Нью-Йорк Резерфорд Эдвард

Они доели стейки. Паоло заказал кофе.

– Можно кое о чем спросить? – осведомился Сальваторе.

– Валяй.

– Тебе не страшно быть не в ладах с законом?

Паоло немного помолчал.

– Ты помнишь тысяча девятьсот седьмой год, когда Росси профукал все отцовские сбережения?

– Ясное дело, помню.

– А тысяча девятьсот одиннадцатый, когда Анна погибла на фабрике?

– Как я могу забыть?

– Я тоже помню, Сальваторе, – кивнул Паоло, и в его голосе вдруг зазвучала страсть, доселе подавлявшаяся. – Помню с гневом. С горечью. Поскольку моя семья была нищей, невежественной, неудачливой, ее посмели ограбить, дали сгореть в огненном капкане. – Он яростно повел плечом. – Почему бы и нет? Мы всего-навсего итальянцы. Макаронники. Даго. Вот я и сказал себе, что не стану проигрывать. Я пойду на что угодно, но добьюсь победы. – Он снова помолчал, беря себя в руки, затем улыбнулся. – Может, разбогатею, женюсь и куплю для нас всех большущую ферму. Что скажешь, братишка?

Так Сальваторе открылись чаяния брата.

За соседним столиком расположилась компания из четырех человек. Сальваторе взглянул на них. Это были люди из престижного района. Молодой человек за двадцать, одетый несколько небрежно, и девушка – типичная, как он решил, эмансипе. Сидевшая с ними чета средних лет, судя по виду, приходилась юнцу родителями. Отец был настоящий янки с Уолл-стрит, солидный и голубоглазый. Мать щеголяла мехами и жемчужным колье. Она явно нервничала. Сальваторе подумал, где-то он уже их видел. Он попытался вспомнить где.

– Я только надеюсь, Чарльз, что сюда не нагрянет полиция, – сказала женщина. – Это будет позорище.

Молодой человек рассмеялся и предложил не беспокоиться, но она осталась недовольна.

Затем, к удивлению Сальваторе, к ним подался Паоло.

– Прошу прощения, мэм, – сказал он вкрадчивым тоном, какого Сальваторе за ним не помнил, – но я могу успокоить вас.

Сальваторе завороженно смотрел. Он никогда не видел брата таким. Тот Паоло, которого он знал с детства и все еще сохранявший легкий итальянский акцент, внезапно исчез. Его сменил элегантный мужчина с выговором дорогого адвоката.

– О, – произнесла леди, явно обрадованная. – Буду очень признательна.

– Есть две причины не волноваться, – улыбнулся Паоло. – Первая заключается в том, что если бы полиция планировала рейд, то я уже знал бы об этом. Вторая – в том, что за два столика от вас, позади, сидит мэр Нью-Йорка.

Супруг леди посмотрел на тот самый столик, наградил Паоло широченной улыбкой и расхохотался. Там и вправду находился не кто иной, как милейший ирландец Джеймс Дж. Уокер, мэр Нью-Йорка, который жил в свое удовольствие, не пренебрегая ни вином, ни женщинами, ни пением.

Улыбнувшись леди и почтительно кивнув мэру, Паоло встал.

– Ты и правда заранее знаешь о рейдах? – спросил Сальваторе, когда они вышли на улицу.

– Конечно, малыш. О копах давно позаботились. Счастливчик Лучано каждую неделю выплачивает полиции больше десяти тысяч долларов. – Он хмыкнул. – А у дамочки красивые жемчуга, кем бы она ни была.

– Вообще-то, я ее знаю, – сказал Сальваторе. – Только сейчас сообразил.

– Надо отдать тебе должное, – сказала Роуз Чарли. – Когда ты ведешь нас на ланч, это всегда приключение!

Это не было комплиментом. И Чарли, зная это, рассмеялся.

В прошлый раз он отвел родителей в отель «Алгонкин». Они были рады. В конце концов, до него, расположенного на Сорок четвертой улице, не было и квартала от Пятой авеню. Совсем неподалеку находился Гарвардский клуб, а еще лучше было то, что почти рядом разместился и великолепный филиал Нью-Йоркского яхтенного клуба – главного для его матери заведения в летние месяцы, проводимые в Ньюпорте.

– Надо же! – поразилась мать. –Я сто раз проходила мимо этого отеля и никогда не заглядывала внутрь.

Главной достопримечательностью «Алгонкина» был большой стол, за которым ежедневно собирался цвет городской литературной общественности. Чарли показал родителям писателей Бенчли и Шервуда, критика Дороти Паркер и Росса, который только-только начал издавать журнал «Нью-Йоркер». Присутствие Росса было особенно приятно Роуз. О «Нью-Йоркере» уже заговорили.

Окинув взглядом спикизи-бар, Чарли прикинул, кого бы еще показать матери, кроме мэра.

– Смотри, вон там – поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей, – сказал он, имея в виду потрясающе красивую женщину, сидевшую в углу. – Она получила Пулитцеровскую премию. – Его подмывало добавить, что ей нравится спать с представителями обоих полов, но он решил промолчать. С матерью и без этого хватало забот.

Роуз Мастер не одобряла желания Чарли стать писателем. Он понимал ее. «Милый, ты можешь покупать картины, но люди нашего круга их не пишут», – сказала она ему как-то раз в детстве, и почти тоже самое относилось к словесности. Конечно, профессор вправе написать исторический труд, а джентльмен без определенных занятий – мемуары. Во время войны представитель знатного рода Уошбернов стал даже военным корреспондентом лондонской «Таймс». Это другое дело. Но жить в Гринвич-Виллидже, обзаводиться сомнительными друзьями и ошиваться на Тин-Пэн-Элли[66], пытаясь сочинять пьесы и песни, – напрасная и возмутительная трата времени для юноши, перед которым открыты все пути. Когда он признался, что хочет писать, как Юджин О’Нил, Роуз пришла в ужас. «Он же пьяница! – возразила она. – А его друзья – коммунисты!»

Чарли также подозревал, что мать боялась не только того, что он навсегда изберет богемный стиль жизни. Ее пугало, что он не удержится в рамках приличий.

Странно, но отец стал его тайным союзником. Уильям дал ему место в офисе, но работа была легче некуда, Чарли ежедневно исчезал на несколько часов, а тот не препятствовал.

– Делать деньги – смертная скука, – сказал Уильям. – Мне гораздо интереснее возиться с машиной.

Так оно, вероятно, и было, но Чарли полагал, что отец старательно умножал унаследованное состояние.

Большинство их знакомых выглядели преуспевающими людьми. Когда закончилась Великая война, за ней последовала обычная послевоенная рецессия, но она не затянулась надолго. А когда она завершилась, то, по крайней мере в Нью-Йорке, начались ревущие двадцатые.

Это было удивительное время для горожан. Европа, опустошенная войной, еще не оправилась. Британская империя была крайне ослаблена. Лондон остался крупным финансовым центром, но Нью-Йорк оказался богаче и могущественнее. По всей Америке процветали мелкие предприятия, усиленные антитрестовыми законами и другими мерами предосторожности. Американские города и промышленность были на подъеме. Однако финансовым центром, через который текло все это изобилие, являлся Нью-Йорк. Дельцы с Уолл-стрит вложились в новоприобретенные ценности, торговали акциями, и цены взлетели. Если акции торгуются, то брокеры богатеют. Спекулянты наживаются еще больше. Уильям Мастер спекулировал, но его главным делом была брокерская контора, которой он в эти дни в значительной мере владел.

Чарли прозорливо объяснил отцовскую снисходительность к его литературным амбициям двояким расчетом. Во-первых, Уильям счел, что умнее будет дружески присматривать за сыном, нежели ссориться. Во-вторых, в семье теперь было столько денег, что увлечение Чарли все равно не имело значения.

И Чарли был счастлив. Он любил Виллидж с его домашней атмосферой, театрами, писателями и художниками. Он принимал от отца скромное жалованье и никогда не просил большего. Если мать хотела, он появлялся дома на светских приемах и очаровывал гостей, которые считали его остроумным весельчаком. Они приходили в восторг оттого, что он писал песни для издателей музыки на Тин-Пэн-Элли, и обещали прийти на его пьесу, когда она будет закончена. «Какая захватывающая жизнь у современной молодежи!» – говорили они.

Так он сошелся с Пичез. Его родители не были с ней знакомы, и мать осторожно изучала ее.

– Какое прелестное кольцо у вас, милочка, – сказала она наконец.

Пичез была в коротком платье и симпатичном манто с отделанным мехом воротником-шалькой, которое она расстегнула, когда села. Коротко подстриженные волосы скрывались под шляпкой-колоколом. На губах темно-красная помада. Пока официант ходил за напитками, она извлекла мундштук, вставила сигарету, глубоко затянулась и вежливо выдохнула дым поверх головы Роуз. Кольцо было изящным маленьким произведением искусства с парой гранатов в филигранной оправе из белого золота. Гранаты были в тон ее помады.

– Друг сделал, – сказала она. – Он высший класс.

Роуз не любила эмансипе. Она считала, что стрижка делает их похожими на юношей, а платья слишком коротки. Перед войной наряды а-ля девушки Гибсона, элегантные блузки и юбки изготовления таких фабрик, как «Трайангл», стали первыми ласточками нарождавшихся женских свобод. А с окончанием войны свобода приобрела реальные очертания: женщины получили право голосовать. Но для Роуз свобода означала ответственность, тогда как эмансипе считали себя вправе раскрепоститься и в вопросах морали. Они курили и танцевали чарльстон; многие, несомненно, предавались свободной любви. И они были всюду, куда ни глянь.

Ее не удивило то, что Чарли связался с эмансипе, но это стало очередным разочарованием.

– Откуда вы приехали? – спросила она у девушки. Простенький вопрос.

– Из Лондона. – Пичез, казалось, одолела смертельная скука. Чарльз почему-то находил это очень забавным. – А еще из Парижа. Потом из Вашингтона.

– Вам понравился Вашингтон? – холодно осведомилась Роуз.

– Тоска.

– А где вы познакомились с Чарли?

– В спикизи-баре. Он был в полуотрубе.

– Я был в стельку, – оскалился Чарли.

– Но я поняла, что он не козел, – любезно добавила Пичез.

– Я просто липучка для мух, – сказал Чарли.

– Вот и виси.

До чего же ненавидела Роуз этот молодежный жаргон! Все это, конечно, она уже слышала раньше. Они воображали, будто очень умные. Кроме того, ей пришло в голову, что Пичез, скорее всего, не бывала ни в Лондоне, ни в Париже, ни даже в Вашингтоне, а просто дала по-своему понять, что не желает отвечать на вопросы, которые ей не нравятся.

– Вы работаете в городе? – спросила Роуз.

– В музыкальном бизнесе.

Тут вмешался Уильям Мастер. Он любил бродвейские мюзиклы. Всего неделю назад побывал на премьере «Кокосовых орешков» Кауфмана с братьями Маркс в главных ролях. Он спросил у Пичез, видела ли она этот спектакль, и удостоился улыбки.

– Хороший, – признала она.

– Думаете, продержится?

– Да. А потом гастроли. У братьев Гершвин в этом месяце тоже премьера.

– Знаю. «Цыпочки». У нас есть места. Не хотите с Чарли присоединиться?

Это вызвало новую улыбку.

– Мы пойдем, – сказал Чарли и обратился к Пичез: – В прошлом году отец был на «Голубой рапсодии» и сказал, что лучше музыки не слыхивал.

– Здорово. – Она повернулась к Уильяму. – Выпью-ка я чуток.

– Любите выпить? – подала голос Роуз.

– Постоянно ходит с бухлом, – весело произнес Чарли.

Роуз глянула на крохотную сумочку Пичез. В ней поместятся только помада и пудреница. Пичез прыснула.

– Не там, – сказала она, встала и задрала короткий подол. Посередине бедра шла подвязка, а выше из-за чулка торчала серебряная фляжка. – Вот где!

Роуз уставилась на нее. Она заметила, что ее муж тоже глазеет и вовсе не осуждает.

– Что тут скажешь, милочка, я рада, что она под рукой.

Своими истинными чувствами Роуз поделилась только на обратном пути и твердо сказала Уильяму:

– Пора бы тебе занять Чарли каким-нибудь делом.

В начале июня следующего года Сальваторе взял Анджело на Кони-Айленд. Любой, кто бывал там полвека назад и видел только прибрежную деревушку, пришел бы в удивление от современности. Первой шла карусель, за ней – американские горки, дальше – варьете и парк развлечений. К концу XIX века число посетителей достигало за лето сотни тысяч человек. Теперь до Кони-Айленда можно было добраться подземкой.

День стоял теплый. Анджело пришел в восторг. Они проследовали по дощатому настилу мимо отеля «Брайтон-Бич» и дальше, по бульвару Ориентал. Угостились сливочным мороженым с фруктами и сиропом. Сальваторе всячески подстрекал Анджело присмотреться к хорошеньким купальщицам.

Они стояли возле залитого огнями луна-парка, когда он заметил двух молодых женщин. Они смахивали на итальянок, но кто их поймет. Одна была, на его взгляд, высоковата, зато вторая привлекла внимание. Судя по легкому загару на лице, она могла приехать с фермы. На ней было хлопчатобумажное платье. Груди небольшие, но налитые, и ноги, чуть полноватые, хороши. Ему такие нравились. Каштановые волосы собраны в узел, добрые глаза.

Сальваторе с Анджело приблизились небрежной походочкой и остановились, как бы решая, куда податься. Девушка взглянула на него и улыбнулась, но без кокетства. Затем снова повернулась к своей спутнице.

– Ну, раз не хочешь на горки, то, может быть, сюда зайдем? – спросила она по-итальянски.

Сальваторе улыбнулся и обратился к ней на родном языке.

– Мой братец боится горок, – соврал он.

– Моя кузина тоже.

– А давайте вчетвером! Может, это придаст им храбрости.

Девушка стрельнула глазами, сочла его человеком приличным и повернулась к кузине, которая пожала плечами.

– Andiamo![67] – сказала она. – Меня зовут Тереза.

– Сальваторе. Вы итальянка?

– Почти, – рассмеялась она. – Албанка. Из Инвуда.

Сальваторе на миг удивился. В Инвуде, что на севере Манхэттена, жили в основном евреи и ирландцы. Но потом он вспомнил. Здесь, на Лонг-Айленде, существовал еще один Инвуд – на восточной стороне бухты Джамейка. Он знал, что албанцев веками гнали с родной земли. В Южной Италии были целые поселения, где говорили на тосканском диалекте – разновидности албанского. А здесь, в Инвуде на Лонг-Айленде, образовалась крупная итало-албанская община.

Итак, Тереза с Сальваторе и ее кузина с Анджело отправились на американские горки. Они прокатились на электромобилях, сходили на небольшой ипподром, вернулись, перекусили хот-догами в закусочной «У Натана» и заглянули в танцзал.

В конце дня Сальваторе предложил Терезе увидеться снова, и та сказала, что собирается приехать в город в следующее воскресенье с другой кузиной. Они договорились встретиться в ресторане дяди Луиджи, съесть замороженный десерт и прогуляться по городу.

– Ты приводи кузину, а я захвачу Анджело, – сказал Сальваторе.

Ему показалось, что она слегка раздосадована из-за большой компании. Он порадовался этому, но не хотел спешить, намереваясь действовать благопристойно и постепенно.

Тереза понравилась дяде Луиджи. Он счел ее симпатичной и здравомыслящей. Албанки, сказал он, почти настолько же хороши, как итальянки. Терезе он, похоже, тоже пришелся по душе. После десерта она выразила желание прогуляться по Центральному парку, а потом пройтись по магазинам. Сальваторе быстро понял, что, хотя Тереза любила близких, которые все жили на Лонг-Айленде, ей доставляли величайшее удовольствие поездки в город.

Спустя две недели он встретился с ней на Кони-Айлендском ипподроме. Тереза пришла с юным кузеном, но Сальваторе был один. Скачки понравились всем, и по дороге к подземке она дружески взяла его под руку. Кузен ненадолго отлучился, и Сальваторе поцеловал ее в щеку. Тереза рассмеялась, но вроде не рассердилась. Она сказала, что через пару дней снова наведается в город, и они условились о свидании.

На сей раз с ним находился Анджело, которому было велено остаться, если Тереза придет с кузиной, но тихо смыться, если она будет одна. Анджело ничуть не возражал. К немалому огорчению Сальваторе, Терезу сопровождали. Но они пошли на танцы, славно провели время и договорились повторить еще через две недели.

За это время Сальваторе тщательно обдумал свои действия. Он не проникся к Терезе внезапной страстью, но с первой секунды знал, что она – та самая, чем и поделился по секрету с дядей Луиджи. Тот был воплощением кротости.

– Что я могу знать? Я никогда не был женат…

– Я все равно ценю твое мнение.

– В таком случае я скажу, что жена должна быть еще и другом.

Живи Тереза в городе и встречайся они почаще, было бы проще. Но тем не менее при каждой новой встрече Сальваторе испытывал к ней все большую нежность и дружескую привязанность. Он был уверен, что это взаимно, хотя Тереза старалась не раскрываться полностью. Они держались за руки, когда гуляли; она разрешала целовать себя в щеку. К концу лета он собирался углубить отношения. Сальваторе как раз прикидывал, какой сделать ход, когда она перехватила бразды правления.

В конце августа произошло ужасное событие. Оно потрясло всех итальянцев и большинство женщин западного мира. После проведенной в Нью-Йорке операции внезапно умер Рудольф Валентино – звезда немого кино первой величины. Ему был всего тридцать один год. Едва обрушилась эта новость, у больницы собралась стотысячная толпа.

Последний фильм Валентино «Сын шейха» только что вышел на экраны, и в кинотеатры стояли длинные очереди. Спустя несколько дней Сальваторе повел на него Терезу вместе с ее кузиной и Анджело. После сеанса Тереза сообщила ему, что в следующее воскресенье ее семейство устраивает грандиозный ланч, и между делом, вскользь, пригласила их с братом.

Значит, решила познакомить его с родней.

В очередную субботу братья отправились на Лонг-Айленд к Джузеппе проведать родителей. Воскресный день выдался ясным. Путь от дома Джузеппе до Инвуда занял не больше часа.

Семья Терезы жила в большом, обшитом досками доме. В пол-акра площадью, он был оснащен широким крытым крыльцом и угловой викторианской башенкой. На заднем дворе был еще флигелек. Тереза вышла к ним и немедленно провела в дом, знакомя по пути со всеми встречными.

За считаные секунды они пообщались с тремя братьями, двое из которых были женаты, с замужней сестрой и еще двумя. Один из женатых братьев и его супруга жили в том самом флигельке. И хотя замужняя сестра Терезы и второй семейный брат имели неподалеку собственное жилье, центром семейных мероприятий был этот дом.

Все были настроены дружески, вокруг царила суматоха. По дому носилось полдюжины ребятишек. Братья и сестры Терезы говорили с Сальваторе по-итальянски, но дети, похоже, изъяснялись на английском языке.

– Мои родители немного знают английский, – улыбнулась Тереза, – но между собой предпочитают тосканский. – Она провела их в кухню. – Это Сальваторе и Анджело, – сообщила она властного вида женщине, которая бросила на них быстрый, острый взгляд. – Моя мама, – пояснила Тереза. – А вот и отец. – Она повернулась к высокому мужчине с седеющей бородой, который только что вошел в помещение.

Отец Терезы двигался с неспешным достоинством и походил на Гарибальди. В том, кто был главой многолюдной семьи, сомневаться не приходилось. Он учтиво поздоровался с молодыми людьми, но больше ничего не сказал.

Вскоре Сальваторе понял, что они с Анджело были здесь единственными гостями. Еще не настало время садиться за стол, а он уже выяснил, что отец Терезы не только владеет несколькими полями, но и держит на пару с сыном фруктово-овощную лавку. Его зять промышлял морепродуктами, а двое других сыновей занимались местными перевозками.

Большой стол имел Т-образную форму, и в главной комнате поместились все четырнадцать взрослых и полдюжины детей. Терезу усадили между Сальваторе и Анджело. Ее зять, серьезный толстяк лет тридцати, сел напротив Сальваторе. Отец занял место во главе стола и мог приглядывать за всеми. В начале трапезы он из вежливости задал Сальваторе несколько вопросов о его семье и родных краях.

Сальваторе ответил, что он итальянец и живет в городе, но остальная семья перебралась на Лонг-Айленд, а ферму наследует старший брат. Отец Терезы кивнул и выразил надежду, что Сальваторе с братом и сами в скором времени покинут город.

– Отец считает, что город вреден для здоровья, – со смехом пояснила Тереза.

Тот больше не тронул Сальваторе, и трапеза продолжилась в дружеской атмосфере. Тереза находилась в приподнятом настроении и развлекала его забавными историями о родственниках. Глядя вокруг, Сальваторе подумал, что семейство Карузо могло быть таким же, будь оно побогаче.

Подали десерт, Тереза разговорилась с Анджело, а Сальваторе вовлек в беседу ее зять. Он негромко осведомился о его работе и покачал головой, услышав, что тот – каменщик.

– Ручной труд неплох в молодости, но нужно думать о будущем. Вам удается откладывать? – Сальваторе кивнул, и он серьезно продолжил: – Это хорошо. Для открытия своего дела нужны деньги. Чем вы займетесь?

Сальваторе никогда об этом не задумывался. Для него сбережения были чем-то отложенным для покупки одежды, на случай болезни или еще на что-нибудь важное, особенно в виду женитьбы. Видя его замешательство, собеседник, указав на отца Терезы, добавил:

– Старик хочет выдать дочь за человека, у которого есть какой-нибудь бизнес. Или хотя бы активы. – Он приложился к пирогу. – Ему это очень важно.

Сальваторе не ответил. После еды женщины начали убирать со стола, а молодые люди вышли пройтись. Терезу отпустили с ними, так как у нее были гости. Они дошли до берега, где рыбаки собирали устриц. Тереза сказала, что хочет в город, в кино.

– Отец не любит город, но я-то люблю!

И они договорились встретиться через две недели.

Прощаясь, Сальваторе поблагодарил ее родителей за гостеприимство, а те, хотя и вели себя вежливо, не выразили надежды на его скорое возвращение. И он ощутил легкий дискомфорт, но тут объявился Анджело с листом бумаги.

– Подарок от нас с братом, – сказал он с улыбкой и протянул лист бумаги матери Терезы, которая слегка нахмурилась.

Однако, разглядев то, что ей дал Анджело, она просветлела лицом и показала мужу. Это был рисунок их дома, поразительное сходство которого с оригиналом было толково дополнено кружащими в вышине морскими птицами. После этого прощание стало намного сердечнее.

Но Сальваторе, вернувшись в город, все равно глубоко задумался. Он не сомневался, что зять Терезы сказал чистую правду. Примет ли его семейство Терезы? А если да, то будет ли она счастлива с таким голодранцем? Он не был в этом уверен. Не знал он и чем помочь делу.

Чарли Мастер часто бывал в Гарлеме. Он слушал там джаз. Иногда виделся с Эдмундом Келлером в клубе «Коттон», что на Сто сорок второй улице. Вход был строго «только для белых», хотя иногда там бывали чернокожие знаменитости со своими друзьями.

Но в смысле смешения рас сам Гарлем оставался водоразделом.

До страшной резни во время Призывного бунта в 1863 году большинство выходцев с Юга проживали в городском центре. Затем они перебрались в злачный район Мидтауна в Вест-Сайде. Вскоре их театры и кабаре снискали такой успех, что всю округу назвали Черной Богемией. В конце прошлого века местное население пополнилось иммигрантами из Виргинии и Каролины, бежавшими от законов Джима Кроу[68], после чего возобновились трения с ирландской общиной, но массовое переселение афроамериканцев на преимущественно еврейские и ирландские улицы Гарлема началось только в детские годы Чарли. Им были не очень рады и завышали чужакам квартплату, но их все равно прибывало. Теперь они перелицовывали район по своему вкусу.

Клуб «Коттон» впечатлял. При виде внушительной угловой площадки на Ленокс-авеню и ярко освещенного входа его можно было принять за кинотеатр, и догадаться о подлинном назначении здания удавалось только по завсегдатаям в вечерних нарядах, выходящим из дорогих автомобилей.

Клуб был велик и элегантен. Посетители сидели за круглыми столиками, застланными безукоризненно белыми скатертями, а в центре стояла свеча. Было место для танцев, но главным считалось шоу. Просторную авансцену освещали нижние рамповые софиты. Этим вечером переднюю часть сцены украсил зеркальный пол, который рассылал сверкающее отражение девушек-хористок. В задней части расположился оркестр Флетчера Хендерсона[69].

Чарли хотел привести Пичез, но та не пошла. Она была с кем-то другим. Чарли это сильно удручало, но он напомнил себе, что если речь заходит о Пичез, то слезами горю не поможешь. Он знал об этом, когда все началось. Знал и сейчас, когда все закончилось.

Он пригласил Эдмунда Келлера, и тот, к счастью, был свободен. Они заказали еду и вслушались в музыку.

– Боже мой, ну и хорош же Хендерсон! – оценил Келлер, и Чарли кивнул.

Они покончили с едой, заказали выпить еще. Чарли окинул взглядом зал.

– Кого-то ищете? – спросил Келлер.

Невозможно было предсказать, с кем столкнешься в клубе «Коттон». Например, с мэром – еще бы, это было место в его вкусе. С людьми из мира музыки – Ирвингом Берлином и Джорджем Гершвином, певцами Элом Джолсоном и Джимми Дюранте. Да с кем угодно из нью-йоркского света. Недавно Чарли начал писать роман. Ему нравилось записывать увиденное – все подряд, авось когда-нибудь пригодится, и он всегда стремился поговорить с людьми как из обычного любопытства, так и с целью пополнить запас диалогов.

– Я смотрю, нет ли тут Мэддена, – ответил Чарли.

Волновал ли почтенную публику тот факт, что заведением владел бутлегер Оуни Мэдден, который купил клуб, еще отбывая в Синг-Синге срок за убийство? Похоже, что нет. Пусть Мэдден убивал своих недругов, но что такое несколько убийств, когда у него лучший в городе джаз-клуб? У Мэддена имелись и друзья. Полиция уже давно не наведывалась в это место.

Чарли раз или два беседовал с Мэдденом. Тот, несмотря на ирландское имя, родился и вырос на севере Англии, чем и гордился. У бутлегера и владельца джаз-клуба был сильный йоркширский акцент.

Уже заканчивая изучать посетителей, Чарли заметил столик сзади. За ним сидели трое мужчин, которые тихо разговаривали, но он поначалу не обратил на них внимания. Сейчас двое встали, намереваясь уйти. Третий, сидевший к нему спиной, остался на месте, но через мгновение обернулся взглянуть на сцену.

Лицо было знакомое, но Чарли понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить. Затем, усмотрев возможность поговорить, он снова взглянул, коротко кивнул и улыбнулся. Мужчина бесстрастно уставился на него.

– Вы вряд ли помните, – непринужденно обратился к нему Чарли, – но мы однажды виделись во «Фронтоне». Вы были очень любезны к моей матери. Посоветовали ей не беспокоится насчет полиции.

Тот наморщил лоб, но постепенно вспомнил:

– Точно. Там еще девушка была.

– Больше нет.

– Извините.

– Пустое. Чарли Мастер, – протянул руку Чарли.

– Пол Карузо.

Собеседник был вежлив, но держался настороженно. Чарли знал таких. Но его жизнерадостные светские манеры обычно обезоруживали людей.

– Любопытное имя. Вы, случайно, не родственник великого Карузо?

– Мы встречались, – сдержанно сказал итальянец. – Обедали с ним всей семьей.

– Великий человек. Большое сердце!

Что-то в поведении итальянца подсказало Чарли, что он не горит желанием распространяться о своей семье, а потому удивился, когда в разговор вдруг вмешался Келлер:

– Много лет назад я встречался с девушкой, вашей однофамилицей. Анна Карузо. Она работала на фабрике «Трайангл». – Он повернулся к Чарли. – Я вам рассказывал, как ваша матушка привела ее к старой миссис Мастер. Но боюсь, она погибла в том страшном пожаре.

Чарли наблюдал за итальянцем. Лицо Паоло Карузо не дрогнуло, но он опустил глаза перед тем, как ответить:

– Это распространенная итальянская фамилия.

– Приятно было побеседовать с вами, мистер Карузо, – сказал Чарли. – Боюсь, нам пора идти. До следующего спикизи-бара! – Он улыбнулся и протянул руку.

Паоло Карузо коротко пожал ее и кивнул. Без улыбки.

– Неудобно получилось, – заметил Чарли, когда они вышли.

– Почему?

– Я думаю, что девушка – его родственница.

– Он же сказал, что нет.

– Не совсем так. По-моему, ему не хотелось об этом говорить. – Чарли пожал плечами. – А может быть, я просто романист и все сочиняю.

Романистам нравилось воображать взаимосвязь вещей, и жизни героев переплетались, словно все жители большого города были частью какого-то огромного организма. Он вспомнил слова поэта, которые любили приводить проповедники: «Никто не остров». Или еще: «Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе»[70]. Наверное, это просто дурацкие, сентиментальные выверты мышления. Действительность фрагментирована.

– Забудьте, – сказал Чарли. – Откуда мне, к черту, знать?

Паоло Карузо остался, где сидел. Поначалу он не думал об Анне. У него была другая пища для размышлений.

Он ненадолго задумался об этих двоих. Когда Чарли заговорил с ним, Паоло на секунду заподозрил в них шпиков. Но они были явно из зажиточного района, не принадлежа к его собственному миру. К тому же он вспомнил случай с матерью Чарли и отверг догадку, как чистую глупость.

Он пришел в клуб с парой деловых партнеров. С людьми, которым доверял. Но он рассчитывал встретиться с Оуни Мэдденом. Пару лет назад он оказал Мэддену небольшую услугу и доверял его мнению. Может быть, владелец клуба «Коттон» его выручит. Но Мэдден не показывался, и никто не знал, появится ли он этим вечером.

Паоло решил немного подождать. По крайней мере, здесь безопасно. Никто не будет устраивать заварушку в таком шикарном месте, как клуб «Коттон». Может быть, Мэдден и нарисуется.

Зря он на прошлой неделе ввязался в это дело. Необычное для него. Его боссы пока ничего не знали и будут не очень довольны, когда пронюхают. С Мэдденом тоже придется объясняться осторожно. Мэддена воспитала банда Гофера, где он числился в молодости. Сейчас у него появилось свое бутлегерское дело в Адской Кухне[71] на побережье Вест-Сайда, и он мог косо посмотреть на того, кто без разрешения затеял свою игру. Но его бизнес был весьма разносторонним. Может, он подыщет ему что-нибудь вне города и возьмет под крыло. Рискованный план, но попытаться стоит.

Это был не первый заказ Паоло. Гангстерские разборки не прекращались никогда, но если сделать нечто особенное просят со стороны, то сумма бывает заманчивой. Однажды он уже выполнил заказ, на следующий же день после ланча с Сальваторе во «Фронтоне». Все прошло хорошо. Несомненно, поэтому ему и подкинули новую работенку.

Но на прошлой неделе все пошло наперекосяк. План был толковый, но неожиданные обстоятельства способны нарушить даже лучший. Было темно. Порывы ветра отлично заглушили бы выстрелы. На улице ни души. Надвинув шляпу, чтобы прикрыть лицо, он выступил из подворотни прямо перед мишенью и прицелился. Стрелять предстояло в упор. Так быстро, что жертва не успела бы удивиться.

Но кто мог знать, что в этот самый момент с крыши сорвет черепицу, кусок которой шмякнется ему под ноги и вынудит глянуть вверх?

Тот тип оказался проворнее. Вместо того чтобы задать стрекача, он бросился на него, сшиб с ног и выбил из руки пистолет. Затем пустился бежать, свернул за угол и пару раз оттуда шмальнул, но промахнулся. Паоло уже подобрал оружие. Он выстрелил в ответ и устремился в погоню, но жертва исчезла. И она видела лицо Паоло.

А потому кое-кто в Бруклине всерьез обозлился.

Что же делать? Наверное, лучше будет убраться из города. Но куда? Может быть, Мэдден подскажет.

Оркестр играл «Gin House Blues». Произведение Хендерсона. Пару лет назад его команда обогатилась молодым трубачом по имени Луи Армстронг. Он, к сожалению, уехал в Чикаго, но, возможно, вернется. Паоло знал, что Мэдден положил глаз и на другого самородка – Дюка Эллингтона, который возглавлял оркестр в клубе «Кентукки». Этим и славился Мэдден. Он вечно был в поисках нового.

Паоло взглянул на часы. Было почти два ночи. Он сомневался, что Мэдден теперь появится, но решил еще чуть-чуть подождать.

Мысли переключились на Чарли и его приятеля. Странно, что тому случилось познакомиться с Анной. Он вспомнил ужасные дни, которые последовали за ее гибелью. Вспомнил свой гнев и бешенство от бессилия. В действительности именно это толкнуло его на выбранную стезю. На опасную тропу, которая привела к мрачным высотам, откуда он теперь боялся сверзиться. Он любил Анну. Да и все семейство любил. Хоть бы они не были такими растяпами! Он передернул плечами. Может быть, он тоже станет неудачником, и очень скоро.

Он подал знак принести счет и расплатился. Ждать дальше не имело смысла.

Выйдя на тротуар, Паоло наглухо застегнул пальто. Температура упала, пошел снег. Его слой уже достиг половины дюйма. Паоло осторожно огляделся и обнаружил только нескольких чернокожих. Бояться следовало белых. Он нахлобучил шляпу поглубже, чтобы прикрыть лицо, но больше из-за ветра и снега. Потом тронулся в путь.

Три дня назад он принял меры предосторожности и переехал поближе к Восьмой авеню, где его не знали. Нужно дойти до подземки и проверить, нет ли хвоста, а после кружным путем доехать до дому. Он зашагал по Ленокс-авеню.

Черт побери, ну и стужа!

Сальваторе не виделся с Терезой весь октябрь. У него не было телефона, но около дома был автомат, а у Терезы имелся домашний. Он выждал десять дней, позвонил и попросил позвать ее к телефону. Затем внимательно прислушался к голосу Терезы. Она как будто была рада его звонку.

– Родители передают спасибо за рисунок, – доложила она. – Скажешь Анджело?

– Обязательно.

– Меня какое-то время не будет в городе.

– Из-за родителей?

– Они отпускают меня только с кузиной, а она пока не может. – Это прозвучало как отговорка. – Но я хочу тебя увидеть.

– Я еще позвоню, – пообещал он.

Есть ли надежда? Он долго проговорил с дядей Луиджи о своих финансах.

– Денег у тебя, возможно, и мало, но ты, по крайней мере, докладываешь. Ступай на Фондовую биржу, – посоветовал тот. – Проиграть невозможно. Акции постоянно растут. Вся страна с каждым днем богатеет, – усмехнулся он. – Пусти свою лодчонку по течению!

Это казалось разумным. Но Сальваторе заколебался, так как его продолжали одолевать детские воспоминания об отцовских сбережениях и синьоре Росси.

Да и дело было не только в деньгах.

– Ее родне нужен деловой человек, – сказал он дяде, – но даже с деньгами – чем я займусь?

Да, его труд был тяжел, но Сальваторе отличался крепким сложением и любил работать на свежем воздухе даже в холодную пору. Опять же свобода. Пришел, отработал, получил расчет и гуляй. Заказов для такого опытного работника тоже хватало. Он не знал забот. Но если он откроет свой бизнес, то их станет невпроворот, и он хорошо это знал. Ему придется торчать в конторе или лавке вместо того, чтобы трудиться, как подобает настоящему мужчине.

Сальваторе размышлял об этом пару недель. В конце концов он решил, что если такова цена Терезы, то она того стоит. Другое дело, удастся ли ему потрафить ее родне.

В конце октября заболел Анджело. Никто не понимал, что с ним творится. Началось как грипп, но через десять дней, хотя лихорадка отступила, Анджело был еще очень слаб и постоянно кашлял. Дядя Луиджи сидел с ним днем, а Сальваторе – вечером. В конце ноября Сальваторе послал за матерью, которая немедленно заявила, что Анджело должен переехать на Лонг-Айленд.

Спустя несколько дней он позвонил Терезе и сообщил о происходящем.