Закон Моисея Хармон Эми
– Сукин сын! – плюнул он мне в лицо. – Быстро рассказывай, откуда ты, черт возьми, знаешь мою сестру!
Его сестру? Молли его сестра? От толчка у меня закружилась голова, но на сей раз парень не задавал вопросов. Он просто сбил меня с ног, и мы полетели на пол, опрокидывая стул. Я полностью позабыл о Молли и упивался хаосом. Наши кулаки колотили все подряд, люди вокруг кричали.
Я чуть не расхохотался, когда врезал ему в живот и тут же получил ответный удар. Его кулак пришелся по моим губам, разбивая их до крови. Я уже и забыл, как сильно люблю драться. По всей видимости, это можно сказать и про брата Молли, поскольку потребовались целых три мужчины и Чез, чтобы разнять нас. Я также отметил, что Ной Анделин, не раздумывая, вмешался в драку и сел мне на спину, вдавливая мое лицо в пол, чтобы усмирить. В комнате воцарился беспорядок, но между перевернутых стульев и семенящих ног санитаров, пытающихся вывести пациентов, я увидел, что брат Молли лежит в такой же позе, как и я. Его голова была повернута в мою сторону, щека прижата к грязному серому линолеуму.
– Откуда ты узнал? – спросил он, глядя мне прямо в глаза. Суматоха вокруг нас слегка приутихла. – Откуда ты узнал о моей сестре?
– Таг! Хватит! – рявкнул доктор Анделин, отбросив всю учтивость.
Таг? Что за дурацкое имя?
– Моя сестра пропала больше года назад, а этот сукин сын ведет себя так, будто что-то знает о ней! – Таг проигнорировал доктора и продолжил бушевать. – Думаете, я буду молчать? Подумайте еще раз, док!
Нас обоих подняли на ноги, и доктор Анделин приказал Чезу и другому незнакомому мне санитару остаться. Всех остальных выгнали. Задержалась только пухленькая брюнетка-терапевт по имени Шелли, якобы чтобы зафиксировать этот разговор. Доктор Анделин поставил три стула по центру комнаты и скомандовал нам сесть. Чез встал за Тагом, а второй санитар за мной. Ной Анделин занял место перед нами – рукава его рубашки были закатаны, в уголке губ виднелись капельки крови. Похоже, я случайно зацепил его. Чез передал ему салфетку, и доктор Анделин промокнул губу, прежде чем воззриться на нас и поставить свой стул ровнее.
– Моисей, ты не мог бы объяснить Тагу, что ты имел в виду, когда спросил, знает ли кто-то девушку по имени Молли?
– Мертвую Молли! – прошипел Таг. Чез похлопал его по плечу, чтобы тот успокоился, и парень сердито выругался.
– Я не знал, что она его сестра. Да и его не знаю. Но я уже пять месяцев периодически вижу девушку по имени Молли.
Все уставились на меня.
– Видишь ее? В смысле ты встречаешься с Молли? – уточнил доктор Анделин.
– В смысле она мертва, и знаю я об этом потому, что уже пять месяцев ее вижу, – терпеливо повторил я.
Лицо Тага, скривившееся от ярости, выглядело почти комичным.
– Как ты ее видишь? – сухо поинтересовался Ной Анделин, сурово окидывая меня взглядом.
Я спародировал его тон и тоже сурово на него посмотрел.
– Точно так же, как вижу вашу мертвую жену, доктор. Она постоянно показывает мне солнцезащитный козырек в машине, снег и гальку на дне реки. Я не знаю почему, но вы наверняка можете мне объяснить.
Его челюсть отвисла, лицо побледнело.
– О чем ты? – ахнул он.
Я ждал подходящего момента, чтобы использовать эту информацию. Что ж, похоже, он настал. Может, теперь его жена уйдет, и я сосредоточусь на том, чтобы избавиться от Молли раз и навсегда.
– Она повсюду ходит за вами. Вы слишком по ней скучаете, и она волнуется. С ней все хорошо… в отличие от вас. Я знаю, что она ваша жена, потому что она показывает, как вы ждали ее у алтаря. День вашей свадьбы. Рукава вашего пиджака коротковаты.
Я пытался говорить дерзко, чтобы пошатнуть его профессионализм. Копался в его личной жизни, чтобы он не копался у меня в голове. Но его лицо исказилось от такой свирепой скорби, что я помедлил и смягчил тон. Трудно оставаться жестоким, столкнувшись с такой болью. Мне тут же стало стыдно, и я потупил взгляд в ладони. Несколько секунд в комнате царила гробовая тишина. Что ж, под стать ситуации. В конце концов, нас окружали мертвые. А затем доктор Анделин заговорил:
– Моя жена Кора возвращалась домой с работы. Полиция считает, что ее временно ослепило солнце, бликующее от снега. Такое порой случается. Она въехала в ограждение, машина перевернулась и приземлилась крышей в ручей. Она… утонула.
Он рассказывал об этом таким будничным тоном, но его руки дрожали, пока он поглаживал бороду.
В какой-то момент его трагической истории ярость Тага сошла на нет. Он недоуменно переводил взгляд с меня на доктора, всем своим видом выражая сочувствие. Но Кора Анделин не успокаивалась – она будто знала, что я захватил внимание ее мужа, и не хотела терять время зря.
– Арахисовое масло, смягчитель для белья, Гарри Конник-младший, зонтики… – я замолчал, поскольку следующий образ был слишком интимным. Но затем все же продолжил: – Ваша борода. Она любила ее трогать, когда вы…
Нет, я не мог это произнести. Они занимались любовью, но я не хотел видеть жену этого мужчины обнаженной. Не хотел видеть его обнаженным. А я смотрел на него ее глазами.
Я резко встал, отчаянно желая сбежать. Слишком много информации, Кора Анделин, слишком много!
Санитар разнервничался и сразу же схватил меня за плечи, заставляя сесть на место. Я подумывал врезать ему, но в итоге лишь вздохнул. Момент прошел, вступать в схватку больше никто не хотел. Даже Таг, который выглядел так, будто ему начисто стерли разум, и туповато смотрел на меня.
Доктор Анделин погряз в воспоминаниях, его голубые глаза выражали настороженность и что-то еще. Признательность.
– Это все, что она любила. В день нашей свадьбы она шла к алтарю под песню Гарри Конника. И да, мой смокинг был коротковат. Кора часто смеялась над этим и говорила, что это в моем стиле. А видели бы вы ее несметную коллекцию зонтиков… – Его голос надломился, и он посмотрел на свои руки.
Атмосфера в комнате была настолько пропитана состраданием и интимностью, что, если бы остальные присутствующие могли видеть то же, что и я, они бы определенно отвернулись, чтобы дать возлюбленным побыть наедине. Но я единственный видел, как жена Ноя Анделина провела рукой по склоненной голове мужа, прежде чем ее размытый силуэт поблек в свете закатного солнца. Окна комнаты смотрели на запад, и хоть у меня было много претензий к Юте, закаты не входили в их число. Кора Анделин стала частью заката. Я сомневался, что снова ее увижу. А ведь мне даже не пришлось браться за кисть.
– Раз ты столько знаешь о жене доктора Анделина… я хочу, чтобы ты рассказал мне о Молли, – прошептал Таг, садясь ровнее и переводя взгляд с доктора на меня.
Ной Анделин встал со стула. Я не смотрел на его лицо. Не хотел видеть, уничтожили ли его мои слова. Я был немного собой разочарован. Где же та сволочь, которой я решил быть?
– Таг, обещаю, мы еще вернемся к этой теме. Но не сейчас. Не сейчас.
И, кивнув другим санитарам, которые выглядели не менее потрясенно, доктор вывел нас всех из комнаты.
До чего странно, по каким мелочам я скучала. По его губам, зеленым глазам, по его ненамеренно милому поведению. Скучала по гладкой коже его шеи, по тому, как я утыкалась в нее носом, садясь ближе. Скучала по тому, как он крутил кисть между пальцами, по тому, как уголки его губ приподнимались в улыбке. Скучала по вспышке его белоснежных зубов и по «чертикам в глазах», как говорила его прабабушка. И правильно говорила. В его глазах плясали искры, когда он расслаблялся, смеялся или дразнил меня. Как же я скучала по всему этому…
Хуже всего было то, что я не могла скорбеть по нему. Мне приходилось скрывать свои чувства, хотя я никогда не умела этого делать. Как говорили в моей семье: «Если Джорджия несчастна, все несчастны». Весь город по-прежнему отходил от смерти Кэтлин, и несмотря на то, что Моисей не задушил ее во сне и не перерезал ей глотку, жители все равно вели себя так, будто это он ее убил. Мои родители не лучше. Моисей был странным. А странные люди – идеальные подозреваемые. Странность пугала и не прощалась. Но по ней я тоже скучала – он был странным, чудесным и совершенно не таким, как все, кого я знала. Но его больше нет.
Меня пригласили на школьный бал, который устраивали в последнюю субботу января. И знаете, кто? Терренс Андерсон! Видимо, ему все же нравятся высокие девушки. Или же он хотел, чтобы Хэйли приревновала – они расстались в начале учебного года. Я собиралась ему отказать. Бог тому свидетель, у меня было полно оправданий. Но мама сказала, что это невежливо и мне стоит быть благодарной, что люди решили двигаться дальше после всего произошедшего. В ответ я истерично рассмеялась, и мама отправила меня к себе в комнату, решив, что я заболела. Я рыдала в подушку, пока не уснула, но на следующий день мне не стало лучше.
Я приняла приглашение Терренса на танцы, но надела черное траурное платье и самые высокие каблуки, которые нашлись в моем гардеробе, – просто чтобы выставить его дураком. Пусть использует меня, но я не собиралась облегчать ему задачу. Тем вечером, сидя на скамье в школьном спортзале и глядя на танцующие пары рядом с сердитым Терренсом, я скучала по Моисею больше всего. Было не трудно представить, как бы он выглядел в смокинге или красивом костюме. Даже несмотря на каблуки, он был бы выше меня, и чутье мне подсказывало, что ему бы понравилось мое черное платье и преобразившееся тело.
Терренс просто пялился с похабной ухмылкой на мою увеличившуюся грудь, и я осознала, что мой план немного аукнулся. Из-за каблуков мое декольте практически находилось на уровне его глаз. В конечном итоге я сняла туфли и танцевала босиком, представляя на месте Терренса Андерсона Кенни Чесни – низенького и известного кантри-певца, к тому же очень сексапильного. К сожалению, мои вкусы сильно изменились, и отныне ковбои и кантри-певцы, независимо от их сексапильности, отошли на задний план, чтобы освободить место эксцентричным художникам из психбольниц.
Глава 12. Моисей
Но мы не скоро вернулись к этой теме. По крайней мере, не с доктором Анделином. После той схватки нас с Тагом изолировали на три дня. Поскольку нам запретили покидать наши палаты, я снова объяснял «свои мысли и чувства» посредством рисунков. Доктор Анделин принес мне несколько альбомов. С качественной, а не обычной офисной бумагой. А еще восковые карандаши. Сомневаюсь, что ему дали на это разрешение. Скорее всего, таким образом он пытался меня отблагодарить. Эта невербальная признательность нравилась мне больше любых слов, особенно учитывая, что я сделал это не ради его блага. Но я все же постарался по-своему выразить ему ответную благодарность.
Я рисовал до тех пор, пока у меня не задеревенели пальцы и не заслезились глаза. По завершении передо мной лежали стопки натюрмортов и портретов. Зонтики, галька на дне ручья, Ной Анделин с его аккуратной бородкой – смеющийся и смотрящий с листа на женщину, которая покинула этот мир, но осталась в его сердце. Когда я показал их доктору во время следующего визита, он благоговейно взял рисунки и просматривал их в течение всей терапии, не произнося ни слова. Как по мне, это была наша лучшая встреча.
На третий день в мою палату юрком проскользнул Таг и закрыл дверь.
Я настороженно на него посмотрел. Мне-то казалось, что дверь была заперта. Я даже не пытался ее открыть. И как дурак просидел в комнате с открытой дверью целых три дня.
– Коридор обходят всего раз в несколько минут. Проще пареной репы! Мне стоило прийти раньше, – сказал он, садясь на мою кровать. – Я, кстати, Давид Таггерт. Но ты можешь звать меня Таг.
К моему легкому разочарованию, он явно не планировал устраивать драку.
В таком случае его присутствие нежелательно. Я тут же вернулся к своему рисунку, ощущая присутствие Молли прямо за стеной воды, ее силуэт мелькал за водопадами. Я тяжело вздохнул. Эта девчонка меня уже утомила. А ее брат и подавно. Они оба были невероятно упрямыми и надоедливыми.
– Ты сумасшедший сукин сын, – заявил Таг без всяких преамбул.
Я даже не поднял голову от рисунка, который набрасывал крошечным карандашом. Мои запасы заканчивались слишком быстро, как бы я ни пытался их растянуть.
– Все так говорят, верно? Что ты сумасшедший. Но я на это не куплюсь, чувак. По крайней мере, теперь. Ты не безумец, у тебя дар. Безумный дар.
– Безумный. Сумасшедший. Разве это не одно и то же? – пробормотал я. Безумие и гениальность шли рука об руку. Мне даже стало любопытно, о каком даре он толкует. Он не видел моих картин.
– Не-е, чувак. Безумцам здесь и место. А тебе нет.
– Я так не думаю.
Он удивленно рассмеялся.
– Ты считаешь себя сумасшедшим?
– Я считаю себя ломким.
Так сказала Джорджия. Но ее это, похоже, не заботило. Во всяком случае, пока трещины не разверзлись до такой степени, что она провалилась в одну из них и пострадала.
Таг недоуменно наклонил голову, но, когда я не предоставил дальнейших объяснений, кивнул.
– Ладно, пускай так. Может, мы все ломкие. Или разбитые. Уж я так точно.
– Почему? – невольно поинтересовался я. Молли снова замаячила передо мной, и я начал рисовать быстрее, беспомощно заполняя страницу альбома ее лицом.
– Моя сестра пропала. И это моя вина. Пока я не узнаю, что с ней произошло, я не смогу вновь почувствовать себя целым. Я буду навеки разбитым.
Под конец он заговорил так тихо, что я засомневался, предназначались ли мне эти слова.
– Это твоя сестра? – неохотно спросил я, поднимая альбом.
Таг уставился на нее. Затем встал. Снова сел. И в конце концов кивнул.
– Да, – выдавил он. – Это она.
И все мне рассказал.
Оказывается, отец Давида Таггерта техасский нефтяник, который всегда мечтал быть фермером. Когда Таг начал напиваться каждую неделю и попадать в неприятности, его отец вышел на пенсию, продал свою долю за миллионы и, помимо всего прочего, купил пятьдесят акров земли в округе Санпит, Юта, откуда была родом его жена, и переехал туда вместе со всей семьей. Он был уверен: если увезти Тага и его старшую сестру Молли подальше от былого круга общения, то вскоре они возьмутся за ум. Что этот переезд полезен для всех. Свежий воздух, много работы, которая не даст им отвлечься, и хорошие, здравомыслящие люди вокруг. И куча денег, чтобы ускорить процесс.
Но, вместо того чтобы образумиться, дети начали бунтовать. Молли сбежала, и о ней больше никогда не слышали. Близняшки, младшие сестры Тага, в конце концов уехали с матерью обратно в Даллас, где она подала на развод. Оказывается, ей тоже больше нравились крупные города, и она винила мужа в исчезновении своей старшей дочери. Остались только Таг и его старик. А также много денег, свободного пространства и скота. Таг пытался бросить пить, но когда он был трезв, то захлебывался чувством вины, и в конечном итоге попытался убить себя. Несколько раз. Так он и оказался в психушке вместе со мной.
– Она просто пропала. Мы даже не знаем почему. Молли справлялась лучше всех. Я думаю, что она принимала мое дерьмо, – я увлекался не только выпивкой. У меня повсюду были спрятаны таблетки. Не знаю, зачем она взяла их. Может, ее проблемы были серьезнее, чем я думал. Или же она просто хотела забрать их, чтобы они не достались мне.
Я ждал, позволяя ему выговориться. У меня было не больше сведений о ее смерти, чем у него. Усопшие хотели поделиться своей жизнью. А смертью – никогда.
– Она мертва, не так ли? Раз ты видишь ее, значит, она мертва.
Я кивнул.
– Ты должен рассказать мне, где она, Моисей. Мне необходимо, чтобы ты нашел ее.
– Это так не работает – я не вижу картины целиком. Только обрывки. Я даже не всегда знаю, с кем связан погибший. Если в комнате много людей, он может быть связан с любым из них. Призраки не разговаривают. Вообще. Ну, или я их не слышу. Они просто показывают мне видения, но я не всегда могу их объяснить. Честно говоря, никогда. Я просто рисую.
– Но с доктором Анделином ты знал!
– Потому что его покойная жена постоянно преследовала его! И показала мне, как они занимались сексом! Не нужно быть гением, чтобы сложить два и два, ясно?!
Я потихоньку закипал, и Таг начал идти ко мне с таким видом, будто готовился к бою.
– Они показывают мне фрагменты. Воспоминания. И я не всегда могу верно истолковать их. Да что уж там, я вообще не могу истолковать их! Я не Шерлок Холмс!
Таг толкнул меня, и я подавил желание толкнуть в ответ.
– Хочешь сказать, что ты видел мою сестру, но понятия не имел, что мы с ней родственники?
– Я видел Молли задолго до встречи с тобой!
И тут на меня снизошло озарение.
Я видел Молли задолго до встречи с Давидом Таггертом.
Но это какой-то бред. Раньше такого не случалось. Все мертвые, которые мне являлись, всегда были результатом моей встречи с их близкими.
– Молли ушла. Я нарисовал ее портрет на тоннеле, и она ушла.
Я видел ее в ночь смерти Пиби, но это не считается. В ту ночь я видел всех мертвых, которые преследовали меня с рождения. Всех, кроме бабушки.
– И она вернулась?
– Да. Подозреваю, что из-за тебя.
– И что она делает?! – от злости Таг перешел на крик, его зеленые глаза сверкали, кулаки сжимали темные волосы на голове.
Я знал, что он хочет драться. Не потому, что злился на меня, а просто потому, что не понимал, как еще справиться со своими эмоциями. Мне это было знакомо.
– Показывает мне видения. Как и все, – я понизил голос и спокойно взглянул ему в глаза. Это было как-то странно – обычно меня пытались утихомирить, а не наоборот.
– Пожалуйста. Пожалуйста, Моисей…
Внезапно на глаза Тага накатились слезы, и я подавил желание устроить драку, свалить его на пол и поколотить – просто чтобы вернуть прежнего Тага, который хотел избить меня и называл сумасшедшим сукиным сыном.
Я отвернулся от него и сел на корточки у стены, но затем мой взгляд наткнулся на рисунок Молли, смотрящей на меня со страницы альбома, который я швырнул на пол. Она улыбалась, создавая душераздирающую иллюзию девушки, которая будет жить долго и счастливо. Ничего подобного. Я зажмурился и закрыл лицо руками, блокируя Тага и его улыбчивую мертвую сестру. А затем развел море.
Я сосредоточился на Молли Таггерт и ее светлых волосах, развевающихся точно так же, как у Джорджии. Это мгновенно сбило меня с толку, и я ощутил знакомое скользкое ощущение в животе, появлявшееся всякий раз, когда я позволял себе о ней думать. Зато воспоминания о Джорджии напомнили мне о тоннеле, где я лишил ее девственности и навеки потерял часть себя.
Мне сразу же захотелось взяться за кисть, и, громко выругавшись, я приказал Тагу кинуть мне альбом и карандаш. Не совсем то, что нужно, но сойдет. Мои ладони заледенели, шея загорелась. Море в моей голове разделилось пополам и вытянулось в две огромные стены, не оставляя ни единой капельки на светлом и плоском участке земли.
Портрет Молли на тоннеле пришлось закрасить. Департамент шерифа выдал мне галлон серой краски, чтобы скрыть печальную правду: порой дети пропадают, и мир отнюдь не безопасен. Как вдруг на моих глазах краска начала отшелушиваться, словно ее сдирали невидимые руки, и мне вновь предстала Молли: вихрящиеся линии, блестящие глаза и улыбка, которая, как я теперь видел, была точной такой же, как у Тага. Люди никогда не замечают очевидного, пока их не ткнут в него носом.
А затем мой разум затопили образы – те же, что всегда показывала Молли.
– Она постоянно показывает мне этот чертов тест по математике! – Мои руки лихорадочно пришли в действие, и я нарисовал тест с курсивным именем Молли.
Внезапно он улетучился, словно Молли вырвала его из моих рук. Я недостаточно хорошо изобразил красную «А», обведенную кружком. Похоже, Таг не единственный член семьи, у кого проблемы с самоконтролем. «А» в кружке превратилась в звезду – простую золотую звезду, которая растворилась в ночном небе с летящими и взрывающимися звездами, словно она смотрела световое представление. Оно выглядело так красочно и роскошно, что я отшвырнул карандаш и попросил Тага принести что-нибудь другое.
Затем Молли показала мне поля – как те, что вокруг эстакады, – и я едва сдержал поток ругани. Собравшись, я нарисовал золотые колоски пшеницы, в которые переходили волосы Молли, пока они не превратились в сорняки, растущие вдоль бетонного тоннеля.
– Хватит! Моисей! – Таг потряс меня за плечи и влепил мне пощечину. – Какого черта, чувак! Ты рисуешь на стенах! – А затем тихо добавил: – А хотя… Плевать, рисуй дальше.
Но связь уже прервалась, оставив после себя только головокружение. Я рассерженно отошел от буйного звездного неба – размытого, заштрихованного и законченного лишь наполовину. Если бы только у меня была краска…
Мое дыхание участилось, как и у Тага, будто он тоже побывал по ту сторону и гнался за сестрой по пшеничным полям, которые никуда не вели и не таили в себе никакого смысла.
Он посмотрел на рисунки, разбросанные по всей комнате, и начал собирать их по одному.
– Тест по математике? С оценкой в верхнем углу?
– С красной «А». – Я не смог передать цвет карандашом.
– А это эстакада в Нифае?
Я кивнул.
– Нифай всего в часе езды от Санпита. Ты знал об этом?
Снова кивнул. Еще Нифай был в пятнадцати минутах к северу от Левана. И все дети из Левана ехали на автобусе в школу Нифая. Это практически один город. Но я туда больше ни ногой. Пускай Таг меня молит, пускай его зеленые глаза хоть взорвутся от злости – я все равно туда не вернусь.
– А что это за поля?
– Они растут вокруг эстакады. Там стоянка для грузовиков, несколько заправок, дешевый мотель и бургерная чуть дальше от съезда, но на этом все. Это просто поля и автострада, не более.
– А это? – Таг показал на стену, где мой карандаш, как бы это ни было досадно, не смог передать яркие взрывы света и красок.
Я пожал плечами.
– Фейерверк?
– Праздник Дня независимости, – прошептал Таг.
Я снова пожал плечами.
– Я не знаю, Таг. Я ничего не знаю, кроме того, что она мне показала.
– Почему она просто не скажет, где ее найти?
– Потому что это так не работает.
– Почему?! – он снова начал распаляться.
– Ты еще спроси, почему я не могу жить в океане! Или почему я не могу поднять пятьсот килограмм, или… почему я не могу летать, черт побери! Я просто не могу. И как бы я ни сосредотачивался, сколько бы внимания ни уделял деталям, это все равно не поможет. Так устроена жизнь!
Я поднял альбом и понял, что вырвал все до последней страницы, включая рисунки, которые не имели никакого отношения к Молли Таггерт. Они были разбросаны по всей комнате. Чистых листов не осталось. Я начал собирать их и удрученно размышлял о том, что мне снова придется закрашивать стены. Таг семенил за мной, по-прежнему держа в руках собранные рисунки.
– Она наверняка там, – тихо произнес он, и я перестал собирать и оглянулся на него. Его глаза заблестели, плечи ссутулились.
– Может быть, – я беспомощно пожал плечами. Мне не хотелось иметь к этому никакого отношения. – Но ты понимаешь, что будет, если полиция ее найдет? Особенно, если я покажу им направление? Меня кинут за решетку. Ты понимаешь? Они подумают, что я сделал это с ней.
Я не сказал «убил». Было бы слишком жестоко говорить ему это в лицо, хотя мы оба понимали, что имелось в виду.
Внезапно дверь в мою палату распахнулась, и внутрь вбежал Чез. Его добродушное лицо исказилось от тревоги, фирменная белоснежная улыбка исчезла без следа. Но тревога быстро сменилась облегчением, когда он понял, что мы обошлись без кровопролитий и не валялись искалеченные на полу.
– Мистер Таггерт, вы не должны здесь находиться! – фыркнул он. Затем увидел мой рисунок на стене и выругался. – Что, опять?! Чувак, ты же так хорошо справлялся!
Я пожал плечами.
– У меня закончилась бумага.
Чез начал выводить Тага, и тот не сопротивлялся, но возле двери вдруг остановился.
– Спасибо, Моисей.
Чез удивленно посмотрел на нас, но все равно потянул Тага на выход.
– Вину за разрисованные стены я возьму на себя. Уверен, мне все поверят.
Таг подмигнул, и мы с Чезом рассмеялись.
Глава 13. Моисей
Таг не единственный, кто завел привычку тайком проникать ко мне в палату для приватных сеансов. Люди начали поговаривать о моих способностях. О моих видениях. О моих картинах.
Кэрол – пятидесятилетняя женщина-психиатр, которая была замужем за своей профессией и никогда ничему не удивлялась, – потеряла брата, когда ей было двенадцать. Он совершил самоубийство, и это подтолкнуло ее к работе с душевнобольными. Вышеупомянутый брат показал мне ролики и потрепанного плюшевого кролика без уха. Я рассказал ей, что видел. Сначала она мне не поверила, поэтому я добавил, что ее брат любил картофельный салат, фиолетовый цвет, Джонни Карсона и умел играть на своей укулеле лишь одну песню, которую пел ей перед сном каждую ночь. Песня называлась «Somewhere Over the Rainbow». На следующий день Кэрол сняла меня с нейролептиков.
Баффи Лукас была деловитым санитаром, которой следовало бы выступать на Бродвее. Она постоянно пела, пока работала, и могла исполнить репертуар Ареты Франклин лучше самой Ареты Франклин. Ее родители погибли с разницей в три месяца. Когда я спросил, не дарила ли ей мама перед смертью одеяло, сшитое из всех ее концертных футболок, она замолкла посредине песни. Затем стукнула меня и взяла обещание, что я не буду ничего от нее утаивать.
Люди часто приходили ко мне с подарками. Бумагой и карандашами, акварелью и цветными мелками, и где-то спустя два месяца моего пребывания в больнице доктор Джун принесла мне письмо от Джорджии. Видимо, она сочла мое поведение удовлетворительным и пришла с наградой. Я никоим образом не пытался ей угодить. Доктор Джун не очень-то мне нравилась. Она увидела мой рисунок Пиби. Я хотел спрятать его, но не нашел в себе сил. Это был обычный набросок мелками, простой и прекрасный, прямо как сама Пиби. На рисунке она держала на руках младенца, хотя я убеждал себя, что этот младенец не я. Джун долго на него смотрела, а затем подняла взгляд на меня.
– Очень красивый и трогательный рисунок. Расскажи мне о нем.
Я покачал головой.
– Нет.
– Ладно. Тогда я расскажу тебе, что вижу.
Я пожал плечами.
– Я вижу ребенка и женщину, которые очень любят друг друга.
Снова пожал плечами.
– Это ты?
– А похож?
Она снова присмотрелась к рисунку.
– Он похож на младенца. Но ты тоже когда-то был младенцем.
Когда я не ответил, она продолжила:
– Это твоя бабушка.
– Полагаю, можно и так сказать, – признал я.
– Ты любил ее?
– Я никого не люблю.
– Скучаешь по ней?
Я вздохнул и ответил собственным вопросом:
– Вы скучаете по сестре?
– Да, – кивнула доктор. – И мне кажется, что ты скучаешь по бабушке.
– Ладно. Я скучаю по бабушке.
– Это нормально, Моисей. Так и должно быть.
Круто. Я здоров. Аллилуйя.
– Может, ты скучаешь по кому-то еще?
Я промолчал, так как не понимал, к чему она клонит.
– Знаешь, она ведь постоянно приходит сюда.
Я ждал.
– Джорджия. Каждую неделю. Ты не хочешь ее видеть?
– Нет. – У меня внезапно закружилась голова.
– Расскажешь, почему?
– Джорджия думает, что любит меня.
Я скривился от этих слов, и глаза доктора Джун слегка округлились. Я только что преподнес ей на ложечке сочное рагу из душевных переживаний, и у нее потекли слюнки.
– А ты ее – нет? – поинтересовалась она, стараясь не закапать слюнями пол.
– Я никого не люблю.
Разве я уже не говорил? Я глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Упорство Джорджии одновременно льстило и беспокоило меня. Как беспокоило и то, что мне вообще это льстит. Что мой пульс участился, а ладони вспотели. Что при упоминании ее имени я ощутил буйство красок за веками, подобных тому калейдоскопу, который она всегда создавала в моей голове своими поцелуями.
– Понятно. И почему же? – спросила доктор Джун.
– Просто потому что. Наверное, со мной что-то не так.
Наверное, я просто ломкий.
Она кивнула, чуть ли не соглашаясь со мной.
– Как думаешь, ты сможешь полюбить кого-нибудь однажды?
– Не планирую.
Доктор снова кивнула и еще посидела со мной какое-то время, но затем сеанс окончился, и по итогу она получила лишь одну ложечку, что меня вполне устраивало.
– На сегодня хватит, – сказала она, быстро вставая с папкой в руке.
Затем достала из нее конверт и осторожно положила его на стол передо мной.
– Джорджия хотела, чтобы я передала его тебе. Я сказала, что если бы ты хотел с ней связаться, то уже бы это сделал. Кажется, я задела ее чувства. Но это правда, не так ли?
Меня разозлило, что Джун была груба к Джорджии, а затем и то, что меня вообще это беспокоит.
– Но я решила отдать его тебе, чтобы ты сам выбрал, хочешь ты его прочесть или нет, – доктор пожала плечами. – Теперь все зависит от тебя.
После ее ухода я долгое время смотрел на письмо. Наверняка именно этого она и хотела. Несомненно, Джун думала, что я сдамся и прочту его. Но она не понимала моих законов.
Я выкинул письмо в корзинку для мусора и собрал рисунки, которые просматривала доктор Джун. Сверху лежал рисунок Пиби, и переплетенные фигуры бабушки с младенцем заставили меня остановиться. Я достал письмо Джорджии из корзинки, медленно распечатал его и вытащил один-единственный лист бумаги, заполненный текстом, не позволяя себе присмотреться к курсивным буквам и большой «Д» с завитками внизу, с которой начиналось ее имя. Затем осторожно сложил рисунок Пиби, держа его в руках так же, как она держала младенца, и спрятал его в конверт. Я написал адрес Джорджии на обратной стороне, и когда Чез принес мне ужин, попросил отправить его по почте.
А затем спрятал письмо Джорджии под матрас, где оно не будет попадаться мне на глаза, где оно не будет действовать мне на нервы, где мне не придется признавать его существование.
Его имени не было в верхнем левом углу, но конверт пришел из Монтлейка, и я узнала его почерк. Джорджия Шеперд, а/я № 5, Леван, Юта, 84639. Мы с Моисеем как-то обсуждали леванские почтовые ящики, и он, судя по всему, не забыл об этом. Единственное, для чего они использовались, это чтобы получать «Дейли геральд» – ежедневную газету, на которую были подписаны почти все жители. Ну еще для воскресных комиксов и купонов со скидками. Газету приносили разносчики или соседи, и, как правило, прямо под дверь. Настоящая почта доставлялась в маленькое кирпичное почтовое отделение на главной улице, где находились закрытые абонентские ящики. У моей семьи был один из первых номеров, поскольку наш ящик передавался из поколения в поколение Шепердов.
– Значит, вы типа королевской семьи Левана? – дразнил меня Моисей.
– Да. Мы, Шеперды, правим этим городом.
– У кого ящик номер один?
– У Бога, – незамедлительно выпалила я.
– А ящик номер два? – посмеиваясь, спросил он.
Читать бесплатно другие книги:
