Океан вне закона. Работорговля, пиратство и контрабанда в нейтральных водах Урбина Иэн

Повторяя операцию «Немезида», названную в честь древнегреческой богини неотвратимого возмездия, 3 декабря из Мельбурна вышел флагман «Морского дозора» «Стив Ирвин», на палубе которого базировался вертолет «Блю хорнет» S-300, предназначенный для воздушной разведки. В хорошую погоду он мог находиться в воздухе до четырех часов и удаляться от судна на 160 морских миль. Построенный в 1975 г. 60-метровый «Ирвин», выкрашенный в синий, черный и серый цвета и украшенный эмблемой «Морского дозора» – череп над скрещенными на манер костей с пиратского флага трезубцем и пастушеским посохом. Судно назвали в память популярного австралийского телеведущего и защитника природы, погибшего в 2006 г. во время подводного плавания от удара ядовитым шипом ската-хвостокола в область сердца.

Вместе с «Ирвином» в рейд отправился 53-метровый «Оушен варриор». Новое и необыкновенно быстроходное патрульное судно было построено за счет доходов от лотерей, проводившихся в Нидерландах, Великобритании и Швеции. 4 декабря вышел из тасманийского порта Хобарт в свое первое плавание. При скорости свыше 30 узлов «Варриор» легко мог догнать и тихоходную «Ниссин-мару» с ее 16 узлами, и любого из китобойцев, скорость хода которых не превышала 23 узлов. «Варриор» был оснащен ярко-красной водяной пушкой с надписью «На страх браконьерам», позволяющей извергать более 19 кубометров воды в минуту, что раза в четыре превышает мощность стандартного брандспойта пожарной машины. Струя водяной пушки может с расстояния 60 м сбить человека с ног и серьезно повредить кожу.

Едва ли не самой трудной задачей был поиск «Ниссин-мару», промысловые угодья которой охватывали площадь примерно с Австралию. Перед началом каждой кампании «Морской дозор» старается сузить зону поиска и сосредоточиться на тех областях, где вероятнее всего можно встретить китобоев. «Дозоровцы» анализируют карты движения плавучих льдов и погоды. Они читают научную литературу, посвященную миграции криля, составляющего основной корм китов, и отчеты китобойной компании о том, где ее суда вели промысел в минувшем году.

«Варриором» командовал 53-летний Адам Мейерсон, в прошлом автомеханик и капитан чартерного судна из Калифорнии. Капитаном «Ирвина» была опытная морячка, отставной лейтенант ВМФ Нидерландов Вианда Лублинк. На обоих судах «Морского дозора» было 50 мужчин и женщин из Австралии, Германии, Франции, Англии, Австрии, Испании, Канады и США. Я был знаком с Мейерсоном, Лублинк и большей частью команды, так как уже побывал с ними в море в 2015 г., когда» Дозор» в ходе операции «Ледяная рыба» преследовал «Тандер», первый номер в списке судов, разыскиваемых Интерполом за злостное браконьерство.

Если операцию «Ледяная рыба» можно рассматривать как попытку «Морского дозора» вступить в схватку с браконьерами, ведущими хищнический промысел клыкача, и опробовать новую тактику, включающую сотрудничество с рыболовными компаниями и полицией, то операция «Немезида» являла собой возврат к изначальным методам борьбы природоохранной организации против китобоев. По большому счету, операция «Немезида» рассматривалась «Морским дозором» как шанс свести старые счеты с японскими китобоями и раз и навсегда положить конец их промыслу. Дела, однако, пошли не так, как планировалось.

Во многих уголках мира, где слишком холодно для земледелия и скотоводства, древние люди для пропитания охотились на китов. Их мясо удовлетворяло потребность человеческого организма в витаминах А, C и D, а также в никотиновой кислоте, железе и животных белках. Позднее из подкожного жира китов стали вываривать ворвань – пригодный для длительного хранения и относительно ярко горящий жир, находивший множество применений. Этот продукт почти 250 лет пользовался большим спросом на мировых рынках и был особенно важен для Америки, обладавшей огромным китобойным флотом. В 1840-х гг., когда Герман Мелвилл отправился из Нью-Бедфорда в плавание, вдохновившее его на создание романа «Моби Дик», китовый промысел ежегодно приносил американской экономике $120 млн, что примерно соответствует нынешним $3 млрд.

Это была опасная, но прибыльная работа. Один-единственный добытый кит мог принести доход в четверть миллиона долларов в пересчете на цены 2017 г. Впрочем, команде, работавшей в ужасных условиях, из этих денег доставались только крохи. Согласно исследованиям британского историка Купера Буша, китобоя могли заковать в цепи по любой причине – от подозрения в содомии до провинности, заключавшейся в том, что моряк «отказался есть мясо морской свиньи и выкинул его за борт». В книге «Никогда не соглашусь пойти в китобои» (Whaling Will Never Do for Me) Буш пишет, что после рейса с каждого судна сбегали в среднем две трети команды. Моряков обычно наказывали, надолго оставляя со связанными над головой или за спиной руками в позе, которую военные следователи США деликатно называют «напряженным положением» (stress position). Примерно в 10 % судовых журналов китобойцев, начиная с 1840-х гг., которые просматривал Буш, упоминалось такое наказание, как порка.

Для порки имелись две типичные причины. Первой был шум (пусть даже случайный), который мог спугнуть китов. Второй причиной, по которой моряка ждали цепи и плеть, была попытка найти покровителей, пусть даже среди священнослужителей, для того чтобы сбежать с судна до окончания рейса. Описания дисциплинарных мер на старинных китобойных судах напомнили мне о подневольном труде на таиландском рыболовном флоте, который я наблюдал своими глазами.

Развитие конкурирующих отраслей промышленности привело к упадку китобойного промысла в Америке. В 1849 г. началась золотая лихорадка, и в порту Сан-Франциско были брошены сотни китобойных судов – их команды отправились искать счастья на золотых приисках. Смертельным ударом для промысла китов оказалось десять лет спустя открытие запасов нефти в западной части Пенсильвании. Всего за день нефтяная скважина могла дать столько же жидкого топлива, сколько добывали за три года охоты на китов, и обходилось это значительно дешевле.

В других частях мира китобойный промысел практиковался дольше. Например, в Исландии он в 1892–1910 гг. составлял около 10 % национальной экономики. Один из самых больших в мире китобойных флотов принадлежал Норвегии, где в конце XIX в. действовали десятки станций по обработке китовых туш. Норвежцы также изобрели granatharpun, гарпун, на острие которого устанавливалась граната, взрывавшаяся при попадании в цель, что более эффективно убивало животных[356].

Не одну сотню лет охотились на китов японцы – преимущественно у своих берегов. Но в 1930-х гг., благодаря распространению пароходов и более мощного гарпунного оружия, увеличивших дальность и эффективность китобойных флотилий, Япония вышла в международные воды Южного океана. А после Второй мировой войны стране пришлось бороться с повсеместной нищетой, и китовое мясо стало основным источником белка, в частности в рационе школьников. К 1958 г. мясо кита составляло треть всего мяса, потребляемого в Японии.

С тех пор японское правительство неустанно уверяет, что ведет промысел китов выборочно, не трогая вымирающие виды, такие как синий кит, и добывая более многочисленных китов, в частности малого полосатика. Однако Международный союз охраны природы, основной консультант ООН в области экологии, считает, что у нас недостаточно данных для того, чтобы включить антарктического малого полосатика в число видов, которым ничего не угрожает. По данным организации, за 1978–2004 гг. популяция китов сократилась на 60 %. «Японское правительство выступает решительно против бесконтрольной коммерческой охоты на китов» – такой официальный ответ я получил на свой запрос о японской китобойной программе[357].

Позиции китобойного промысла все еще прочны в Японии, не в последнюю очередь из-за гордости национальной традицией, равно как из-за бюрократической инертности. Правительство контролирует промысел через программу JAPRA II, располагающую собственным бюджетом и обширным руководящим штатом. Его сокращение создало бы серьезные неудобства для бюрократов и политиков, связанных с добычей китов, и вызвало недовольство, если бы его сочли давлением из-за рубежа. По данным 2012 г., японские китобои ежегодно получали субсидию на сумму более $9 млн. По некоторым данным, на правительственных складах хранится более 5000 т замороженного китового мяса.

Нервное отношение Японии к вопросу китобойного промысла становится понятнее в контексте ее зависимости от морских пищевых ресурсов. Их потребление на душу населения в Японии едва ли не самое высокое среди развитых стран. Для многих японцев киты – всего лишь один из сортов мяса, впрочем, особо важный в национальной культуре. И жители островного государства удивляются тому, что иностранцы с какой-то стати высказывают претензии к их питанию. В конце концов, в большинстве стран потребляют говядину, невзирая на то что для нескольких народов корова является священным животным. Австралийцы едят кенгуру, британцы – кроликов, китайцы – собак. Жители Фарерских островов и иннуиты также охотятся на китов, почему же мировая общественность предъявляет особые претензии к японцам?

Я изложил эти соображения капитану Мейерсону, указав на то, что Норвегия ежегодно добывает китов больше, чем Исландия и Япония вместе взятые. «Почему бы не взяться за норвежцев и исландцев?» – спросил я. «Мы не занимаемся этими странами по той причине, что они промышляют только в своих национальных водах, – ответил Мейерсон. – Одни лишь японцы охотятся на китов в отдаленных международных водах. А там никто, кроме нас, не пытается следить за порядком».

Охотничьи угодья «Ниссин-мару» располагаются в Антарктике – одной из самых диких и труднодоступных областей земного шара. Но при всей неприветливости к людям антарктические воды являются поистине чудесной и плодородной экосистемой, не имеющей равных на планете. Это естественная среда обитания огромных колоний пингвинов (императорских и Адели), невероятных гигантских кальмаров с глазами величиной с шары для боулинга, благодаря которым они видят во мраке океанских глубин, и самых больших животных на планете – синих китов с артериями диаметром с голову человека.

Антарктида – это место, где чуть ли не каждый служит едой для кого-то другого. Японцы охотятся на китов, «Морской дозор» пытается пресечь деятельность японских китобоев, а сами южные киты выслеживают суда-ярусоловы, добывающие клыкача. Киты, овладевшие умением объедать добычу с крючков, порой на протяжении сотен миль сопровождают рыболовные суда, ожидая, когда снасть заполнится добычей. Когда судно начинает выбирать ярус, лебедка издает характерный звук. Киты воспринимают его как гонг, приглашающий к обеду, и дочиста объедают улов, прежде чем рыбаки успевают вытащить его из воды. При спокойной[358] погоде звук лебедки разносится под водой миль на 15, и киты издалека спешат к столу.

Биолог Пол Тиксьер из мельбурнского университета Дикин, изучающий явление объедания улова, рассказал мне, что из-за китов суда, добывающие клыкача в Антарктике, ежегодно несут убытки на $5 млн, а то и больше[359]. По его словам, некоторые капитаны ярусоловов ведут специальные реестры, где, как в разыскных ориентировках полиции, размещены фотографии «преступников» во всех возможных ракурсах и описаны их приметы – особенности окраски, заметные шрамы и очертания спинного плавника. В Южном океане капитаны знают китов-рецидивистов в лицо и дают им прозвища вроде «Зак-потрошитель» и «Джек-живодер».

Киты портят жизнь ярусоловам в разных местах – у берегов Аляски, Чили, Австралии и Гавайев. По результатам исследования работы шести ярусоловов, в западной части Аляскинского залива в 2011–2012 гг. мародерская активность косаток с учетом непроизводительных расходов – топлива, питания команды и просто потерянного времени – обходилась каждому судну в $980 в день. На Аляске проблема усугубилась после того, как власти в 1990-х гг. увеличили продолжительность промыслового периода для рыболовных судов до восьми месяцев. Если прежде пребывание судна в море ограничивалось двумя неделями, за которые нужно было наловить, сколько удастся, то теперь капитаны получили право находиться в море сколько заблагорассудится, но добывать не больше определенного количества рыбы.

Цель нововведения состояла в том, чтобы удержать капитанов от рискованных действий и гонок со временем без учета погодных условий. Непредвиденным следствием многократного увеличения продолжительности рейсов оказалось повышение вероятности нежелательных встреч рыбаков с китами. Киты также получили условия для усовершенствования приемов ограбления ярусов. «Мы, – сказал Тиксьер, – до сих пор не нашли способа перехитрить китов».

В начале 2016 г. я отправился в Антарктику, чтобы побольше узнать о противоборстве рыбаков и китов. По пути я остановился для сбора материалов в чилийском городе Пунта-Аренасе, являющемся всемирным центром промысла клыкача. Там расположена штаб-квартира Коалиции законных операторов промысла клыкача (COLTO), объединяющей представителей разных стран и регионов – от Аляски до Франции. Эдуардо Инфанте, владелец добывающей клыкача компании Globalpesca SpA, со смешанным чувством раздражения и невольного уважения описывал мне хитрую тактику своих подводных противников.

Три его ярусолова, на которых работают около 40 человек, как правило, ведут промысел в Южной Атлантике с января до мая. Для того чтобы очистить от улова пятимильную снасть-ярус, взрослому киту с запасом хватает часа. Чтобы самому не зацепиться, кит откусывает рыбу чуть ниже крючка. Бывает, что на множестве поводков остаются только пронзенные крючками губы рыб. Самые опытные киты научились трясти в зубах поводок, пока рыба не срывается с крючка, и тогда съедают ее целиком.

Во время питания киты издают определенный звук, нечто вроде жужжания. Объедая улов со снасти, они испускают его чаще, призывая других китов поспешить, пока на «шведском столе» что-то еще осталось. Это все равно что столкнуться в темном переулке с бандой шпаны, как сказал мне капитан ярусолова на Фолклендских островах и добавил, что, если очень не повезет, на одно судно может напасть банда из дюжины кашалотов и двух десятков косаток.

Эффективных методов борьбы с объеданием улова люди пока не придумали. Некоторые компании пытаются обмануть китов, используя суда-приманки, другие пугают их музыкой хеви-метал, некоторые капитаны состязаются с китами в терпении и не выбирают снасти, пока «противник» не уйдет. Кто-то цепляет к наиболее активным китам-мародерам спутниковые маячки, чтобы заранее знать об их приближении. Соревноваться с китами в скорости бесполезно, так как они все равно быстрее, чем суда рыбаков. Иногда преследуемые китами рыбаки сознательно направляются к другим судам, рассчитывая, что грабители переключатся на новые жертвы.

Хуже всех, безусловно, косатки, как сказал мне Инфанте. Они умнее и настойчивее всех остальных китообразных. Косатка, известная также как кит-убийца, является наивысшим хищником и венчает собой пищевую цепь, то есть не является добычей ни для кого, кроме человека. Косатки известны изобретательностью в охоте. Они едят даже кашалотов, ошеломляя гигантов таранными ударами, отчего те лишаются способности сопротивляться. Известно, что косатки ловят дельфинов, подбрасывая их в воздух, а иногда совершают групповые прыжки, поднимая сильные волны, которые смывают с плавучих льдин тюленей и пингвинов.

Инфанте вспомнил, как в 2013 г., когда чилийское правительство сократило промысловую квоту на клыкача на две трети и количество промысловых судов резко уменьшилось, среди китов началась, как он выразился, «голодная паника». Из-за нехватки «благотворительной еды» косатки стали необыкновенно агрессивными. Капитаны судов сообщали на берег, что косатки выпрыгивали из воды и выхватывали пойманную рыбу прямо из открытого лацпорта (люка в борту судна), когда матросы снимали добычу с крючков. «Морякам приходилось все время следить, чтобы не выставить руку за борт, – сказал Инфанте. – Иначе можно было ее лишиться».

Инфант добавил, что несколько лет экспериментировал с различными типами звукового оборудования для отпугивания китов. Шумогенераторы действовали на косаток несколько недель, а потом они привыкали и начинали игнорировать звуки. Его суда используют также cachaloteras, небольшие конусы из сети, крепящиеся к основанию поводка и падающие на пойманную рыбу при подъеме линя с большой глубины на меньшую, где обычно пиратствуют киты. Он добавил, что большинство ученых считают подобную тактику эффективной и пригодной для борьбы против большинства видов китов, но уточнил: «Кроме косаток».

Понимание явления объедания улова важно по той причине, что японцы и норвежцы иногда ссылаются на него для оправдания своего китобойного промысла. Они утверждают, что чрезмерно размножившиеся киты лишают рыбаков средств к существованию и подрывают запасы рыбы в океанах. По их утверждению, гарпунная охота помогает восстановить равновесие, но большинство цетологов (зоологов, изучающих китов) не принимают это обоснование.

Покинув Пунта-Аренас, я направился на остров Карлоса III, клочок суши площадью в 28 квадратных миль посреди Магелланова пролива, у южной оконечности Чили, чтобы поговорить с одним из таких цетологов. С острова Карлоса III, входящего в государственный заповедник, ведется наблюдение за пастбищем китов. За лето, продолжающееся в южном полушарии с ноября до мая, это пастбище посещает более сотни горбатых китов и несколько меньшее количество косаток и малых полосатиков.

До острова я добирался на «Тану», крошечном 11-метровом исследовательском суденышке, получившем имя в честь духа небесного кита из мифологии селькнамов, почти вымершего племени коренных жителей Огненной Земли. Выйдя из Пунта-Каррера, «Тану» обогнул мыс Фроуорд, южную оконечность материка Южная Америка и оставил южнее остров Доусон, остров, где в 1973 г. диктатор Аугусто Пиночет устроил концлагерь для 400 высокопоставленных сотрудников правительства Сальвадора Альенде. Оттуда мы девять часов шли на северо-запад, и, наконец, «Тану» высадил меня на Карлосе III, пообещав забрать через неделю.

Эти холодные и дождливые семь дней я провел в базовом лагере острова, ютясь в палатке площадью 6 на 3 м около дровяной печи, за беседами с Фредериком Торо-Кортесом, цетологом, практически постоянно обитающим на острове. Кроме Торо-Кортеса, здесь жили еще три молодых чилийца, которые готовили еду, заготавливали дрова и меняли доски постоянно гниющего деревянного тротуара, ведущего от базового лагеря на милю вглубь острова, где на склоне холма приютилась убогая хижина, выполняющая роль научной станции.

Торо-Кортес рассказал мне, что в недавнем прошлом рыбаки воевали против китов, объедающих их уловы, с помощью винтовок, гарпунов и динамита, а также светошумовых патронов и подводных петард. В одном из исследований отмечалось, что в середине 1990-х гг. близ островов Крозе на юге Индийского океана рыбаки так часто наносили смертельные травмы китам, что местная популяция косаток сократилась почти на 70 %.

Перед поездкой в Чили я читал о случае стрельбы по китообразным в 2011 г. около Нью-Джерси. Дэн Арчибальд, член команды рыболовного судна «Капитан Боб», в сентябре 2011 г. поместил на своей странице в Facebook фотографию полусъеденного тунца на крючке и подписал: «Спасибо, гринды, удружили». Также Арчибальд выложил фотографию патронов, которыми он стрелял по гриндам – черным дельфинам (они же «киты-пилоты») – и, очевидно, убил одну: ее тушу полиция вскоре нашла на пляже в Алленхерсте (Нью-Джерси). Когда Арчибальда арестовали, он сознался, что стрелял очередями по нескольким гриндам. Свои действия он объяснил тем, что черные дельфины тоже охотники и конкурируют с ним за улов.

Торо-Кортес рассказал мне, что рыбаки все еще пользуются такими жестокими методами борьбы с китами, но уже намного реже. Капитаны теперь больше настаивают на том, чтобы им разрешили убивать хотя бы более многочисленных и наглых морских львов. Торо-Кортес считает китов нежными, безвредными гигантами, не имеющими ничего общего с теми агрессивными и хитрыми грабителями, о которых рассказывали Инфанте и Арчибальд.

Однажды ночью я забрался на гору, чтобы переночевать в хижине станции. В это время года солнце над островом заходит лишь около 11 часов ночи, но в ту ночь луна светила так ярко, что темнота вовсе не сгустилась. Глядя сверху на залив, я слушал спящих китов: полдюжины горбачей, метров по 15 каждый, то поднимались на поверхность, взметая гейзер выдоха, то снова погружались в воду на несколько минут. Казалось, будто я прокрался в логово отдыхающих чудовищ.

В последний день перед моим отъездом с острова Торо-Кортес показал мне три скоросшивателя на металлических кольцах с обложками неоново-зеленого цвета. В них содержались записи за 18 лет наблюдений, проведенных на этом холодном куске суши и на «Тану». Торо-Кортес и его предшественники на станции описывали китов, главным образом горбачей. На каждой из заламинированных страниц имелись сделанные телеобъективом фотографии спинного плавника (а если цетологу повезло, то и брюшного) или хвоста кита. Всего учеными было зарегистрировано 182 кита, и многие из них имели имена: Примо (в переводе с испанского – кузен), Марипоза (бабочка), Распадита (грубиянка). Честь дать киту имя выпадала ученому, который, посещая остров, по крайней мере дважды в разные годы фотографировал «своего» гиганта, подтверждая тем самым закономерность миграции. Торо-Кортесу еще только предстояло удостоиться этой чести. «Именно этим я теперь и занимаюсь», – сказал он мне. Я пожелал ему удачи.

Как и планировалось, я покинул остров Карлоса III через неделю. Поднимаясь на борт «Тану», направлявшегося в Пунта-Аренас, я изумлялся оторванности от мира этого крошечного аванпоста науки и кропотливой медлительности работы, которой занимался Торо-Кортес. Темп этого исследования, не говоря уже о той роли, которую оно то ли сыграет, то ли нет, в деле защиты китов, явно проигрывал промышленной постановке работы на бойне «Ниссин-мару».

Из Пунта-Аренаса я отправился в Антарктиду на гринписовском судне «Арктик санрайз», которое с группой из четырех ученых из Австралии, Германии и США на борту отправлялось в плавание по морю Уэдделла и вдоль западного берега Антарктического полуострова, длиннющего «пальца» материка, указывающего на Южную Америку. Хотя этот участок антарктических вод лежал далеко от тех мест, где вели промысел китов японцы, мы направлялись в одну из точек миграционного маршрута синих, южных, горбатых китов и малых полосатиков.

По пути в Антарктиду мы потратили чуть ли не неделю на то, чтобы пересечь знаменитый дурным нравом пролив Дрейка, отделяющий ледовый континент от Южной Америки. За века мореплавания свирепые волны и жестокие ветры потопили здесь сотни кораблей. Наше судно швыряло так сильно, что большая часть команды слегла от морской болезни или была на ее грани. Меня самого впервые в жизни укачало. Внезапно я начал обливаться потом и ничего не мог с этим поделать, но, приняв несколько таблеток драмины и полежав в койке, пришел в себя. Однажды волна ударила в борт судна, и я увидел, как матрос перелетел через всю кают-компанию, будто его отшвырнул разъяренный Дарт Вейдер. Впрочем, матрос тут же встал, расхохотался и пошел дальше по своим делам.

Международная команда ученых на борту «Арктик санрайз» готовила для Комиссии по сохранению морских живых ресурсов Антарктики (АНТКОМ) предложения по созданию заповедной зоны вокруг Антарктического полуострова и прекращению там промысла морепродуктов, который в последние годы значительно активизировался.

Объектом этого промысла в значительной степени является антарктический криль, мелкие ракообразные, похожие на креветки, обычно размером с мизинец. Это главный продукт питания тюленей, пингвинов, альбатросов, кальмаров и особенно китов. Скопления криля так велики, что их видно из космоса. Криль относится к числу самых многочисленных живых существ Земли, и в целом состояние его глобальных запасов пока не внушает опасения. Однако беспокойство вызывает популяция криля в тех краях, где им питаются киты. В последнее время промысел криля начал интенсивно смещаться именно в те области, куда киты приходят кормиться, – у шельфовых ледников и на континентальном шельфе западной части Антарктического полуострова. По данным ряда исследований, за минувшие 40 лет популяция взрослого антарктического криля в этом районе сократилась на 70–80 %[360].

Изменения климата ведут к уменьшению площади паковых льдов, где криль скрывается от хищников и кормится планктоном. За последнее десятилетие спрос на криль заметно увеличился, так как из него делают белковую муку для добавления в пищу свиньям и домашней птице, вследствие чего в 2010–2016 гг. его добыча возросла на 40 %. Из криля также получают жир, широко использующийся в качестве пищевой добавки, хотя его польза для здоровья пока не доказана.

Ученые, собравшиеся на борту «Арктик санрайза» рассчитывали, что с помощью той самой двухместной субмарины, в которой я опускался к океанскому дну недалеко от побережья Бразилии, им удастся собрать аргументы, которые заставят чилийское и аргентинское правительства поддержать предложение о создании в этих водах заповедной зоны площадью 172 000 квадратных миль. В документе для международной надзорной организации АНТКОМ ученые намеревались зарегистрировать обитающие здесь виды кораллов, губок, анемонов и особи других видов, входящие в составленный АНТКОМ список морских существ, требующих дополнительной защиты.

Создание Антарктического морского заповедника должно было причинить неудобства странам, которые активнее всех ведут добычу криля, в первую очередь Норвегии, Китаю, России и Южной Корее. В последние годы их криледобывающие суда значительно повысили эффективность, используя технологию непрерывного лова, позволяющую безостановочно подавать криль на борт траулера, перекачивая его в процессе траления из тралового мешка с помощью специальной насосной системы.

Мысли об эффективности этих машин вернули меня к размышлениям, которым я предавался, покидая научную станцию на острове Карлоса III. Уже долгое время способность человечества опустошить океан далеко опережает нашу способность защитить его. Суда-«крилесосы» сконцентрированы в море Уэдделла возле континентального шельфа Антарктического полуострова, где извечно кормятся киты. Я словно увидел еще один пример антарктического круга взаимного хищничества. Японцы охотились на китов, и одновременно «Морской дозор» охотился на японцев. Киты крали улов рыбаков, добывающих клыкача, а «крилесосы» крали пищу китов.

После растянувшегося почти на неделю перехода через пролив Дрейка «Арктик санрайз» добрался до холодных вод, где то и дело попадались громадные айсберги. Именно эти воды были выбраны для погружения, поскольку там велико биологическое разнообразие. Исследователи подготовили субмарину, я спешно экипировался, чтобы присоединиться к ним. Заодно я поклялся себе, что не поддамся клаустрофобии, как это случилось со мною в Бразилии, и не стану задевать локтями никакие выключатели. Через час мы оказались на глубине 250 м.

Проплывая в трех метрах над океанским дном, мы наблюдали еще один пример безжалостного антарктического жизненного цикла, где на каждого хищника охотится кто-то еще. В сияющих конусах света от прожекторов субмарины извивались десятки сальп – причудливых, прозрачных, студенистых существ. Эти твари, похожие на змей, скрученных из пузырчатой упаковочной пленки, двигаются, прогоняя воду сквозь свои тела. Удивительное изобилие этих животных, порой больше 1,5 м в длину, встревожило ученых, ведь сальпы питаются фитопланктоном, являющимся также основным кормом криля. Они так размножились из-за потепления моря, а это значит, что изменение климата стали причиной опасного нарушения сложившегося в природе равновесия. Перевернутая пищевая цепь может вызвать страшные последствия для китов. «Похоже, что выкачивание криля – не единственная опасность для китовых пастбищ», – сказал Кеннет Лоуик, управлявший подводным аппаратом.

Киты во многих отношениях отличаются от других обитателей морей. Одно из важнейших отличий состоит в том, что киты редко спариваются и производят малочисленное потомство. Требуется[361] в среднем 20 лет для того, чтобы место самки кита, став половозрелой, заняла ее дочь. Потому ученых так волнует тот факт, что на протяжении ХХ столетия мир лишился примерно 2,9 млн китов – в основном убитых китобоями[362].

Эта обеспокоенность побудила 15 стран подписать в 1946 г. соглашение, предусматривавшее сокращение забоя китов и создание Международной китобойной комиссии (МКК), целью которой было регулирование отрасли в мировом масштабе. В 1980-х гг. комиссия ввела мораторий на коммерческую добычу китов. Однако в документе имелась лазейка: он разрешал охоту на китов в научных целях. И уже много лет Япония, подписавшая мораторий, утверждает, что добывает китов в исследовательских целях.

В 2010 г. против этого, под давлением противников китобойного промысла, выступила Австралия, возбудив дело в Международном суде ООН. Австралийцы утверждали, что так называемая программа изучения китов, проводимая Японией, является беззастенчивым обманом. Среди доказательств, выдвинутых австралийцами, приводился тот факт, что большое количество китового мяса обнаруживается в японских ресторанах.

В 2014 г. Международный суд вынес решение 12–4, обязывающее Японию прекратить добычу китов в Антарктике. Японские власти послушно отменили китобойный сезон-2015, но уже к 2016 г. объявили, что дали своей программе добычи китов более подходящее название: Новая научная программа исследования китов в Антарктическом океане (New Scientific Whale Research Program in the Antarctic Ocean; NEWREP-A). Квоту на добычу малого полосатика для новой программы сократили на две трети по сравнению с прежними временами. Японское правительство добавило, что выдало «Ниссин-мару» новое разрешение на научное использование плавбазы и флотилии поддержки, так что суда могли возвратиться в Антарктику. Чтобы избежать последующих осложнений, власти Японии поставили Генерального секретаря ООН Пан Ги Муна в известность, что вывели свою программу «изучения китов» из юрисдикции Международного суда.

Это был чрезвычайно дерзкий поступок. Критики китобойного промысла восприняли его как доказательство того, что правовое регулирование в международных водах превратилось в фикцию. Какой смысл в надзоре, если страна, подписавшая соглашение, может просто выйти из него, как только ее что-то перестанет устраивать? Критики также обвиняли Международный суд ООН в том, что он не смог разобраться в проблеме. Все были согласны с тем, что проводить научные исследования в международных водах можно, но никто не мог установить, что является исследованием, а что нет.

В конце концов большинство ученых и официальных лиц сошлись на определении, принятом в отношении исследований на суше: это познавательная деятельность, использующая широко принятые и прозрачные методологии. Также исследования должны сопровождаться публикацией полученных данных – предпочтительно в авторитетных научных журналах с последующим обсуждением в экспертном сообществе. Таинственность, окутывавшая так называемый исследовательский процесс с участием японских китобойных судов, едва ли соответствовала этому определению. Для меня в этом не было ничего неожиданного. Я уже был в курсе деятельности Расса Джорджа и дискуссий о сбросе железной руды в океан.

Указывая на многолетнюю охоту японцев на китов, австралийцы недвусмысленно подталкивали Международный суд ООН к разъяснению вопроса о том, что представляет собой научное исследование, проводимое в море. Однако суд решил ограничиться вопросом, превышало ли количество китов, которых убивали японцы, потребность исследования. Это дало Японии возможность снизить объем добычи и возобновить промысел китов под видом науки. Что и произошло.

Другим судебным органам также не удалось обуздать беззаконие, творимое в Антарктике. В 2015 г. Федеральный суд Австралии вынес решение, признающее японских китобоев виновными в убийстве китов в водах Австралийского китового заповедника. Японская китобойная компания Kyodo Senpaku была оштрафована на $1 млн. Но компания не удосужилась посетить слушания и не стала платить штраф.

Почти столь же безрезультатным оказалось судебное решение относительно «Морского дозора». В 2015 г. американский апелляционный суд Девятого округа наложил на организацию штраф в размере $2,5 млн за нарушение судебного запрета подходить к японским китобойным судам ближе, чем на 500 м. «Морской дозор» выплатил этот штраф Институту исследования китов, который руководит китобойным промыслом в Японии, но тут же вернулся в Антарктику, чтобы при первой возможности вновь нарушить судебный запрет в ходе японского китобойного сезона 2016 г.[363]

В декабре 2016 г., через десять дней после выхода из австралийских портов, суда «Морского дозора» достигли антарктических охотничьих угодий китобоев и начали поиск «Ниссин-мару». Почти круглосуточный полярный день должен был облегчить задачу, но густые туманы и непогода сводили это преимущество на нет. Даже в спокойные дни по морю гуляла трехметровая зыбь. Во время жестокого шторма десятиметровая стена воды захлестнула бак «Варриора», сорвала крышку лоцманского люка, вывернула из креплений «Зодиак» и залила судовой лазарет.

«Морской дозор» по радио запросил другие суда, находившиеся в регионе, не встречал ли кто-нибудь японцев. Исторически сложилось так, что рыбаки относились к «Морскому дозору» с подозрением, видя в нем скорее противника. Но во время этого рейса на радиовызовы откликалось куда больше рыболовецких судов. Мейерсон предполагал, что одной из причин изменения отношения рыбаков к защитникам природы стало доброжелательное освещение в мировых СМИ погони «Морского дозора» за судами-браконьерами. «Они поддерживают нас потому, что браконьеры благодаря своему хищничеству имеют большое преимущество перед законопослушными рыбаками», – заключил Мейерсон.

В тот раз я не мог попасть на суда «Морского дозора», так как работал в другом месте. Но я почти ежедневно разговаривал по телефону и обменивался электронными письмами с Лублинк, Мейерсоном и другими участниками операции и мог вести ее хронику. Через несколько недель после начала рейда я спросил Лублинк, что она думает о японских китобоях. После небольшой паузы она призналась, что уважает их как умелых тактиков. «Они знают наши суда, они знают наши скорости, они знают наши привычки», – ответила она. По ее мнению, одной из причин того, что японцы недавно снизили промысловую квоту с 1035 особей малого полосатика, горбача и финвала до 333 малых полосатиков, был расчет подорвать негативную для них аргументацию «Морского дозора». К тому же японцы недавно вдвое увеличили зону своего промысла, которая теперь почти в два раза превышала территорию Австралии, так что найти их стало еще труднее. «В уме им не откажешь», – сказала она.

Родители Лублинк были мясниками, но сама она вегетарианка, как и большинство сотрудников «Морского дозора». К организации она присоединилась в 2013 г., перед этим три года участвовала в работе по спасению и реабилитации раненых кенгуру, валлаби, коал и других диких животных в заповеднике, лежащем в глубине австралийского буша. С ее флотским стажем – Лублинк около восьми лет служила офицером ВМФ Нидерландов и еще два с половиной года в Королевском Австралийском ВМФ, – она сейчас чуть ли не самый опытный капитан «Морского дозора».

22 декабря на радаре «Варриора» появились мигающие красные точки, обозначавшие два судна. Ритм мигания говорил о том, что их скорость меньше 16 узлов, а значит, одно из них могло быть «Ниссин-мару». За минувшие недели «Морской дозор» уже отыскал танкер снабжения и разведчик криля, но главная цель – плавбаза – пока не попадалась.

Мейерсон поставил в известность команды, и «Варриор» на скорости в 25 узлов устремился к возможной цели. Густой туман ограничивал видимость опасно близкой дистанцией в пару сотен метров. Эта область Антарктики изобилует айсбергами высотой с десятиэтажный дом и множеством мелких льдин размером от рояля до грузовика. «Варриор» на хорошем ходу взметал густые брызги, и Мейерсон ясно видел, что происходит впереди лишь считаные секунды после очередного взмаха «дворника». Сбавив ход, он мог бы упустить китобоев, а если бы еще прибавил, то резко увеличился бы риск врезаться в ледяную гору.

После пяти часов преследования Мейерсон нагнал-таки первую красную точку. К общему разочарованию, оказалось, что это не плавбаза, а один из ее китобойцев. Мейерсон развернул судно и направился ко второй точке, мигавшей на экране радара. Согласно прибору, скорость этого объекта тоже не достигала 16 узлов на радаре, но Мейерсон не спешил радоваться раньше времени. Японские суда частенько двигались малыми ходами, чтобы обмануть «Морского дозора» и увести его от своего флагмана. «Как птица, которая, прикидываясь раненой, уводит хищников подальше от гнезда», – сказал капитан. И действительно, вторая точка тоже оказалась китобойцем «Юсин-мару 2».

В том, что мы отыскали суда-китобойцы, был свой плюс – скорее всего, плавбаза находилась где-то поблизости. Убив кита, китобоец за хвост буксирует его к «Ниссин-мару». Но слишком дальняя буксировка повредила бы мясо.

Минус сложившейся ситуации заключался в том, что японцы могли теперь следить за судами «Морского дозора» и сообщать об их местоположении на плавбазу, чтобы она могла избежать встречи. Учитывая это, «Варриор» снова набрал те же 25 узлов и легко оторвался от японских судов, которые попытались следовать за ним. А вот «Ирвин» быстроходностью не отличался и не мог ходить быстрее 15 узлов. Поэтому на всем протяжении оставшейся части кампании ему так и не удалось оторваться от японцев.

15 января Лублинк подняла в воздух вертолет «Блю хорнет» в 10:37 утра, почти на два часа раньше, чем обычно. «У меня предчувствие», – объяснила она свое решение. Видимость была прекрасная. Связь между вертолетом и «Ирвином» ограничили текстовыми сообщениями через спутниковые телефоны – переговоры по рации легко перехватить. В 11:34 на «Ирвине» приняли СМС: «Вижу НМ и китобоец». Радист немедленно прочитал его вслух Лублинк. На мостике раздались взволнованные крики.

Лублинк прекрасно владеет английским, хотя это не родной для нее язык. Но сейчас она попросила радиста еще раз произнести текст сообщения. Несколько недель тому назад она очень расстроилась из-за того, что неверно поняла слова радиста: решила, что он говорил, что обнаружена плавбаза «Ниссин-мару». На самом деле СМС извещала о китобойце под названием «Юсин-мару». И сейчас Лублинк хотела подстраховаться от подобной эмоциональной травмы.

Услышав обнадеживающую новость во второй раз, Лублинк по спутниковому телефону связалась с Мейерсоном, который в это время обыскивал другую область Антарктики на расстоянии примерно в 600 морских миль. После этого Лублинк повела «Ирвин» к «Ниссин-мару». Плавбаза глубоко вторглась не только в австралийскую исключительную экономическую зону, где не имела права вести промысел, но и, более того, в воды Южноокеанского китового заповедника, акваторию площадью 19,3 млн квадратных миль, находящуюся под защитой Международной китобойной комиссии.

Следующее сообщение оказалось неприятным: «Наблюдаю на палубе одного мертвого полосатика». Пилоты «Блю хорнета» сфотографировали лежавшую на корме взрослую самку кита с двумя ранами на брюхе – от гарпунов или огнестрельного оружия. Два китобойца из флотилии «Ниссин-мару» находились примерно в миле от плавбазы, и Лублинк приказала «Блю хорнету» пройти над ними и установить, ведут ли они активную охоту. (Судя по тому, что гарпунные пушки были накрыты синими брезентовыми чехлами, в данный момент они не выслеживали китов.) К тому времени, когда «Блю хорнет» вернулся к «Ниссин-мару», кита тоже накрыли брезентом. Саму плавбазу сверху затянули сетями – они мешали бросать на палубу дымовые шашки и банки с мерзко пахнущей масляной кислотой, которыми защитники моря иногда забрасывали китобойные суда.

«Ирвин», находившийся примерно в 70 морских милях от плавбазы, шел к ней полным ходом, чтобы поскорее сократить расстояние до «Блю хорнета», а вертолет тем временем пытался следовать за «Ниссин-мару». При каждом вылете «Блю хорнет» направлялся к месту, где в предыдущий раз видел китобойные суда, снова находил их, сообщал координаты и возвращался на вертолетную площадку «Ирвина» для заправки горючим. Но после восьми часов разведки, во время пятого вылета вертолета, ветер усилился, над водой навис туман. К тому же пилот очень устал.

В январе на юге Антарктики светло почти круглые сутки, однако погоня увела суда «Морского дозора» далеко на север, где ночи длиннее и темнее и, следовательно, полеты гораздо рискованнее. «Это слишком опасно», – сказала Лублинк, запрещая расстроенному пилоту «Блю хорнета» шестой вылет. Она сумела сократить разрыв между судами до 26 морских миль. Но вот неоспоримый и обескураживающий факт: «Ниссин-мару» могла развить максимальную скорость на один узел больше, чем «Ирвин».

Той ночью, стоя на мостике, Лублинк говорила со мной по телефону бодрым тоном, но это была хорошая мина при плохой игре. Она уверяла меня, что, вынудив японцев следовать за «Ирвином», они отвлекли от охоты один из китобойцев, а преследуя плавбазу, заставили ее уйти на сотни миль из обычных охотничьих угодий. «Пока они бегут от нас, – сказала Лублинк, – они не могут бить китов». Да и видеокадры, запечатлевшие мертвого кита, пригодятся для международной огласки. Даже то, что они зачехлили оружие и спрятали китовую тушу, явно говорит, что они спешили спрятать улики. «В общем, нам везет», – подытожила она.

Потеряв из виду «Ниссин-мару», «Варриор» и «Ирвин» направились в западную часть моря Содружества. Мейерсон дал этой области прозвище «Бергвилл», потому что она битком набита айсбергами. Это очень опасное место, и все же Мейерсон решил выключить радар, который помог бы ему видеть приближающиеся айсберги или другие суда. Мейерсон пришел к убеждению, что японцы каким-то образом следили за его судном – по излучению его радара или другим посылаемым сигналам. Каждый раз, когда он натыкался на китобойца, у него возникало впечатление, будто японцы заранее знали о его приближении. «Словно в засаде засели», – жаловался он.

20 февраля, прорыскав несколько суток в «Бергвилле», команда «Варриора» заметила на воде полосу темно-красной пены. Когда в кита попадает гарпун, за животным тянется в воде след из крови и жира. Но эта полоса была намного гуще, содержала больше крови и, похоже, только что появилась. Мейерсон решил, что это смыв с палубы «Ниссин-мару», откуда при разделке туши смывают сотни тонн крови и других телесных жидкостей кита. Не зная, в какую сторону идти по этому следу, Мейерсон выбрал направление наугад – и ошибся. Через час «Варриор» наткнулся на один из китобойцев, который спокойно дрейфовал, как будто поджидая их.

Развернувшись, Мейерсон повел судно в противоположном направлении. Несколько человек стояли на палубе «Варриора» с биноклями, и один из них разглядел-таки клуб черного дыма, выплывший из-за отдаленного айсберга. Если это был выхлоп двигателя плавбазы, то она находилась примерно в миле от них. Было решено поднять в воздух дрон. Мейерсон смотрел из-за штурвала на воду с напряженным терпением кошки, подкарауливающей птичку. Три часа «Варриор» петлял между айсбергами, как слаломист на трассе, но так и не увидел цель. С приближением ночи надежда на успех таяла. Мейерсон, опасаясь израсходовать слишком много топлива, прекратил поиск.

Операция «Немезида» закончилась в марте 2017 г., «Ирвин» и «Варриор» вернулись в австралийские порты. Хотя «Морской дозор» попытался представить положительные итоги рейда, люди с обоих судов сказали мне, что это была одна из их самых неудачных миссий. Реальное ощущение поражения появилось позже.

Пять месяцев спустя «Морской дозор» объявил, что в 2017 г. не выйдет в Антарктику для очередной антикитобойной акции и сосредоточит ресурсы в другом месте. «У японцев есть слишком большое преимущество перед нами, – объяснил мне позднее Мейерсон и добавил: – У них более современные дроны и радары, а также доступ к спутниковым технологиям на военном уровне».

Другая причина, по которой «Морской дозор» отказался от охоты на охотников, состояла в том, что юридический климат изменился, и преследование китобойных судов стало для защитников природы более рискованным делом. В июне 2017 г. Япония приняла спорный антитеррористический закон, который объявил преступным «планирование или осуществление» 277 различных действий, включая организованное и насильственное препятствование деловой активности (за что полагалось до пяти лет тюремного заключения)[364]. Многие поняли, что эта статья закона направлена конкретно против «Морского дозора».

Учитывая произвольность правоприменения на море, активисты «Морского дозора» рисковали быть арестованными и заключенными в японскую тюрьму даже в случае совершения инкриминируемых действий в международных водах. К тому же заранее известно, что их родные страны, не желая ввязываться в дипломатический спор или терять моральное право на арест людей, причиняющих беспокойство их собственным кораблям, не стали бы бороться за их освобождение.

Мейерсон продолжал возмущаться решением Апелляционного суда США, который в 2012 г. запретил активистам «Морского дозора» приближаться к японским китобойным судам ближе чем на 500 м[365]. По словам Мейерсона, это все равно если бы человека, который перед борделем в Камбодже протестовал против вовлечения несовершеннолетних в проституцию, осудили за причинение убытков владельцам борделя. Принятие японского антитеррористического закона весьма опасно подняло ставки. «Уничтожение мира теперь рассматривают всего лишь как торговую операцию, – сказал Мейерсон. – А защиту планеты как терроризм».

Террорист или борец за свободу – двоякость этого взгляда чревата идеологическими и политическими противоречиями как минимум с тех пор, как Спартак поднял оружие против римлян. А в том моральном и юридическом вакууме, который возникает вдали от берега, это различие окончательно теряет четкость. У «Морского дозора» имеются сторонники и хулители; кто-то эту организацию ненавидит, кто-то перед ней благоговеет, и у обеих сторон есть для этого весомые основания. Я сторонился крайних взглядов, но, конечно, понял конфронтационный подход «Дозора» как вызов бездействию тех, кто должен принимать действенные меры.

Мейерсон, гораздо лучше чувствующий себя на передовой, чем в тылу, недолго вытерпел в покое. Из Австралии он полетел домой в Калифорнию, в предгорья Сьерра-Невады. Он провел в море больше 11 месяцев. Его ждала гора писем, и среди них послание от американской юридической фирмы, представлявшей японскую китобойную компанию. Оно было послано уже после того, как Мейерсон отправился в Антарктику, и предупреждало, что как капитан «Оушен варриора» он «будет нести персональную ответственность» за насильственные действия в отношении японских китобойных судов и любое их повреждение. Мейерсон просто разорвал письмо и посвятил несколько недель отдыху и восстановлению сил, после чего позвонил координатору «Морского дозора» и спросил, каким будет его следующее задание.