В высших сферах Хейли Артур
— Но ты ее раскрутишь?
— Да. — Алан медленно кивнул. — Даже хотя бы для того, чтобы досадить мистеру Крамеру с его самодовольной улыбочкой. — И тихо добавил: — Ух, как бы я хотел побить этого мерзавца в суде!
— Вот это позиция! — Том Льюис осклабился. — Ничто так не питает жизнь, как добрая ненависть. — Он наморщил нос и вдохнул. — Батеньки, ты чувствуешь, как пахнет соусом к спагетти?
— Чувствую, — сказал Алан. — И если ты будешь продолжать есть на ленч это добро, через два года станешь толстой свиньей.
— Я как раз планирую остановиться у этой черты, — объявил Том. — На самом деле я хочу, чтоб у меня были широкие челюсти и тройной подбородок, как у адвокатов в кинофильмах. Это будет производить неизгладимое впечатление на клиентов.
Входная дверь без стука открылась, и появилась сигара, а за ней — крепкий мужчина с острым подбородком, в замшевой куртке и мятой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок. На кожаном ремне, перекинутом через плечо, висела камера. Не вынимая изо рта сигары, он спросил:
— Который из вас, ребята, Мейтленд?
— Я, — ответил Алан.
— Нужен питчер, должен снять для последнего выпуска. — И фотограф начал готовить камеру. — Встань у книг по законодательству, Мейтленд.
— Извините за вопрос, — сказал Том. — Но что, черт побери, происходит?
— Ах да, — произнес Алан. — Я как раз собирался тебе сказать. Я проболтался, и это, пожалуй, можно назвать Планом номер три.
5
Капитан Яаабек приступал к ленчу, когда к нему в каюту провели Алана Мейтленда. Как и в прошлый раз, в каюте было прибрано и уютно, панели из красного дерева были натерты и медь сверкала. Маленький квадратный стол отодвинули от стены, накрыли для одной персоны, и на белой льняной скатерти, где сверкали серебряные приборы, сидел капитан Яаабек и накладывал себе из большого блюда нарезанную зелень. Когда Алан вошел, он положил сервировочный прибор и любезно поднялся. Сегодня он был в коричневом саржевом костюме, но по-прежнему в ковровых допотопных тапочках.
— Прошу прощения, — сказал Алан. — Я не знал, что у вас сейчас ленч.
— Пожалуйста, не обращайте на это внимания, мистер Мейтленд. — Капитан Яаабек жестом указал Алану на зеленое кожаное кресло и сам снова сел за стол. — Если у вас еще не было ленча…
— Был, благодарю вас.
Алан отклонил предложение Тома Льюиса поесть в полдень спагетти и вместо этого наспех проглотил сандвич и стакан молока по дороге на корабль.
— Возможно, так оно и лучше. — Капитан указал на стоявшее посредине блюдо. — Молодой мужчина, как вы, может не удовлетвориться вегетарианским блюдом.
Алан с удивлением спросил:
— Вы вегетарианец, капитан?
— Уже много лет. Некоторые считают это… — Он умолк. — Как это по-английски?
— Причудой, — подсказал Алан и тут же пожалел, что слишком быстро выдал это слово.
Капитан Яаабек улыбнулся:
— Так иногда говорят. Но это неверно. Не будете возражать, если я продолжу ленч?
— Да что вы, пожалуйста!
Капитан, цепляя полную вилку, усиленно жевал зелень. И, помолчав, произнес:
— Идея вегетарианства существует — наверно, вы это знаете, мистер Мейтленд, — дольше христианства.
— Нет, — сказал Алан, — я этого не знал.
Капитан кивнул:
— Уже много веков. Настоящие последователи считают жизнь священной. Следовательно, все живые существа имеют право без страха наслаждаться ею.
— Вы сами в это верите?
— Да, мистер Мейтленд, верю. — Капитан положил себе еще зелени. Казалось, он задумался. — Все это, понимаете ли, очень просто. Человечество никогда не будет жить в мире, пока мы не преодолеем жестокость, существующую в нас. Вот эта жестокость и побуждает людей убивать живые существа, которых мы съедаем, и этотже инстинкт — жестокость — побуждает нас ссориться, затевать войны и, возможно, в конечном счете приведет человечество к собственному уничтожению.
— Интересная теория, — сказал Алан.
Этот норвежский капитан постоянно удивлял его. И он начал понимать, почему на «Вастервике» к Анри Дювалю относились добрее, чем где-либо еще.
— Вы правильно сказали — теория. — Капитан взял финик. — Но увы, в ней, как и во всех теориях, есть недостаток.
— Какого рода недостаток? — с любопытством спросил Алан.
— Видите ли, ученые доводят до нашего сведения, что растения обладают тоже своеобразной формой понимания и чувствами. — Капитан Яаабек откусил финик, затем старательно вытер пальцы и рот льняной салфеткой. — Мне говорят, мистер Мейтленд, что существует механизм, настолько чувствительный, что он слышит предсмертные крики персика, когда с него снимают кожицу и режут. Так что в конечном счете вегетарианец, возможно, ничего не достигает, жестоко обращаясь с беззащитной капустой, и ведет себя так же, как тот, кто ест мясо коровы или свиньи. — Капитан улыбнулся, и Алан подумал, не подшучивает ли он над ним. — А теперь, — неожиданно спросил капитан, — что, мистер Мейтленд, мы для вас можем сделать?
— Есть один-два момента, которые я хотел бы с вамп обговорить, — сказал ему Алан. — Но меня интересует, может ли мой клиент при этом присутствовать.
— Безусловно. — Капитан Яаабек подошел к противоположной стене, где висел телефон, нажал на кнопку и быстро что-то сказал. Вернувшись к столу, он сухо произнес: — Мне сказали, что ваш клиент помогает латать течь. Но он придет.
Через две-три минуты раздался нерешительный стук в дверь, и вошел Анри Дюваль. Он был в засаленной робе, и от него сильно пахло нефтью. Лицо его покрывали черные жирные пятна, заметные и в волосах, взлохмаченных и спутанных. Он по молодости застенчиво стоял, сжимая в руках шерстяную вязаную шапочку.
— Добрый день, Анри, — сказал Алан.
Молодой безбилетник неуверенно улыбнулся. И, застеснявшись, опустил глаза на свою грязную робу.
— Не нервничай, — сказал ему капитан, — и не стыдись следов честной работы. — И к сведению Алана добавил: — Боюсь, иногда, пользуясь добротой Анри, его ставят на такие работы, которыми другие не хотят заниматься. А он охотно и хорошо их выполняет.
Услышав такие слова, тот, о ком шла речь, широко осклабился.
— Сначала я чистит корабль, — объявил он. — Потом чистит Анри Дюваль. Оба очень грязный.
Алан рассмеялся.
Капитан безрадостно улыбнулся.
— То, что он сказал про мой корабль, — увы! — правда. Так мало нам дают денег, такая маленькая команда. Что же касается вашего юного друга, я бы не хотел, чтобы он провел свою жизнь, наводя на моем корабле чистоту. Может, у вас есть какие новости, мистер Мейтленд?
— Ну, не совсем новости, — сказал Алан. — Только то, что департамент по иммиграции отказал в официальном слушании дела Анри.
— Ах! — Капитан Яаабек раздраженно вскинул вверх руки. — Значит, опять ничего нельзя сделать.
Глаза Анри Дюваля, загоревшиеся было, потухли.
— Я бы не сказал, что на этом ставится точка, — произнес Алан. — Есть один момент, который я собираюсь обсудить с вами, капитан, и потому хочу, чтобы мой клиент при этом присутствовал.
— Да?
Алан почувствовал, как оба мужчины впились в него взглядом. Он тщательно обдумал слова, которые ему надо произнести. Он должен задать вопрос и надеялся получить на него определенный ответ. При правильном ответе капитана Яаабека откроется путь к тому, что Том Льюис назвал Планом два. Но ответ должен быть дан самим капитаном.
— Когда я тут раньше был, — осторожно начал Алан, — я спрашивал, готовы ли вы в качестве хозяина корабля отвести Анри Дюваля в управление иммиграции и потребовать, чтобы было устроено слушание его просьбы высадиться здесь. Тогда вы ответили мне «нет», и основанием, которое вы мне дали, — Алан заглянул в сделанную им запись, — было то, что вы слишком заняты и считаете, что это ничего не даст.
— Верно, — сказал капитан. — Я помню, что мы об этом говорили.
Они говорили, а Дюваль переводил вопрошающий взгляде одного на другого.
— Я снова задам вам этот вопрос, капитан, — спокойно произнес Алан. — Готовы ли вы повести моего клиента Анри Дюваля с этого корабля в управление иммиграции и потребовать официального слушания?
Алан затаил дыхание. Он хотел получить снова тот же ответ. Если капитан опять скажет «нет» — даже непреднамеренно и по любой причине, — тогда это будет означать, что Дюваля держат пленником на корабле — корабле, находящемся в канадских водах и подвластном канадскому закону. И можно предположить, что, основываясь на показаниях самого Алана, судья может дать приказ со ссылкой на Habeas corpus[13] — приказание привести пленника в суд. Это была ничтожно малая надежда на закон — попытка, которую они с Томом обсуждали. Но приступить к ее осуществлению можно было, лишь получив сейчас нужный ответ, чтобы Алан мог дать под присягой свои показания.
Капитан, казалось, был озадачен.
— Но вы ведь только что сообщили мне, что Иммиграционная служба сказала «нет».
Алан молчал. Он лишь в упор смотрел на капитана. Его так и подмывало объяснить, попросить сказать нужные слова. Но это было бы нарушением этики юриста. Правда, отступление было малейшим, но оно имело бы место, и Алан четко это сознавал. Он мог лишь надеяться, что умный капитан сообразит…
— Что ж… — Капитан Яаабек помолчал. — Возможно, вы правы и следует снова попытаться. Возможно, я все-таки должен найти время…
Все пошло не так. Алан не этого хотел. Рассуждения капитана явно закрывали единственную возможность действовать по закону… слегка приоткрытая дверь закрывалась. Алан поджал губы, всем своим видом показывая разочарование.
— Это не то, чего вы хотите? Но вы же сами спросили. — В голосе капитана снова появилось удивление.
Алан стоял прямо напротив него. И произнес подчеркнуто официально:
— Моя просьба остается в силе. Но я должен довести до вашего сведения, что, если вы ее не выполните, я оставляю за собой право продолжить в интересах моего клиента принятие необходимых законных мер.
По лицу капитана медленно расползлась улыбка.
— Да, — сказал он. — Теперь я понял. Вы должны поступать определенным образом, потому что так велит закон.
— Так как же насчет моей просьбы, капитан?
Капитан Яаабек покачал головой и торжественно произнес:
— Сожалею, что не могу ее выполнить. В порту много дел с кораблем, и я не могу терять время на никчемных безбилетников.
До этой минуты Анри Дюваль, сдвинув брови, сосредоточенно слушал, хотя явно мало что понимал из сказанного. Но при последних словах капитана на лице его появилось удивление и боль. «Совсем как ребенок, — подумал Алан, — от которого внезапно и необъяснимо отказались родители». И снова ему захотелось все объяснить, но он решил, что и так уже достаточно далеко зашел. И, протянув Анри Дювалю руку, он сказал:
— Я делаю все, что могу. Я скоро снова к вам приду.
— Аты можешь идти, — сурово произнес капитан, обращаясь к безбилетнику. — Занимайся течью! И работай как следует.
Дюваль, опустив глаза, вышел с несчастным видом.
— Видели, — спокойно сказал капитан Яаабек, — я тоже бываю жесток. — Он достал свою трубку и стал ее набивать. — Я не совсем понимаю, чего вы хотите, мистер Мейтленд. Но я уверен, что ничего не упустил.
— Нет, капитан. — Алан улыбался. — Сказать по правде, я не думаю, чтобы вы вообще что-либо упускали.
6
У конца верфей стояла белая машина с поднятым верхом. Когда Алан Мейтленд, сойдя с «Вастервика», подошел к ней в пальто с поднятым от ветра воротником, дверца водителя открылась и показалась Шэрон Деверо.
— Привет, — произнесла она. — Я звонила тебе в контору, и мистер Льюис сказал, чтобы я подъехала сюда и подождала тебя.
— Иногда Тому не хватает ума, — весело ответил на это Алан.
Шэрон улыбнулась, и сразу появилась ямочка. Она была без шляпы, в светло-бежевом пальто и такого же цвета перчатках.
— Залезай, — велела она, — и я отвезу тебя куда скажешь.
Он обошел капот и стал опускать свое длинное тело на крошечное сиденье двухместной машины. Со второй попытки он сел.
— Не так плохо, — одобрительно произнесла Шэрон. — Дедушка однажды пытался в нее сесть, но мы так и не сумели втиснуть его вторую ногу.
— А я, — сказал Алан, — не только моложе, но и легче приспосабливаюсь, чем твой дедушка.
Шэрон в три приема быстро развернула машину, и они поехали, подскакивая, по дороге вдоль верфей. Машина внутри была маленькая и уютная. Их плечи касались, и Алан чувствовал те же духи, что и в их последнюю встречу.
— Кстати, насчет приспособляемости, — сказала Шэрон, — в тот день я начала в этом сомневаться. Куда сейчас?
— Наверно, назад в контору. Мне надо дать присягу.
— Почему не здесь? Я знаю почти все слова.
Он широко улыбнулся:
— Давай не разыгрывай из себя тупую брюнетку. Я-то ведь тебя знаю.
Она повернула к нему голову. Ее пухлые красные губы были слегка раскрыты в насмешливой улыбке. Она снова показалась ему маленьким эльфом.
— Хорошо, значит, речь идет о каком-то юридическом документе.
Она снова обратила взгляд на дорогу. Они резко свернули за угол, и его бросило на нее. Контакт был приятен.
— Это аффидевит, — сказал он ей.
— Если это не против твоих твердых старомодных правил, — сказала Шэрон, — расскажи мне, как идут дела. Я имею в виду этого человека на корабле.
— Я еще не уверен, — серьезно произнес Алан. — Иммиграционные чиновники завернули нас, но мы этого ожидали.
— А потом?
— Кое-что произошло сегодня… вот только что. Возможно, все-таки есть шанс — весьма призрачный, — что мы сумеем довести дело до суда.
— А это поможет?
— Может, конечно, и не помочь.
Этот вопрос, который задала Шэрон, он уже задавал себе. Но когда возникает такая проблема, можно делать одновременно лишь один шаг, а потом надеяться на лучшее.
— Почему ты хочешь обратиться в суд, если это может не помочь?
Они свернули, обгоняя машину, чтобы успеть проскочить на желтый свет. На улице у перекрестка резко заскрипели тормоза.
— Ты видел этот автобус? — сказала Шэрон. — Я думала, он сейчас на нас наедет. — Они резко повернули налево, потом направо, обогнули стоявший молочный фургон, чуть не сбив водителя. — Ты говорил, что собираешься подать в суд.
— Есть разные способы подать в суд, — сказал Алан, судорожно глотнув, — и разные суды. Мы не могли бы ехать помедленнее?
Уступая ему, Шэрон сбавила скорость с сорока до тридцати пяти.
— Расскажи мне про суд.
— Ты никогда заранее не знаешь, что покажут свидетели, — сказал Алан. — Иногда это такое, о чем ты никогда бы не услышал. Добавь к этому положения закона. А в данном случае есть и еще одна причина.
— Продолжай же, — попросила Шэрон. — Это так интересно.
Алан заметил, что их скорость снова поползла вверх — к сорока.
— Словом, — стал он пояснять, — как бы ни поступили, мы ничего не теряем. И чем дольше мы будем об этом шуметь, тем больше шансов, что правительство изменит свое мнение и даст Анри шанс стать иммигрантом.
— Не уверена, что дедушке это понравится, — задумчиво произнесла Шэрон. — Он надеется сделать из этого большую политическую проблему, а если правительство сдастся, то и говорить будет не о чем.
— Откровенно говоря, — сказал Алан, — мне наплевать, чего хочет твой дедушка. Меня куда больше интересует, что я могу сделать для Анри.
Наступило молчание. Затем Шэрон произнесла:
— Ты дважды назвал его по имени. Он тебе нравится?
— Да, — сказал Алан. И понял, что говорит убежденно. — Он славный парень, которому досталось в жизни. Я не думаю, чтобы он когда-либо стал президентом чего бы то ни было или вообще чего-либо достиг, но мне бы хотелось, чтобы он получил возможность выбиться в люди. И если это произойдет, такая возможность будет у него впервые в жизни.
Шэрон искоса взглянула на профиль Алана, потом снова перевела взгляд на дорогу. Минуту спустя она спросила:
— Знаешь что?
— Нет. Скажи.
— Если я когда-либо попаду в беду, — сказала она, — Алан, ты будешь тем, к кому я обращусь за помощью.
— У нас как раз беда, — сказал он. — Разреши я сяду за руль?
Шины у них взвизгнули. Машина остановилась.
— Зачем? — с невинным видом спросила Шэрон. — Мы приехали.
Запах пиццы и соуса к спагетти витал в воздухе. В конторе Том Льюис читал выпуск ванкуверской «Пост» для континента. Когда они вошли, он отложил в сторону газету.
— Общество юристов, безусловно, исключит тебя, — возвестил он. — После того как публично разденет в Стэнли-парке. Ты хоть знал, какие существуют правила насчет рекламы?
— Дай взглянуть. — Алан взял газету. — Я ведь сказал лишь то, что думаю. Я был в тот момент раздражен.
— Это, — сказал Том, — просматривается с поразительной ясностью.
— О Господи! — Перед Аланом лежала передняя полоса газеты, рядом стояла Шэрон. — Я не думал, что они так это напечатают.
— И по радио тоже передавали, — сообщил ему Том.
— Но я думал, что они напишут главным образом про Дюваля…
— По-честному, — сказал Том, — я ух как тебе завидую. Ни с того ни с сего, даже не предприняв никаких попыток, ты вдруг прибрал к рукам первоклассное дело, тебя рекламируют как героя, и теперь, похоже…
— Да забудь ты об этом, — прервал его Алан. — Это Шэрон Деверо.
— Я знаю, — сказал Том. — Я как раз хотел перейти к ней.
Глаза Шэрон блестели смешинкой.
— В конце-то концов, мистер Льюис, и вы упомянуты в газете. Там совершенно четко сказано: Льюис и Мейтленд.
— И я буду бесконечно признателен за эту крошечку. — Том надел пальто. — Кстати, я еду встретиться с новым клиентом. У него рыбная лавка и, насколько я понял, проблема с арендой. К сожалению, ему некого оставить в лавке, поэтому приходится мне ехать к рыбе. Ты не хочешь съесть на ужин хорошую котлету из трески?
— Спасибо, но не сегодня. — Алан покачал головой. — Я собираюсь пригласить Шэрон.
— Да, — сказал Том. — Я почему-то так и думал.
И когда Алан остался наедине с Шэрон, он заметил:
— Мне надо поработать над аффидевитом. Он должен быть готов, чтобы я мог завтра появиться перед судьей.
— А не могла бы я помочь? — спросила Шэрон. Она улыбнулась ему — ямочка появилась и исчезла. — Я и печатать умею.
— Пошли ко мне, — предложил Алан, взял ее за руку и повел в свой застекленный закоулок.
Глава девятая
Генерал Эдриен Несбитсон
1
Весь кабинет министров, за исключением троих, отсутствовавших в Оттаве, прибыл в аэропорт Аплендс, чтобы проводить премьер-министра и сопровождавших его лиц в Вашингтон. В этом не было ничего необычного. В начале своего правления Джеймс Хоуден дал понять, что ему нравится, когда его провожают и встречают не только один или два министра, а все. И так было принято не только в особых случаях, а всякий раз, как он приезжал в столицу или уезжал из нее.
Среди членов кабинета министров эта процедура была известна под названием «построение». Время от времени министры начинали ворчать, и однажды это дошло до ушей Джеймса Хоудена. Но его позиция, высказанная Брайану Ричардсону, сообщившему о жалобах министров, состояла в том, что он считал это демонстрацией солидарности партии и правительства, и лидер партии согласился с этим. Премьер-министр, правда, ничего не сказал о том, что при этом иногда вспоминает детство.
Многие годы назад Джеймс Хоуден отправился из своей приютской школы в Эдмонтон, за триста пятьдесят миль, чтобы участвовать в письменных экзаменах для поступления в Университет Альберты. Ему дали билет туда и обратно и отправили одного. Три дня спустя, сияя от радости, что он преуспел, чем ему так хотелось поделиться, он вернулся… на пустую железнодорожную станцию, где никто его не встречал. И пришлось ему прошагать с картонным чемоданом три мили до сиротского приюта, постепенно теряя свое восторженное состояние. И с тех пор он воздерживался от того, чтобы начинать или заканчивать путешествие в одиночестве. Вот уж сегодня он не будет одинок. Помимо членов кабинета министров пришли в аэропорт и другие люди, и Джеймс Хоуден, сидя рядом с Маргарет на заднем сиденье «олдсмобиля», оглядел их — начальники штабов армии, флота и воздушных сил в форме и с помощниками, а также мэр Оттавы, несколько председателей правительственных организаций, а позади скромно стоял его превосходительство Филипп Б. Энгроув, посол США. Отдельной группой неизбежно толпились репортеры и фотографы, и с ними стояли Брайан Ричардсон и Милли Фридман.
— Господи помилуй! — прошептала Маргарет. — Можно подумать, что мы едем миссионерами в Китай.
— Я понимаю, — ответил Джеймс. — Все это глупости, но народ ждет такого.
— Не говори ерунды, — мягко сказала Маргарет и дотронулась до его руки. — Ты все это любишь, и нет причины, почему должно быть иначе.
Лимузин, сделав большой полукруг, мягко остановился возле предназначенного для высокопоставленных лиц «Вэнгарда» — фюзеляж его блестел на утреннем солнце, команда Королевских канадских воздушных сил выстроилась вдоль корпуса. Констебль Королевской канадской конной полиции открыл дверцу машины, и Маргарет вышла из нее, следом за ней — Джеймс Хоуден. Военные и полиция взяли под козырек, а премьер-министр приподнял новую серебристо-серую фетровую шляпу, которую Маргарет привезла из своей поездки за покупками в Монреаль. Джеймсу показалось, что стоявшие вокруг чего-то ждут, или, возможно, от холодного резкого ветра, гулявшего по аэропорту, лица у них были такие напряженные. Интересно, подумал он, соблюдена ли секретность, или же если произошла утечка, то нет ли у людей ощущения важности сегодняшней поездки?
Широко улыбаясь, выступил вперед Стюарт Каустон. Улыбчивый Стю, как старший среди министров, будет исполнять обязанности премьера в отсутствие Хоудена.
— Приветствую вас, сэр… и Маргарет, — сказал министр финансов. И, обмениваясь рукопожатиями, добавил: — Как видите, собралась внушительная компания.
— А где же массы? — легкомысленно спросила Маргарет. — Похоже, только этого не хватает.
— Предполагается, что эта поездка секретная, — не задумываясь ответил Каустон, — но мы отправили их в Вашингтон вперед, нарядив в мундиры морской пехоты США. Так что если вы таких увидите, знайте, что это наши. — Он дотронулся до локтя премьер-министра и с серьезным видом спросил: — Поступило ли что-то новое — доказательство или отсутствие такового?
Джеймс Хоуден покачал головой. Объяснения не требовалось: этот вопрос весь мир задавал с тех пор, как сорок восемь часов назад Москва протрубила об уничтожении американской ядерной подводной лодки «Дифайент» в Восточно-Сибирском море. Судя по утверждениям русских, которые Вашингтон опроверг, подводная лодка зашла в территориальные воды Советского Союза. Этот инцидент усилил возраставшее в мире в последние несколько недель напряжение.
— Никакого доказательства не может быть, во всяком случае сейчас, — тихо произнес Хоуден. Встречавшие ждали, пока он возбужденно говорил с Каустоном. — Я считаю, что это рассчитанная провокация; мы должны сдержаться и, как бы нам ни хотелось, не отвечать. Я намерен настаивать на этом в Белом доме, так как нам еще нужно время — потянуть как можно дольше.
— Я согласен, — спокойно произнес Каустон.
— Я принял решение не делать никаких заявлений или протестов, — сказал премьер-министр, — и вы должны понять, что не должно быть ничего, пока мы с Артуром не примем такого решения в Вашингтоне, а в таком случае это будет сделано оттуда. Это ясно?
— Вполне, — сказал Каустон. — Откровенно говоря, я рад, что это придется делать вам с Артуром, а не мне.
Они вернулись к остальным провожавшим, и Джеймс Хоуден начал обмениваться рукопожатиями. А три других члена кабинета министров, которые будут сопровождать Хоудена — Артур Лексингтон, Эдриен Несбитсон и Стайлз Брэккен, министр торговли и коммерции, — следовали за ним.
Эдриен Несбитсон выглядел гораздо более здоровым, подумал Хоуден, чем при их последней встрече. Старый вояка, румяный и хорошо укутанный — в шерстяном шарфе, меховой шапке и теплом пальто, — держался как на параде и явно наслаждался всем происходящим, как любой церемонией. «Надо будет поговорить с ним во время полета», — решил Хоуден. Такой возможности со времени заседания Комитета по обороне не выдалось, и было важно каким-то образом переубедить его. Хотя Несбитсон и не будет напрямую участвовать в разговорах с президентом, в канадской делегации не должно быть заметно разногласий.
Артур Лексингтон шел позади Несбитсона с безразличным видом, как и положено министру внешних сношений, привыкшему к путешествиям по всему свету. Его явно не смущал холод, так как он был в мягкой фетровой шляпе и легком пальто, под которым видна была его обычная бабочка. Брэккена, министра торговли и коммерции, богатого человека с Запада, вошедшего в состав кабинета министров всего два-три месяца назад, включили в делегацию для видимости, поскольку торговля будет, очевидно, главной темой на вашингтонских переговорах.
В ряду членов кабинета министров был и Харви Уоррендер.
— Успешной поездки. — Он держался корректно, без намека на предыдущую стычку. И добавил: — Вам тоже, Маргарет.
— Благодарю, — сказал в ответ премьер-министр. Он произнес это куда менее любезным тоном, чем когда обращался к остальным.
Неожиданно Маргарет спросила:
— У вас не припасено для нас никакой латинской цитаты, Харви?
Глаза Уоррендера перескочили с одной на другого.
— У меня иногда создается впечатление, что мои маленькие гамбиты не по душе вашему супругу.
— Не обращайте внимания, — сказала Маргарет. — Я считаю их забавными.
Министр по иммиграции слегка улыбнулся.
— Возможно, это действительно так: «Vectatio, interque, et mutata regio vigorem dant».
— Я понял, что такое vigorem, — сказал Стюарт Каустон. — А остальное, Харви?
— Это высказывание Сенеки, — ответил Уоррендер. — «Поездки, путешествия и перемена мест придают силы».
— Я полон сил и путешествуя, и сидя дома, — резко произнес Джеймс Хоуден.
Этот обмен репликами надоел ему, и, решительно взяв Маргарет под руку, он повел ее к американскому послу, который, сняв шляпу, шагнул вперед. Остальные, словно повинуясь инстинкту, шагнули назад.
— Энгри, какое неожиданное удовольствие видеть вас здесь! — сказал Хоуден.
— Напротив, господин премьер-министр, это для меня привилегия и честь.
И посол слегка поклонился Маргарет. Филипп Энгроув, седеющий карьерный дипломат, имеющий друзей во многих странах мира, держался так, что протокольная любезность выглядела как личное отношение, а это порой так и было. «Мы слишком часто, — подумал Хоуден, — принимаем любезность всего лишь за внешний лоск». Он заметил, что посол ссутулился больше обычного. Маргарет тоже обратила на это внимание.
— Надеюсь, артрит больше не мучает вас, мистер Энгроув.
— Боюсь, мучает. — Печальная улыбка. — Канадская зима приносит много радостей, миссис Хоуден, но также и страдания для нас, артритиков.
— Ради Бога, не говорите любезностей про нашу зиму! — воскликнула Маргарет. — Мы с мужем оба родились здесь и все равно ее не любим.
— Ну не так уж совсем. — Посол говорил размеренно, его испещренное морщинами лицо было задумчиво. — Я часто думал, миссис Хоуден, что канадцы должны быть благодарны своему климату за стойкость и умение выносить невзгоды, при этом обладая, как правило, большой теплотой.
— Если это так, то еще одно объяснение нашей общности. — И Джеймс Хоуден протянул ему руку. — Насколько я понимаю, вы присоединитесь к нам в Вашингтоне.
Посол кивнул:
— Мой самолет вылетает через несколько минут после вашего. — Они пожали друг другу руки. — Благополучной поездки, сэр, и возвращения с почетом домой.
Джеймс Хоуден и Маргарет повернулись к ожидавшему их самолету, и их сразу окружила пресса. Тут было с десяток парламентских репортеров и репортеров из телеграфных агентств, а также самоуверенный интервьюер с телевидения вместе со съемочной группой. Брайан Ричардсон стоял так, чтобы быть видимым и слышать Хоудена, и премьер-министр улыбнулся ему и дружески кивнул, на что Ричардсон ответил тем же. Они уже обсудили вдвоем, как быть с прессой во время пути, и договорились, что главное официальное заявление — хотя в нем и не будет ничего об основных проблемах — должно быть сделано по прибытии в Вашингтон. Однако Хоуден понимал: надо что-то дать пресс-корпусу Оттавы. И он коротко высказался об отношениях между Канадой и США в обычном банальном стиле. Затем стал ждать вопросов.
Первый вопрос поступил от интервьюера ТВ.
— Ходят слухи, господин премьер-министр, что в этой вашей поездке речь пойдет не только о торговле.
— Что ж, это правда, — сказал, напустив на себя серьезность, Хоуден. — Если будет время, мы с президентом, возможно, поиграем в мяч.
Раздался раскат смеха — Хоуден нашел верную ноту, проявив добродушие и не обидев интервьюера.
— Но помимо спорта, сэр, — и телевизионщик улыбнулся, показав безупречные белые зубы, — разве не было речи о принятии важнейших решений в военной области?
Значит, все-таки была утечка, хотя явно в общих чертах. Да и неудивительно, подумал Хоуден: он слышал однажды, как кто-то сказал, что если секрет знает больше одного человека, то это уже не секрет. Так или иначе, это напоминание, что важную информацию долго не удержать в тайне и после Вашингтона он должен быстро действовать, если хочет держать под контролем объявление главных новостей.
И он стал отвечать, тщательно подбирая слова и помня, что все им сказанное может быть впоследствии процитировано.
— Естественно, тема нашей общей обороны будет обсуждаться в Вашингтоне, как всегда бывает, когда обсуждаются другие темы, касающиеся общих интересов. Но решения по ним — как, конечно, любые решения — будут приниматься в Оттаве при полной осведомленности парламента, а если необходимо, то и с его одобрения.
Читать бесплатно другие книги:
