Нью-Йорк Резерфорд Эдвард

– Мисс Абигейл, несколько офицеров и я идем на бал. Я хочу спросить, не почтите ли вы нас своим присутствием.

Эти собрания, называвшиеся гарнизонными ассамблеями, обычно происходили дважды в месяц в большом зале Городской таверны на Бродвее, и она несколько раз побывала там с отцом. Однако прямое приглашение, сделанное лично Греем, застало ее врасплох, и она заколебалась.

– Наверное, я должен предупредить вас, – поспешно добавил он, – что этот бал может вам не понравиться.

– Неужели? Чем же?

– Это так называемый Эфиопский бал.

И Абигейл удивленно уставилась на него.

За последние полгода в Нью-Йорке укоренилось новшество. Все началось с того, что генерал Клинтон, изыскивая способы подорвать позиции патриотов, объявил, что все негры, которые служат в их армии, получат вольную и право заниматься любой торговлей и промыслом, если дезертируют в Нью-Йорк. Реакция оказалась более бурной, чем он ожидал, – такой, что он признался Мастеру: придется ограничить приток.

Это, естественно, привело патриотов в ярость. Патриоты Лонг-Айленда уже пострадали от своих беглых рабов, которые сообщили британским поисковым отрядам, где спрятаны их ценности. За Стейтен-Айлендом, в графстве Монмут, войска патриотов терроризировала бригада под командованием чернокожего офицера – полковника Тая. «Проклятые британцы опять баламутят рабов!» – негодовали они. Однако в городе последствия были более занятными.

– Я нашел себе и плотника, и управляющего складом, – радовался Мастер.

– А мы – долгожданное пополнение, – вторил ему Альбион.

Для черных бойцов на Бродвее обустроили дополнительные казармы.

Но главная неожиданность произошла в общественной жизни города. Странной особенностью империи было то, что, хотя Британия слыла лидером мировой работорговли и использовала рабов на сахарных плантациях, в самом королевстве их практически не было. Альбиону и другим подобным ему юнцам свободные чернокожие Нью-Йорка казались восхитительной диковиной – вот они и устроили танцы под скрипки и банджо черных. А чтобы добавить перцу, допустили и чернокожих гостей. Они нашли это чрезвычайно забавным и экзотичным.

– Не думаю, что ваш отец одобрит.

Действительно, отдельные лоялисты-тори выразили крайнее неудовольствие притоком вольноотпущенных чернокожих. Но Мастер был членом приходского управления церкви Троицы, а то придерживалось былой традиции в обеспечении школьного образования для черного населения.

– Я с удовольствием приду, – с легчайшим укором сказала Абигейл.

А отец предложил взять с собой Гудзона и его жену. Бал проводился неподалеку, и все решили пойти пешком.

На месте собралась большая толпа. Примерно половина ее были черные, гражданских белых пришло мало, остальные оказались британскими офицерами и их гостями. В зале горели тысячи свечей. Несмотря на перебои с продовольствием, закуски были великолепны. Оркестр был выше всяких похвал, и танцы проходили в обычном порядке, за тем исключением, что отказались от менуэта, поскольку ни у кого не лежала душа к французскому котильону. Взамен перешли сразу к джиге, рилу, кадрили и народным танцам. Мелодии были легкими, из тех, что у каждого на слуху: «Sweet Richard», «Fisher’s Hornpipe», «Derry Down». И Абигейл с удовольствием отметила, что, несмотря на всеобщее оживление, все было выдержано в духе очаровательной благопристойности.

Гудзон очутился в своей стихии. Абигейл поняла, что и не знала за ним таких талантов. Несколько раз она оказывалась с ним в паре, и он кружил ее, сияя любезной улыбкой. Она заметила, что его жена танцует с Альбионом. И он, конечно, не раз приобнимал ее за талию.

Уселись все вместе – Альбион с друзьями, Гудзоны и еще две черные пары, с которыми они сошлись. Беседа вышла очень веселой. Абигейл сделала Гудзону комплимент за его танец, и он серьезно поблагодарил ее в ответ.

– А я как танцую, миссис Гудзон? – бодро осведомился Альбион.

Та замялась, но лишь на секунду:

– Очень даже неплохо… для человека с одной здоровой ногой!

Это было встречено одобрительным гулом и смехом.

– Его нога достаточно хороша, чтобы скоро вернуться в строй, – заметил один офицер.

– Согласен, – улыбнулся Альбион.

– Как! – встрепенулась Абигейл. – Вы уезжаете?

– Да, – кивнул он. – Я узнал только сегодня, но генерал Клинтон собирается присоединиться к войскам на Юге и берет меня с собой. Так что я, наверное, снова побываю в бою.

– Когда же вы уезжаете?

– Думаю, в конце месяца.

– Идемте! – крикнул один из собравшихся. – Пора потанцевать!

Домой они тоже шли вместе. Было за полночь. Хотя в городе действовал комендантский час – на нем зачем-то настоял генерал Клинтон, – для некоторых общественных мероприятий сделали послабление. Уличные фонари там и тут светили достаточно ярко, чтобы идти без помех. Гудзоны шли впереди, Абигейл с Альбионом немного отстали. Она взяла его под руку.

– Постарайтесь на Юге, чтобы вас снова не подстрелили, – сказала она. – Я не смогу с вами снова нянчиться.

– Приложу все усилия, – ответил он. – Наверное, там будет страшная скука. Обойдется вообще без боев.

– Тогда вам придется приударить за какой-нибудь южной красавицей.

– Может быть. – Он немного помолчал. Затем тихо добавил: – Но где мне найти такую, как вы?

У нее екнуло в груди. Те самые слова. Значит, это был вовсе не сон.

Она захотела ответить какой-нибудь пустячной фразой, но в голову ничего не шло. Они продолжили путь.

Дойдя до дому, Гудзон отпер парадную дверь и проводил их в гостиную. Там было тихо. Все домочадцы спали.

– Джентльмену, наверное, угодно пропустить стаканчик бренди перед сном, – шепнул Гудзон. – Минутку, с вашего позволения.

В комнате было тепло. В камине еще тлели угли. Альбион поворошил их кочергой. Абигейл сняла плащ. Он повернулся.

– Не могу поверить, что вы уезжаете, – сказала она.

– Я этого не хочу. – Он смотрел на нее с чувством, в котором не приходилось сомневаться.

Она взглянула на него и разомкнула губы, когда он шагнул вперед и заключил ее в объятия.

Минуты шли, Гудзона все не было. Она слышала лишь вкрадчивое потрескивание огня в камине, пока они целовались – снова и снова, прижимаясь все крепче, и она поняла, что отдастся ему прямо здесь, не сходя с места, но вдруг отворилась дверь, и из коридора донесся голос отца, заставивший их отпрянуть друг от друга.

– А! – непринужденно воскликнул отец, выждав положенное время и войдя в гостиную. – Вы вернулись. Отлично! Надеюсь, праздник удался.

– Да, сэр, полагаю, что так, – ответил Альбион и, обменявшись с Мастером парой учтивых реплик, отправился в постель.

Все время, остававшееся до отъезда, Альбион был очень занят. Генерал Клинтон намеревался отплыть в Джорджию, имея на борту восемь тысяч бойцов. Хлопоча в порту, Альбион дни напролет пропадал на Лонг-Айленде и окраинных аванпостах.

День разлуки наступил слишком скоро. Перед погрузкой он отпросился проститься с приемной семьей, но первым делом вывел Абигейл в гостиную, чтобы побыть с ней наедине. Там он взял ее за руку и с неизбывной любовью посмотрел ей в глаза:

– Дорогая Абигейл! Как мне отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали? А также за счастье находиться в вашем обществе? – Он выдержал короткую паузу. – Я отчаянно надеюсь, что мы увидимся. Но война непредсказуема. Поэтому, если волею случая этого не произойдет, я должен сказать, что проведенные с вами дни сохранятся в моей памяти как светлейшее, лучшее время в жизни.

Он нежно поцеловал ее в щеку.

Это было сказано от души, и Абигейл склонила голову, признательная за такой комплимент.

Но она ждала чего-то большего, сама не зная чего.

Позднее они с отцом взяли Уэстона и отправились на причал смотреть, как корабли покидают бухту.

Наступило и прошло Рождество. Сьюзен передала, что Джеймс отбыл с Вашингтоном в зимний лагерь. Пришли суровые холода. Улицы снова и снова заносило снегом. Замерз и стал не только Гудзон, но и бухта. Никто не припоминал подобного, и Абигейл не без тревоги думала о брате. На побережье штормило. О флотилии Клинтона не было никаких известий.

– Не забывай, что им нужно пройти Нью-Джерси, Виргинию и обе Каролины, – утешал ее отец. – Даже вороне лететь восемьсот миль!

Наконец пришли новости: корабли, изрядно потрепанные, достигли устья реки Саванны. Абигейл ждала письма от Альбиона. Оно пришло только в конце февраля и было адресовано ее отцу. В нем сообщалось, что Альбион жив и здоров, а войско под командованием Клинтона и Корнуоллиса готовится выступить против Южной Каролины, где сосредоточились патриоты. «Не приходится сомневаться, что нашей целью будет город Чарлстон». Он передал приветы всей родне; для Уэстона сделал беззаботную приписку – пусть, мол, готовится к крикетному сезону, как только позволит погода. Абигейл он заверил в самых теплых воспоминаниях.

– Я, разумеется, отвечу, – сказал Мастер и написал на следующий день письмо, к которому Абигейл приложила свое.

Оно далось ей нелегко и было коротким. Она поделилась кое-какими городскими новостями и рассказала о прогулках с Уэстоном. Но чем закончить? Можно ли доверить бумаге чувства? Не выдаст ли она себя? И как это будет воспринято? Или лучше написать что-нибудь легкомысленное и пусть он угадывает скрытую нежность? Она никак не могла решить, что выбрать.

В конце концов она просто выразила их с Уэстоном надежду на его благополучное возвращение: «Сыграете с ним в крикет, а мы с вами, может быть, потанцуем». Не верх совершенства, но сойдет.

Весна прошла тихо и мирно. Абигейл занималась Уэстоном и привычно писала отчеты для Джеймса. С Юга время от времени приходили новости. Победами над патриотами прославился доблестный и молодой командир кавалерии Тарлетон. В мае пришла срочная депеша: Чарлстон пал.

Нью-Йорк взорвался от радости. Были парады, банкеты, а вскоре прибыло письмо от Грея Альбиона.

– Это совершенно меняет дело, – сказал Джон Мастер. – Если мы победим на Юге и бросим все силы на Вашингтона, то вряд ли он выстоит даже со своими натасканными войсками. – Он коротко пересказал письмо Альбиона. – Похоже, этот молодчик Тарлетон полностью отрезал Чарлстон от Севера. По словам Альбиона, он действует жестоко, но с толком. Сдаются толпами. Скоро вся Южная Каролина снова окажется в руках у британцев. Плохи дела и у патриотов из Северной. Возможно, наш друг Риверс поторопился. – (Абигейл уже несколько месяцев не видела отца таким довольным.) – Генерал Клинтон настолько удовлетворен, что собирается оставить Корнуоллиса за главного и вернуться в Нью-Йорк.

– Значит, и Альбион вернется?

– Пока нет. Он хочет остаться с Корнуоллисом. Думаю, он ищет славы.

– Понимаю. А мне письма не вложил?

– Нет. Но благодарит за твое и шлет самые добрые пожелания, – улыбнулся отец. – Я дам тебе письмо. Прочти сама.

– Потом, папа, – сказала она и вышла.

Нью-Йорк ликовал несколько дней. Но не Абигейл. Говоря откровенно, она не знала, что и думать. Она обругала себя дурой. Молодой человек поцеловал ее перед уходом на войну. Сказал, что питает к ней нежные чувства. Возможно, так оно и было. Но это могло пройти. А что питает к нему она? Она и сама не понимала.

Ее мир окутался дымкой, в которой не различить ландшафта.

Она не сомневалась: Альбион оправдался с достоинством – так почему он отказался вернуться с генералом Клинтоном? И разве он не мог хотя бы написать лично ей? Неужели не сделал бы этого, питай он к ней чувства? После двух дней такой хандры отец, не выдержав, отвел ее в сторону и откровенно спросил:

– Дитя мое, чем ты так расстроена? Чем я провинился?

– Ничем, папа, честное слово.

Он помолчал, словно что-то обдумывая.

– Это как-нибудь связано с Греем Альбионом?

– Нет, папа. Вовсе нет.

– Мне кажется, Эбби, что все-таки связано. – Он вздохнул. – Жаль, что нет твоей матери. С отцом о таких вещах не поговоришь.

Абигейл сдалась:

– Я думала, что он хотя бы напишет мне. – Она пожала плечами. – Если я ему небезразлична.

Отец кивнул, как будто принял какое-то решение, и обнял ее за плечи.

– Ладно, Эбби, в таком случае я скажу тебе, в чем дело. Помнишь, как приехала Сьюзен и я отправил патриотам товары? Вечером ко мне зашел Альбион. Он говорил о тебе… в самых нежных выражениях.

– Правда?

– Он выразил свои чувства просто. По-настоящему благородно, – кивнул отец, вспоминая. – Но ты еще молода, Эбби, а война продолжается… и ни в чем нет уверенности… Мы решили, что лучше повременить. Дождаться конца войны. Кто знает, чем обернется? А до того считай его другом – ради себя не меньше, чем ради него. Дорогим другом.

Абигейл в упор посмотрела на отца:

– Он просил моей руки?

Тот замялся:

– Может быть, упомянул такую возможность.

– Ох, папа, – укоризненно сказала она.

– Значит, ты к нему неравнодушна?

– Да, папа.

– Что ж, мне он тоже нравится, – решился признать и Мастер.

– Очевидно, он хочет увезти меня в Англию?

– Не сомневаюсь. Я буду скучать, Эбби. Ты хочешь туда?

– А ты не поедешь?

– Может быть, если патриоты выстоят и победят.

– Тогда, папа, – улыбнулась она, – я скажу ему, что если папуля поедет, то поеду и я.

Соломон был счастлив. Стоял погожий июньский день, море искрилось. Под ясным синим небом, овеваемые юго-восточным бризом, они покинули воды Виргинии и направились на север к Нью-Йорку.

Корабль был французским. Они захватили его у берегов Мартиники с немалым грузом французских шелков, вина и бренди; нашелся даже сундучок с золотом. Капитан разделил экипаж и отправил с добычей в Нью-Йорк своего помощника с дюжиной человек из собственной команды, включая четырех рабов, и шестью пленными французами.

Соломон по-прежнему рассчитывал на свободу, но морем наслаждался. Жизнь на борту приватира, особенно принадлежавшего Мастеру, была не так уж плоха. А поскольку он был личной собственностью купца, ни капитан, ни помощник не трогали его, пока он добросовестно исполнял свои обязанности. Да и в любом случае он давно стал ценным членом команды. В последний шторм помощнику понадобилась его помощь, и он поставил Соломона за штурвал, а после сказал: «Я знал, что ты справишься».

Но Соломону не терпелось увидеться с отцом и матерью, вернуться в Нью-Йорк. А добыча была настолько богатой, что он не сомневался: Мастер выделит ему какую-то сумму.

Когда они заметили чужой корабль, тот уже вышел из Чесапикского залива и несся к ним на всех парусах. Помощник капитана взялся за бинокль и выругался:

– Пираты! Подняли звездно-полосатый флаг!

В дальнейшем Соломон счел, что помощник, видимо, спас ему жизнь, вручив пистолет со словами:

– Отведи проклятых французов в трюм. На палубе им веры нет. Если кто дернется – пристрели на месте.

И вот он оказался под палубой, когда наверху затрещали выстрелы, а после ударила пушка, накрывшая корабль картечью. Последовала серия ударов, за ними – громкий стук в крышку люка и грубый голос, приказывающий открыть. Он нехотя подчинился и выбрался наверх.

Его взору предстала мрачная картина. Большая часть нью-йоркской команды погибла или была близка к смерти. У помощника залило кровью всю ногу, но он был жив. На борт перешел с десяток патриотов, включая рыжего крепыша с кнутом и парой пистолетов за поясом. Французы же, выйдя и увидев патриотов, разразились многословными приветствиями на родном языке. Рыжий капитан быстро отогнал их в сторону и послал двух парней проверить трюм. Двое чернокожих уже лежали мертвые, но еще один раб, служивший коком, был вскоре обнаружен и поднят наверх.

– Больше никого, кэп, – доложили они.

Капитан повернулся к раненому помощнику:

– Вы, стало быть, французов ограбили? – (Помощник кивнул.) – Сами из Нью-Йорка? – (Тот кивнул снова.) – А это, – он указал на французов, – французкий экипаж?

– Точно, – сказал помощник.

– Гм… Ребята, эти французишки наши друзья! – крикнул своим людям капитан. – Будьте с ними полюбезнее. – Он переключился на кока. – Он раб? – (Помощник кивнул.) – Каков на камбузе?

– Готовит хорошо.

– Пригодится. А этот? – Он повернулся к Соломону.

– В команде. Хорош в деле, – ответил помощник. – Очень.

Рыжий капитан вперился в Соломона пронзительными синими глазами.

– Ты кто, парень? – спросил он. – Раб или вольный?

Соломону пришлось соображать быстро.

– Я раб, босс, – сказал он угодливо. – Я, сэр, принадлежу капитану Джеймсу Мастеру, он патриот и служит у генерала Вашингтона.

– Как это так?

– Меня послали сюда силком, сэр, чтобы я не сбежал к капитану Мастеру. Ежели спросите, он замолвит за меня слово.

Это был умный ход, и пират призадумался, но ненадолго.

– Капитан Джеймс Мастер… Не знаю такого. Но это все равно не важно. Если ты его раб, то не мог не сбежать к проклятым британцам и получить вольную. И стать нашим врагом, насколько я понимаю. А теперь, будь я проклят, ты снова раб, парень. Да еще лживый, коварный, которого надо выпороть. – Но прежде чем продолжить разбирательство с Соломоном, он оглядел палубу, показал на трупы и крикнул своим людям: – За борт их! – Затем приблизился к помощнику. – Ты скверно выглядишь, приятель.

– Я выживу, – сказал тот.

– Не думаю, – возразил капитан, вытянул из-за пояса пистолет и выстрелил помощнику в голову. – Его туда же, – скомандовал он.

Покончив с этим делом, он снова занялся Соломоном: встал напротив, широко расставив ноги, и принялся сверлить его взглядом, задумчиво ощупывая кнут.

– Да, порка тебе нужна. – Он помолчал, подумал, потом кивнул. – Но я, пожалуй, не буду тебя пороть. Нет, я вместо этого навру с три короба. Я скажу, что тебя никогда не пороли, потому что ты самый смирный, покорный, трудолюбивый, богобоязненный ниггер, какого видел свет. Вот что я скажу, – кивнул он. – А знаешь почему?

– Нет, босс.

– Потому что ты лживый лоялист и сукин сын, беглец, и я собираюсь тебя продать.

Мастер понял, что лишился добычи, только когда вернулся капитан, который рассчитывал увидеть французское судно в Нью-Йоркском порту. Пришлось сказать Гудзону, что его сын пропал.

– Не думаю, что наш французский корабль затонул, – объявил он домочадцам. – Скорее всего, его захватили. Соломон еще, может быть, обретается где-то, и мы не должны терять надежды.

Если корабль остался на плаву, то рано или поздно о нем сообщат.

Тем временем с Юга продолжали поступать новости о военных успехах британцев. Герои-патриоты – Рутледж, Пикенс и Мэрион, известный как Болотный Лис, – продолжали отчаянные попытки нанести урон красномундирникам и их сторонникам, но армия южных патриотов находилась не в лучшей форме. Конгресс направил в Южную Каролину генерала Гейтса, но Корнуоллис вскоре разбил его в сражении при Камдене.

Желая отвлечь домашних от тайных тревог, Мастер всем нашел дело. У них неоднократно отобедал вернувшийся в Нью-Йорк генерал Клинтон, и Рут с Абигейл пришлось постараться, чтобы обеды получились на славу. Из речей генерала и его офицеров Абигейл поняла, что война представляется им выигранной. Так же думал и ее отец.

– Я твердо уверен, что Клинтон что-то замышляет, – сказал он ей. – Но он помалкивает.

Особенным удовольствием для Абигейл стал обед, на который генерал Клинтон привел двух новых гостей. Одним был губернатор Уильям Франклин, изгнанный патриотами из Нью-Джерси и перебравшийся в город.

За сыном Бена Франклина было интересно понаблюдать вблизи. В его лице угадывались многие отцовские черты. Но если ухоженное лицо отца было веселым и круглым, то у сына оно оказалось более худым, аристократичным и несколько кислым. Что касалось его отношения к патриотам, то он высказался откровенно:

– Мисс Абигейл, я вправе сказать это в вашем доме, поскольку мой отец – патриот, как и ваш брат. Бесспорно, что на стороне патриотов есть люди принципа, но большинство я считаю бунтовщиками и разбойниками. В Нью-Джерси у меня сохранился приличный отряд, который за ними охотится. И лично я буду искренне рад вздернуть каждого, кто попадется.

Она сочла его неприятным.

Совсем другое дело – молодой майор Андре. Он был примерно одних лет с ее братом – швейцарский гугенот с легчайшим французским акцентом, который придавал его речи особый шарм. Но в полный восторг привело ее то, что он, служа в штабе Клинтона, хорошо знал Грея Альбиона. Они проговорили о нем весь вечер.

– Я должен признаться, мисс Абигейл, – сказал Андре, – что слышал о вас от Альбиона и он говорил с восхищением.

– Правда? – Она чуть зарделась от удовольствия и ничего не смогла с этим поделать.

Он любезно улыбнулся:

– Не хочу показаться нескромным, мисс Абигейл, но он отзывался о вас в крайне почтительных выражениях. Опять же не хочу дерзить, но у меня создалось впечатление, что и вы относитесь к нему хорошо.

– Это так, майор Андре, – признала она. – Очень хорошо.

– По моему мнению, это высшая похвала. – Он помедлил. – Еще он сказал, что был очень дружен с вашим братом Джеймсом…

– Надеюсь, что когда-нибудь эта дружба возобновится.

– Мы все на это уповаем, – согласился он.

– Ну как тебе, Эбби, понравился вечер? – спросил отец, когда гости разошлись.

– Он и правда был очень удачным, – ответила счастливая Абигейл.

Тем большим было потрясение, когда отец сообщил спустя десять дней:

– Майор Андре арестован и, видимо, будет повешен.

– Как? Где?

– В верховьях Гудзона. По пути в Вест-Пойнт.

На другой день Клинтон предоставил Мастеру полный отчет.

– Ну и дела! – сказал тот Абигейл. – Теперь я знаю, что замышлял Клинтон, хотя он и не мог просветить меня раньше. Он планировал это больше года, а молодой Андре выступал посредником.

– Что планировал, папа?

– Взять под контроль Вест-Пойнт. Потому что тот, кто владеет Вест-Пойнтом, владеет и Гудзоном. Заберите у Вашингтона Вест-Пойнт – и он получит смертельный удар. Это могло стать концом войны.

– Мы собирались захватить Вест-Пойнт?

– Нет. Купить. Фортом командовал Бенедикт Арнольд, один из лучших военачальников Вашингтона. Клинтон обрабатывал его больше года – в основном, как он говорит, обсуждали сумму. Арнольд намеревался передать форт нам.

– Предатель!

Отец пожал плечами:

– Человек не знает, кому служить. Недоволен приказами патриотов, разочарован их обращением к французам. Захотел денег для семьи. Но да, предатель.

– По отношению к Вашингтону. Генералу Клинтону он, наверное, мил.

– Вообще-то, Клинтон его презирает. Но он признался, что заплатил бы и дьяволу, только бы заполучить Вест-Пойнт.

– И что же стряслось?

– Наш друг Андре поехал обсудить окончательные условия. Потом его схватили, и патриоты раскрыли план. Так что Вашингтон по-прежнему владеет Вест-Пойнтом, а Арнольд переметнулся к нам.

– А Андре?

– У него дела плохи. Он как дурак снял форму и был причислен к шпионам. По законам военного времени Вашингтон и его люди должны такого повесить. Но им не хочется, – похоже, он им нравится, и они пытаются заключить сделку.

– Интересно, знаком ли он с Джеймсом.

– Может быть. Я не удивлюсь.

Через несколько дней Мастер сообщил о развязке:

– Боюсь, Андре повешен. Клинтон чуть не плакал. Сказал, что его хотели обменять на Арнольда, но он не согласился – иначе впредь к нему не перейдет ни один патриот. Вот его бедного Андре и повесили…

На миг она задалась мыслью, присутствовал ли на казни Джеймс, но решила не думать об этом.

Направляясь к каменному дому, где содержался приговоренный, Джеймс Мастер не собирался там задерживаться. Сделать жест милосердия его послал лично Вашингтон. Он намеревался быстро и вежливо выполнить поручение, а после уйти. Конечно, ему было жаль этого малого – скверная история, – но Джеймсу Мастеру было некогда разводить сантименты.

Любой, кто увидел бы Джеймса Мастера после двухлетней разлуки, остался бы потрясен переменой. Начать с того, что исхудало ицо. Но появилось и нечто другое: плотно сжатые зубы и натянутость щек, выдававшие то боль, то горечь, в зависимости от настроения. Для всех, кто его любил, еще худшим стал взгляд. В нем поселилась решимость, но также – разочарование, гнев и отвращение.

Всему перечисленному не приходилось удивляться. Последние два года были ужасными.

Втягивание в войну французов явилось циничным, хотя и крайне важным актом. Но Вашингтон все же надеялся приобрести чуть больше, чем получил. Адмирал д’Эстен до смерти напугал британцев, но когда Вашингтон попытался уговорить его на крупную совместную операцию по захвату Нью-Йорка, отказался и проводил теперь большую часть времени в Вест-Индии, где его флот активно мешал британцам отстаивать их многочисленные интересы. В июле в Ньюпорт, что на Род-Айленде, прибыл генерал Рошамбо с шеститысячным войском. Но он настоял на том, чтобы остаться с французскими кораблями, которые были заперты там британским флотом, а потому не трогался с места и мог бы с тем же успехом не появляться. По мнению Джеймса, французы считали американские колонии второстепенной заботой. Если патриоты искали моральной поддержки, то были одиноки почти как в самом начале.

Да и сами британцы вели себя неприглядно. В патриотических газетах поднялся вой из-за жестокого обращения с американскими пленными, и Вашингтон неустанно клеймил британское командование. Но Джеймс, вопреки всему, не вполне был готов поверить в то, что люди, среди которых он жил и которых якобы знал, способны на такие зверства. Его окончательно просветило письмо от отца. Само по себе оно было коротким. В нем сообщалось, что Сэм Флауэр умер от болезни в плавучей тюрьме, могилы нет и в помине, а завершалось письмо следующими словами: «Больше, мой дорогой сын, я ничего не могу и не хочу говорить». Джеймс знал своего отца. То, что было сказано, и то, что не было, уверило его в худшем. Его захлестнула волна ярости и отвращения, которые за долгие месяцы претворились в закоренелую, жгучую ненависть.

Прошлая зима выдалась кошмарной. Лагерь Вашингтона в Морристауне был выстроен на совесть. Стены бревенчатых хижин обмазали глиной, а сам Вашингтон поселился в добротном доме по соседству. Но никто не мог предсказать капризы погоды. Двадцать восемь бурь похоронили бойцов под снегом, который вырастал почти до крыш. Иногда приходилось по нескольку дней голодать. Вашингтон воодушевлял их – он даже организовал в местной таверне танцы для офицеров, хотя добираться туда пришлось на санях. Но к исходу зимы Континентальная армия выдохлась.

Весна и лето ознаменовались лишь новыми поражениями на Юге. Две с половиной тысячи бойцов попали в плен при Чарлстоне, и это не считая местного ополчения. Но патриоты держались и надеялись на лучшее – отчасти потому, что люди, подобные Джеймсу Мастеру, не сомневались ни секунды, что коль скоро прониклись столь сильной ненавистью к врагу, то обратной дороги нет.

И к каменному зданию, где томился и ждал расправы несчастный майор Андре, приблизился человек мрачный и безжалостный.

Лагерь у озера Таппан заливало солнце. До северной оконечности Манхэттена было всего десять миль по Гудзону. Десять миль, но невезучему узнику не удалось их преодолеть. Андре, конечно, не повезло, но он был еще и глуп, коль скоро снял, расставшись с изменником Арнольдом, свою форму и попытался улизнуть неопознанным. Этот поступок превратил его в шпиона. Вашингтон настоял на честном, официальном суде, чтобы он выступил в свою защиту, однако это вряд ли могло повлиять на вердикт, и завтра ему была уготована петля.

Андре тихо сидел в своей комнате-камере. Он писал письма. На буфете стояли остатки еды со стола Вашингтона. В последние дни Джеймс несколько раз видел его издали, но побеседовать не довелось. Когда он вошел, молодой швейцарец учтиво поднялся, и Джеймс сообщил ему о цели своего прихода.

– Генерал поручил мне проверить, что вы ни в чем не нуждаетесь. Если вы хотите отправить письма или чего-то еще, то я могу устроить…

– Пожалуй, у меня есть все, что мне нужно, – со слабой улыбкой ответил Андре. – Вы назвались капитаном Мастером?

– К вашим услугам, сэр.

– Как странно! В таком случае я, похоже, имел удовольствие совсем недавно отобедать с вашим отцом и сестрой. – При виде удивления Джеймса он добавил: – Тогда я не думал, что мне выпадет честь познакомиться и с вами. Наверное, вам интересно узнать, как у них дела.

За десять минут Андре дал ему полный отчет о житье-бытье отца и сестры. Он заверил его, что оба пребывают в добром здравии и хорошем расположении духа. Нет, признал он, малыша Уэстона повидал только мельком, но Абигейл сказала, что с ним все в порядке и он доволен учебой. Новости и впрямь оказались приятными для Джеймса. Зимой все сношения с родными прервались, и за последние месяцы он только раз получил о них сведения, когда сумел навестить Сьюзен. Удовлетворив его интерес и выдержав короткую паузу, Андре негромко произнес:

– Когда я был в Чарлстоне у генерала Клинтона, мне выпало удовольствие познакомиться и с вашим старым другом. Греем Альбионом.

– С Греем Альбионом? – Джеймс уставился на него и чуть не обмолвился, что больше не числит Альбиона в друзьях. Но быстро взял себя в руки и вежливо ответил, что да, у него сохранились самые светлые воспоминания о жизни в лондонском доме Альбионов.

– В Чарлстоне я узнал о глубокой привязанности Альбиона к вашей сестре, – продолжил Андре. – И было очаровательно услышать от нее, что это чувство взаимно.

– Вот как, – произнес Джеймс.

– Будем надеяться, – сказал Андре, – что, когда эта несчастная война так или иначе закончится, эти милые молодые люди обретут желанное счастье. – Он помолчал и пожал плечами. – Быть может, я засвидетельствую это с небес.

Джеймс ничего не ответил. Он уставился в пол, немного подумал и, сделав любезную мину, осведомился:

– Как вам показалось – Грей собирается вернуться в Англию, если они поженятся?

– Несомненно. Насколько я понял, там очень дружная и покладистая семья.

– Это правда, – согласился Джеймс и приготовился уйти.

Тогда Андре решился:

– Друг мой, вы все-таки можете мне пособить. Я уже направил просьбу генералу, но если вы способны на него повлиять, то, может быть, окажете любезность меня поддержать. Шпионов вешают, как преступников. Он совершит доброе дело, если позволит мне быть расстрелянным как джентльмен.

В октябре отец сказал Абигейл, что получил письмо от Грея Альбиона, – тот написал, что армия выступает на север. Похоже, Корнуоллис счел возможным пройти по всему Восточному побережью. Джон Мастер был настроен менее оптимистично.

– Клинтон обеспокоен. Он говорит, что Корнуоллис неплохой полководец – отчаянный, всегда рвется в бой, но в этом и его слабость. В отличие от Вашингтона, Корнуоллис так и не научился терпению. После недавних побед он стал героем на час, пользуется своими аристократическими связями, общается напрямую с правительством и воображает, будто может делать что вздумается. Клинтона вынудили направить ему подкрепление, но он боится, что Корнуоллис переоценивает себя.