Нью-Йорк Резерфорд Эдвард

Еще не хватало. На окраине нищета вновь сменялась изяществом. Там жили богатые люди. В доме, куда направлялась Мэри, искали кроткую, приличную служанку. Что там подумают о Шоне – молодчике с Бауэри в вульгарном пальто, дьяволе из Файв-Пойнтс? Пусть лучше думают, что у нее вовсе нет брата! Иначе спросят, чем он занимается, и что ей сказать?

А чем занимался Шон? Ведал местной охраной? Да. Помогал бедным? Безусловно. Наполнял избирательные урны фальшивыми бюллетенями? Конечно. Был на подхвате у своего дружка Фернандо Вуда?[38] Почему бы и нет? Осуществлял его волю под угрозой ножа? Лучше не спрашивать.

Шон был готов на все, лишь бы порадовать ребят из общества Таммани-холл.

Название Таммани было индейского происхождения. Члены Таммани-холла называли себя храбрецами, а своих вожаков – сахемами, по образу и подобию индейского племени. Общество отчасти и было выстроено как племя: скопление вольных группировок и банд, договорившихся о взаимопомощи. Правда, у них было место для общих собраний на другом краю Коммона, которое они и назвали Таммани-холлом. И были весьма успешны. Если ты иммигрант и только приехал – ступай в Таммани-холл. Тебе найдут жилье; может быть, помогут с арендной платой, подыщут работу, особенно если ты ирландец. Можешь стать, например, пожарным. Жена и дочь будут трудиться дома, шить готовую одежду для «Братьев Брукс». Затем Таммани-холл подскажет, за кого голосовать. И постарается, чтобы кандидаты были избраны.

Оказывая услуги, Таммани-холл требовал ответных. Имея каплю рассудка, ты будешь держаться на его стороне. А если есть какие-то сомнения, тебя научат уму-разуму молодчики вроде Шона. Почтенные горожане не жаловали Таммани-холл.

– Я отлично дойду сама, – сказала Мэри.

– На поезде прокачу, – посулил он.

Это было заманчиво. Вагоны железной дороги Нью-Йорк – Гарлем были настолько шикарны, что ими пользовались даже толстосумы с Уолл-стрит. Отъехав от Сити-Холла и баюкая пассажиров стуком колес, они катили сперва за Файв-Пойнтс на север, потом – по Бауэри и Четвертой улице. Пока они ехали через жилые кварталы, где требовалось соблюдать тишину, вагоны тянулись упряжками ломовых лошадей. За жилой зоной их прицепляли к паровым локомотивам, которые увлекали состав в долгий путь до Гарлема.

– Не могу, – сказала Мэри. – Я обещала Гретхен встретиться по пути.

– О боже! – воскликнул Шон. – Мог бы и сообразить. Девочка-шоколадница. Мелкая чистюля-ханжа.

Мэри могла ответить: «Ты ей тоже не нравишься». Но она промолчала.

– Значит, это Гретхен подыскала тебе место.

– Она знает эту семью. Меня могут и не взять.

– Поступай как знаешь, – пожал Шон плечами.

Они миновали больницу и Масоник-Холл. У Канал-стрит Бродвей пошел чуть вверх на участке, где некогда пересекал болотистую местность. Еще несколько минут – и вот они уже на Хаустон-стрит. Здесь начала проявляться прямоугольная сетка нового города, которая на южной оконечности острова скрывалась под старой, V-образной застройкой. Поперечные улицы обзавелись номерами вместо названий. У церкви Благодати, где Бродвей поворачивал, Мэри сказала, что Гретхен будет ждать ее на дороге, и брат сердито разрешил ей идти одной. Но на прощание напомнил:

– Учти, я все разузнаю про это место.

«Главное, не суйся туда», – подумала она.

Гретхен, понятно, уже ждала на углу Юнион-сквер.

– Ну как я, Гретхен? – крикнула Мэри, когда дошла. И крутанулась, выставляя себя напоказ.

– Само совершенство, – заверила ее подруга.

– Куда мне до тебя, – вздохнула Мэри.

Невысокая, чистенькая, синеглазая Гретхен всегда была умыта, золотистые волосы собраны в пучок и заколоты. Не выбивался ни один волосок, на плаще не было ни единого пятнышка. Она была безупречна, как китайская кукла. Но если подружиться с Гретхен Келлер, то она никогда не подведет.

Келлеры были немцами. Они приехали в город за два года до смерти матери Мэри. Мистер Келлер с женой держали в Бауэри на Шестой улице маленькую шоколадную лавку. Невдалеке торговал сигарами брат мистера Келлера, дядя Вилли, а двоюродный брат Гретхен Ганс работал в том же квартале фортепианным мастером.

Большинство приезжавших в Америку немцев были фермерами, но кое-кто оседал в Нью-Йорке. И если они не могли позволить себе ничего получше, то селились в квартале, который простирался от Бауэри до Ист-Ривер и от Деланси-стрит на юге, где жили О’Доннеллы, до Четырнадцатой улицы. Он сделался смешанным, немецко-ирландским, но общины неплохо ладили, благо не конкурировали. Ирландцы-мужчины занимались строительными и другими работами, женщины прислуживали в домах. Немцы были портными, ремесленниками и лавочниками. За последние десять лет их прибыло столько, что квартал, несмотря на ирландцев, начали называть Kleindeutschland – Маленькая Германия.

Поэтому не приходилось удивляться тому, что белокурая девушка-немка сдружилась с темноволосой ирландкой. Келлеры осуждали Джона О’Доннелла, но к Мэри были добры, а дядюшка Вилли нет-нет да и угощал ее отца сигарой. Район становился беднее по мере приближения к Файв-Пойнтс и южнее Деланси-стрит. Улицы, находившиеся к северу от нее, хорошели все больше, и именно на север собиралось переселиться семейство Келлер. Джон О’Доннелл посматривал на юг.

– Я так боюсь, – призналась Мэри, когда они миновали Четырнадцатую улицу и свернули на Ирвинг-плейс. – Что обо мне подумают?

– Хозяйка несколько лет покупает у нас шоколад, – напомнила Гретхен. – Она очень мила. И мы не напрашивались, она сама спросила у мамы, нет ли у нас на примете подходящей девушки.

– Это потому, что ей нужен кто-нибудь респектабельный, вроде тебя.

– Ты очень респектабельна, Мэри.

– А вдруг они увидят Шона?

– Не увидят.

– А если спросят, чем занимается отец? Его последний постоянный заработок – укладка кирпичей на строительстве акведука, а это было годы назад. То, что он делает сейчас…

– Скажем, что он каменщик. Это звучит лучше. А в остальном, Мэри, будь самой собой и говори правду. Тебе не о чем беспокоиться.

– Слава богу, что ты пошла со мной, – сказала Мэри, когда они вышли на площадь в конце Ирвинг-плейс.

Грамерси-парк был благодатным местом. Ряды внушительных домов из красного кирпича – просторных, как многие городские особняки, – образовали большой прямоугольник с приятным садом в центре. Это место могло сойти за тихий аристократический лондонский сквер. Если новейшие нью-йоркские дома подчас отличались громоздкой роскошью, то строения в Грамерси-парке не имели излишеств и сохранили классическое достоинство. Подходящее место для судей, сенаторов и купцов с домашними библиотеками. Казалось, они провозглашали: «Мы новые особняки за старые деньги». Да что говорить – даже земля под ними была выкуплена у одного из потомков Питера Стайвесанта.

У Фрэнка Мастера была скромная библиотека, но, приходя домой из конторы, он шел в гостиную, где можно было разложить принесенные карты, которые занимали весь стол. Красивое помещение. Стола под громадной люстрой хватало на двадцать человек. Над камином висело большое полотно Школы реки Гудзон с изображением Ниагарского водопада.

Разворачивая карты, он обратился к жене:

– Насчет той ирландской девушки – не нанимай ее сразу, я хочу сначала взглянуть на нее.

– Конечно, милый, если тебе так хочется, – ответила жена.

Она сказала это ласково, но от него не укрылось легкое недовольство. Сигнал опасности. Речь шла о хозяйстве, и он вторгся на ее территорию.

Фрэнк Мастер любил жену. Они прожили вместе уже шесть лет, и у них было двое детей. Она немного округлилась, но он считал, что ей это очень к лицу. И она была добра. Хетти Мастер держалась простой, сердечной и практичной веры. Она помогала людям везде, где могла. Он подозревал, что втайне ей мнилось, будто Создатель направляет ее благотворительную деятельность, но она умалчивала об этом и лишь говорила, что то или иное начинание было назначено Провидением. Он также заметил, что время от времени она не упускала и подстегнуть судьбу.

Однако Хетти переставала быть покладистой, когда речь заходила о домашнем хозяйстве. За несколько месяцев до их свадьбы Уэстон, отец Фрэнка, скончался, и они зажили с его матерью в большом родовом особняке. Это продлилось четыре месяца. Затем Хетти деликатно сказала, что лучше им съехать, ибо они с его матерью не могут вести хозяйство на пару. И надо же такому случиться: в тот же день она прознала о подходящем доме. «Это судьба», – постановила Хетти. Деваться было некуда. Они переехали в Грамерси-парк.

Решив устроить ирландской девушке собеседование, Фрэнк Мастер не стал торопить события. Он научился действовать постепенно, а потому сменил тему:

– Посмотри-ка на эти карты, Хетти, и скажи, что ты думаешь. – (Весь стол понадобился ему потому, что карты охватывали все русло Гудзона от Нью-Йорка до Олбани.) – Железная дорога вдоль Гудзона, – произнес он удовлетворенно. – Северные перегоны уже готовы. Скоро дотянется и до нас!

Хетти послушно взглянула на карты и улыбнулась:

– Будут знать эти проклятые янки!

Хотя Джордж Вашингтон и называл Джона Мастера янки, в последнем поколении обозначилась разница. Янки были в Коннектикуте, а в Бостоне уж всяко, но жители Нью-Йорка предпочли откреститься от них. Позаимствовав имя вымышленного автора из замечательной сатирической истории города в изложении Вашингтона Ирвинга, они стали именовать себя никербокерами. Конечно, среди нью-йоркского купечества было полно коннектикутских и бостонских янки, но шуточное различие все-таки появилось. И когда между Нью-Йорком и Бостоном вспыхивало соперничество, то бостонцы, как пить дать, мгновенно превращались в проклятых янки.

Бостонским янки редко удавалось перещеголять нью-йоркских. Купцы-никербокеры сумели сосредоточить в своем порту основную торговлю хлопком с Юга; резвые клиперы отправлялись в Китай из Нью-Йорка намного чаще, чем откуда-либо еще, и многие из них были построены на Ист-Ривер. А потому зазнавшиеся никербокеры проглядели тот факт, что бостонцы, которые видели, что вся торговля со Средним Западом осуществляется через канал Эри, проложили железную дорогу до Олбани для быстрой доставки товаров именно в Бостон, а не по Гудзону в Нью-Йорк.

Что ж, оплошность предстояло исправить. По завершении строительства Гудзонская железная дорога вернет эти товары в Нью-Йорк. Но Мастер рассматривал карту не только поэтому.

– Что ты задумал, Фрэнк? – спросила жена.

– Разбогатеть, как Джон Джейкоб Астор, – осклабился он.

Наверное, это было немного заносчиво, однако осуществимо. Историю Астора знали все, а Мастеры, в конце концов, были уже богаты. Бедный немецкий иммигрант из городишка Вальдорф, Астор покинул лавку своего лондонского брата, который торговал музыкальными инструментами, отправился попытать счастья в Нью-Йорк и каким-то образом прилепился к старой и доброй торговле мехами. Вскоре он начал торговать и с Китаем.

Самым выгодным товаром были, конечно, наркотики. При поддержке родного правительства британские купцы ввозили в Китай огромные партии запрещенного опиума. Недавно же, когда китайский император заявил протест в связи с подобными действиями в отношении своего народа, добродетельные британские власти бросили против него военные корабли, заставили китайцев покупать наркотики, а заодно отобрали Гонконг.

Но Астор не был наркоторговцем. Он продавал китайцам меха. Ввозя взамен специи и шелка, он многократно умножил свою прибыль. А получив ее, сделал простейшее на свете капиталовложение: скупил земельные участки на Манхэттене. Он не стал их развивать – просто купил, а потом сдал в аренду или перепродал. Город рос быстро, и цены на землю взлетели. Он преспокойно продолжил свое занятие, стал почтенным городским старейшиной, оказывал покровительство Одюбону[39] и Эдгару Аллану По и даже основал библиотеку. К моменту своей кончины в минувшем году он стоил двадцать миллионов долларов и был богатейшим человеком в Америке.

– Ты ждешь такой выгоды от железнодорожного бизнеса? – спросила Хетти.

– Жду, – сказал Фрэнк. – Когда я был мал, отец взял меня на открытие канала Эри. Этот канал в одиночку изменил транспортировку зерна и вызвал бурное развитие того же Олбани. Со временем железные дороги превзойдут всякие каналы – они изменят весь континент. В отличие от каналов, их легко строить, а скорость погрузки и число путешествующих будут возрастать семимильными шагами. Если правильно вычислить, где пройдет полотно, то цены на эту землю взлетят. Можно будет вкладываться и в сами железные дороги.

– Тогда давай посмотрим на эти карты, – с улыбкой сказала жена.

Она всегда, с самого начала, была его партнером. Она поддерживала его во всех начинаниях, разделяла его интересы и чаяния. Однажды кто-то спросил у Фрэнка, когда он впервые постановил для себя жениться на Хетти, и ответ поверг общество в изумление: «Дело решил Кротонский акведук». Но это была чистая правда.

Водоснабжение Нью-Йорка десятки лет осуществлялось из рук вон плохо, и было найдено блестящее решение. Река Кротон, впадающая в Гудзон, была перегорожена в сорока милях к северу от города, благодаря чему образовалось огромное водохранилище. Оттуда вода текла по крытому каналу на юг, пересекала по мосту реку Гарлем и достигала северной оконечности Манхэттена. Миновав по пути еще два высоких акведука, она попадала в трубопроводы и стекала в тридцатипятиакровый приемный резервуар, который занимал на городском плане участок между Восемьдесят шестой и Семьдесят девятой улицами. Следующие пять миль трубопроводов гнали воду из резервуара к Мюррей-Хилл, где находился резервуар распределительный – великолепное сооружение сразу за Сорок второй улицей, похожее на крепость и вмещающее двадцать миллионов галлонов.

Весь комплекс был шедевром инженерного искусства, и Хетти ничуть не удивилась, когда перед самым концом строительства в 1842 году Фрэнк, еще ухаживавший за ней, заявил, что хочет осмотреть его до последнего дюйма. Его же, как и всех остальных, поразил ее воодушевленный ответ: «Я тоже поеду».

И она поехала. Они отправились в семейном экипаже через Манхэттен и графство Уэстчестер до самой Кротонской дамбы, где инженер был счастлив показать им шлюзы и начальный отрезок каналов. Они осмотрели здание управления шлюзами на реке Гарлем и перешли через мост. Изучили акведуки, резервуары, трубы. На экспедицию ушло четыре дня и много миль пешей ходьбы.

И вот наконец, остановившись перед похожим на цитадель резервуаром на Сорок второй улице, Фрэнк повернулся к этой замечательной молодой женщине, опустился на колено и сделал ей предложение – и это, по мнению Хетти, вполне окупило прогулку.

А потому Фрэнк Мастер с женой провели счастливые полчаса, рассматривая на расстеленных картах города и участки вдоль новой Гудзонской железной дороги в поисках наиболее перспективных для развития. И все еще были погружены в это занятие, когда горничная доложила о приходе мисс Келлер и девушки-ирландки.

– Хетти, я хочу взглянуть на эту девицу, – сказал Мастер, – потому что нам нужно быть крайне осторожными.

– Фрэнк, в этом городе большинство служанок – ирландки, – напомнила жена.

– Я знаю. Но ирландцы бывают разные. Среди них полно приличных, а сторонятся ирландцев из Файв-Пойнтс – половина из них так слабы здоровьем, что постоянно болеют.

– Должен же им кто-то помогать, Фрэнк.

– Да, но нам приходится думать о малышах. А те, кто не больны, – преступники. Целые банды. Вспомни, что случилось на Астор-плейс.

Там вышла кошмарная история – восстание ирландцев с Бауэри, вспыхнувшее из-за появления в новом оперном театре на Астор-плейс английского актера-аристократа, – подумать только! Гнев ирландцев, которые обвиняли Англию в ужасах голода, был понятен, но власти Нью-Йорка не захотели рисковать, будучи напуганы революционными волнениями, которые в том году охватили всю Европу. Милиция открыла огонь по толпе. Двадцать человек погибло, еще полтораста было ранено.

– Мне не нужны ирландцы с Бауэри, – твердо сказал Мастер.

– Гретхен говорит, она очень тихая и приличная.

– Может быть. Но я хочу знать о ее родных – они тоже приличные? И есть еще одна важная вещь.

– Какая же, дорогой?

– Таммани-холл. – Фрэнку, как и его предкам, было очевидно, что городом должны управлять солидные собственники, лучшие из лучших. А от тех, кого проталкивал в городские округа Таммани-холл, следовало держаться подальше. – Я не хочу, чтобы эти люди внедрились в наш дом.

– Я буду осторожна, Фрэнк, – пообещала Хетти.

– Мне нужно знать о ее семье, – повторил он. – Никаких Файв-Пойнтс, никакого Бауэри, никакого пьянства и карт и никакого Таммани-холла.

Когда они оставили Ирвинг-плейс позади, очутились в Грамерси-парке и Мэри оценила размер дома, у нее перехватило дыхание. Они подошли к черному ходу, но не успели оглянуться, как горничная в крахмальном чепце уже вела их через величественный главный зал. От мраморного пола разлеталось эхо шагов. Горничная провела их в гостиную с толстым турецким ковром и разрешила присесть на обложенный подушками диван.

– Боже, Гретхен! – прошептала Мэри. – Ты только посмотри! Я понятия не имею, что делать в таком доме.

– Все будет хорошо, – откликнулась Гретхен. – Хозяйка очень мила.

Словно подтверждая сей факт, вошла Хетти Мастер. Она уселась в кресло напротив.

– Ты, значит, Мэри, – приветливо сказала она. – А Гретхен, конечно, я знаю очень хорошо. – Она улыбнулась. – Насколько я понимаю, вы старые знакомые.

На хозяйке был бежевый шелковый пеньюар. Волосы, чуть тронутые медью, расчесаны на прямой пробор и аккуратно завиты кольцами над ушами. Еще молода – около тридцати, предположила Мэри. И безусловно, дружелюбна. Но даже при этом Мэри пока удалось лишь выдавить нервное: «Да, мэм».

Гретхен пришла ей на помощь:

– Миссис Мастер, когда я впервые попала в Нью-Йорк, Мэри и ее родные были очень добры ко мне. Миссис О’Доннелл, да упокоит Господь ее душу, помогла мне выучить английский. – Она с улыбкой повернулась к Мэри. – И дня не проходило, чтобы мы не захаживали друг к дружке в гости.

Миссис Мастер одобрительно кивнула, и Мэри подивилась смекалке подруги. Ноги бы Гретхен не было у О’Доннеллов без нужды. Но поскольку Мэри часто бывала у Келлеров, то формально ее слова были правдой.

– Тем не менее вы очень разные, – заметила миссис Мастер.

Больше, чем ты думаешь, подумала Мэри. Но удивительное дело, у Гретхен нашлось возражение.

– Я немка, а Мэри ирландка, – сказала она, – но обе мы из больших крестьянских семей. Отцовские родственники занимаются фермерством в Пенсильвании, так что мне кажется, все фермеры думают одинаково.

Мэри знала о Келлерах-фермерах. Но О’Доннеллы? Иногда, пропустив стаканчик-другой, ее папаша разглагольствовал о родовых землях в Ирландии, хотя бог знает, что это значило. Его предки могли жить как в доме, так и в хлеву. Но Гретхен удалось преподнести это солидно и внушительно.

– А в Маленькой Германии вы соседи?

– Да, – улыбнулась Гретхен. – Мистер О’Доннелл ходит к моему дядюшке за сигарами.

– А чем занимается твой отец? – Миссис Мастер посмотрела Мэри в глаза.

– Он каменщик, – ответила та.

– Понятно. И где он работал?

– Ну… – Мэри замялась. Ей не хотелось лгать. – Каменщикам приходится работать в разных местах. Но я знаю, – добавила она с надеждой, – что он долго трудился на строительстве Кротонского акведука.

– Да неужели? Кротонского акведука? – Миссис Мастер почему-то пришла в восторг. – А мостами и резервуарами он тоже занимался?

– Думаю, да, мэм. По-моему, он строил там все.

– Я очень хорошо знаю этот акведук, – с гордостью сказала миссис Мастер.

Мэри было невдомек, что это значит, но она почтительно склонила голову.

– Возможно, вы его видели там, миссис Мастер, – отважилась предположить Гретхен.

– Может быть, – согласилась донельзя довольная миссис Мастер. Но вроде как на секунду опомнилась. – А твой отец никак не связан с Таммани-холлом?

– Мой? О нет. Ни в коем случае!

– Хорошо. Тогда скажи мне, Мэри, приходилось ли тебе заниматься домашним хозяйством?

– С тех пор как скончалась матушка, мэм, – ответила Мэри, – мне пришлось делать все. – Она увидела, что Гретхен яростно кивает. Великое счастье, что леди не увидит их жилья.

– Значит, работы не боишься?

– Нет, – сказала Мэри. – Ничуть.

Спасибо, что хоть об этом не пришлось задумываться.

– Но… – Миссис Мастер вдруг о чем-то вспомнила. – Коль скоро отец полагается на тебя, то разве не получится, Мэри, что ты бросишь его, если переедешь сюда?

Мэри уставилась на нее. Затем они с Гретхен переглянулись. Об этом они не подумали. Вопрос был совершенно логичным, но правдивый ответ разрушит воздушный замок, построенный Гретхен. Мэри почувствовала, что бледнеет. Как ей ответить? В голову ничего не шло.

Но Гретхен уже повернулась к миссис Мастер. Она совершенно спокойно произнесла:

– Не скажу вам наверное, миссис Мастер, но… – Она как бы помедлила секунду. – Что, если одна вдова подумывает выйти за мистера О’Доннелла и эта леди привыкла сама распоряжаться в собственном доме…

Мэри разинула рот. О чем, во имя всего святого, толкует Гретхен? Чтобы почтенная леди пошла за Джона О’Доннелла? В своем ли она уме?

Но Гретхен знай щебетала, не обращая на нее никакого внимания. Она как будто доверяла миссис Мастер секрет, которым не хотелось делиться Мэри.

– Если это правда и леди придерживается своих правил ведения домашнего хозяйства…

И тут до Мэри дошло. Она изумленно уставилась на Гретхен. Возможно ли, чтобы ее милая подружка с ангельским личиком плела подобные небылицы, да еще с такой легкостью? Как ей удавалось так лгать? Формально, конечно, это не было ложью – она же не утверждала, что вдова существует, а только задавалась вопросом: что, если? Но все равно… Мэри знала: сама она ни за что не пошла бы на подобный поступок.

– Для Мэри наступили бы тяжелые времена, – втолковывала Гретхен. – Это может показаться глупостью…

Но миссис Мастер перебила ее.

– Это вовсе не глупость, – уверенно сказала она.

Фрэнк Мастер всматривался в карту, изучая Саратогу, когда вошла Хетти. Она была одна.

– Что, не понравилась девушка? – спросил он.

– Наоборот, она безупречна, – улыбнулась Хетти. – Очень приличная. Они с Гретхен живут практически рядом. В Маленькой Германии.

– Понятно. Семья?

– Отец – каменщик. Вдовец и вроде подумывает жениться опять. И угадай, где он работал многие годы?

– Скажи.

– На строительстве Кротонского акведука. – Ее глаза блестели. – Кто знает, он даже мог видеть, как ты делал мне предложение.

– Вот оно как.

– Я чувствую, Фрэнк, что это судьба, – выдохнула она.

Фрэнк Мастер с любовью посмотрел на жену. Он был не дурак и понимал, когда проигрывал.

– Тогда придется ее взять, – сказал он.