133 000 квадратных миль (вдвое больше Пенсильвании[284]), и при этом он относительно молод – ему около 600 000 лет.

Я узнал, что кораллы – ловкие охотники. Крошечными ядовитыми щупальцами или сетями из слизи они захватывают добычу – мелкий планктон. Я узнал, что кораллы – это еще и густонаселенные микрокосмы, где на площади в 80 соток обитает больше видов морской живности, чем насчитывается видов птиц во всей Северной Америке. И что эти микрокосмы необычайно эффективны в энергетическом плане и практически не создают отходов, потому что отходы каждого организма являются ресурсами для другого. Большая часть океана представляет собой бесплодные и бедные питательными веществами водные пустыни, и рифы на этом фоне выделяются своим пышным и изобильным биоразнообразием, как выделялся бы участок дождевого леса Амазонии посреди Сахары.

Как-то под вечер я посмотрел на часы и осознал, что просидел над книгой четыре часа подряд, не поднимая головы, и чуть не пропустил обед.

Риф, который мы исследовали, был в высшей степени необычным – само его существование противоречило многим сложившимся представлениям о коралловых рифах. Хотя кораллы не являются растениями, для выживания им, как правило, необходим солнечный свет. Он обеспечивает питание зооксантелл, микроскопических водорослей, которые живут внутри кораллов и составляют большую часть их пищи. Именно поэтому кораллы в основном растут в мелкой и более чистой воде. А вот Амазонский риф расположен в глубоких мутных водах, да еще и сильно опресненных. На протяжении многих месяцев подводное «облако» мути, которую приносит Амазонка, полностью преграждает свету путь к морскому дну. Ученые склоняются к мысли, что жизнь на Амазонском рифе в значительной степени основывается не на фотосинтезе, а на хемосинтезе, при котором бактерии без света вырабатывают органическое вещество и энергию из углекислого газа, воды и других неорганических веществ (аммиака, железа, нитратов, серы и др.). Возможно, именно с хемосинтеза началась жизнь на Земле и подобные организмы сегодня – далекие потомки первых живых организмов планеты.

«А теперь плохие новости», – сказал однажды Франсини-Филью, прервав мои блаженные размышления о рифах. Он объяснил, что глобальное потепление угрожает кораллам по всему миру, потому что повышение температуры меняет химический состав океана. Для кораллов благоприятны щелочные воды, но выбросы ископаемого топлива делают моря более кислыми. Изменение климата повышает нагрев воздуха, а за ним следует изменение состава воды. Мировой океан поглощает примерно четверть углекислого газа, выбрасываемого в атмосферу, что заметно повышает кислотность его вод и затрудняет кальцификацию скелетов кораллов.

При повышении температуры зооксантеллы, которые придают рифу его изумительную раскраску, начинают производить слишком много кислорода, и полипы отторгают их. После этого кораллы белеют и умирают – это явление называется выцветанием. Наша планета переживает самое массовое выцветание кораллов в истории человечества. Еще несколько десятков лет выброса загрязнений – и кораллы «перестанут расти и начнут разрушаться», предупреждает в журнале Geophysical Research Letters группа ученых. А это приведет к утрате миллионов видов живых существ.

Неудивительно, что многие из присутствовавших в салоне «Эсперансы» были шокированы, когда Хоусвар раскрыл мою постыдную тайну. Чем больше я узнавал о кораллах, тем лучше понимал, что стоит за стремлением бразильских ученых посетить этот участок дна океана. Риски бурения отнюдь не ограничивались угрозой катастрофического разлива. Добыча нефти из-под морского дна в итоге будет способствовать климатическим изменениям, которые уничтожают коралловые рифы по всему миру. Битва за Амазонский риф была лишь одним из сражений в этой войне, и я хотел побывать на ее переднем краю.

Если взглянуть еще шире, то кампанию по защите Амазонского рифа можно расценивать как движение за смену парадигмы отношения широкой публики к мировому океану. Бразильские ученые и активисты Гринписа отказываются рассматривать океан как вещь для использования или пространство, откуда мы извлекаем ресурсы, взамен сбрасывая туда отходы. Это колоссальная и многообразная среда обитания, которую мы по меньшей мере должны предоставить самой себе, хотя еще лучше было бы, если бы мы всячески защищали и поддерживали ее. Если мы будем меньше вычерпывать из океана ради того, чтобы наполнить наши желудки и кошельки, он ответит нам повышением биологического разнообразия, что, в свою очередь, явится доказательством нашей способности жить в равновесии с остальными обитателями планеты и в конечном счете послужит развитию человечества.

На пятые сутки плавания «Эсперанса» сбавила ход и остановилась. Ученые сказали капитану, что, судя по старым записям мореходов и рыбаков, мы оказались в очень многообещающем месте для исследования рифа. Во время перехода ярко-красная субмарина «Дуал дипуоркер 2000» была надежно прикреплена к палубе. Теперь команда быстро подготовила аппарат к погружению. Погода стояла пасмурная, поднимался туман, но даже океанские ветра, трепавшие наши волосы, не могли одолеть удушающую жару.

Построенная в 2004 г. субмарина, похожая на «Мини Купер» или на одну из мультяшных пиксаровских «тачек», рассчитана на двоих – пилота и пассажира. Поскольку мы сидели в изолированных отсеках, общаться приходилось по радио, которое также привязывало нас к судну. Было жарко, я сидел в шортах и футболке. Температура в субмарине регулировалась, так что в холодных глубинах океана мы должны были находиться в приятном тепле. Лодочка имела шесть похожих на маленькие вентиляторы винтов, каждый мощностью 1 лошадиная сила. Ее максимальная скорость достигала 2 узлов (около 3,7 км/час, скорость неспешной ходьбы), а максимальная глубина погружения составляла 600 м. На одном борту лодки имелись глубокие вмятины, полученные пару лет назад, когда сильные течения прижали ее к нефтяной платформе в проливе Санта-Барбара.

Накануне меня обучали тому, как герметизировать отсек, как общаться с «Эсперансой», когда мы достигнем океанского дна, и что делать при чрезвычайном происшествии, например при пожаре, отказе двигателя или, допустим, если лодка запутается в дрейфующей сети. Я старательно тренировался, и все же погружение задержалось из-за моей ошибки. Задраив отсек, я ударился локтем и тут же сбоку что-то негромко стукнуло и зашипело. Я сообщил об этом в микрофон. По вертолетной площадке подбежал механик и сквозь стеклянный люк моей капсулы стал рассматривать какой-то датчик. Выражение его лица не придало мне спокойствия.

«Нужно его выпустить, – сказал он одному из коллег. – Прямо сейчас!» Я не сделал то, чему меня учили – не до конца повернул ручку, – и кабину заполнил чистый кислород. Если им долго дышать, это может причинить смертельный вред, а еще он взрывоопасен. Через 30 секунд мы с Хоусваром уже стояли на палубе и ждали, пока механики все исправят. Это стало еще одним напоминанием о том, что в океане я, как ни крути, чужой. На суше меня не назовешь неуклюжим, а в море я пролил кофе на капитанский ноутбук, чуть не убил себя электрическим током на рыбацком судне, а сейчас оказался на волосок от того, чтобы устроить смертоносный взрыв на подводной лодке, в которой сам находился.

Восстановив самообладание, я спросил ученых, почему бурение в этих местах океана часто заканчивалось неудачей. Я читал, что за последние несколько десятилетий нефтяные и газовые компании предприняли самое меньшее 95 попыток бурения в этом районе, но так и не смогли добыть нефть. Почти треть случаев завершилась отказом компаний от дальнейших изысканий. В документах правительства Бразилии, которые я изучал, обычно приводилось загадочное объяснение: «механическая ошибка». Но технологии бурения и добычи постоянно совершенствовались, в том числе и для морских разработок, компании осваивали гидроразрыв, и, возможно, этим отчасти объяснялось стремление провести очередную разведку в этих водах. Я думал, что задал совершенно безобидный вопрос. Но, как выяснилось, я ошибался.

Ученые обменялись почти восторженными взглядами, как будто предвкушая возможность поделиться страшными историями о призраках, сидя у костра. По их словам, общеизвестно, что эти воды отличаются крайней сложностью состава. Из устья реки вырывается под сильнейшим напором вода цвета шоколада с молоком. Амазонка – это почти 20 % всей речной воды, которая попадает в океаны. Из-за различной плотности пресной и соленой воды подводный мир здесь похож на слоеный пирог. Где-то морское дно покрыто илом, где-то – песком. Это еще больше усложняет движение воды.

Амазонка выносит в Атлантический океан густую муть, которая превращает кристально чистые воды в непрозрачные. Повинуясь течениям, эта муть может распространяться с непредсказуемостью подводной песчаной бури и разноситься на сотни миль от устья реки. Эдуардо Сигле, океанограф из университета Сан-Паулу, объяснил мне, что эти выносы оседали на дно на протяжении сотен тысяч лет, создавая уступ на шельфе. Обрыв этой подводной скалы с отметки 150 м уходит на 3 км в глубину.

Другой ученый, Нильс Асп, океанограф из Федерального университета Пара в Бразилии, сказал, что для бурильщиков чуть ли не самым трудным было просто пробиться сквозь слой нестабильного ила, толщина которого превышает практически все другие подводные структуры. Работы на конусе выноса крайне опасны. Скажем, подводный беспилотный аппарат (ТНПА) он может поглотить за считаные минуты. А на наружном крае конуса, где, как считается, залегают наибольшие запасы нефти, то и дело случаются подводные оползни, способные опрокинуть буровую установку.

Лекция на палубе, вероятно, продолжалась бы еще долго, но ее прервал механик подлодки, который велел мне забраться обратно в капсулу, загерметизироваться и начать спуск к тому самому жуткому месту, которое только что описывали ученые. Когда механик начал закрывать люк, Франсини-Филью лукаво улыбнулся мне и сказал: «Желаю удачи».

Подводная лодочка начала погружаться, и зрелище волн, захлестнувших мой купол, вызвали у меня приступ клаустрофобии на грани паники. Последние несколько лет я почти непрерывно путешествовал на судах по всему земному шару, но никогда еще не бывал в подводном аппарате. Достаточно ли воздуха в моем отсеке? Что делать, если этот вентиль вновь откроется и отсек вновь наполнится чистым кислородом, но уже вдали от «Эсперансы»?

Хоусвар включил двигатели, и наша лодочка начала погружаться. Внезапно подводное пространство показалось мне огромным, и клаустрофобия моментально сменилась агорафобией. Я чувствовал себя обнаженным и маленьким в огромном, темном и чужом мире. Но постепенно мои страхи сменились благоговением. Задрав голову, я посмотрел сквозь стеклянный пузырь, над которым блестела на солнце поверхность моря, переливавшаяся стеклянистой синью. К моему удивлению, в отсеке было довольно шумно – рычали двигатели, шипели фильтры очистки воздуха, удаляя углекислый газ из помещений. Я посмотрел на часы: прошло около двух минут. В отсеке установилась приятная прохлада, и пот у меня на шее начал подсыхать. Впереди распрямился манипулятор, оснащенный подводной видеокамерой высокого разрешения. Мы медленно погружались, пронизывая мрак лучами фар, установленных по сторонам от манипулятора.

Минут через 15 наша подводная лодка достигла глубины 100 м. Во время погружения мимо нас проносились скаты с размахом крыльев больше метра и суетились неоновые рыбы. Мы видели крабов, огромных лобстеров и хрупких морских звезд. Хоть мы и не находились в выносе Амазонки, видимость сильно варьировала, примерно как при прохождении через облака в самолете. Можно было секунду ничего не видеть, а затем вновь вокруг нас была кристальная прозрачность.

Лодку окружила стая длинных серых рыб-прилипал, пытавшихся прицепиться к нам, как они цепляются к китам и акулам. Из какой-то ямы на дне то высовывалась, то снова пряталась белая рыбка сантиметров 15 длиной. Хоусвар по рации сообщил мне, что ее в просторечии называют «скользким членом», потому что она очень ловко выбирается из сетей и рук рыбаков. Показалась вроде бы груда камней, но, когда мы приблизились, оказалось, что я рассматриваю мегаполис Лилипутии, в нем кипела жизнь и переливались, словно электрические огни, синие, оранжевые и желтые вспышки.

Хоусвар окликнул меня и указал на горку круглых корявых глыб, похожих на камни, и сказал, что это родолиты. Скопления этих комков красных водорослей, образующих самые разные формы, представляют собой снаружи похожий на муравейник высотный жилой комплекс для крошечных червеобразных существ. Одна часть этой постройки служит «очистительной станцией», куда приплывают рыбы, чтобы избавиться от паразитов. Чтобы привлечь потенциальных клиентов, чистильщики стараются быть яркими и энергичными. В качестве агрессивной рекламы они могут размахивать усиками или извиваться всем телом.

«Здесь рады даже самым ненасытным хищникам», – объяснил Хоусвар через переговорное устройство. Чистильщики заплывают или заползают им во рты и поедают паразитов и отмершую кожу. Мы увидели группы чистильщиков – нежных креветок-докторов Вурдеманна (их также называют мятными креветками) и длинноносых крабов-стрелок, готовых приняться за обработку следующего посетителя. Хоусвар сказал, что некоторые из обитателей этих поселений только притворяются чистильщиками, а сами норовят откусить мягкой плоти доверчивой рыбы, поддавшейся на приглашение, и добавил, что хищные рыбы тоже бывают обманщиками. Иногда они глотают трудолюбивых чистильщиков. «Здесь, внизу, живут по законам джунглей», – сказал он, улыбаясь мне сквозь стекло.

Вскоре Хоусвар заметил стайки разнообразных рыб-бабочек и мерцающих губанов, суетившихся около рифа. Позже, проконсультировавшись с ихтиологами и сравнив фотографии рыб с определителями, мы узнали, что некоторые из тех, что попались нам на глаза, еще не были описаны учеными. В ходе следующих погружений, предпринятых в ближайшие дни, исследователи также сняли на видео несколько южных красных окуней и снежных групперов – те и другие официально признаны находящимися под угрозой исчезновения. Эти задокументированные наблюдения были боеприпасами, в которых нуждались бразильские ученые.

Вокруг нас простирался Амазонский риф. Родолиты, сцепляясь между собой, образуют более крупные структуры, которые создают каркас самого рифа. В ходе нескольких погружений гринписовцы наносили подводный риф на карту, уточняя его контуры и фиксируя в видеозаписи значительную часть его 600-мильной протяженности от устья Амазонки до Французской Гвианы. Когда подводная лодка петляла, следуя рельефу океанского дна, фары высвечивали новые необычные свидетельства биоразнообразия. Иногда свет проникал сверху и мерцал на дне океана. И, глядя на окружавший нас мир, я знал, что больше никогда не буду относиться к кораллам как к просто «хорошеньким камешкам».

Уже примерно час мы с Хоусваром плавали над океанским дном, и тут заговорило радио.

«“Дип уоркер”, это верх».

Хоусвар притворился, что не слышит, и мы продолжили наблюдения.

Через три минуты вызов повторился.

«Дип уоркер, ответьте».

«Валяй», – отозвался Хоусвар.

«Ребятки, пора вылезать на солнышко».

«Вас понял», – ответил Хоусвар.

Мы начали подъем. Сквозь стеклянный купол я наблюдал, как приближалась поверхность, напоминавшая снизу абстрактный витраж. Я испытывал своеобразную эйфорию от посещения этого уязвимого и чуждого мира, населенного существами, которые не желали смиренно укладываться в наши обычные категории животных-минералов-растений. Экскурсия в очередной раз заставила меня задуматься о том, как трудно подвигнуть людей на защиту чего-то такого, о чем они ничего не знают. «Мы больше знаем об обратной стороне Луны, чем о дне моря, – сказал Хоусвар. – Некоторые компании извлекают из нашего незнания выгоду, потому что оно уменьшает возможность общественного контроля и чрезвычайно затрудняет его для таких, как Гринпис, поборников экологии. К сожалению, – добавил Хоусвар, – незнание может причинить нам немалый вред».

Оказавшись на поверхности, мы с Хоусваром молча покачивались в воде, как рыбацкий поплавок, ожидая, когда нас подцепит кран «Эсперансы». Полет на самолете над лесами Амазонии дал мне общее представление о том, что поставлено на карту в связи с изменением климата, а погружение под воду показало, чему опасность грозит в первую очередь. Я вспомнил другой крупный план океанского дна: видеозаписи, запечатлевшие последствия разлива нефти на скважине BP в Мексиканском заливе. Черная безжизненная равнина резко контрастировала с цветными взрывами и суматохой родолитовой сопки и «станции очистки».

Через шесть месяцев после завершения этой экспедиции я получил сообщение от одного из ученых, который был на «Эсперансе». Он писал, что, получив материалы, собранные нами в ходе плавания к рифу, Федеральное агентство Бразилии по охране окружающей среды запросило у нефтедобывающих компаний дополнительную информацию и те отказались предоставить ее. В результате правительство отозвало, по крайней мере временно, лицензии на бурение вблизи Амазонского рифа.

Это был один из тех редких случаев, когда государство взяло на себя труд проконтролировать хозяйственную деятельность в водах, которые она могла бы, не глядя, открыть для бизнеса. Бразильские ученые и Гринпис выиграли эту битву. Тем не менее я пессимистически или по крайней мере трезво смотрю на войну в целом, так как знаю, что компании с их неисчерпаемыми карманами продолжат охоту за нефтью – в немалой степени при молчаливой поддержке рядовых потребителей – таких как я сам.

10

Морское рабство

Что за океан без чудовища, рыскающего во мраке?

Это все равно что сон без сновидений.

ВЕРНЕР ХЕРЦОГ. ПУТЕВОДИТЕЛЬ РАСТЕРЯННЫХ[285]

Принудительный труд практикуется во всем мире, но нигде он не распространен так широко и не представляет собой более трудноразрешимую проблему, чем в Южно-Китайском море, особенно в рыболовном флоте Таиланда. Отчасти это связано с тем, что, по данным ООН от 2014 г., рыболовецкой отрасли этой страны ежегодно не хватает около 50 000 рабочих. В результате десятки тысяч мигрантов из Камбоджи и Мьянмы каждый год пробираются в Таиланд, чтобы восполнить этот хронический дефицит. Затем недобросовестные капитаны покупают и продают мужчин и мальчиков, как движимое имущество.

Исследователи рынка труда в море предсказывают, что, по мере роста цен на топливо и уменьшения запасов рыбы вблизи берега, все больше судов будет уходить для лова в дальние моря, и вероятность плохого обращения с мигрантами будет повышаться. Работа на рыбацких судах – адская. Управляя слишком многочисленными, неэффективными, с трудом окупающими себя экипажами, капитаны требуют от моряков беспрекословного и бездумного выполнения приказов. Жалобы на долгие вахты, на кормежку впроголодь, на мизерную зарплату исключены. Иными словами, капитаны рассчитывают, что на их судах будут трудиться рабы.

«На море жизнь ценится дешево», – сказал мне Фил Робертсон, заместитель директора азиатского отделения Human Rights Watch. По его словам, условия работы моряков становятся все хуже из-за слабости законов о труде на море и ненасытного мирового спроса на морепродукты, который приводит к перелову и истощению запасов рыбы.

Читая превосходные работы моих предшественников-журналистов, я получил представление о проблеме морского рабства[286]. Но уровень морального падения, с которым я столкнулся, – невероятная жестокость, надолго, если не навсегда наложившая отпечаток на людей, с которыми я беседовал, – оказался таким, что, написав репортаж, я долго не мог прийти в себя. Беззаконный океан собирает много жертв и над волнами, и под волнами, но жестокое обращение с людьми, которые помогают наполнять наши тарелки, потрясло меня до глубины души. Все больше потребителей понимают, что мобильные телефоны стали своего рода полицейским средством, сдерживающим правонарушения практически во всех сферах жизни. Если случается что-то плохое, оно, вероятно, будет заснято и размещено на YouTube. Правда, в море такое случается редко, зато перевод человека в рабское состояние там является обычной деловой практикой.

«Просто страшно было на это смотреть», – признался охранник Сом Нан, рассказывая, что он увидел в сотнях миль от берега. В конце 2013 г. Сом Нан отправился в первый рейс на судне, снабжавшем рыболовные суда в Южно-Китайском море. После четырех дней плавания они подошли к старому траулеру под таиландским флагом.

На носу траулера скорчился изможденный мужчина – голый по пояс, с ржавым металлическим ошейником на пораненной шее. К ошейнику была приклепана метровая цепь, другим концом прикрепленная к стойке на палубе. Капитан траулера позже объяснил, что этот человек пытался сбежать, поэтому он надевает на него ошейник и приковывает каждый раз при встрече с другим судном.

Прикованного моряка звали Лан Лон. Его, как и тысячи других мужчин и подростков, оказавшихся на судах таиландского рыболовного флота, незаконно переправили из Камбоджи в Таиланд. Лон, живший почти рядом с Пномпенем, столицей Камбоджи, не собирался работать в море. Но однажды на буддийском празднике он познакомился с человеком, который предложил ему работу в Таиланде и обещал помочь попасть туда.

Тридцатилетний Лон увидел в этом предложении шанс начать новую жизнь. Он устал оттого, что его младшие братья и сестры вынуждены были голодать, потому что урожая риса с семейного поля не хватало на всех. Поэтому он ночью залез в кузов грузовика и по ухабистым грунтовым дорогам доехал до портового города Самутпракан на побережье Сиамского залива, в дюжине миль от Бангкока. Там его несколько дней продержали взаперти под вооруженной охраной, а потом торговец людьми продал Лона одному из капитанов примерно за $530 – меньше, чем в то время просили за буйвола. Затем его вместе с шестью другими мигрантами загнали по трапу на потрепанное деревянное судно. Так начались три ужасных года рабства в море, на протяжении которых Лона дважды перепродавали с судна на судно.

Я познакомился с Лоном в Сонгкхла, на юго-восточном побережье Таиланда, в сентябре 2014 г., когда готовил репортаж о принудительном труде. За семь месяцев до нашей встречи Лона спасли, выкупив его у капитана, люди из «Стелла марис». Эта католическая благотворительная организация держит отделения более чем в двух сотнях портов 30 с лишним стран и оказывает социальную помощь морякам и их семьям. В отделении «Стелла марис» в Сонгкхла меня обещали познакомить с жертвами торговли людьми и с чиновниками, которым поручено расследовать эти преступления.

Ожидая встречи с Лоном, я провел несколько часов в офисе «Стелла марис», листая скоросшиватели с делами. Это была ужасающая подборка документов о жестоких издевательствах, пытках и убийствах, совершаемых в море. Каждая страница, фотография и сделанная от руки запись рассказывали то о выброшенном за борт больном, то об обезглавленном бунтаре, то о непокорном моряке, которого несколько дней держали взаперти в темном зловонном трюме с рыбой. «Каждую неделю мы заводим новое дело», – сказал мне Сучат Джунталукхана, директор центра.

Несчастные, подвергшиеся подобным мучениям, порой выживали только благодаря случайным встречам с сердобольными людьми, которые сообщали о них «Стелла марис» или другим организациям, участвующим в спасении морских рабов. Моряков, которых удается освободить, переправляют домой по «подземной железной дороге»[287], проходящей через Малайзию, Индонезию, Камбоджу и Таиланд.

С Сом Наном – одним из таких спасателей, я познакомился в «Стелла марис». Его кхмерское имя означает «удача». Этот крепкий и решительный 40-летний мужчина продемонстрировал мне металлический прут, который он прячет в поясе и мгновенно извлекает, если нужно обороняться. Проработав несколько лет рядом с портом, Сом Нан слышал много историй о жестоких расправах. И все равно был шокирован тем, что увидел в море.

Сом Нан работал на плавбазе. Эти посудины, перевозящие все на свете – от топлива и провианта до запасных сетей и сменного экипажа, – исполняют роль плавучих универмагов, пополняя запасы на кораблях. Одно такое судно доставило Лона на его каторгу, другое впоследствии спасло его.

Благодаря плавбазам тихоходные траулеры могут вести лов в 1500 и более миль от суши. Рыбаки могут находиться в море месяцами, а то и годами, бесперебойно обрабатывая и консервируя рыбу, которая попадает на полки американских магазинов менее чем через неделю после того, как ее выловили.

С добывающего судна рыбу сгружают в громадные морозильные трюмы плавбазы вместе с добычей, сданной другими рыбаками. После этого определить ее происхождение – выловлена она рыбаками, нанятыми с соблюдением всех правил, или закованными в кандалы мигрантами – практически невозможно.

После четырехдневного перехода из порта плавбаза Сом Нана встала рядом с потрепанным траулером под таиландским флагом, который две недели подряд незаконно рыбачил в индонезийских водах. Лон в это время сидел на цепи. Обычно капитан надевал на него ошейник раз в неделю, при приближении других судов. Лон, единственный камбоджиец в команде из восьми матросов-бирманцев и офицеров-тайцев, не моргая вглядывался в лица прибывших. Большинство из них отводили взгляд. Сом Нан услыхал, как несчастный почти беззвучно прошептал по-кхмерски: «Умоляю, помогите». С тех пор он не мог больше работать в море.

После освобождения Лона полицейские подробно записали историю его плена и то, как его несколько раз продавали в море с судна на судно. К плавбазе, которая доставила Лона в открытое море, подошли сразу три рыболовных судна, и началась схватка за нового работника. Вдали от берега всегда не хватает рабочих рук. Такая же схватка произошла три года спустя, в ту ночь, когда Лона решили перепродать.

После того как я прочитал материалы «Стелла марис» о спасенных моряках, социальный работник отвел меня в холл, примыкавший к забитому кроватями спальному «кубрику». Здесь обитал Лон и другие бывшие узники. Лон находился там уже несколько месяцев в ожидании перевода в государственный приют, где он будет жить, пока у федеральных властей не дойдут руки до его дела. Лон, тощий и длинный, с рябой кожей цвета кофе с молоком, сидел неестественно неподвижно, как поднятый на стул труп, и дышал только через нос, словно боялся открыть рот. У него был полностью отсутствующий взгляд, казалось, это не человек, а пустая оболочка.