Океан вне закона. Работорговля, пиратство и контрабанда в нейтральных водах Урбина Иэн

12

Зыбкие границы

Кто вопросов не задает, тот лжи не слышит.

ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС. БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ[314]

С Суси Пуджиастути, занимающей пост министра по делам водных ресурсов и рыболовства Индонезии, я познакомился в сентябре 2016 г. в Вашингтоне на конференции «Наш океан». Госдепартамент США ежегодно приглашает на эти конференции мировых лидеров, высокопоставленных чиновников и знаменитостей, занимающихся охраной океана. На заседании мы с Суси сидели рядом в президиуме. Она уже выступила с сообщением о мерах по сохранению рыбных запасов в Индонезии и о том, как межнациональный незаконный промысел рыбы связан с хищениями топлива, отмыванием денег и торговлей наркотиками. Ее речь вызвала восторженные аплодисменты.

Затем настала моя очередь обратиться к собранию. Я высказал предположение, что, возможно, следовало бы расширить определение незаконного промысла рыбы и включить в него преступления также и против людей, занимающихся выловом. Ведь такие злоупотребления, как избиения моряков, удерживание их заработной платы и лишение права уйти с работы, искусственно снижают себестоимость добычи и дают конкурентное преимущество недобросовестным компаниям. Аудитория, состоявшая преимущественно из людей, сосредоточенных на охране окружающей среды, а не прав человека, проводила меня несколькими вежливыми хлопками.

Когда я вернулся на место, Пуджиастути похлопала меня по плечу. «Вам нужно приехать в Индонезию, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы посмотрели, с чем нам приходится иметь дело». «Мне это было бы очень интересно» – ответил я. И спустя восемь месяцев, в мае 2017 г., вылетел в Индонезию.

Уже через четыре дня по прилете я присутствовал при накачке, которую в предутренней темноте коренастый капитан давал своей облаченной в униформу и вооруженной до зубов команде. Дело происходило на палубе патрульного кораблика, стоявшего на якоре около города Понтианака. «Мы ловим людей, которые обворовывают нас, – рычал капитан Самсон, расхаживая перед замершими по стойке смирно подчиненными. – А значит, и в этом рейде не позволим им уйти».

Было всего 4 часа утра, но тяжелая жара, словно мокрой шерстью, накрыла порт на западном берегу Борнео, самого большого острова Индонезии. Самсон решил выйти в рейд затемно, чтобы сообщники с берега не предупредили нарушителей. Жестом подозвав подчиненных к себе, он протянул ладонью вверх правую руку, и все сложили одна на другую ладони, как футболисты перед началом игры. «Парни, это наша работа, – продолжил он, понизив голос. – Так что давайте сделаем все не хуже, чем обычно». Команда ответила дружным возгласом, и все разбежались по своим местам.

Катер, вспенивая волны, бежал по мутным водам гавани, мимо подсвеченных ночными огнями портальных кранов, начиная очередной рейд в поисках иностранных судов, незаконно ловящих рыбу в индонезийских водах. Я приехал в Индонезию и попал на этот корабль по приглашению властей, потому что хотел увидеть, как осуществляется на деле редкая в наши дни политика нетерпимости к промыслу иностранных судов в национальных водах. Другие государства, например Новая Зеландия, тоже препятствовали лову в своих водах, но Индонезия пошла дальше всех, топя или взрывая суда-нарушители. Я взял с собой фотографа Фабио Насименту и молодую переводчицу-индонезийку, рассчитывая на ее помощь в беседах с задержанными рыбаками.

После того как корабль покинул порт, один из офицеров проводил меня в кубрик под палубой и указал место на полу. Там мне предстояло ночевать. «Индонезийцы, как правило, низкорослы, и офицерская койка будет слишком короткой для меня», – объяснил он извиняющимся тоном. Я уверил, что мы с Насименту отлично устроимся на полу. Переводчице досталась отдельная офицерская каюта.

До выхода в зону, где орудуют иностранные браконьеры, оставалось несколько часов. Положив рюкзак на выделенное мне место, я вернулся на мостик, чтобы поговорить с Самсоном, у которого, как у многих индонезийцев, было только одно имя, без фамилии. Работая в министерстве рыболовства Индонезии с 2000 г., он арестовал и потопил десятки судов-нарушителей и считался легендой министерского флота, насчитывавшего 30 кораблей. Самсон патрулировал внешнюю зону индонезийских вод, там промышляли самые агрессивные браконьеры на более крупных судах, чем те, что подбирались ближе к побережью.

Корабль Самсона носил имя «Хиу макан 1» – «Тигровая акула» на индонезийском языке, но команда обычно называла его коротко «Макан». Браконьеры же именовали «Призраком», потому что он появлялся будто ниоткуда. Сторожевой катер длиной в 35,5 м, построенный в 2005 г., был довольно быстроходен для своего размера – мог развивать скорость до 25 узлов. Скорость большинства судов, на которые охотился Самсон, не превышала 18 узлов. Исключение составляли китайские суда. Самые большие разгонялись до 30 узлов, и их капитаны не боялись действовать агрессивно – могли даже таранить военные или полицейские суда. Это особенно тревожило Самсона: корпус «Макана» был не стальным, а из стекловолокна, катер легко было потопить. «Макан» пытался восполнить этот недостаток за счет вооружения, и здесь он превосходил большую часть индонезийского патрульного флота. На носовой палубе была смонтирована турель для огромного 12,7-миллиметрового пулемета, а команда была вооружена автоматами.

Самсону было 47 лет, из его двоих сыновей один был студентом-медиком, другой – школьником. Его жена и сестра также работали в министерстве рыболовства. Он вырос на Калимантане, индонезийской части острова Борнео, где живет много этнических китайцев, и с детства свободно говорил по-китайски. Самсон был мал ростом, коренаст, предплечья и кисти рук у него были такими мощными, что напоминали манипуляторы какой-нибудь машины. Большие выразительные глаза и озорное выражение лица придавали ему такой вид, словно он вот-вот отпустит какую-нибудь шутку. Он редко надевал военную форму, предпочитая свободные синие джинсы и черные байкерские рубашки с надписями «Bloody Rangers» и «Flying into the Darkness». Его подчиненные обычно ходили в сандалиях и шортах.

На фоне своей команды Самсон выглядел как дядя среди племянников. Шестеро подчиненных в прошлом учились у него – Самсон почти десять лет вел курсы морского дела – навигация, чтение карт, управление судами – в мореходных училищах. Его считали справедливым, а в море такая репутация зарабатывается большим трудом и ценится высоко. Еще говорили о его храбрости, спокойствии – и его поварском мастерстве, которое также было основанием для преданности командиру. Один из самых опытных капитанов в стране, Самсон неоднократно отказывался от перевода на большие корабли, поскольку был предан этому катеру и его команде, которую называл своей «мужской семьей». По «Макану» Самсон передвигался, то и дело касаясь рукой переборок, лееров и других деталей. Он знал свой корабль на ощупь не хуже, чем на вид, и я старался подражать его примеру. Время на «Макане» делилось на четырехчасовые вахты; после 20 суток службы полагался десятидневный отпуск, а патрульные рейды могли длиться от нескольких дней до нескольких недель. Команда по большей части состояла из людей за 30, давно служивших вместе, но, как оказалось, несмотря на весь свой опыт, они не были готовы к тому, что произойдет в этом плавании.

Самсон объяснил мне, что видит на радаре суда в радиусе 40 миль и по тому, как они перемещаются на экране, определяет, какие из них иностранные и какие активно ведут лов. Будучи правоверным мусульманином, он все же ищет помощь и в других источниках. На левой руке он носит массивное золотое кольцо с китайским иероглифом «фу», которое, по его словам, приносит ему удачу. К поясу подвешена курительная трубка из дерева сентиги, обладающего волшебными свойствами. На запястье – браслет из геркулесова камня – магнетита, – дарующий ему силу, а на шее – ожерелье из медвежьих зубов, талисман, придающий ярости в бою.

Карьера Самсона началась с того, что он больше десяти лет командовал в этих водах рыбацкими судами, работая на филиппинские, корейские и индонезийские компании. Он в шутку говорит, что так хорошо ловит преступников, потому что сам когда-то был одним из них. «Не надо учить крокодила плавать, – говорит Самсон. – Он плавает с рождения».

Все страны решают проблему незаконного рыболовства по-своему, но ни одна не прибегала к столь драконовским мерам, как Индонезия. Дело в том, что и трудности у этой страны экстраординарные. Индонезия расположена на самом большом в мире архипелаге из 17 000 островов, и на протяжении десятилетий иностранные суда безнаказанно ловили рыбу в ее водах. Положение изменилось в 2014 г., когда на пост министра по делам водных ресурсов и рыболовства Индонезии, в подчинении которого состоял Самсон со своими бойцами, была назначена Пуджиастути. Прежде работавшая топ-менеджером в индустрии морепродуктов и в авиакомпании, она сразу пошла в наступление, неуклонно увеличивая численность патрулей и расширяя зону их действия. Она полностью запретила иностранцам лов рыбы в индонезийских водах, а затем сделала еще один резкий шаг, показывающий серьезность новой политики властей. Раньше нарушителей выдворяли за пределы исключительно экономической зоны, теперь команды пересаживали на патрульные корабли, а их суда сжигали или взрывали, демонстрируя это по телевидению и в интернете на весь мир.

Индонезия – страна консервативных мусульманских нравов, и с этой точки зрения Пуджиастути можно воспринимать как ниспровергательницу предрассудков. Еще подростком она была исключена из школы за политическую деятельность и с тех пор не возвращалась к официальному образованию. Когда мы познакомились, ей шел 52-й год и она была разведенной матерью троих детей. А кроме того, она была опытной аквалангисткой, заядлой курильщицей, говорила скрипучим голосом, хрипло смеялась, на правой голени у нее красовалась цветная татуировка феникса. (По ее словам, феникс символизирует силу и красоту.) Она была очень деловита, ненавидела показуху, а своим сотрудникам запретила использовать бюрократический жаргон, скрывающий смысл сказанного. Она получила множество премий за охрану океана, ее любили и ценили такие объединения защитников окружающей среды, как Всемирный фонд дикой природы и Oceana, давно пытавшиеся заставить правительства серьезно относиться к незаконному промыслу рыбы. Пуджиастути стала героиней одного из самых популярных в Японии комиксов «Голго-13». Там она, в черных очках и берете, приказывала толпе мужчин взорвать рыболовный флот.

Борьба Пуджиастути против незаконного промысла нравится не всем. Особенно в Китае. Будучи главным инвестором в экономику Индонезии, Китай также ведет все более агрессивную игру на морских просторах и прежде всего в Южно-Китайском море, где из-за истощения рыбных запасов прибрежный лов стал неэффективным. Экономический рост заставляет Китай обратить взгляд на море и как на источник нефти и газа. По этим причинам Пекин претендует на суверенитет над скалами, шельфами и рифами по всей акватории Южно-Китайского моря.

Как правило, Китай старается избежать вооруженных столкновений, полагаясь на свою гражданскую морскую силу – рыболовный флот из миллиона судов. Один политолог-ориенталист объяснил такую политику через следующий образ: Китай убирает руки за спину и идет вперед, напирая громадным животом, чтобы вынудить соперника напасть первым. В конечном счете цель состоит в том, чтобы установить свои форпосты в огромном регионе и обосновать таким образом право собственности на ценные рыболовные угодья и запасы морепродуктов. И как порой ни подмывает изобразить Китай злодеем, который всеми правдами и неправдами борется за контроль над регионом, другие страны, включая Вьетнам, Индонезию, и Филиппины, также участвуют в этой геополитической схватке, пытаясь расширить свое территориальное влияние в Южно-Китайском море[315].

Китай выделяется тем, что намного превосходит остальные страны в военном и экономическом отношении. Кроме самого большого рыболовного флота, Китай обладает самой многочисленной береговой охраной. Имеющиеся в ее составе два корабля водоизмещением 10 000 т и длиной свыше 150 м известны в военно-морских кругах как «монстры», они превосходят размером все неледокольные суда, имеющиеся у береговой охраны США. Невзирая на эту военную мощь, Индонезия применяла все более жесткие меры к китайским судам. За первые два года работы Пуджиастути в должности министра было потоплено более 200 судов, занимавшихся незаконным ловом, в том числе несколько десятков китайских.

В марте 2016 г. напряжение между Китаем и Индонезией достигло высшей точки. Индонезийская рыбоохранная полиция арестовала очередное китайское судно – по ее утверждению, в индонезийских водах. Нарушителя буксировали к берегу, однако большой китайский корабль береговой охраны вклинился между судами и оборвал буксирный трос. После этого инцидента индонезийское правительство сообщило, что намеревается переместить на острова Натуна, находящиеся посреди Южно-Китайского моря, несколько реактивных истребителей F-16 и использовать их в случае следующего подобного происшествия. Впрочем, конфронтация так и не дошла до отметки, после которой Индонезии пришлось бы поднять в воздух боевые самолеты, чтобы отбить вторжение китайских рыбаков. По крайней мере, пока не дошла.

Тот же вопрос я изучал в Палау, стране, которая также расположена на архипелаге и сталкивается с теми же проблемами в море, что и Индонезия. Ежегодно в воды обоих государств вторгаются сотни иностранных рыболовных судов. Обе страны придерживаются жесткой линии в борьбе с браконьерством и сталкиваются с непреодолимыми трудностями из-за необходимости патрулировать огромные акватории. Различие состоит в том, что в Палау для этого имеется одно судно, а в Индонезии – 30. Рыбоохранная полиция Индонезии действует с размахом: каждый год подчиненные Пуджиастути задерживают сотни судов, что, кстати, создает немалые трудности с содержанием тысяч рыбаков, снятых на берег.

Перед тем как выйти в море на борту «Макана», я провел день в Понтианакском приюте, одном из пяти центров временного содержания, где содержат команды уничтоженных судов, пока индонезийское правительство решает их судьбы. Правозащитные организации именуют этих людей «морскими беженцами». Большинство составляют матросы, не имеющие права голоса по поводу того, где вести промысел, поэтому их не обвиняют в незаконной добыче рыбы и, по идее, должны побыстрее репатриировать как нелегальных иммигрантов. Но сплошь и рядом их дела терялись в бюрократической круговерти, и люди застревали в этих центрах надолго, порой на несколько лет. При этом они добровольно нанимались на суда, значит, не являлись жертвами торговли людьми и не имели оснований для помощи в репатриации со стороны таких организаций, как Международная организация по миграции ООН. Они не были преступниками, не были иммигрантами и, конечно, не были индонезийцами. Я хотел узнать, как с ним обращаются в Индонезии.

Судьбы «морских беженцев» волновали Пуджиастути не меньше, чем они волновали правозащитные организации. Ведь это ее суровые меры привели к резкому увеличению их числа, к тому же их содержание и выдворение обходились индонезийскому правительству в большие суммы. Сроки содержания и репатриации задержанных моряков затягиваются надолго в первую очередь потому, что власти их родных стран, прежде всего Вьетнама и Камбоджи, не желают даже пальцем пошевелить, чтобы помочь в их возвращении.

Центр временного содержания в Понтианаке рассчитан на 60 человек, но задержанных здесь содержалось вдвое больше. Этот огороженный клочок земли, над которым зудели тучи москитов, больше походил на лагерь военнопленных, и пахло там, как на станции очистки сточных вод. Между сваленными в кучи деталями двигателей бродили шелудивые собаки. Люди, одетые в грязные лохмотья, сбившись в тесные кучки, сидели на корточках под натянутыми кусками брезента, защищавшими от солнца. Рядом стоял узкий вонючий барак, где задержанные спали ночью на трехъярусных нарах.

Я думал, что среди заключенных будут китайцы, индонезийцы, бирманцы и тайцы. И ошибся. Практически все они были вьетнамцами. Позже я узнал, что так же обстоит дело в большинстве подобных учреждений. Центр располагался по соседству с подчинявшимся министерству портом. Там вплотную друг к другу стояли десятка три ржавых полузатонувших суденышек, что делало порт похожим на затопленную автомобильную свалку. В этом затоне стояли преимущественно вьетнамские «синие лодки», получившие свое прозвище из-за яркой окраски корпусов. Мне объяснили, что эти суда – вещественные доказательства в делах, которые индонезийские власти возбудили против части задержанных.

Удержание судов в качестве улик показалось мне неверным ходом в этом затянувшемся и губительном процессе. Пока власти решали, стоит ли начинать судебный процесс против этих рыбаков, их лодки разъедала ржавчина, срок их лицензий на лов заканчивался, а семьи, оставшиеся дома, страдали из-за того, что кормильцы не могли работать. Наказанием был уже сам факт ареста независимо от того, признают впоследствии рыбака виновным или нет.

Как мне сказали, примерно две трети задержанных были матросами, треть – командный состав. Среднее время пребывания в центре составляло около полутора лет, хотя некоторые говорили, что попали туда еще до 2015 г. Я спрашивал их о случаях насилия, и мне сказали, что между задержанными иногда случаются драки. Иногда их бьют охранники – если они не так, как следует, выполняют приказы. Все находящиеся в центре были обязаны выполнять ежедневную работу по самообслуживанию: убирать помещения, ухаживать за огородиком, разбитым позади волейбольной площадки, прочищать сточные канавы, чинить крышу барака. По словам рыбаков, никто из охранников или представителей министерства рыболовства, в чьем ведении был центр, не говорил по-вьетнамски. Индонезийцы объяснялись с ними в основном жестами.

Задержанные жаловались главным образом на плохую еду, москитов и, конечно, на сам факт задержания. По их словам, никто из них никогда не встречался с адвокатом. Никто не знал точно, сколько они пробудут здесь и вернутся ли когда-нибудь домой. Среди задержанных был мальчик по имени Ле Трусинг Ан – на вид лет 13, если не меньше. (Когда я спросил, сколько ему, он замялся, потом сказал, что 16.) Он то ли всего боялся, то ли смущался, избегал смотреть в глаза и на вопросы моего переводчика почти всегда отвечал односложно. Он был родом из южной провинции Тьензянг, расположенной в дельте Меконга, и сказал, что до того, как их судно арестовали индонезийцы, провел в море два месяца. В центре он находился две недели.

Побеседовав с ним, я вышел и позвонил Пуджиастути по сотовому телефону. Услышав мой вопрос: «Вы понимаете, что у вас ребенок заперт в тюрьме со 120 взрослыми мужчинами?», она тут же перешла в контрнаступление. «Во-первых, – заявила она, – это не тюрьма, а “приют” – разница очевидна: там нет камер с решетками. К тому же мальчик находится там со своим родным дядей, – добавила она. – И вообще, родственники не должны были отпускать его на промысел в море»[316].

Как только мы возвратились на «Макан», я расспросил Самсона кое о чем, что услышал от задержанных. Почти все они говорили, что, когда их арестовали, они считали, что все еще находились во вьетнамских водах. «Понимаю, что некоторые врут, – добавил я. – Но, может быть, кто-то из них и вправду верил, что они ловят в своих водах?» Самсон махнул рукой, словно отметая дурацкий вопрос. «Исключено, – сказал он. – Разделительные линии на картах нанесены так, что ошибиться невозможно».

Миссия «Макана» состояла в патрулировании тех участков, куда, по выражению индонезийских чиновников, «нагло вторгаются соседи». Иностранным судам запрещено ловить рыбу в индонезийской исключительно экономической зоне, значит, любое из них, на которое наткнется патруль, является его законной добычей. Самсон показал мне на карте точку, куда мы направлялись, – в паре сотен миль к северо-востоку от островов Натуна. Это уже было настоящим дежавю. В 2015 г. я в компании с фотографом побывал в тех же краях с похожей целью. Местный рыбак за плату доставил нас в то же самое место. Мы рассчитывали пообщаться кое с кем из иностранных капитанов, которые вели там незаконный промысел. Рыбаки отказывались брать нас с собой, по их словам, это было слишком опасно. В конце концов мы все же сумели уговорить капитана по имени Рио, подняв предложение до $400 – вдвое больше того, что он мог бы заработать за месяц, ловя рыбу.

Глубокой ночью мы оказались на скрипучем деревянном рыбацком баркасе, не без труда пробивавшемся через волны высотой в 2,5 м. Рио сгорбился над моей картой, где разными цветами были обозначены океанские границы национальных вод соседних стран. Рио был немолод – об этом говорили дряблая кожа и глубокие морщины у глаз, – но вполне крепок. Водя пальцем по карте, он коснулся нескольких отмеченных мною точек, указывая, где смыкаются воды нескольких стран. Покачал головой, глаза его от страха расширились. Потом молча протянул руку и открыл ящик у приборной доски, где лежал его пистолет

Всем известно, что пограничные линии хоть в море, хоть на суше, проведены крайне прихотливо и запутанно. Области, где смыкаются владения трех стран, любят рыбаки-браконьеры, перевозчики рабов, контрабандисты оружия и судового топлива, потому что в случае преследования властями одной страны они могут сбежать в акватории двух других. Примерно так воры-карманники подбирают себе место для «работы», заранее определяя, где легче будет скрыться.

Поход на баркасе Рио оказался неудачным. Мы тогда так и не нашли рыбаков – нарушителей границы, потому что радар Рио перестал работать, и нам оставалось только вглядываться в морской простор. На этот раз, во время патрулирования с Самсоном, шансов найти браконьеров было намного больше, и вооружены мы были гораздо лучше.

Несмотря на серьезность задания, атмосфера на «Макане» была не строго регламентированной, как на военных патрульных кораблях. На мостике обычно звучала малайская поп-музыка. Телевизор в кают-компании показывал по кругу серии «Форсажа». А в салоне под палубой члены экипажа, свободные от вахты, соревновались на Xbox в захватывающем футбольном симуляторе Pro Evolution Soccer.

Для меня пребывание в море означало массу свободного времени и постоянную борьбу со скукой. На большинстве судов, в том числе и на «Макане», не было интернета, его отсутствие ощущалось болезненно и заставляло меня обращать больше внимания на окружающую действительность, раз уж деться от нее было некуда. Перед каждой экспедицией я запасал на электронных устройствах побольше информации, помогающей оставаться в здравом уме (фотографии и видео из дома, новые сезоны сериалов «Исправлять ошибки» и «Оставленные»). Прочитав заготовленные статьи, я проникся негодованием к сайту журнала The New Yorker, не позволившему мне скачать полный архив за последнее время. Уже через несколько часов после начала 14-дневного похода отказало приложение Spotify, лишив меня офлайновой музыки. На две долгие недели у меня осталась дюжина прилипчивых детских песенок Парри Гриппа, которые шутки ради записал мне на телефон сын.

Но на «Макане» нашлось много дел. Я торчал на мостике, наблюдая за работой команды, или читал или писал, сидя на кормовой палубе, где благодаря стоявшим на деревянных полках десяткам бонсаи в горшках ощущалась необыкновенно умиротворяющая обстановка. Самсон начал собирать карликовые деревья в 2007 г. Полки были устроены над рундуками со спасательными плотами, кадки с деревцами крепко привязывались резиновыми шнурами. Как эти растения выживали в море, так и осталось для меня тайной.

Когда на катере появлялись задержанные, которых нужно было доставить на берег, они обычно находились на этой самой палубе. Рядом с бонсаи располагалась клетка, где живет Песут, шестилетняя самка попугая. Ее подарили Самсону еще птенцом, и с тех пор он возил ее с собой. На индонезийском языке pesut означает «речной дельфин», существо чрезвычайно ловкое и проворное, и потому имя звучало как насмешка: попугаиха не могла летать, плохо держалась на ногах и как-то раз даже упала с леера за борт, откуда ее вытащили сачком. Когда на борт принимали задержанных, Песут выпускали из клетки, чтобы пленники поиграли с нею. «Это их отвлекает», – объяснил мне Самсон. Поскольку охранников лишь пятеро, а задержанных бывает до 100 человек и наручники на них обычно не надевают, важно, чтобы пленники не вздумали бунтовать. Если бы это случилось, заметил Самсон, победа, вероятно, осталась бы за арестантами.

Брошенная между делом фраза Самсона о непокорных задержанных вскоре подверглась проверке. Через шесть с небольшим часов после выхода из Понтианака Самсон объявил, что видит цель. На радаре обнаружилась группа из семи вьетнамских судов, углубившихся в индонезийские воды примерно на 60 миль. Самсон дал команду, и его люди поспешно переоделись из «пляжной формы» – шорты и резиновые шлепанцы – в экипировку полицейского спецназа: черные комбинезоны, шлемы с прозрачными забралами, щитки на ногах, пуленепробиваемые жилеты.

Вьетнамские суда разошлись на расстояние примерно в милю с четвертью друг от друга. Приближаясь к первому, индонезийцы вызвали капитана по рации и приказали остановиться. Затем, когда мы уже подошли почти вплотную, Самсон отдал тот же приказ через громкоговоритель. Вьетнамский капитан прибавил ходу. Через несколько минут погони индонезийцы повторили приказ. И опять рыбаки не подчинились. Тогда один из индонезийских военных дал предупредительную очередь из автомата перед носом вьетнамского судна, выждал несколько минут и дал повторную очередь. Третью очередь он направил в борт нарушителя – на сей раз вьетнамский капитан немедленно заглушил двигатель.

Индонезийцы перебрались на задержанное судно и приказали вьетнамской команде перейти на «Макан». Одиннадцать рыбаков выглядели сильно напуганными. Один из них дрожал от страха. Индонезийский офицер приказал задержанным снять рубахи. Позднее мне объяснили, что это удерживает их от попыток прыгнуть за борт и уплыть на свое судно – якобы рыбаки не хотят лишиться части одежды. Не скажу, чтобы это объяснение полностью удовлетворило меня, хотя его повторили и другие патрульные. По моему мнению, истинная причина могла состоять в том, что удары по нагому телу звучат звонче, отчего задержанные чувствуют себя беззащитными и ведут себя послушнее.

За следующие два часа «Макан» догнал и арестовал еще четыре вьетнамских судна. Каждый раз приходилось стрелять, чтобы заставить их остановиться; автоматные очереди звучали, как дробь, отбиваемая на детском жестяном барабане. Капитан одного из судов, когда индонезийцы поднялись на борт, в знак протеста выбросил ключи зажигания в море. Оказавшись на корме «Макана», он принялся орать на своих матросов, призывая их наброситься на патрульных. Один индонезиец шагнул вперед и отвесил бунтовщику пощечину. Удар был так силен, что я отчетливо слышал его сквозь плеск волн и вой двигателя. «Сидеть!» – заорал военный. Капитан подчинился.

Когда с очередного вьетнамского судна снимали команду, я перебирался на борт «синей лодки». Все рыбаки уже находились на «Макане», я никого не мог встретить, но хотелось узнать, в каких условиях там обитали люди. Индонезийские военные занимались своими делами и гадали, зачем мне понадобилось лезть на эти грязные посудины. Суда были не просто старыми, а ветхими. При включении или выключении их двигатели кряхтели, как старик, наклоняющийся за упавшей тростью. На осмотр каждой лодки Самсон выделял мне пять минут, и первым делом я мчался в кубрик вьетнамских матросов. Я хотел видеть, какое имущество было у них с собой.

Спали они в помещении, огороженном переборками с трех сторон и открытом со стороны кормы. Потолок был настолько низкий, что даже низкорослым вьетнамцам приходилось забираться туда на четвереньках. Ни намека на уединение, некуда сложить имущество, обычно хранимое в дырявых пластиковых пакетах: банки Red Bull, пачки вьетнамских сигарет (некоторые сломанные пополам), неожиданный здесь молитвенник, мази от боли в мышцах, судя по запаху, Tiger Balm или Bengay. Иногда попадались темно-синие футболки с надписью «Fly Emirates». У одного человека оказалась маленькая подмокшая фотография девочки лет шести в белом платье и босой, вероятно, его дочери. Изучать этот убогий скарб не было смысла, он ни о чем не рассказывал, разве что о том, как прискорбно мало вещей эти люди брали с собой на многомесячный морской промысел.

После того как было взято на абордаж и арестовано пятое вьетнамское судно, Самсон сказал, что оставшиеся две «синие лодки» придется отпустить. На «Макане» уже оказались 55 задержанных, сил для их охраны хватало в обрез, как объяснил Самсон.

«Макан» направился к индонезийскому острову Батаму, чтобы высадить задержанных. На каждом из арестованных вьетнамских судов Самсон оставил у руля своего человека, и пять «синих лодок» следовали за нами, отставая примерно на полмили.

Почти час я молча просидел рядом с 55 задержанными, пока не решил, что они привыкли к моему присутствию. Индонезийцы дали им сигареты, бутылки воды и миски риса с рыбой. Многие вьетнамцы с разных судов, похоже, были знакомы между собой. Наблюдая за ними, я видел, насколько нездоровыми они выглядят: паховая экзема, хронический кашель, больные зубы, пристрастие к курению. На их лицах запечатлелись голод, гнев, растерянность, тоска и постоянное беспокойство. Один из индонезийцев немного говорил по-вьетнамски и вместе с моей переводчицей помогал мне говорить с задержанными. Несколько капитанов сказали мне, что на самом деле никаких законов они не нарушали. Мой вопрос насчет того, как они оказались в индонезийских водах, они проигнорировали или не поняли.

«Рыбы знать не знают национальных границ, – сказал кто-то из капитанов, – так с какой стати их должны соблюдать рыбаки?» «Рыбу дает Бог, – добавил один из них. – Мы только берем ее взаймы у Индонезии». Третий сказал примерно то же самое, но с издевкой: «Мы ловим только ту рыбу, которая плывет в Индонезию из Вьетнама».

Итак, мы направлялись в Батам, и у команды «Макана» было праздничное настроение. Самсон плеснул себе и мне арака, традиционного индонезийского спиртного. Я опрокинул в себя стаканчик – ощущение было таким, будто плеснул себе в горло электролит из аккумулятора. Самсон продемонстрировал крепость напитка – вылил немного на стол и поджег. Молодой боец, которому поручили вести предупредительную стрельбу, выглядел особенно возбужденным и радостно хлопал по ладони любого, кто подставлял руку в знак одобрения.

Через час следования к Батаму праздник резко завершился. В кают-компанию вбежали двое бойцов. «Капитан, быстрее! – в панике крикнул один. – Мас Гун в беде». Мас Гун, самый неопытный патрульный, недавно попавший в группу, управлял одним из арестованных вьетнамских судов, замыкая конвой, растянувшийся на несколько миль за кормой «Макана». Самсон вскочил так быстро, что разлил спиртное, и побежал на мостик. Мас Гун взывал по радио: «Помогите! Где вы? Парни, спасайте!»

Мас Гун сбивчиво объяснил, что неожиданно появился корабль вьетнамской береговой охраны, по-видимому, вызванный кем-то из рыбаков перед арестом. Пройдя перед лодкой Мас Гуна, корабль отрезал его от конвоя. Мас Гун сказал, что попытался обойти вьетнамца, но безуспешно, и вьетнамец таранил его. «“Макан”, я тону! – кричал он по радио. – На помощь, “Макан”! Прошу, скорее!»

Людей на мостике охватила паника. «Где ты? – наперебой спрашивали Мас Гуна офицеры по рации. – Укажи координаты!» Мас Гун, похоже, не знал своего местоположения. Судя по всему, его GPS отключился, и он не мог разобраться в приборах чужого судна. «Макан» развернулся и устремился туда, где должен был находиться Мас Гун. Но рация смолкла. «Мас Гун! – строго позвал Самсон. – Мас Гун, отвечай!» Затем Самсон повернулся к подчиненным, склонившимся над радаром: «Определите, где он!»

Долго искать не потребовалось. Уже через несколько минут на горизонте появился вьетнамский катер береговой охраны – 80 м длиной и водоизмещением почти 3000 т – почти вдвое больше «Макана». Самсон приказал немедленно установить на турели на баке 12,7-миллиметровый тяжелый пулемет. Мы мчались навстречу вьетнамскому катеру, а Самсон в это время радировал своим подчиненным, ведущим остальные четыре «синих лодки»: «Выключайте систему автоматического опознавания!» Он рассчитывал, что при неработающем устройстве, сообщающем о местоположении судна, вьетнамцы не смогут найти и захватить других его людей.

Самсон попытался дозвониться по спутниковому телефону до командования в Джакарте. Это удалось только с третьей попытки. Разговор быстро вывел Самсона из себя: собеседник в столице явно не понимал, насколько напряженной была ситуация. «На тонущем судне осталась наша команда, – заорал в конце концов Самсон. – Через минуты мы столкнемся с вьетнамской береговой охраной. Жду ваших распоряжений!» Связь прервалась, и Самсон в досаде отшвырнул трубку.

То, что начиналось как обычная акция по борьбе с браконьерским промыслом, быстро превращалось в опасное противостояние. Мы поравнялись с вьетнамским кораблем береговой охраны, который возвышался над «Маканом» почти так же, как мы сами несколькими часами ранее возвышались над «синими лодками». Увидев корабль под своим флагом, 55 задержанных вьетнамцев подняли крик и замахали руками. Увидеть Мас Гуна и понять, что с ним происходит, мы не могли, потому что вьетнамский сторожевик не давал нам подойти к тонущей «синей лодке». Рация ожила – вьетнамцы вызвали «Макан». Они говорили по-английски, в отличие от Самсона и его помощников на мостике. Самсон протянул рацию мне, я быстро передал ее переводчице, рассчитывая сохранить подобающую журналисту дистанцию от разворачивающихся событий. Однако индонезийцы что-то сказали моей спутнице, и та поспешила снова всучить рацию мне. «Они хотят, чтобы говорили вы, а не я», – сказала переводчица и добавила, что офицеры береговой охраны не хотят, чтобы посредником в сложной ситуации выступала женщина. Я не знал, как поступить. Не крылось ли за этим что-то еще? Не навлечет ли это на переводчицу неприятности, если события примут дурной оборот? Честно ли будет с моей стороны подвергать ее опасности? Я взял рацию[317].

Мы не знали, что происходит с Мас Гуном – то ли он в руках у вьетнамцев, то ли в тонущей «синей лодке», а может, уже утонул. Самсон велел мне спросить, у них ли его человек. «Вьетнам, говорит Индонезия», – вызвал я вьетнамцев. Я объяснил, что являюсь американским журналистом, нахожусь на борту «Макана» и что буду временно исполнять обязанности переводчика для капитана нашего корабля, представляющего здесь министерство рыболовства Индонезии. Я сказал, что на борту тонущего судна, которое они протаранили, может находиться официальный представитель индонезийских властей, и попросил объяснить, что происходит.

Мой собеседник-вьетнамец представился офицером береговой охраны и заявил: «Вы находитесь во вьетнамских водах, нарушая конвенции ООН и морское право». Его слова изумили меня, я повернулся к Самсону: «Мы точно находимся сейчас в индонезийских водах?» Самсон ответил утвердительно. «Вы абсолютно уверены? – переспросил я. – Может быть, мы на каком-то спорном участке, о котором я не знаю?» Самсон заявил, что он уверен, и твердо добавил: «Мы в индонезийских водах, до границы, самое меньшее, еще 40 миль».

Полагая, что не стоит обострять спор с вьетнамцами по этому вопросу, я вернулся к безопасности Мас Гуна и его местонахождению. «Капитан требует сказать, в безопасности ли его подчиненный», – сказал я. «Верните наши лодки, – заявил в ответ вьетнамец. – Где наши лодки?» Я несколько раз повторил, что индонезийцы должны сначала убедиться в том, что их человек жив. «После того как вы это подтвердите, возможны будут переговоры с индонезийцами об уступках». «Лодки! – заорал вместо ответа вьетнамец. – Верните лодки!»

Самсон попытался подойти к тонущей синей лодке и приблизился при этом к вьетнамскому кораблю. Тот дал газу; рев мощного двигателя послужил недвусмысленным предупреждением. Тут же по радио потребовали: «Отойдите от нашего судна». Я перевел эти слова Самсону, и он дал задний ход.

«Синяя лодка» тонула все быстрее. На «Макане» гадали, не мог ли Мас Гун потерять сознание. «Может быть, он сейчас там тонет», – сказал кто-то, глядя на уходящее под воду суденышко. Я побывал на этой лодке во время его ареста несколькими часами ранее и тоже думал о том, что в рулевой рубке могло бы довести Мас Гуна до обморока: сильная жара, густые испарения дизельного топлива, спутанные старые провода – я своими глазами видел, как в электропроводке сверкнула искра, как раз в то время, когда индонезийцы переводили команду на свой корабль. На другом суденышке я схватился вроде бы за леер, когда лодку качнуло волной, но под рукой оказалась раскаленная труба, от которой на ладони вздулся ожог. Боль была такая, что я сам чуть не упал в обморок. Вот и Мас Гун мог допустить такую же ошибку, или даже более серьезную, и лежать сейчас на полу в рубке…

«Вьетнам, говорит переводчик, – сказал я. – Ставлю вас в известность, что, если на тонущем судне находится индонезийский офицер и вы не позволите нам спасти его, ответственность за его смерть понесете вы, не говоря уже о том, что это грубое нарушение международного права». Поскольку вьетнамцы навели оружие на наш корабль, я, прежде всего, старался смягчить напряжение, которое могло привести к нашей гибели, а также пытался добиться того, чтобы Мас Гуну не дали утонуть при нашем вынужденном бездействии. Вьетнамский офицер не отвечал. Казалось, прошла вечность, хотя в действительности прошло не более 20 минут. Мы ждали инструкций из Джакарты. Я надеялся, что нам прикажут уйти или сообщат о скором прибытии подкрепления, но понимал, что с тем же успехом нам могут приказать открыть огонь по вьетнамцам.

Беспокоила мысль о том, что виновниками могли все же оказаться мы. Я попросил индонезийцев показать наши координаты на радаре и сфотографировал экран, чтобы позднее внимательно изучить его. Один из индонезийцев снова ткнул пальцем в карту, показывая мне, что мы находимся в индонезийских водах – примерно в 50 милях от границы вьетнамских. Я заодно проверил показания GPS-маячка, который в поездках всегда носил на поясном ремне. Хоть я и верил, что индонезийские военные не врут, у меня не было никакой возможности проверить истинность их слов, потому что на тех картах, которые я привез с собой, море было изображено недостаточно подробно.

Самсон обсуждал с подчиненными дальнейшие действия, а на корме «Макана» поднялся шум. Определенно, задержанные вьетнамцы – их было в четыре раза больше, чем охранников, и все без наручников – решили взбунтоваться. По мере развития кризиса на мостике собрались уже все старшие офицеры, а это значило, что они уже не помогали охранять задержанных. Я вышел на крыло мостика. Самсон, находившийся внутри, не мог услышать шум. Я предупредил его, что события могут выйти из-под контроля. Тут послышался плеск, и я перегнулся через фальшборт, чтобы узнать, что происходит. Задержанные один за другим прыгали в океан.

Многие вьетнамцы едва умели плавать. Я глядел на барахтавшихся в воде людей, прикидывал, к чему же может привести весь этот разворачивающийся хаос, и ум у меня заходил за разум. Что делать, если кто-нибудь из них начнет тонуть. Прыгать в воду и вытаскивать? Или лучше остаться на палубе и бросать им спасательные круги? Есть ли они вообще на катере? Я знал, что если случится беда, то не смогу просто так стоять и смотреть, как гибнут люди. А вот как разрядить ситуацию, понятия не имел.

Самые слабые пловцы скоро вернулись к нашему катеру, и индонезийцы вновь подняли их на палубу. Остальные поплыли к вьетнамскому сторожевому кораблю, но забраться на его высокие борта было невозможно. Тогда они поплыли к обреченной «синей лодке», которая уже больше чем на две трети скрылась под водой.

С вьетнамского корабля спустили на воду два ялика, которые начали подбирать рыбаков. Самсон отвел «Макан» в сторону, освободив им место. Вьетнамский офицер сказал по радио, что хочет поговорить с кем-нибудь из дюжины задержанных, которые остались на нашем судне, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Я передал его пожелание Самсону, тот велел привести одного из вьетнамцев.

Когда разговор закончился, Самсон попросил меня передать вьетнамцам, что он хочет увидеть своего офицера Мас Гуна на палубе их корабля. Вьетнамцы подтвердили, что спасли Мас Гуна с тонущей «синей лодки». Но после 15-минутного ожидания объявили, что, прежде чем Мас Гуна выведут на палубу, он должен подписать ряд документов. Самсон спросил, что я думаю об этом. Я предположил, что вьетнамцы, вероятно, потребовали от Мас Гуна подписать признание, что он находился во вьетнамских водах. Самсон ответил на это, что это не имеет значения – у него есть данные радара и приемника GPS, точно указывающие место происшествия. «Сейчас уже не до заботы о репутации и не до доставки задержанных вьетнамцев», – сказал Самсон. Нужно было одно – вернуть Мас Гуна.

Наконец последовал очередной радиовызов: «Смотрите на своего офицера». Самсон поднес к глазам бинокль и увидел Мас Гуна, стоящего на мостике сторожевика. Индонезийцы, как один, выдохнули с облегчением. Но настроение вновь упало после звонка спутникового телефона. Представитель ВМФ из Джакарты сообщил, что ближайшие военные корабли находятся в Натуне, за сотни миль от нас. Подкрепление могло прийти не раньше, чем через 15 часов.

Между тем положение продолжало ухудшаться. Один из помощников Самсона прервал его разговор с офицером в Джакарте. «Радар» – сказал он, указывая на экран. В нашу сторону ползли две точки. Было непонятно, чьи это суда, но они были большими, продвигались быстро и находились всего в 18 морских милях от нас. Было решено, что это корабли вьетнамской береговой охраны или военного флота.

Самсон приказал подчиненным, находившимся на остальных арестованных «синих лодках», немедленно подойти и вернуться на «Макан». «Не хочу, чтобы захватили еще кого-нибудь», – сказал он. Вьетнамцы в это время потребовали, чтобы рыбаков посадили в шлюпку и отправили на их корабль. Я ответил, что мы не можем этого сделать, потому что шлюпки у нас нет, и попросил их снова спустить на воду свой ялик и обменять Мас Гуна на их рыбаков. «Капитан хочет вернуть вам рыбаков, – заверил я вьетнамцев. – Но для этого необходима ваша помощь».

Я старался говорить медленно, короткими фразами и простыми словами, поскольку мой собеседник весьма слабо владел английским. Но я чувствовал, что он все сильнее злился, так как не понимал меня и подозревал, что индонезийцы водят его за нос.

Переводчица отвела меня в сторону и сказала, что десять минут назад подслушала телефонный разговор Самсона с кем-то в Джакарте. Капитану приказали немедленно уходить с места происшествия прежде, чем обстановка накалится еще сильнее, и сказали, что освобождением Мас Гуна будут заниматься дипломаты. По ее мнению, Самсон не горел желанием выполнить этот приказ.

Наш капитан явно выходил из себя. Я увидел, как он сказал что-то двоим бойцам, и они принялись устанавливать на турель крупнокалиберный пулемет. Остальные бойцы сняли автоматы с предохранителей и навели их на вьетнамский корабль, где, как я видел в бинокль, проделали то же самое и навели на нас пушку. События грозили выйти из-под контроля. На мой взгляд, даже предупредительный выстрел в сторону вьетнамского сторожевика был бы равносилен самоубийству.

Я продолжал по возможности нажимать на вьетнамцев. Каждые пять минут я спрашивал по радио своего визави, отправил ли он к нам Мас Гуна. «Отправлю, отправлю, подождите еще немного», – отвечал он. «Скажите вьетнамцам, чтобы не тянули время! – заорал Самсон. – Пусть пришлют в шлюпке нашего человека, и мы отошлем им всех рыбаков». Я передал эти слова. Вьетнамцы в очередной раз рявкнули: «Ждите!»

Самсона снова вызвали из Джакарты. На сей раз он не выводил разговор на громкую связь. Обменявшись с собеседником несколькими словами, он, изменившись в лице, повесил трубку и сказал: «Нужно немедленно уходить». Две крупных отметки на радаре действительно были вьетнамскими военными кораблями, находившимися уже в нескольких милях от нас. Джакарта передала, что дальнейшая задержка слишком опасна. Самсон приказал первому помощнику развернуть «Макан» и полным ходом идти к Седанау, ближайшему индонезийскому острову, до которого было 15 часов хода. Когда мы начали удаляться, вслед нам полетел радиовызов: «Куда вы? – спрашивали вьетнамцы. – Верните наших рыбаков!» Самсон велел мне не отвечать.

Мы вырвались из эпицентра событий, но у людей на мостике перехватывало дыхание от волнения. Одни то и дело поглядывали на экран радара: не бросились ли в погоню за нами вьетнамский сторожевик или два быстроходных военных корабля. Остальные исполнились молчаливого стоицизма: подолгу смотрели в иллюминаторы, играли желваками на скулах, старались не смотреть друг другу в глаза. Кажется, как и капитан, все переживали из-за необходимости отступить и чувствовали себя виноватыми в том, что бросили Мас Гуна[318].

Два часа спустя один из офицеров сказал, что мы достаточно удалились, и вьетнамцы теперь нас не догонят. Самсон продолжил движение полным ходом. Большинство из тех, кто был на мостике, уже разошлись по кораблю, чтобы покурить в укромных местах. Я заметил, что больше людей, чем обычно, направилось в крошечную корабельную мечеть, чтобы помолиться.

Мы прибыли в Седанау на следующее утро, около 5:00, и пробыли там пять часов. Затем военные власти приказали идти на близлежащий остров Пулау-Тига, заправиться горючим и доставить задержанных в Батам, до которого было 18 часов ходу.

Но Самсону и его команде как будто все еще не хватало неприятных сюрпризов – при переходе в Батам мы попали в жестокий шторм. Я чувствовал его приближение: перед сильным изменением атмосферного давления у меня всегда стреляет в левом ухе – последствие разрыва барабанной перепонки в школьном возрасте. Выйдя на палубу, я увидел, что черные тучи затянули небо и низко нависли над морем, а ветер достиг ураганной силы. Я спросил Самсона, пойдем ли мы навстречу штормовому фронту, а он жестами и мимикой показал мне, что буря будет сильной.

При движении судна одна волна возникает у его форштевня, другая – у кормы. Между ними образуется провал. Чем быстрее судно идет, тем глубже делается этот провал; это явление носит разговорное название «проседание». Самсон вел «Макан» на скорости 23 узла – очень быстро для своего катера, – поэтому мы глубоко проседали, и тогда семиметровые волны захлестывали кормовую палубу, где находились задержанные вьетнамцы. Пришлось перевести их внутрь, чтобы не смыло за борт. Песут осталась в клетке снаружи. Никто не рискнул попытаться спасти ее. Клетка прикреплена к палубе, а на руки птица наверняка не пойдет, как сказали мне. (Потом выяснилось, что клетка вполне способна выдержать ярость океана.)

Увидев, как один из горшков с бонсаи вырвался из ремней и улетел за борт, я приоткрыл дверь на корму и вгляделся в то, что происходило снаружи. Порывы холодного и соленого ветра, как разбушевавшиеся водные духи, больно секли лицо брызгами. Когда я через несколько месяцев снова почуял этот запах, он отозвался во мне условным рефлексом, как у собаки Павлова, пробудив память тела о том шторме, испытанном мной страхе и восхищении.

«Макан» яростно швыряло почти всю ночь. Все, что не было как следует закреплено, очутилось на полу. Груда пластмассовых чашек, подушек для сиденья, стульев, салфеточниц и каких-то бумажек с каждым креном перелетала от одной переборки кают-компании к другой. Однажды наш катер так сильно лег на борт, что холодильник сорвался с креплений, упал на бок и поехал через помещение. Несколько человек поспешили снова принайтовить его. Я присоединился к тем, кто пытался убрать с пола разлитый кулинарный жир, но все наши усилия привели только к тому, что блестящее скользкое пятно, представлявшее серьезную опасность для любого, кто попытался бы пересечь его, увеличилось в размерах.

Согнанные с кормы вьетнамцы улеглись на спину, плотно прижавшись друг к другу. Команда покинула свои каюты (я так и не понял почему), все лежали на полу в коридорах и салоне нижней палубы. Мне сразу пришли на память иллюстрации из школьного учебника истории, изображавшие невольничье судно.

Ночью в море звуки значат гораздо больше, чем виды, и, проходя по нижним палубам, я ощущал себя слепым в доме с привидениями. Жалобно ныл металл. В коридорах стоял грохот, словно кто-то, набрав полные ведра железных болтов, с размаха швырял их содержимое в переборки. Встречные волны били в борта катера, словно в нескончаемой гонке на выживание. Единственным успокаивающим звуком в этом шуме был ровный гул корабельного двигателя. Мы будто находились внутри хромоногого гремящего чудища, на которое напал опасный враг, – кое-как отбиваясь от него, ворочаясь, извиваясь и издавая громкие стоны, чудище все же продвигалось вперед.

Это проявление могучего, губительного гнева океана было до сих пор знакомо мне только по книгам и рассказам – испытать его на себе мне пока что не доводилось. Я не столько боялся, сколько был перевозбужден, и при этом думал о выброшенных за борт безбилетниках, которым случается попадать в такие шторма на самодельных плотах, и о рыбаках, тонущих вместе со своими перевернутыми утлыми лодчонками. Но прежде всего восхищался людьми, для которых единоборство с подобными силами является чуть ли не чем-то повседневным.

О том, чтобы поспать, нечего было и думать. Поэтому я торчал в рулевой рубке. Корабль бросало на волнах, и я чувствовал себя словно на качелях. Наверху я парил, испытывая эйфорическое ощущение невесомости, отзывавшееся щекоткой в животе. Иногда мы зависали в верхней точке так долго, что казалось, будто законы физики утратили силу. Затем мы рушились с гребня волны с такой силой и таким грохотом, что я всякий раз гадал, выдержит ли наш корабль этот удар. Чуть не сломав собственный зуб, я научился держать челюсти крепко сжатыми. Какое-то время спустя я приготовился к скорому окончанию шторма и как раз тогда заметил, что время необыкновенно растягивается. Это запомнилось, потому что я посмотрел на часы в 3:00, а когда решил, что уже прошел целый час, они показывали только 3:05.

Самсон стоял на мостике, широко расставив ноги и мертвой хваткой вцепившись в рукояти штурвала. Однажды он повернулся ко мне и признался, что в голове у него звучит голос Мас Гуна. Моя переводчица уже спала, и Самсон объяснялся на ломаном английском, добавляя к нему мимику и пользуясь помощью других офицеров, находившихся на мостике. Мас Гун пришел на «Макан» лишь пять месяцев назад с другого патрульного корабля министерства рыболовства. «Как сыновья», – сказал Самсон о своих подчиненных и добавил, что Мас Гун среди них особенный – бывший его ученик.

Мас Гуну, уроженцу Клатена (муниципалитет Джокьякарты), расположенного на острове Ява в 270 милях к востоку от Джакарты, было 42 года. У него трое детей, старшему около шести, рассказывал Самсон. Во время продолжительных походов Мас Гун всегда смотрел новости по телевизору. Самсон приводил подробности биографии своего ученика, как будто мы составляли его некролог. Стараясь говорить бодро, я заверил Самсона, что дипломаты непременно и быстро вернут Мас Гуна. «Я уже сталкивался с такими случаями», – соврал я. На самом деле я никогда не видел, чтобы береговая охрана одной страны рисковала так далеко заходить в чужие территориальные воды, и тем более не видел, чтобы два вооруженных сторожевых корабля были готовы вступить в перестрелку.

Самсон стоял за штурвалом, я молча сидел рядом. Напряженное противостояние с вьетнамцами, в котором пришлось отступить, тяжело сказалось на капитане. Наконец проснулась моя переводчица и присоединилась к нам. «Мы арестовали очень много их рыбаков, – сказал после долгой паузы Самсон, все еще удрученный необычной агрессивностью вьетнамцев. – Вот они, наверно, и разозлились в конце концов, – размышлял он вслух. – Даже муравьи рано или поздно начинают сопротивляться, когда их топчешь», – добавил он.

Случай с Мас Гуном был не первым, в 2010 г. служащие индонезийского министерства рыболовства уже попадали в плен. Тогда индонезийцы арестовали пять малайзийских судов, которые незаконно ловили рыбу в индонезийских водах близ островов Бинтан (Индонезия) и Джохор (Малайзия). Во время конвоирования арестованных баркасов в порт подоспевшие катера малайзийской полиции сняли с задержанных судов трех индонезийских инспекторов. «Они были лучше вооружены, – рассказал мне один из этих троих, Сеиво Греуд Вевенгканг, когда я посетил его в Батаме. – Пришлось делать то, что приказали». Малайзийцы поместили пленников в тюрьму, где они провели три дня, пока шли дипломатические переговоры об их возвращении.

Самсон сказал, что большинство инцидентов решается на месте, и вспомнил о столкновении с китайцами: в 2005 г. три китайских военных корабля окружили его катер и захватили троих инспекторов, конвоировавших арестованные рыбацкие суда. «Китайцы гораздо толковее», – сказал Самсон. Они вернули его людей уже через 15 минут – как только индонезийцы согласились освободить задержанных рыбаков и их суда.

Рыболовный порт в Батаме очень походил на тот, что я видел в Понтианаке: гавань, заполненная десятками полузатонувших рыбацких судов, почти все из них вьетнамские. Я встретился с начальником местного рыболовного надзора Сламетом, который не меньше Самсона удивлялся поведению вьетнамцев.

Сламет сказал мне, что до 2013 г. его служба арестовывала главным образом таиландские суда. Многие из них были вооружены и подчас вступали в столкновения. С тех пор индонезийцы по большей части имели дело с вьетнамскими рыбаками, которые до сих пор не вели себя агрессивно и ни разу не вызывали на защиту корабли береговой охраны. На вопрос, чем, по его мнению, вызваны такие перемены, Сламет предположил, что тайцы, беззастенчиво браконьерствуя в чужих водах, с 2013 г. оказались в центре внимания собственных и зарубежных СМИ.

Европейский союз пригрозил Таиланду «желтой карточкой» – потребовал урегулировать проблемы незаконного промысла и морского рабства. «После этого таиландское правительство начало понемногу наводить порядок», – сказал мне Сламет. В то же время на незаконный промысел и другие злоупотребления на вьетнамских судах иностранные СМИ, ЕС и Соединенные Штаты практически закрывают глаза. Я спросил Сламета о судьбе Мас Гуна, но он отказался обсуждать тему. «Теперь это дело дипломатов», – кратко сказал он.

Попав на берег после конфликта с участием «Макана» и вьетнамских сторожевиков, я сразу послал электронное письмо Джеймсу Крэске, профессору международного права в Военно-морском военном колледже в Род-Айленде. Крэска специализируется на Южно-Китайском море. Я сообщил ему координаты места конфликта и спросил, в чьих водах он случился. «Никто не знает», – ответил он, пояснив, что такие границы устанавливаются переговорами, а в Южно-Китайском море Индонезия и Вьетнам еще ни разу не сумели договориться[319].

То, что границы оказались не определены, стало для меня неожиданностью. Во время событий, происходивших на моих глазах, Самсон был совершенно уверен в том, что «Макан» находится в своих водах. И охранники Понтианакского лагеря наотрез отказывались верить задержанным, которые утверждали, что вели промысел в водах своей страны. Вьетнамский офицер, с которым я вел переговоры по радио, тоже был уверен в своей правоте.

Как бы ни хотелось доверять законности линий, проведенных на карте, истинные морские границы и юрисдикция акваторий определяются, прежде всего, военной силой. Тот, кто лучше вооружен, «автоматически» оказывается в дружественных водах. С другой стороны, задержанные выдвинули неопровержимый довод о рыбе, которую выловили. Мы привыкли считать, что на нашей планете имеются пять главных океанов и десятки морей. Но ведь в действительности все это – одна громадная масса непрерывно циркулирующей воды, не знающая ни границ, ни навязанных человеком законов. Это известно рыбам и добывающим их рыбакам, пусть даже политикам и чиновникам, распоряжающимся морскими делами, хочется думать по-другому.

Восстанавливая картину того, что произошло во время поездки в Индонезию, я попытался описать событий в самом простом и нейтральном виде. Каждая из сторон конфликта арестовала людей с другой стороны. Кто имел на это больше права? В чьих водах случился инцидент? Какие действия, предпринятые в ходе конфликта, допустимы с точки зрения закона? Кто чуть не убил Мас Гуна? Ответить на эти вопросы было трудно, потому что факты не желали укладываться в жесткие рамки. А вскоре стали совсем малопонятными.

Продержав Мас Гуна шесть дней, вьетнамцы переправили его в Индонезию. «Случившееся было не захватом заложника, а спасательной операцией», – сказал журналистам Рифки Эффенди Ардиянто, генеральный секретарь Министерства по делам водных ресурсов и рыболовства Индонезии. На созванной пресс-конференции он отзывался о вьетнамской береговой охране не как об агрессорах, а, скорее, как о спасителях. В более поздних интервью индонезийское правительство заявило, что Мас Гун управлял одним из арестованных вьетнамских баркасов; суденышко начало тонуть, и вьетнамская береговая охрана спасла его[320].

Все это, конечно, ни в коей мере не соответствовало реальным событиям. Индонезийские власти не сообщили репортерам о том, что вьетнамские суда зашли на 50 с лишним миль в акваторию, которую Индонезия провозгласила своими территориальными водами. Ничего не было сказано и о том, что «спасательная операция» потребовалась лишь потому, что вьетнамцы протаранили лодку Мас Гуна. Не упоминалось о нескольких часах напряженных переговоров, когда индонезийцы неоднократно предлагали отпустить всех вьетнамских рыбаков, но вьетнамская береговая охрана отказалась вернуть Мас Гуна.

Я позвонил министру Пуджиастути и прямо спросил ее, почему правительство замяло происшествие. «Мы выразили свою озабоченность, вьетнамцы принесли извинения, – сказала она. – Наши дипломаты не хотели углублять противоречия». Она добавила, что все еще не может отойти от потрясения после того конфликта и сообщила, что всего за неделю до моего звонка ее патрульные арестовали в индонезийских водах еще одну группу вьетнамских «синих лодок».

Пуджиастути сказала также, что, в отличие от китайцев, которые прекратили незаконный лов после того, как Индонезия уничтожила несколько их судов, вьетнамские власти то ли не могут, то ли не хотят обуздать своих рыбаков. Я возразил, что вьетнамцы, возможно, не рассматривали свой промысел как нарушение границы, потому что считали, что ловят в своих водах. Пуджиастути рассмеялась. «Они могут говорить все что угодно, – сказала она. – Но я могу точно показать вам на карте, где проходит линия границы».

13

Вооружены и опасны

На самом деле море являет нам состояние варварской неопределенности и беспорядка, из которых цивилизация возникла и в которые может снова впасть, если не будет спасена трудами богов и людей.

У. Х. ОДЕН. СЕРДИТЫЕ ВОЛНЫ: РОМАНТИЧЕСКАЯ ИКОНОГРАФИЯ МОРЯ[321]

Над темным волнующимся морем раскинулось безоблачное синее небо. На волнах барахтался мужчина. Он протягивал руки к людям, которые стояли на палубах больших белых ярусоловов, окружавших место происшествия. На нем не было спасательного жилета, как на его товарищах, плавающих в океане рядом с ним. Некоторые цеплялись за обломки перевернувшейся деревянной лодки. Никто из наблюдавших эту картину сверху и пальцем не пошевелил, чтобы помочь людям в воде. На спасательную операцию все это нисколько не походило. Один из барахтавшихся в волнах вскинул над головой руки ладонями вперед, показывая, что сдается. Тут же его затылок пробила пуля, и он ткнулся лицом в воду. В синей воде медленно расплывалось ярко-красное облако крови.

И началась методичная бойня. За десять с лишним минут, пока двигатели ярусоловов работали на холостых оборотах, с палуб сделали не менее 40 выстрелов, прицельно убивая людей за бортом. «Я подстрелил пятерых!» – крикнул кто-то на мандаринском наречии китайского. Вскоре на палубе уже смеялись и делали групповые фотоснимки.

В конце 2014 г. источник из Интерпола переслал мне видеозапись, снятую на мобильный телефон, предварив ее предупреждением: «Соберитесь с духом». Просмотрев видеофайл, я долго сидел, чувствуя, что потрясен. Готовя статьи о морском рабстве, я, начиная с истории камбоджийца Лан Лона, видел жуткие примеры насилия по отношению к рыбакам и слышал много историй о хладнокровных убийствах в море. Но сцена, разворачивавшаяся на экране моего ноутбука, была запредельно мерзкой – убийцы ликовали, как охотники, добывшие зверя. Усугубляло кошмар еще и то, что, по словам моего источника, об этих убийствах не было известно абсолютно ничего. Казалось невероятным, что в эпоху разнообразных дронов и GPS, гигантских наборов данных и краудсорсинга правоохранители не могут отыскать ни преступников, ни жертв, ни установить место, время или мотивы злодеяния.

На суше преступления частенько фиксируются видеозаписывающими устройствами, в море такое случается очень редко. Во многих странах у большинства рыбаков мобильные телефоны отбирают на все время их пребывания на судне. Это одна из причин того, что явления, которые я видел своими глазами, актуальны до сих пор. Того, что не попало на YouTube, словно бы и не было вовсе. Вот почему редкостное видео ужасного преступления в море не вызвало широкого и гневного возмущения.

Видеозапись свидетельствовала о преступлении, и я надеялся собрать по кусочкам цельную картину произошедшего. Тому, кто старается, порой везет, но в этом случае предстояло преодолеть массу препон.

С какой стороны ни посмотри, надежды было немного. Убийства должны были видеть по меньшей мере с четырех судов, а это десятки свидетелей – и все же обстоятельства этой бойни оставались тайной. Никто не сообщил о преступлении, в морском праве нет никаких положений, обязывающих к такому действию, не предусмотрено четких процедур по добровольному уведомлению правоохранительных органов во время перемещения из порта в порт. О страшном преступлении стало известно только после того, как в 2014 г. на Фиджи был найден потерянный кем-то сотовый телефон и снятое им видео попало в интернет.

Если бы не рассеянность владельца телефона, никто бы не узнал о том, что произошло во флотилии, добывавшей тунца, тем более что свидетели держали рты на замке. Ни иных доказательств, ни трупов, ни подозреваемых, поэтому непонятно, какая страна должна взяться за расследование? Тайваньские рыболовные власти, идентифицировавшие одно из судов, попавших в кадр, сказали мне, что убитые, вероятно, были участниками неудавшегося пиратского нападения. Но, по мнению ряда экспертов по безопасности, пиратство стало удобным прикрытием для сведения разнообразных счетов, доходивших порой до кровопролития. Они считали, что, вероятнее всего, убитые были либо рыбаками, промышлявшими в спорных водах, либо бунтовщиками с какого-нибудь судна, либо пойманными безбилетниками, либо попались на воровстве добычи или наживки с ярусов.

«Это может быть чем угодно, от самочинной казни до превышения мер необходимой обороны, – сказал Клаус Лахта, юрист профсоюзной Международной организации капитанов, помощников капитана и лоцманов. – В любом случае дело сводится к убийству в море и к вопросу о том, почему оно совершено».

Океаны бороздят намного больше судов, чем когда-либо прежде, они лучше вооружены и более опасны. Начиная с 2008 г., когда пираты настолько активизировались, что государства перестали справляться с обеспечением безопасности на морях, большинство торговых судов стали нанимать частных охранников. Потребность в оружии и соответствующих специалистах настолько возросла, что появилась индустрия плавучих арсеналов. Эти суда держатся в рискованных областях международных вод и являются одновременно складами вооружения и казармами. На их борту хранятся сотни единиц стрелкового и личного оружия, огромное количество боеприпасов, там же живут охранники, порой по многу месяцев ожидая предложения работы.

После 2011 г. количество пиратских нападений на контейнеровозы резко сократилось, поскольку большинство судов сопровождала вооруженная охрана, но другие формы насилия на море оставались широко распространенными. По оценкам специалистов по безопасности и страховщиков, в Индийском океане, у западного побережья Африки и в других местах тысячи моряков ежегодно подвергаются нападениям и ограблениям, число убитых или похищенных исчисляется сотнями человек.

Океан – не то место, где следует собирать легенды о борьбе хороших парней с негодяями. В мире немало мест, где граница между пиратами и охранниками оказывается размытой. В Бенгальском заливе у берегов Бангладеш вооруженные банды взимают с капитанов судов дань за безопасный проход. В водах Нигерии, по данным дознавателей страховых компаний, морская полиция обычно «крышует» похитителей топлива. У берегов Сомали пираты, прежде нападавшие на крупные суда, переквалифицировались в «охранников» иностранных и местных рыболовных судов и порой под предлогом отражения нападений обстреливают конкурентов. Но такие случаи больше похожи на эпизоды военных действий на море, чем на самочинную казнь одной группой рыбаков незадачливых конкурентов.

Неспровоцированные нападения происходят очень часто. Многие страны спешат первыми нанести на карту еще не прибранные к рукам нефть, газ и другие полезные ископаемые, скрытые на дне океана. И чем выше ставки, тем агрессивнее ведут себя различные участники игры. На танкерах, транспортирующих ценные грузы через опасные воды, также находятся вооруженные охранники. От Средиземного и Черного морей до вод, омывающих Австралию, перевозчики беженцев и мигрантов таранят и топят лодки конкурентов[322].

Особенно распространено – и продолжает увеличиваться – насилие во взаимоотношениях рыболовецких судов. Грэм Саутвик, президент Ассоциации тунцеловных судов Фиджи, говорит, что во многих местах мировой добычи тунца пользующиеся серьезной государственной поддержкой китайский и тайваньский рыболовные флоты по численности превосходят флоты всех других стран. Усовершенствование радарных технологий и устройств, заставляющих рыбу собираться в косяки, только усиливают напряженность, поскольку все рыбаки стремятся ловить в одних и тех же местах. «Уловы сокращаются, нервы не выдерживают, начинаются стычки, – сказал Саутвик. – Убийства в рыболовном промысле – самое обычное дело».

Общество борется с преступностью лишь в той степени, в которой она его тревожит, а в море этот уровень очень невысок. Чарльз Н. Драгонетт, занимавшийся в разведуправлении ВМС США анализом данных о морской преступности, считает, что число тяжких преступлений на рыбацких лодках как минимум в 20 раз выше, чем на танкерах, грузовых или пассажирских судах. Однако, как отмечает он, всестороннего наблюдения за насилием в море не ведут ни международные агентства, ни даже вооруженные силы США. «Пока круг жертв ограничивался индонезийцами, малайцами, вьетнамцами и филиппинцами, но не затрагивал европейцев или американцев, – сказал он, – подобные случаи не вызывали никакого отклика».

Мне за время журналистской работы приходилось строить разные базы данных – о преступлениях против личности в угледобывающей отрасли, о судебных процессах по поводу сексуальной эксплуатации, о смертях среди водителей грузовиков. Обычно, чтобы добыть и сгруппировать данные и привести их в удобочитаемый вид, хватало пары дней. Начав составлять базу данных по тяжким преступлениям в море, я через три недели понял, что ввязался в очень трудное дело.

Главная трудность заключалась не в классификации данных, а в их получении. Я встречался с дознавателями береговой охраны, офицерами военно-морской разведки, представителями Интерпола, учеными и правозащитниками. Большинство из тех, с кем мне довелось общаться, были искренне неравнодушны к своему делу. Частные детективные агентства – их обычно нанимают морские страховые компании для расследования несчастных случаев – собирают много надежной информации, но очень неохотно делятся ею по причине высокой конфиденциальности. Обычно приходилось обещать, что я не разглашу никаких подробностей публично и буду оперировать только обобщенными данными.

Мне все же удалось в конце концов сформировать базу данных о преступлениях, совершенных в разных частях мира, на основе 6000 документов, которые я получил в основном от Разведывательного управления ВМС США, двух компаний, занимающихся обеспечением безопасности морских перевозок (OCEANUSLive и Risk Intelligence), и исследовательской группы «Океаны без пиратства» (Oceans Beyond Piracy). Эта далекая от всесторонности сводка отображает лишь поверхностный срез нарушений закона, происходящих в море[323]. Как правило, сведения о смертных случаях в документации весьма расплывчаты, потому что расследования по горячим следам проводятся редко и чаще всего не вдаются в детали. На суше полиция, расследуя убийство, может провести эксгумацию. В море «мертвые исчезают без следа», как сказал мне один следователь[324].

Из моей сводки, заканчивавшейся 2014 г., следовало, что за этот последний год, данные по которому были доступны, нападениям пиратов и грабителей в трех регионах – в западной части Индийского океана, Гвинейском заливе и Юго-Восточной Азии – подверглись более 5200 мореплавателей и более 500 стали заложниками. Часть нападавших пользовалась быстроходными резиновыми лодками и была вооружена гранатометами, похитители топлива подкрадывались к судам по ночам, еще какая-то часть налетала в классическом пиратском стиле, размахивая мачете и убивая всех, кто попадался на пути. Другие проникали на суда, например под видом морской полиции, торговцы людьми изображали из себя рыбаков, а нанятые судовладельцами охранники по ночам приторговывали оружием. Чаще всего мне удавалось разобраться что к чему, но некоторые случаи представляли собой настоящие загадки.

Жертвы могли в мгновение ока сами стать преступниками[325]. Например, в 2012 г. десять человек, включая женщин и детей, были тайно доставлены одним из членов команды на рыболовецкое судно в Шри-Ланке. Оказавшись на борту, они потребовали изменить курс и идти в Австралию, а получив отказ, напали на команду, убили четырех человек и выбросили их за борт.

В 2009 г. в Южно-Китайском море три насильно удерживаемых на таиландском траулере бирманца прыгнули за борт, подплыли к оказавшейся поблизости яхте, убили ее владельца и украли его спасательную шлюпку.

Наблюдения за обстановкой в водах Бангладеш позволяют понять, как и почему насильственные преступления, совершаемые в море, часто остаются незамеченными международным сообществом и почему страны стремятся преуменьшить данные о преступлениях и насилии в своих водах. Согласно публикациям местной прессы и полицейским отчетам, за пять лет, начиная с 2009 г., в акватории Бангладеш в результате нападений вооруженных банд ежегодно погибают около 100 моряков и рыбаков и по меньшей мере столько же попадают в заложники.

Вооруженные нападения в этих водах с удручающей неизбежностью происходят самое меньшее с 2000 г., когда появились первые сообщения о таких случаях. В 2013 г. в прессе Бангладеш сообщалось о более чем 700 похищенных рыбаках, из них 150 пропали в сентябре. Предполагается, что в ходе только одного инцидента были убиты 40 человек, многих из них сбросили за борт со связанными руками и ногами[326].

Эти нападения обычно являются делом рук нескольких вооруженных банд, занимающихся рэкетом в Бенгальском заливе и в акватории национального парка Сандарбан. В 2014 г. эти банды оказали вооруженное сопротивления силам береговой охраны и военной авиации Бангладеш, проводившим рейды для уничтожения береговых лагерей рэкетиров и освобождения захваченных судов.

Министр иностранных дел Бангладеш Дипу Мони была очень недовольна сложившимся в мире мнением о своей стране, о чем не преминула заявить всей международной индустрии судоходства и журналистам, называвшим воды Бангладеш «крайне рискованной зоной» из-за пиратства. Глава дипломатического ведомства сказала, что подобные утверждения не соответствуют действительности.

«Уже много лет в регионе не было ни единого случая пиратства», – решительно заявила она на пресс-конференции в декабре 2011 г. и пояснила, что большая часть насильственных преступлений, происходивших поблизости от побережья ее страны, это не более чем мелкое воровство и ограбления, совершавшиеся dacoits (так на хинди называют бандитов).

Заявление Мони основывалось на казуистическом толковании юридических определений пиратства[327]. В соответствии с международным правом пиратством считаются только преступления, совершенные в международных водах или, по крайней мере, далее 12 миль от берега. Аналогичные действия на меньшем удалении от суши именуются не пиратством, а грабежом на море, хотя результат обоих видов преступлений может быть одинаково прискорбным. На этом основании власти Бангладеш в 2011 г. обратились с письмом протеста в Международное морское бюро (ММБ, International Maritime Bureau, IMB). В его состав входит Центр сообщений о пиратстве, основанный в 1992 г. в Куала-Лумпуре и финансирующийся в основном транспортными компаниями и страховщиками. Эта организация – основной источник статистики о пиратских нападениях для правительств, вооруженных сил и общественности.

В письме, адресованном руководству ММБ, официальные лица Бангладеш утверждали, что недопустимо клеймить их страну как зону высокой опасности со стороны пиратов. Они также сетовали, что после того, как регион получил такую известность, страховщики, которые ранее взимали $500 за рейс в порты, расположенные неподалеку от Бангладеш, подняли ставки до $150 000[328]. Вскоре ММБ ответило, что, хотя факты о преступной активности в регионе продолжают подтверждаться, Бюро на своем сайте будет вместо «пираты» писать «грабители».

Оправдываясь за изменение терминологии сайта, директор ММБ Поттенгал Мукундан сказал мне, что его организация не уступила давлению со стороны властей Бангладеш. «Пираты или грабители – это практически одно и то же, – сказал он. – Разница лишь в том, где происходит инцидент, а суть его и опасность, которую представляют вторгающиеся на судно вооруженные налетчики, нисколько не меняется от того, какая терминология используется». Он добавил также, что ММБ никогда не ставило себе задачи точно определять места нападений и выяснять, в национальных или международных водах они случались, в частности, потому, что эти регионы зачастую оспариваются соседними странами. Мне такая точка зрения показалась бюрократическим ретушированием, маскирующим серьезность и актуальность проблемы. К тому же, как я узнал в Индонезии, заверения о суверенитете над акваториями вдали от берегов часто бывают голословными.

Тогда же я поинтересовался у Джона Хаггинса, директора группы «Океаны без пиратства», почему не проводятся всесторонние централизованные или общественные расследования тяжких преступлений в море. Он объяснил, что за насилием в море в разной степени наблюдают транспортные компании, морские страховщики, охранные фирмы, посольства и национальные морские регистры. Почти год «Океаны без пиратств» безуспешно пытались убедить эти группы поделиться информацией. Компании по страхованию рисков спросили, с какой стати они должны бесплатно делиться данными, которые могут продать. Прибрежные государства опасались, что их воды могут счесть опасными, и это отпугнет бизнес. Национальные морские регистры отказались потому, что подобная информация могла бы обязать их реагировать на такие преступления, для чего у них очень мало и возможностей, и желания.

Драгонетт, бывший сотрудник разведки ВМС США, добавил, что выявлять насильственные преступления весьма трудно, а бороться с ними – еще труднее. Судебные процессы по этим делам проходят очень редко (один из отставных офицеров Береговой охраны США сказал, что «менее чем в 1 % случаев»), потому что многие суда ходят без страховки, а капитаны судов, подвергшихся нападению, хотят избежать простоя в порту и иных осложнений, к которым привело бы полицейское расследование. Немногочисленным военным кораблям и кораблям правоохранительных органов, патрулирующим в международных водах, обычно запрещается без соответствующего разрешения высаживать людей на суда под флагами других стран. Добровольных свидетелей всегда недостаточно, а вещественных доказательств и того меньше.

Сам факт насильственного преступления в море всегда проявляется не так, как на суше. «На суше, независимо от жестокости репрессий и коррумпированности местных властей, кто-нибудь обязательно будет знать, кем были жертвы и откуда они не вернулись, – сказал Драгонетт. – В море они, как правило, остаются безымянными».

По мере роста насилия в море развивается и рынок частной охраны в мореплавании. Океаны милитаризуются, насыщаются оружием, как никогда прежде. Активность сомалийских пиратов в минувшие десять лет вынудила правительства многих стран поощрять вооружение торговых судов или наем на них охранников, что в корне противоречит давней практике, согласно которой монополия на применение силы в море принадлежит государству.

В это же время рост терроризма повсеместно подвигнул портовые власти жестко ограничить количество и виды оружия, которое можно ввозить в территориальные воды. Возник парадокс: государства осознают необходимость стремления к безопасности, хотят, чтобы в морях было больше законности и правопорядка, но не желают, чтобы оружие появлялось в непосредственной близости от своих берегов. То есть все должны вооружаться, но не имеют права являться с оружием в пределы страны.

Индустрия судоходства нашла обходной путь для решения этой проблемы, устроив плавучие арсеналы. Устроив на судах общежития для охранников и склады их оружия, морские охранные компании могут не перевозить личный состав с берега и обратно при каждом новом задании. Частные охранные фирмы платят арсеналам всего лишь $25 в сутки за жилье и питание для каждого охранника, который обычно проводит в море 6–9 месяцев, а то и больше. Эти арсеналы, принадлежащие в основном британским, американским и шриланкийским компаниям, также получают от охранных компаний деньги за перевозку людей на суда клиентов и обратно – обычно несколько тысяч долларов за поездку. Поднявшись на борт арсенала, охранники сдают свое оружие на хранение и ждут, иногда неделями, следующего вызова на торговое судно.

Зимой 2015 г., в сопровождении штатного фотографа The New York Times Бена Соломона я отправился в Оманский залив, чтобы посетить несколько таких арсеналов. На арсенале «Резолюшн», зарегистрированном под флагом Федерации Сент-Китс и Невис, мы провели несколько дней в обществе пары десятков охранников. Однажды вечером я сидел в тесной компании на верхней палубе «Резолюшн», стоявшего на якоре в заливе примерно в 25 милях от берега Объединенных Арабских Эмиратов. После того как было рассказано несколько историй о столкновениях с пиратами, разговор перешел к волнующему всех вопросу – притоку неподготовленных новичков в быстро развивающийся бизнес по обеспечению безопасности на море, годовой оборот которого составляет $13 млрд[329].

«Все равно, что холостому парню дать подержать новорожденного младенца», – сетовал один из охранников, рассказывая, как некоторые новобранцы реагируют, когда к ним в руки попадает автомат. Многие не знают английского языка (хотя свободное владение им – одно из требований при найме), не умеют чистить, разбирать и собирать оружие, не говоря уже об отсутствии боевого опыта. Кое-кто прибывает на новый корабль, везя личный боезапас в сумке на молнии, а то и в обувной коробке. И все же их нанимают, потому что охранные компании не утруждают себя проверкой новых кадров.

Солдаты – это всегда разноликое сборище. Среди них есть нахальные и скромные, коренастые и стройные, грубые и дружелюбные. Молодые охранники, начиная с 20 с небольшим лет, явно считали себя отлично подготовленными, но недооцененными и рвались показать себя в деле, проверить свои умения и доказать окружающим, что они все могут и заслуживают уважения. Ветераны лет 40–50 казались более уравновешенными и замкнутыми. Они жаловались не столько на скуку, сколько на удаленность от дома. Как правило, соотечественники держались вместе – греки, американцы, индийцы, эстонцы, англичане, южноафриканцы. Почти все побывали в Ираке, Афганистане или горячих точках Африки. Все хотели выглядеть бывалыми моряками: старались не прикасаться к переборкам коридоров или леерам даже во время сильной качки, наполняли кофейные кружки до краев, чтобы показать, что никакая качка не заставит их пролить хотя бы каплю. Практически все охранники на плавучих арсеналах соглашались разговаривать со мной при условии, что я не буду называть их имя. Они опасались, что попадут в черный список и больше не получат работы.

43-метровое, со стальным корпусом, судно «Резолюшн» было одним из нескольких десятков переоборудованных грузовых судов, буксиров и барж, стоявших в то время на якорях в опасных участках Красного моря, Персидского залива и Индийского океана. В 2008 г., отличавшемся размахом пиратства, морские охранники в среднем зарабатывали $500 в день хоть при выполнении задания, хоть во время ожидания в арсенале. С тех пор расценки снижались и в последние годы составляют в среднем $250 в день в арсенале и $550 при сопровождении судна. Со снижением уровня опасности меняется национальный состав охранников. К 2011 г. охранников из Западной Европы и США в значительной степени сменили жители Восточной Европы и выходцы из Южной Азии, которым порой платили всего $650 в месяц.

Охранники говорили мне, что сейчас в морской охране ненадежных компаний стало меньше, чем было в недавние годы. О «Резолюшн» они отзывались как о лучшем из плавучих арсеналов, но молодежь все равно жаловалась – на плохую еду, грязь, отсутствие Wi-Fi и, больше всего, на скуку[330]. Особенно их тревожило опасение, что можно и не справиться с нападающими, что, вероятно, приведет к гибели. А все потому, что сокращают расходы. Ради экономии компании-операторы сокращают группы вооруженного сопровождения с четырех до трех или даже двух человек и предпочитают нанимать менее опытных охранников.

«Лидеры групп» на «Резолюшн» – в основном бывшие американские, британские или южноафриканские военные – объяснили мне, почему так важен опыт и чем столкновение на море отличается от боя на суше. Отличие состоит в тактике, на море все решает опыт. «Здесь не выбирают вступать в бой или бежать, – сказал Камерон Муат, охранник «Резолюшн», – здесь можно только драться». В море негде спрятаться, некуда отступить, поддержка с воздуха не придет, боеприпасы не подвезут. Цель почти всегда быстро перемещается, да еще и пляшет на волнах. А оборонять порой приходится суда длиной в несколько футбольных полей – слишком много для двух-трех человек, особенно если вас атакуют несколько лодок с разных направлений.

Стало трудно различать, кто представляет угрозу, а кто нет. Как мне сказали, автоматическое оружие, являвшееся прежде отличительным признаком пиратов, теперь можно встретить чуть ли не на всех судах, пересекающих опасные воды. Контрабандисты, не собирающиеся ни на кого нападать, стараются жаться к большим торговым судам, прячась в их радарной тени от пограничников и таможенников. Рыбацкие лодки иногда тоже следуют за большими судами, так как винты контейнеровозов поднимают со дна осадочный слой, привлекающий рыбу.

«Вопрос не только в том, что молодой охранник может недооценить опасность или, наоборот, запаниковать и начать палить слишком рано, – объяснял мне ветеран-южноафриканец. – Важно не промедлить со стрельбой». Если охранник слишком долго колеблется, он упускает шанс показать нападающим, что видит их, и дать понять об этом с помощью ракетницы или водяной пушки, сделав предупредительные выстрелы или выведя из строя мотор приближающейся лодки. Если промедлишь с этим, остается только стрелять на поражение[331].

Отношение к плавучим арсеналам неоднозначное: далеко не всем странам нравятся поблизости от своих берегов оружейные склады под иностранным управлением. Но если бы вооруженные охранники не оставались в международных водах, они проводили бы время между заданиями на берегу, а пребывание с оружием строго запрещено в большинстве портов. Тем не менее охранники порой оказываются в территориальных водах; тогда они прячут оружие, а то и выбрасывают за борт при появлении инспекторов.

Однажды ночью судно, переправлявшее нас с Соломоном и десятком охранников на арсенал, вдруг резко сбавило ход – отказал один из двух двигателей. Капитан встревожился, и я спросил почему. «Видите это? – ответил он, указывая на гористое побережье, тянувшееся по левому борту. – Это Иран». Он объяснил, что течение несет нас как раз туда. Если выйдет из строя и второй двигатель, судно окажется в иранских водах, до которых оставалось меньше полумили. «Охранникам с британским и американским гражданством лучше там не появляться», – добавил он. Я не стал спрашивать, позволит ли статус журналиста избежать гнева иранских властей.

У капитана были все основания опасаться. 12 октября 2013 г. плавучий арсенал «Симен гард Огайо» вошел в национальные воды Индии, так как нуждался в провизии, воде и топливе[332]. Команда «Огайо», принадлежавшего морской охранной компании AdvanFort из США, позже говорила, что индийские военно-морские власти были поставлены в известность о том, что на борту имелось оружие, и, учитывая, что судно находилось «в бедственном положении», ему было разрешено продолжать движение. Тем не менее индийцы усомнились в том, что «Огайо» действительно терпит бедствие, и полиция арестовала 25 охранников и десятерых членов команды, обвинив их в различных нарушениях законодательства об оружии. Суд признал их виновными, и после многократных апелляций они получили пятилетние сроки в тюрьме города Пужал (округ Ченнай на юго-востоке Индии).

«Неужели вы считаете, что американское правительство бездействовало бы, глядя на то, как тысячи автоматов и другого огнестрельного оружия военного образца бесконтрольно плавают в 13 морских милях от Нью-Йорка?» – так ответил мне чин индийского военного ведомства, когда я позвонил ему и задал вопрос об «Огайо»[333].

У Индии имелись и другие причины обеспокоиться присутствием наемников у своих берегов. В 2008 г. террористы, добравшиеся в Мумбаи по морю, напали на два роскошных отеля и ряд других объектов. С тех пор индийское правительство опасалось повторения тех событий. А в 2012 г., примерно за год до ареста «Симен гард Огайо», два итальянских морских пехотинца, работавшие охранниками на борту итальянского нефтяного танкера «Энрика Лекси», открыли стрельбу и убили двух индийских рыбаков, приняв их за пиратов. Инцидент произошел примерно в 20 морских милях от побережья индийского штата Керала.

Убийство, совершенное охранниками «Энрики Лекси», вызвало дипломатический конфликт между Италией и Индией, кульминацией которого стала демонстративная отставка итальянского министра иностранных дел в марте 2013 г. Министр сказал, что покидает пост в знак протеста против политики своего правительства, выдающего итальянских морских пехотинцев суду Индии. Он назвал это оскорблением «чести страны и ее вооруженных сил». Это лишний раз свидетельствует о том, что если на суше пограничные конфликты чреваты дипломатическими скандалами, то в море они часто заканчиваются чьей-то смертью.

Находясь на борту «Резолюшн», я расспрашивал временных обитателей арсенала и о случае с «Огайо». Один из охранников сказал мне, что покинул судно за несколько месяцев до его задержания. Он утверждал, что аресты были необоснованными. «Нельзя же арестовывать постояльцев за то, что их гостиница нарушает границы соседних участков», – сказал он. Поскольку шестеро арестованных на «Огайо» были в прошлом военнослужащими британских вооруженных сил, премьер-министр Великобритании Тереза Мэй во время саммита «Большой двадцатки» в 2017 г. потребовала у индийских властей незамедлительного их освобождения. Джоанн Томлинсон, сестра Джона Армстронга, одного из этих заключенных, позже прислала мне электронное письмо, в котором писала, что сильнее всего ее расстроило, что в ходе суда были предъявлены неопровержимые доказательства, реабилитирующие ее брата и других охранников. «А в результате им дали максимальное наказание!» – с возмущением написала она и добавила, что приговор был вынесен не по закону, а по политическим соображениям[334].

Напряженные отношения могут сложиться и на борту самих арсеналов, между охранниками, которые там базируются. Бытовые условия на некоторых таких плавучих судах просто ужасны, и это порождает искры межличностных конфликтов. Однажды я вдоволь наслушался жалоб от охранников, базировавшихся на борту другого арсенала в том же Оманском заливе. Он назывался «Сипол уан», и мы забрали с него несколько человек, направлявшихся на сушу. По их словам, обстановка на «Сипол уан», использовавшемся шриланкийской фирмой Avant Garde Maritime Services (AGMS), сильно отличалась от содержавшегося в относительном порядке и чистоте «Резолюшн».

Вытащив смартфоны, охранники наперебой демонстрировали мне фотографии и видео тараканов, которыми кишело судно. Были там запечатлены и тесные каюты, в которых проживало по восемь человек. Каюты были завалены мусором, потому что на судне уже некуда было девать отходы. Несколько человек сняли рубашки и продемонстрировали мне следы укусов клопов.

Возвращаясь на арсенал, охранники сдают оружие на хранение под замок, и это привлекает внимание пиратов. Как и на большинстве плавучих складов оружия, собственной вооруженной охраны на «Сипол уан» не было. Многие прибрежные страны выступают против практики использования плавучих арсеналов, но мало что способны с ними сделать, поскольку эти суда держатся в международных водах. Международная регистрация местоположения и численности таких складов оружия не ведется, над ними нет полномочного контролирующего органа.

Ни один из охранников, с которыми я беседовал, не слышал, чтобы между обитателями арсеналов случались конфликты со смертельным исходом, хотя поводов для серьезного недовольства хватает. Мне рассказали, например, об охраннике-латыше весом под 130 кг и ростом около 2 м, который, не помещаясь в кабинке гальюна, оправлялся в душевой. А когда его пытались убедить убрать за собой, отказывался и предлагал желающим заставить его делать это.

Вспоминали и о совсем свежем, двухдневной давности, эпизоде, когда пришлось растаскивать двоих охранников-южноафриканцев и их командира. Конфликт возник из-за того, что им не платили уже месяц – охранная компания бросила их на «Сиполе» и южноафриканцы не могли даже сойти на берег в порту.

Но главным образом все жаловались на скуку. Это вроде бы неосязаемое явление оказывается весомым и, чем дольше, тем сильнее подавляет тех, кто попал под ее власть. Нигде это бремя не бывает тяжелее, чем на плавучих арсеналах. Не в последнюю очередь потому, что эти суда стоят на якоре. Наличие цели и сам факт движения к ней облегчают гнет ожидания. Обитатели этих «пансионов» к тому же значительно меньше социально сплочены, чем большинство судовых команд. Охранники подчиняются различным службам, прибывают из разных стран, у них различные культурные корни, что усиливает разногласия и провоцирует на демонстрацию тестостероновой крутизны.

Как выразился охранник Кевин Томпсон, с которым я познакомился в этой командировке, скука превращает плавучие арсеналы в «психологические скороварки». И добавил: чтобы понять переменчивость настроения их обитателей, нужно сначала почувствовать, какой стресс порождает эта скука.

Главные развлечения постояльцев арсеналов – тренировки в «качалке» (зачастую сочетающиеся с приемом стероидов) или пьянство (когда удается протащить на судно спиртное). Скуки ради выдумывают почти детские (но порой очень опасные) игры, например «прогулку на нос», когда в шторм участники идут на бак судна и стоят там, борясь с волнами, захлестывающими палубу. Другое развлечение во время шторма, также требующее хорошего чувства равновесия и выносливости, – «родео». Участник становится на «беговую дорожку», запущенную на большой скорости, и старается бежать как можно дольше. Я люблю бегать на длинные дистанции и не упускал случая поучаствовать в таких родео среднего уровня. Если ты показываешь приличный результат, условия усложняются: выключается свет и начинается «ночное родео». Забеги в нем, как правило, оказываются очень короткими, что я узнал на собственном горьком опыте.

Как-то раз, сидя в обществе трех охранников на верхней палубе «Резолюшн», я вытащил свой iPhone и показал им видеозапись убийств на тайваньских ярусоловах. Сбившись в кучку, мои собеседники просмотрели все 10 минут и 26 секунд записи. Никто не произнес ни слова, через крошечный динамик телефона слышался треск выстрелов и крики. В напряженной тишине я ощущал, как между мной и собеседниками разверзается пропасть. Это был уже не обычный треп о бытовых условиях на арсеналах и опасности нападения в море – разговор пошел иной. Я больше не был для этих парней таким же, как они сами. Я был репортером, расспрашивающим о том, что они не хотели обсуждать. Эти люди жили по опасным и порой жестоким морским законам и явно сомневались в том, что мне это понятно.