Нью-Йорк Резерфорд Эдвард
Захваченный этим фактом, Сальваторе ничего не мог с собой сделать. Он с ненавистью смотрел на брата. Окажись они в пустыне одни, он бы забил его насмерть.
В течение долгой, томительной минуты он глядел под свист ветра на Анджело, тая убийство в душе.
Сальваторе ощутил опасность прежде, чем был нанесен удар.
Ветер не разбивается о небоскреб. Он обвивается вокруг него как змея. Он вдыхает и выдыхает, он выстреливает в прорехи и мчится на другую сторону. Он сжимает и перекручивает. Он опасен и непредсказуем. Его мощный порыв через оголенный этаж можно услышать за секунду до столкновения.
На высотных балках Эмпайр-стейт-билдинга ветер мог запросто сбить человека с ног.
Когда он налетел на Сальваторе, тот машинально схватился за балку. Но его брат уже давно не работал на высоте, да еще и был занят рисунком.
Порыв ветра достиг Анджело, вырвал альбом и отнес на тридцать футов от здания, где встречный ветер подхватил его, как воздушного змея. Анджело автоматически потянулся за рисунком. Он сунулся в пустоту, хватая воздух. Он накренился.
Он терял равновесие.
Сальваторе увидел это еще до того, как сам Анджело понял, что происходит, и бросился к брату. Два могаука слева от Анджело тоже пришли в движение, но Сальваторе целиком сосредоточился на цели. Только бы схватить брата за куртку!
Анджело валился через край. У него не было времени выпрямиться. Его стройное тело качнулось назад, руки взметнулись, ища, за что бы уцепиться. Но было поздно.
Затем вдруг, едва Сальваторе к нему рванулся, тело Анджело резко дернулось влево.
Могауки поймали его. Они тянули его к себе и, слава богу, держали крепко.
Сальваторе сохранил бы равновесие, не обернись он к индейцам. Но, врезавшись в балку, он поскользнулся, перевалился через нее и полетел в бездну.
Сальваторе Карузо понял, что умрет. Почувствовав, что летит через балку, он сохранил ясность и скорость мышления. «Я погибаю, как Анна», – подумал он. Ему захотелось сказать Анджело, что он любит его и вовсе не испытывает к нему ненависти. Но тут он сообразил, что Анджело понятия не имел о постыдных мыслях, одолевавших его несколькими секундами раньше. Тогда все в порядке.
Девятью этажами ниже висела люлька. Прочная крыша защищала ее от мусора, летевшего от облицовщиков. Удар о крышу, без сомнения, убьет его, но не остановит падения. Он отскочит и камнем полетит на мостовую. Надо увернуться от люльки и орать во все горло, чтобы предупредить людей на далеком тротуаре.
– Сальваторе! – крикнули сверху. Это был Анджело.
Он не учел одного и понял это спустя секунду.
Он падал не так быстро, как следовало ждать.
Когда ветер ударяет в высотное здание, воздушный поток замедляется. Он ищет лазейку и часто устремляется вверх. Как ветер, врезающийся в скалу, отшвыривает наблюдателя, который заглядывает вниз, так по фасаду небоскреба текли мощные восходящие потоки.
Падая, Сальваторе неожиданно заметил альбом Анджело, который должен был находиться внизу, однако порхал над его головой как птица и поднимался все выше. Внезапный порыв западного ветра вырвал альбом из руки Анджело, но ветер менялся, и образовавшиеся воронки создали воздушный столб при восточном фасаде.
И вот, подобно ангельской деснице, он подхватил Сальваторе в падении и удержал, затем придавил к каркасу здания так, что тот тяжело грохнулся на открытый парапет тремя этажами ниже.
Приземление лишило его чувств и сломало ногу.
Стояло весеннее утро 1931 года, Уильям Мастер одевался. Он сам не знал, зачем вдруг отпер ящик, который не открывал месяцами. Там хранились старые галстуки и пара жилетов. Потом он заметил пояс.
Вынул. Эта вещь передавалась из поколения в поколение с незапамятных времен. Отец наказал: «Храни его хорошенько. Это вампум. Считается, что он приносит удачу».
Уильям пожал плечами. Сегодня ему чертовски понадобится удача. Поддавшись порыву, он решил надеть пояс. Под рубашку, конечно, – он не собирался выглядеть идиотом. Затем он оделся, как обычно, создавая имидж успешного человека. Если пойдет ко дну, то сделает это стильно.
Надежда остается всегда.
Он спустился, поцеловал на прощание Роуз, как в самый обыкновенный день, и вышел за дверь.
Джо исправно ждал его у «роллс-ройса».
– Доброе утро, сэр. – Он распахнул дверь.
– Доброе, Джо. Славное утречко. – На миг утешившись, он сел.
Джо был хороший человек. Надолго ли он останется? Вероятно, нет.
Автомобиль устремился по Пятой авеню, и Уильям взглянул на парк. Там уже расцвели желтые нарциссы и крокусы.
Он сказал Чарли, что тому не нужно приходить нынче в офис. Он не хотел видеть никого, кроме главного клерка. Это доверенное лицо весь уик-энд прокорпело над бухгалтерскими книгами.
Настало время подвести итог. Откладывать больше нельзя. Сегодня будет много визитов, которые положат всему конец. Само собой, все может повернуться иначе, если рынок вдруг резко вырастет. Но рынок не собирался расти. В прошлом апреле Уильям предсказал, что Доу-Джонс достигнет 300. Этого не случилось. Сейчас он был чуть больше половины от этого.
Пока главный клерк занимался бухгалтерией, Уильям, запершись в кабинете, проверял собственные активы. Не надо было, конечно, спасать контору. Не стоило вкладывать свои деньги. Сейчас это очевидно, но тогда казалось, что спасение близко. Уильям тешил себя иллюзией, будто что-то произойдет. На самом же деле он просто не мог пережить потерю лица, признать свое фиаско. Не мог бросить вожжи. Теперь было слишком поздно.
Дом придется продать. Трудно сказать, за какую сумму при таком состоянии рынка, но дом был чертовски хорош. Неплохой капитал. Другое дело – дом в Ньюпорте. Три недели назад он якобы невзначай спросил у Роуз, осталось ли что-нибудь от тех шестисот тысяч долларов, которые он ей выдал.
– Ни цента, Уильям, – ответила она с милой улыбкой. – Вообще-то, мне может понадобиться еще немного.
– Работы не закончены?
– Не совсем. Ты же знаешь этих дизайнеров. Да и строители тоже…
Недостроенный дворец в Ньюпорте. Бог весть, как продавать его в нынешнем положении. Он не видел, чтобы кто-нибудь покупал химеры. Предполагаемую цену пришлось резко снизить.
Итак, в ближайшие часы без всякой надежды на чудо выяснится, в плюсе он, минусе или на нуле. Он предпочел узнать это сам. Потом, когда все закончится, он поедет домой и скажет Роуз, что они разорены.
Она ничего не знала.
– Заберешь меня в четыре, Джо, – распорядился он, выходя из автомобиля.
Солнце еще светило вовсю, когда Джо снова отворил ему дверь машины. Уильям удобно устроился на заднем сиденье и посмотрел на улицу.
– Прокати меня, Джо. Поедем в Вест-Сайд, – улыбнулся он. – Отвези меня на Риверсайд-драйв.
Он уже давно не ездил к Гудзону. Когда они достигли Семидесятых, он обвел взглядом его широкие воды, которые, наверное, были точно такими же в те давние времена, когда в город прибыли первые Мастеры и ван Дейки. Они видели именно этот пейзаж. Как и индейцы до них.
Это напомнило ему о вампумном поясе. Проклятая штуковина так и была на нем. Совсем запамятовал о ней. Что ж, большой удачи она не принесла. Насколько он понял, после закрытия конторы, продажи всех домов и уплаты всех долгов у него останется тысяч пятьдесят долларов. Все лучше, чем банкротство.
Триста лет накопления семейного капитала пошли прахом. Сгинули напрочь. «Моими стараниями», – подумал Уильям. Он был единственным за все поколения, кому это удалось. Сделав глубокий вдох, он продолжил улыбаться в окно, но хорошего было мало. Тело предательски вздрогнуло. Он поежился от стыда. Неизвестно, сдюжит ли он.
Заметил ли Джо с водительского места его внезапное движение? И ухом не повел, что да. Хороший он парень, Джо. Никогда не задает вопросов. Все у него будет в порядке.
Уильям сидел тихо и смотрел на реку. Он силился не расплакаться. Вскоре они миновали гробницу Гранта.
Им открылось великолепное зрелище. Пусть огромная американская экономика шла ко дну, пусть разорилась Уолл-стрит, но Манхэттен щетинился огромными конструкциями, устремленными в небеса.
Строительство подвесного моста через Гудзон близилось к завершению, и он был не просто велик – колоссален. Рядом с ним даже Бруклинский выглядел скромным.
– Ты ведь никогда не был женат, Джо? – спросил Уильям.
– Нет, сэр.
– Родственники? Родители?
– Оба в могиле, сэр. У меня есть брат в Нью-Джерси.
– Красивый мост, Джо.
– Да, сэр.
– Притормози, когда доедем. Хочу взглянуть.
У входа на мост Мастер надел шляпу, вышел из машины и направился к мосту. Несущие тросы были на месте. Уже сделали пешеходную дорожку и теперь занимались проезжей частью. Уильям прошел мимо рабочих, затем ему навстречу шагнул какой-то малый, по виду – бригадир. Мастер приветливо улыбнулся:
– Вы молодцы, ребята.
– Спасибо, сэр.
– Мы говорили о вас на днях. – Он отметил, что бригадир не понял, кто это «мы». – Вы здорово опережаете график.
– Так и есть, сэр. Вы…
– Я мистер Мастер, – отчеканил Уильям. – Не проведете меня? С удовольствием посмотрю.
Бригадир на миг замялся, но посмотрел сперва на богатого джентльмена, потом на «роллс-ройс» и, видимо, решил, что лучше не перечить.
– Сюда, сэр, – пригласил он. – Но будьте осторожны.
Стоя на пешеходной дорожке, Уильям устремил взор на север. До чего же могуча, до чего невозмутима река, быстро несущая воды от далеких штатов. До чего возвышенны и в то же время прочны и непоколебимы скалы Палисадов. Посмотрев на юг, он изучил длинную береговую линию Манхэттена, далекие башни Финансового квартала и просторную бухту.
Итак, его семья вернулась к истокам. Только он и река.
Уильям взглянул на воду. Если бросаться, то сейчас. Несколько лет назад какой-то парень на спор прыгнул с Бруклинского моста. Он не выжил. Плевое дело, и не худший способ уйти. Если повезет, большая река безмолвно поглотит его, и он не увидит дальнейшего. Выйти, как подобает джентльмену, из «роллс-ройса» и кануть в небытие. Родные переживут. Без него будет лучше.
Или нет? Чарли останется Чарли. Он обеднеет, но при его образе жизни разницы мало. Но Роуз? Роуз, с ее дурной одержимостью ньюпортским домом, мечтами о мраморных холлах и бог знает, о чем еще? Как она справится с концом его деятельности? Очевидно, плохо. Он покачал головой.
Прыгнуть было не так страшно, как вернуться домой. Но он обязан быть там. Уильям развернулся. Бригадир поспешил к нему, чтобы проводить обратно.
– Вы придете на открытие, мистер Мастер? – учтиво спросил он.
– О, полагаю, что да.
Он не открылся Роуз до позднего вечера. В тот день она была просто красавицей в своем шелковом платье. Надела любимое жемчужное колье-чокер. Хотелось бы ему порадовать ее новостями.
Он ничего не сказал за обедом, при слушателях. Не сказал и потом, когда они сидели в библиотеке у камина, – вдруг она потеряет самообладание и закатит сцену. Он дождался ночи, когда они остались совсем одни.
У Роуз был маленький будуар рядом со спальней. Она отпустила горничную и сидела там в одиночестве, снимая серьги. Уильям встал рядом.
– У меня плохие новости, Роуз, – сказал он.
– Сочувствую, милый.
– Очень плохие. Ты должна приготовиться.
– Я готова, дорогой. Мы потеряли все деньги?
– Да.
– Что-нибудь осталось?
– Может быть. Пятьдесят тысяч долларов. Приблизительно. Конторе конец. Дома придется продать. Включая этот. – Ему пришлось на секунду умолкнуть. Она посмотрела на него и взяла за руку:
– В этом, знаешь, нет ничего неожиданного. Я так и думала.
– Так и думала?
– Я догадалась, что у тебя неприятности. Они у многих.
– Я не знаю, что сказать.
– А что ты хочешь сказать?
– Я… Прости меня. – Он чуть не сломался, но взял себя в руки. – Что ты будешь делать?
– Я? Жить с тобой, разумеется. Как захочешь и где захочешь. Вот все, чего я желаю.
– Но после всего этого…
– У нас была прекрасная жизнь. Теперь будет новая, тоже прекрасная. Просто другая.
– А что будет делать Чарли?
– Работать, – отрезала она.
– Я только… – начал он, но она не дала договорить.
– Я хочу, чтобы прямо сейчас ты лег, – сказала Роуз.
Через пару минут она вышла из будуара. К его удивлению, на ней не было ночной сорочки, кроме колье, на ней вообще ничего не было. Уже не первой молодости, она сохранила фигуру. Получилось поразительно эротично. Уильям чуть не задохнулся.
Она остановилась у постели, завела руки назад и медленно расстегнула колье. Протянула ему.
– Солидный взнос в копилку, – улыбнулась Роуз.
Уильям нехотя взял.
– Не хочу, чтобы ты с ним рассталась, – пробормотал он.
– Ты – все, что мне нужно, – просто ответила она. – Остальное не имеет значения.
И он, едва она легла рядом, привлек ее к себе.
– Я вряд ли на что-то способен, – сказал он горестно.
– Ш-ш-ш, – прошептала она и положила его голову себе на грудь. – Тебе, по-моему, нужно поплакать. Самое время.
Через несколько часов, уже после того, как они занимались любовью, когда муж давным-давно заснул, Роуз Вандейк Мастер лежала неподвижно и смотрела в потолок.
Она была искренне рада, что все позади. С тех пор как она впервые заподозрила неприятности, прошло восемнадцать месяцев, и ей было тяжко смотреть, как мучится Уильям. Но она ничего не могла сделать – только наблюдать и ждать.
Роуз помнила 1907-й. Муж чуть не разорился, но так и не смог ей признаться. И на сей раз, когда дела приняли скверный оборот, она настроилась на то же самое. Месяц за месяцем она ждала. Его уныние было очевидным, она слишком хорошо его знала, но он не мог заставить себя рассказать.
Так или иначе, сейчас она приняла меры предосторожности. Ей было по силам немногое, но хоть что-то. А он и знать не знал.
Единственный вопрос – когда сказать?
Не сейчас. Лучше дождаться, когда уляжется пыль и будут выплачены долги. Строго говоря, она, конечно, нарушила закон, скрывая деньги от его кредиторов, но справилась с этим препятствием. Она рассудила, что при везении у него что-нибудь да останется. Главное – изъять кучу денег до того, как он все потеряет на бирже.
Шестьсот тысяч долларов, если быть точной. Она благополучно разместила их в пяти разных банках на свое имя. Не израсходовала ни цента.
Поистине большая удача, что Уильям был равнодушен к Ньюпорту. Отправься он туда – моментально бы понял, что там вообще ничего не делается, разве что кое-что аккуратно накрыли брезентом. Ни архитекторов, ни строителей, ни мрамора. Ничего. Время от времени она приглашала рабочих для видимости, а весь участок был надежно скрыт за забором. Плюс активные разговоры – вот все, что ей понадобилось.
Шестьсот тысяч долларов. Они смогут снять прекрасную квартиру на Парк-авеню. У них есть кое-какие красивые вещи. Есть друзья, есть обязанные им светские знакомые. На фоне массового исхода со светской сцены при колоссальных потерях их случай будет иным.
В конце концов, они даже в бедности останутся «старыми деньгами».
Бруклин
Первое, что замечали в Саре Адлер, – большие черепаховые очки на узком лице. Когда она нагнулась, Чарли приметил между грудей еще и маленькую звезду Давида на цепочке. Но сейчас он, глядя в эти очки, видел, что глаза у нее не только глубокие, но и волшебно-карие, с прелестным огоньком.
Саре Адлер было двадцать четыре года. И в данный момент она, сидя за столиком в первоклассном отеле «Сент-Реджис» и сверля этими карими глазами Чарли Мастера, гадала, сколько ему – пятьдесят? В любом случае он был вдвое старше, но находился в отличной форме.
А мужчины постарше, нельзя не признать, куда интереснее.
Отель «Сент-Реджис» на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы был не просто отель – дворец. Чарли пригласил ее выпить – сначала в обшитый панелями бар, где огромная настенная картина Максфилда Пэрриша «Старый король Коул» придавала блеск всему помещению. Ей это понравилось. А потом они перешли в колонный обеденный зал. Мистер Чарльз Мастер отлично знал, как вести себя с девушками, да и собеседник он был неплохой.
Она устроилась в галерею всего три недели назад, хотя там платили гроши, а потому едва поверила в свою удачу, когда мистер Мастер явился сегодня утром с богатейшей коллекцией фотографий, которой ей тут же и поручил заняться хозяин галереи. И вот они сидят в «Сент-Реджисе», где она наслаждается одной из интереснейших в ее жизни бесед.
Казалось, этот человек знает всех. В двадцатых он приятельствовал с Юджином О’Нилом и всей театральной братией, да и сам писал пьесы. Он слушал звезд джаза до того, как они стали знамениты, и помнил Чарли Чаплина еще на сценических подмостках. А только что сообщил ей вещь еще более удивительную.
– Вы знаете Эрнеста Хемингуэя? – Она боготворила Хемингуэя. – Где вы познакомились? В Париже?
– В Испании.
– Вы хотите сказать, что были на испанской Гражданской войне?
Когда та началась, Саре было всего семь лет, но она узнала о ней в школе – и дома. В бруклинском доме Адлеров велись бесконечные диспуты. Естественно, никто не поддерживал победившую сторону. Фашист генерал Франко с его деспотичными католиками и монархистами олицетворяли все, что ненавидели Адлеры. «Он не лучше Гитлера», – говорил отец. А мать, Эстер Адлер, которая была из семьи либералов и тред-юнионистов, была готова вступить в Интернациональную бригаду и лично отправиться в бой! Все были за левых.
Кроме дяди Германа. Отцовский брат был толстяком, привыкшим гориться своей осведомленностью в европейских делах, и считал себя самым умным, о чем бы ни заходила речь.
– Послушайте! – заявлял он. – Франко – старомодный деспот. Он сукин сын, не спорю. Но он не нацист.
Мать устраивала ему разнос:
– А как насчет его католиков-монархистов? Ты знаешь, как поступала с евреями испанская инквизиция?
И вскоре возникал ожесточенный спор.
– По-твоему, против Франко воюют американские либералы вроде тебя? Позволь сообщить тебе, Эстер, что половина из них троцкисты и анархисты. Неплохо, да? Они хотят устроить там сталинскую Россию. Ты что, правда думаешь, будто это хорошая мысль? Нет! – взвизгивал дядя Герман, когда пытался вмешаться брат. – Я хочу знать, действительно ли ей нравится эта идея!
– Твой дядюшка просто любит поспорить, – впоследствии говорила мать. – Он сам не знает, что плетет.
Но если дядя Герман оставался с Сарой наедине, то угощал ее конфетами и рассказывал сказки ласково, как никто, а потому она знала, что он хороший и добрый. Просто заядлый спорщик.
К несчастью, это было единственное, что Сара помнила о дяде Германе.
Война в Испании еще шла, когда он уехал в Европу, хотя и не воевать. Возможно, в Испании его судьба сложилась бы иначе.
Потому что дядя Герман так и не вернулся. Отец не выносил разговоров на эту тему, и в семье никогда не заговаривали о несчастном.
– Я был журналистом, – сказал Чарли. – Для газет Херста. С Хемингуэем несколько раз выпивал, вот и все.
Сара расхохоталась.
– Смеетесь надо мной, – пожурил ее он.
– Нет. Я впечатлена. Какой он был, Хемингуэй?
– Хороший парень. Мне он понравился больше, чем Дос Пассос и Джордж Оруэлл.
– Дос Пассос? Оруэлл? Боже, это должно быть потрясающе.
– Верно. Но гражданские войны уродливы. Кровавы.
– Хемингуэй был ранен.
– Как и я, в общем-то.
– Неужели? Как это случилось?
– Я готовил репортаж, а неподалеку оказался раненый. Было слышно, как он кричал. Носилки-то были, а носильщик – только один. – Чарли пожал плечами. – Я помог. На обратном пути словил шрапнель. – Он усмехнулся. – Осколок так и сидит в ноге и иногда заговаривает со мной.
– И шрам есть?
– Конечно.
– Но вы спасли человека.
– Ему это не помогло.
Чарли Мастер отпустил усы. Они были тронуты сединой. Сара не знала, кого он с ними больше напоминал – Хемингуэя или Теннесси Уильямса. Так или иначе, ему это шло. Он говорил, что у него есть сын. А жена?
– А что вы делали на Второй мировой? – спросила она. – Воевали в Европе?
– Я был в Ньюпорте.
– В Ньюпорте на Род-Айленде?
– Там лучшие в стране глубоководные бухты. Британцы использовали их во время Войны за независимость. Там было много дел, особенно в сорок третьем и сорок четвертом. Береговые укрепления, морские училища, что угодно. Я был в береговой охране, – улыбнулся Чарли. – Как в детство вернулся, честное слово. У нас там был коттедж.
– То есть один из тех дворцов?
– Нет, но довольно просторный. Когда отец лишился во время краха всех средств, пришлось продать и ньюпортский дом, и городской. Родители переехали в квартиру на Парк-авеню.
Сара уже смекнула, что Чарли Мастер – голубых кровей. У него был подобающий мягкий выговор. Но переехать из-за нищеты на Парк-авеню? Да, это был другой мир.
– Да уж, досталось вам в Депрессию, – рассмеялась она, но сразу пожалела о своем сарказме.
Он покосился на нее.
– Правда, глупо звучит? Но поверьте мне, – продолжил он серьезнее, – в начале Депрессии от большого богатства был только шаг до полной нищеты. Очереди безработных опоясывали кварталы. Твои знакомые, маклеры с Уолл-стрит, торговали яблоками. Помню, мы шли однажды с отцом, и при виде одного такого бедняги он сказал: «Всего лишь пара процентных пунктов[79], Чарли, и я стоял бы рядом».
– Вы поверили?
– О, безоговорочно. Когда отцовская контора лопнула, мы могли оказаться полными банкротами. Знаете, каким был Центральный парк в первые годы Депрессии? В нем ставили лачуги, целые поселки из лачуг, потому что жить было негде. Отец как-то раз встретил там друга. Привел его домой, и тот прожил у нас не один месяц. Помню, как он спал на диване. Да, нам повезло, но, поверьте, мы это понимали. – Он задумчиво кивнул. – А ваша семья? Как она пережила?
– Моя полоумная семейка? В семье отца один из детей обязательно получал образование. Ну и это оказался отец. Он стал дантистом. Зубы приходилось лечить даже в Депрессию. Мы выкарабкались.
– Это хорошо.
– Не так уж и хорошо. Отец хотел быть не дантистом, а концертирующим пианистом. У него в приемной так и стоит пианино, и он упражняется, пока ждет пациентов.
– Он хороший пианист?
– Да. Но дантист ужасный, мать никогда не доверяет ему свои зубы.
Однако Саре совсем не хотелось говорить о своей родне. Она желала побольше узнать о его жизни, и они еще поговорили о тридцатых годах. Было страсть как интересно. И она обнаружила, что в состоянии его рассмешить.
Наконец ей настало время вернуться в галерею. Их новая встреча была назначена через месяц, и Сара решила, что раньше им не увидеться. Но при прощании он обронил:
– На следующей неделе в галерее Бетти Парсонс открывается новая выставка. Вы будете на открытии?
– Да, – ответила она, застигнутая врасплох.
– А, ну так, может быть, там и увидимся.
– Возможно.
«Уж я-то приду», – подумала она. Правда, ей так и не удалось выяснить, женат ли он. Но и он знал о ней далеко не все.
В субботу Чарли отправился паромом на Стейтен-Айленд. Был погожий октябрьский день, и поездка удалась на славу. Каждый второй уик-энд он забирал маленького Горэма.
Имя выбрал не он. Джулия захотела назвать сына в честь ее деда, а его мать одобрила. «По-моему, неплохо носить имя предка, который подписал Конституцию», – заявила она. «Старые деньги» и так далее.
Джулия была из «старых денег». И не без средств. Белокурая, синеглазая и мягкосердечная, она происходила из семьи, которая, как Мастеры, числилась в «Светском альманахе». Знаменитые списки миссис Астор канули в прошлое, но альманахи, эти расширенные справочники по старым почтенным семьям Америки, были весьма популярны. Чарли считал, что вести насыщенную светскую жизнь можно и вовсе не выходя за пределы их страниц. Его мать была в восторге, когда в конце войны он женился на Джулии.
И не обрадовалась в прошлом году, когда они развелись.
Он полагал, что сам виноват. Джулия устала от непостоянства его занятости. Не то чтобы он ничего не зарабатывал. В тридцатые годы он всегда находил себе подработку, хотя с деньгами было туго, а в развлекательной отрасли их удавалось делать даже во время Депрессии. Он сотрудничал с театрами и кино, а ко времени женитьбы даже имел небольшую долю в бродвейских мюзиклах. Когда Джулия купила квартиру, ему всегда хватало на ее содержание и на житье в целом. Когда родился сын, Чарли понадеялся, что это их сблизит.
Малыш Горэм. У большинства людей есть прозвища. Генри – это Гарри, Огастес – Гас, Говард – Хови, Уинтроп – Вин, Прескотт – Прес. Так вас зовут знакомые. Но маленький Горэм почему-то остался Горэмом.
Потом Джулия потребовала развода, желая выйти, господи помилуй, за врача со Стейтен-Айленда! Нет, Чарли ничего не имел против Стейтен-Айленда. Островной боро Ричмонд, как он официально назывался, еще не соединился мостом с другими боро, а потому сохранил сельский вид, уже напрочь утраченный островом Манхэттен, и почти не изменился с XVIII века. С него открывались приятные виды, но забирать на выходные сына было неудобно.
Джулия и Горэм ждали его на пристани. На Джулии были новое пальто и фетровая шляпка. Выглядела она хорошо. В ходе развода Чарли не стал оспаривать ее денежные претензии. Овчинка не стоила выделки. Она продала квартиру, и у нее появились неплохие деньги на себя, так как у доктора уже был красивый дом.
На обратном пути Чарли, приобнимая сына за плечи, показывал ему все подряд. Пятилетний Горэм был белокурым и синеглазым, как оба родителя. В разном возрасте дети напоминают разных родственников, но Горэм, по крайней мере на короткое время, стал похож на отца. Чарли знал, что нужен сыну, и делал для него все, что мог.
– А мы пойдем вечером на спектакль? – спросил Горэм.
– Да. На «Юг Тихого океана».
– Честно?
– Я же обещал.
Лицо малыша расплылось в улыбке.
– «Юг Тихого океана», – пробормотал он.
Горэм был безбожно мал для этого зрелища, но почему-то загорелся его посмотреть, и что тут сделаешь? Несколько лет назад Чарли был удивлен, услышав, что Роджерс и Хаммерстайн превратили книгу Джеймса Микенера в мюзикл, и не понял, как такое возможно. Ну что же, в дальнейшем он получил ответ после полудюжины песен-хитов и почти двух тысяч спектаклей. Даже сейчас ему пришлось вдвое переплатить перекупщику за приглянувшиеся места. Он надеялся, что хлопоты не напрасны и мальчонке понравится.
Пока сынишка обдумывал предстоящее развлечение, мысли Чарли вернулись к девушке.
Коллекция фотографий имела для него большое значение. Он очень высоко ценил Эдмунда Келлера. Во время Депрессии Келлер не только показал себя верным другом, но и дал ему возможность почитать лекции в Колумбийском университете, что принесло кое-какой дополнительный доход. Два года назад Келлер сообщил, что у него рак, и это было как гром среди ясного неба.
– Чарли, я вверяю тебе отцовские фотографии. Моя родня ничего в них не смыслит. Если что-нибудь на них заработаешь, то возьми комиссионные, а остальное приплюсуй к моему капиталу. Сделаешь?
Коллекция была замечательной. Квартирка в здании на Риверсайд-драйв по соседству с Колумбийским университетом служила сразу офисом и хранилищем, и Чарли любил там работать. Недавно он связался с галереей, хозяин которой пришел, осмотрел коллекцию и согласился на выставку. На Чарли возложили рекламу.
Его ужасно раздосадовало, когда хозяин галереи вдруг взял и перепоручил организацию какой-то девице, которая только-только туда устроилась. Чарли нехотя отдал ей портфолио и разрешил просмотреть.
Но вместо того чтобы взглянуть на них бегло и вежливо, как это принято, она так внимательно рассматривала их через свои очки, что он подумал, уж не забыла ли она про него.
Читать бесплатно другие книги:
