Нью-Йорк Резерфорд Эдвард

Чарли Мастер – интересный мужчина в годах, и ей хотелось познакомиться с ним поближе. Она хотела научиться тому, что он знал. И он, конечно, не был евреем.

А потому – под запретом.

Об этом явно стоило поразмыслить.

На другой день она принялась набрасывать план выставки. Ей показалось, что гармония улучшится, если у них будет больше образчиков творчества Келлера в определенные периоды жизни. Она отметила таковые и вчерне составила каталог. Текст предоставит Чарли Мастер, но она выделила полдюжины обязательных, по ее мнению, тем.

У галереи был хороший рассылочный список, но ей пришло в голову, что пригодится и другой, с перечислением коллекционеров и заведений, которые приобрели работы Стиглица и Ансела Адамса. Она пометила и это, спрашивая у Чарли, где можно разжиться этими сведениями. Затем отослала ему весь материал после того, как показала хозяину галереи.

«Соблазню я вас или нет, мистер Мастер, но выставка будет чертовски хороша», – подумала она. И стала ждать.

Он не влюбился с первого взгляда. Через десять дней после того, как он получил материал, они встретились в небольшом офисе около Колумбийского университета и пару часов просматривали коллекцию. Вместе отобрали еще пять снимков, а один изъяли.

Сара действовала на удивление грамотно, но оставалась скромной. Ему это понравилось.

– Это моя первая выставка, и мне надо многому научиться, – призналась она. – Ужасно боюсь напортачить.

– Вы отлично справляетесь, – заверил ее Чарли.

На следующей неделе они встретились в галерее. Сара представила ему подробную схему и показала, как будет выглядеть экспозиция.

– По-моему, выглядит хорошо, хотя точно не скажешь, пока не начнешь развешивать работы, – похвалил Мастер. – Но на бумаге все просто замечательно.

Когда Сара отошла, он польстил и хозяину:

– Похоже, у нее настоящий талант.

– Намедни просидела до десяти вечера, проверяла рассылочные списки, – ответил тот. – Это достойно уважения.

Спустя несколько дней Чарли пригласил ее на ланч и познакомил с одним известным ему коллекционером. Тот был впечатлен.

– Похоже, она молодчина, – заметил он после и усмехнулся. – А за этими очками… бушует пламя!

– Вы так думаете? – произнес Чарли.

– А сами не проверяли?

– Гм… – сказал тот. – Пока еще нет.

Он подумал, что мог бы стать ей наставником.

Когда это произошло, все получилось случайно. Однажды вечером он возвращался с собрания и вдруг сообразил, что находится неподалеку от галереи. Увидев свет и повинуясь порыву, он заглянул внутрь. Сара была одна и, судя по выражению ее лица, обрадовалась ему.

– Я уже собралась закрываться.

– А я случайно шел мимо. Подумал еще разок взглянуть на помещение.

– Ступайте прямо вперед.

Комнат было две. Чарли вошел во вторую и остановился, изучая стены.

– Добавить света? – крикнула она.

– Нет, спасибо. Теперь можно и домой. Чем вы сегодня заняты?

– Вообще-то, моя подружка выступает в маленькой театральной труппе. У них сегодня какой-то спектакль – даже не знаю какой, – но я обещала быть.

– Заманчиво.

– Может быть. Хотите пойти?

Чарли помедлил, колеблясь.

– Сколько же лет я не бывал в таких театрах? – улыбнулся он. – Почему бы и нет?

Театр находился в Вест-Виллидже – вернее, в подвале типового дома из коричневого песчаника. На тротуаре болталась пара-тройка молодых людей. Один держал кружку с кофе. Однако дверь в подвал была заперта. На клочке бумаги было написано: «Сегодня спектакля нет».

– Приехали, – сказала Сара.

– Может быть, зрителей не набрали, – предположил Чарли.

– Это им не помеха, – сказал тип с кружкой. – Джулиан заболел.

– А Марк? – спросила Сара.

– Он поругался с Хельгой.

– Ох…

– Может, завтра, – сочувственно сказал тот.

– Извините меня, ради бога, – обратилась Сара к Чарли. – Напрасно я вас позвала.

– Знакомая история, – непринужденно отозвался Чарли. – Не хотите перекусить?

Они пошли через Виллидж, присматриваясь к ресторанам и кафе. Нашли небольшую итальянскую тратторию, заказали кьянти и пасту. Чарли усмехнулся:

– Чувствую себя так, словно мне снова двадцать.

– Это совершенно нормально, – сказала Сара.

За едой говорили о музыке. Он рассказал о лучших в городе джазовых площадках, а она – о том, как ей повезло с квартирой в Виллидже. После пасты они взяли крем-карамель.

– Вы когда-нибудь гуляете по Виллиджу? – спросила она, когда с едой было покончено.

– Да. А что?

– Хочу пройтись.

– Хорошо.

На улочках было полно народу, в ресторанах – посетителей. Чарли не знал ни как продолжится вечер, ни как ему хочется его продолжить. Ему было немного не по себе. Они прошли мимо небольшого заведения с шахматными столами. Там сидели несколько чрезвычайно серьезных мужчин. Официанты время от времени подносили им выпивку.

– Хотите сыграть? – спросила Сара.

– Ладно. Конечно. Почему бы и нет?

Они сели и заказали по рюмке коньяка. После получаса безмолвной игры Чарли подозрительно взглянул на нее:

– Да вы никак поддаетесь?

– Нет.

– Точно?

– Неужели я вам совру?

– Да.

– Поверьте мне.

– Гм… Шах и мат.

– Ну вот! – рассмеялась она. – А я и не заметила!

Выйдя, они пошли по улице и достигли кондитерской на углу, которая была еще открыта. Велев ему подождать, Сара зашла в нее и вернулась с двумя пакетиками сливочных помадок. Один вручила ему.

– Маленький подарок, – сказала она.

– Спасибо.

– Хотите кофе? Я живу за углом, на Джейн-стрит.

Он на секунду замялся.

– Это вовсе не обязательно, – сказала она.

– «Кофе» звучит здорово, – кивнул Чарли.

Они встречались всю оставшуюся зиму и начало весны по два-три раза в неделю, ночуя то у него, то у нее. В каком-то смысле это было приключением для обоих. Чарли знал, что Сара жадна до его знаний и опыта. Он, со своей стороны, был рад делиться заветным с такой умницей и наблюдать, как она развивается и растет. Но это было только полдела.

К январю он сделался одержим ее стройным белым телом. Днем, когда Сара работала в галерее, он зачастую садился дома или в маленьком офисе близ Колумбийского университета и грезил о ней битый час. Ей было достаточно встать рядом, изогнуться и прижаться, чтобы пробудить в нем неуемную страсть.

Перед тем как заняться любовью, Сара всегда снимала свой амулет, и это мелкое действие, которое она осуществляла совершенно неосознанно, наполняло Чарли волнением и неизмеримой нежностью. В процессе любви она доводила его до исступления. Но она была больше чем юная любовница. В ней было что-то еще, чего он не мог описать, нечто древнее – восточное, как он полагал. Чарли обнаружил в первую ночь, что ее маленькие груди на самом деле больше и полнее, чем он ожидал. Во время занятий любовью и после, когда она лежала рядом, ему казалось, что Сара не просто девушка, пусть бесконечно интересная, а женщина вне времени, полная силы и тайн.

Он столько думал о ней, что иногда проклинал себя за ограниченность в маневрах.

Свидания с Горэмом шли заведенным порядком. Он чуть не познакомил ее с малышом, но даже если бы назвал ее другом, слух быстро дошел бы до Джулии, которая сразу бы догадалась, и тогда пришлось бы объясняться с ней; последствия могли быть непредсказуемыми. Да и Сара в такие дни всегда гостила у родителей.

Это была ложка дегтя. Он предпочел бы проводить с ней все свободные выходные, но она упорствовала, говоря, что должна навестить близких.

– У них возникнут сильнейшие подозрения, если я слишком долго не появлюсь, – смеялась она.

Но иногда ей удавалось манкировать долгом. В конце января Чарли повез ее в Вермонт кататься на лыжах. Она набила шишек, но горевать не стала. Грустно взглянув на синяки, согласилась, что надо будет попробовать еще разок, но лучше не сейчас. В феврале он повез ее на уик-энд в загородный отель в Коннектикуте.

Они выехали из Нью-Йорка холодным днем в пятницу. Дороги были чисты, хотя на обочинах еще лежал снег. У Чарли был «Крайслер Де Сото Кастом Спортсмен» 1950 года выпуска, которым он очень гордился.

Он забронировал номер в очаровательном месте, которое знал, всего в часе езды от города. На имя мистера и миссис Чарльз Мастер. При виде подобных записей в отелях редко проявляли излишнее любопытство. Они приехали в сумерках. Он лично донес до белого, обшитого досками дома два чемодана. В холле горел камин, и Сара направилась к нему, пока управляющий здоровался с Чарли и вел его к маленькой стойке. Через пару минут она сняла пальто и присела на низкий диван перед веселым огнем. На Саре был кардиган поверх белой блузки. Чарли улыбнулся ей от стойки, огонь уже придал ее лицу прелестный оттенок. Вдруг из пламени выкатился уголек. Она потянулась за щипцами, и маленькая звезда Давида сверкнула на свету. Вернув уголек в камин, она встала и подошла к стойке.

Чарли обратил внимание на то, как управляющий, который начал рассказывать ему о номере, бросил подозрительный взгляд на склонившуюся к огню Сару. Теперь же он смотрел на ее шею.

– Красивый камин, – похвалила она.

– Прошу меня извинить, – произнес управляющий и скрылся в комнате за стойкой. Он вернулся примерно через минуту. – Нижайше прошу меня простить, сэр, – обратился он к Чарли, – но с бронью получилась накладка. Когда вы вошли, я принял вас за другого гостя. У нас вообще ничего не значится на фамилию Мастер.

– Но я звонил! Заказ точно приняли!

– Не знаю, как это случилось, сэр, и приношу извинения. Но я боюсь, мест не осталось. Я только что ходил проверить. Все наши гости выходного дня уже здесь.

– Не может быть, чтобы не нашлось номера.

– Нет, сэр. Абсолютно ничего. Я не знаю, что сказать.

– Но я же ехал из самого города!

– Да, сэр. Могу направить вас в другой отель, он в паре миль отсюда. Там могут быть места.

– К черту другой! Я бронировал этот и требую мой номер!

– Мне очень жаль.

– Чарли… – произнесла стоявшая рядом Сара. – Чарли, идем к камину, – тихо позвала она. – Хочу кое-что сказать.

Раздраженно дернув плечом, Чарли повиновался.

– Что такое? – спросил он.

– Чарли, я не хочу здесь оставаться. Объясню в машине. – Чарли начал было протестовать, но она придержала его за руку. – Пожалуйста, Чарли.

Обозленный и обескураженный до глубины души, Чарли взял чемоданы и вышел с ней к машине. Когда они сели, Сара повернулась к нему:

– Это из-за меня, Чарли. Номер исчез, когда он меня рассмотрел.

– Что, не увидел обручального кольца? Вряд ли он…

– Нет, Чарли. Он увидел кулон.

– Твой кулон?

– Звезду Давида. Он понял, что я еврейка.

– Это чушь!

– Чарли, в этот отель не пускают евреев. Это же Коннектикут – далеко ли мы от Дариена?

Говорили, что в соседнем Дариене еврей даже не мог купить дом. Чарли не знал, правда ли это, – больше смахивало на гнусный слух. Да и кошмары тридцатых и военных времен многое изменили. Антисемитизм был изжит. Недопустим.

– Не верю.

– Чарли, если мы вместе, тебе придется смириться с тем, что это будет повторяться. Ты думаешь, евреи вхожи во все загородные клубы? Мою мать уволили из банка за то, что она еврейка. Ты хочешь сказать, что твои знакомые того же круга, что и родные, не допускают в речах антисемитизма?

Чарли немного подумал, затем пожал плечами:

– Ладно. Может быть, иногда. Но это просто привычка епископалов, «старых денег». Такие, как моя мать, относятся свысока ко всем, кто не из их числа. К евреям, ирландцам, итальянцам… Это дико, но на самом деле они не имеют в виду ничего такого. То есть они никогда…

– Чарли, ты прав. Извини. Ну и как тебе нравится быть выставленным из отеля?

– Я заставлю его отдать нам номер.

– Отвези меня обратно, Чарли. Ты молодец, что привез, но можно ведь и в городе поесть? Пожалуйста.

И по прошествии недель Чарли понял ее правоту. Конечно, у него, как у любителя театра и искусств, было много друзей-евреев. Да с кем он только не дружил, если на то пошло! Они иногда подчеркивали свое еврейство и подтрунивали над ним за голубую кровь епископала. Но эти разговоры никогда не заходили далеко. В его же родном кругу, среди однокашников и прочих, о расах иногда говорили так, как невозможно высказаться в другом обществе. Безобидная предубежденность, шуточки. Ничего серьезного, пока речь идет о посторонних. Но теперь он начал смотреть на это другими глазами.

Он часто рассказывал Саре о своих близких. Всякие мелочи о жизни в старые времена и про то, как по большинству своих взглядов мать осталась реликтом, великолепным образчиком эпохи.

– Вот бы вам познакомиться, – сказал он однажды.

– Это может оказаться не самой удачной идеей, – заметила Сара.

Однако Чарли продолжал об этом думать и однажды в начале марта, когда они осматривали галерею на Пятьдесят седьмой, неожиданно предложил:

– Пойдем на Парк-авеню, навестим мою маму.

– Даже не знаю, Чарли… – ответила Сара. – Как ты меня представишь?

– Это легко. Ты организовала выставку Теодора Келлера. Я ведь тебе говорил, что прадед был его первым покровителем.

– Пожалуй, – с сомнением сказала она.

Но визит прошел замечательно. Мать очень обрадовалась. Она рассказала Саре о большом приеме, который устроила давным-давно по случаю выхода книги Эдмунда Келлера, и пообещала привести людей на открытие выставки.

– Дайте мне, милочка, как минимум тридцать приглашений, и я разошлю. И письма напишу, и позвоню. Я знаю многих людей, которые наверняка соблазнятся.

На выходе произошел небольшой инцидент. Швейцар Джордж остановил такси. Чарли не любил перемещаться по сиденью, как делают многие, и обошел машину, в то время как Джордж на тротуаре придержал дверь для Сары. И Чарли, когда Сара садилась, перехватил неприязненный взгляд швейцара.

– Вы чем-то недовольны, Джордж? – спросил он резко.

– Нет, мистер Мастер.

– Надеюсь, – угрожающе процедил Чарли.

Когда-нибудь он унаследует это жилье, и лучше бы Джорджу вести себя осмотрительно. Хмурясь, он сел рядом с Сарой.

– Что это было? – спросила она, когда машина тронулась по Парк-авеню.

– Ничего.

– Он посмотрел на меня так же, когда мы приехали, но ты не заметил.

– Я уволю его.

Сара взглянула в окно и сменила тему.

– Твоя мама просто клад, – сказала она. – Ее приглашения очень пригодятся.

Тема Сары всплыла через неделю, когда Чарли пришел к матери на обед.

– У тебя приятная подружка.

– О чем ты?

– О девушке, с которой ты приходил.

– А, Сара Адлер. По-моему, она отлично готовит выставку.

– Не сомневаюсь, милый, она выглядит очень сведущей. А заодно – твоя любовница. – Роуз посмотрела ему в глаза. – От меня ведь не скроешь.

– Боже ты мой!

– Она очень молода. Справляешься?

– Да.

– Это хорошо. Трудно с еврейкой?

– А должно быть?

– Не придуривайся, милый. Ты же знаешь, что в этом доме евреев нет.

– Проклятый швейцар повел себя по-хамски.

– А ты чего ждешь? Насколько я знаю, об этом ни разу не заговаривали, но я не представляю, чтобы правление кооператива разрешило еврею здесь поселиться.

Эта черта современного города всегда занимала Чарли. Большинство многоквартирных домов на Парк-авеню превратились в кооперативы. Мать больше не снимала квартиру и стала дольщицей здания. А дольщики выбрали совет с правом отказа в покупке жилья. Поэтому, если кто-нибудь хотел продать квартиру субъекту, который был нежелателен для жильцов, совет мог запретить сделку. Возможно, обоснованно. Или нет. Однако негласные правила существовали и понимались всеми.

– Это абсурд! – возмутился Чарли. – Ради бога, пятидесятые на дворе!

– Зданий, куда их пускают, тоже много. Во всяком случае, в Вест-Сайде. – Роуз многозначительно посмотрела на него. – Ты ведь не собираешься на ней жениться?

– Нет! – сказал он, совершенно опешив.

– Учти, тебя исключат из «Светского альманаха».

– Я не думал об этом.

– Так и будет, поверь. Их не оттолкнет бедность, но им не все равно, на ком ты женишься.

– К черту альманах!

– Ты все равно не можешь позволить себе обзавестись новой семьей, – буднично сказала мать. – Согласен?

Еще одним следствием этой связи явилось то, что Чарли вдруг понял: он почти не разбирается в иудаизме. У него были друзья-евреи, он бывал на еврейских свадьбах и похоронах. По мнению Чарли, еврейский обряд бракосочетания, если не принимать в расчет хулы[84] и битья бокалов, мало чем отличался от христианского. Привычные христианские благословения явно были заимствованы из еврейской традиции.

Но больше он почти ничего не знал и время от времени расспрашивал Сару о жизни ее родных и еврейских обычаях. Он заинтересовался всерьез.

В конце марта Сара спросила вдруг:

– Хочешь на седер?[85]

– На седер? Куда?

– К нам, в Бруклин.

– Ты хочешь познакомить меня с родителями?

Он отлично знал, что родители Сары понятия не имели об их связи. Она объяснила, что они, помимо прочего, воображали или как минимум надеялись, что она еще девственница. Перспектива знакомства заинтриговала, но и встревожила Чарли.

– Ты правда думаешь, что это хорошая мысль?

– Они будут очень польщены. Не забывай, что они слышали о тебе как о владельце коллекции Келлера. Ты мой первый серьезный клиент. Они знают, какая ты для меня шишка.

В положенный день Чарли пересек Вильямбургский мост и въехал в Бруклин. Он плохо знал этот район. Вдоль берега протянулись бесконечные доки, всюду виднелись заводики, склады и фабрики, из-за которых это место сохраняло важнейшую роль в промышленном производстве страны. Это было, конечно, общеизвестно, но находилось в стороне от мира Чарли. Он приятельствовал с профессором, который жил в большом и красивом доме на Бруклинских Высотах у Проспект-парка; Чарли там несколько раз побывал. Дом напомнил ему просторные здания Вест-Сайда, а гулять по самому необъятному парку было одно удовольствие. Он знал, что несколькими милями восточнее находится Браунсвилл. Он слышал, что там проживает много евреев, но доподлинно знал только то, что это опасный трущобный район, где зародилась банда «Убийство инкорпорейтед». Но Флэтбуш-авеню уходила от парка на юг, и он решил, что сам Флэтбуш может быть вполне симпатичным районом.

Сара, само собой разумеется, снабдила его отличной картой, и он без труда нашел дом ее родителей. Она встретила его на пороге и проводила внутрь.

Там собрались все: ее родители, братья и сестра Рейчел с семьей. Пришла даже та самая тетушка Рут из Бронкса, которая ненавидела Роберта Мозеса. Чарли, как нееврей, чувствовал себя немного не в своей тарелке, но Адлеры вели себя как ни в чем не бывало. Он был почетным гостем, как и предсказала Сара.

– По ходу дела мы все объясним про седер, – утешила его Рейчел.

Эта мысль понравилась всем.

Доктор Адлер оказался в точности таким, как представлял его Чарли. Для главы семейства этот день был очень важен, и его лицо светилось удовольствием. Чарли понадобилась всего пара минут, чтобы втянуть его в разговор о любимых композиторах и пианистах, которых Чарли слышал в Карнеги-Холле.

Семейство желало послушать и о выставке Теодора Келлера, над которой так усердно трудилась Сара. Он рассказал и о давней истории знакомства с Келлерами, и о своей близкой дружбе с Эдмундом Келлером, и о том, как был польщен, когда Эдмунд возложил на него эту почетную обязанность.

– Для меня, – объяснил он, – хранение и показ коллекции – долг. Но этого мало. Я обязан выразить уважение и к самому наследию. – Он обратился к доктору Адлеру: – Представьте, что родственники вашего кумира-композитора передали вам все его бумаги, среди которых вы нашли десятки неизвестных сочинений и даже целые симфонии.

Это было встречено весьма уважительно.

– Серьезная ответственность, – кивнул доктор Адлер.

– Поэтому я бесконечно благодарен вашей дочери за столь прекрасную работу, – воспользовался случаем Чарли. – Мне это очень важно.

Доктор Адлер просиял. Семейство было в восторге. Оно и с самого начала держалось приветливо, но теперь прониклось к Чарли особой сердечностью.

Вкралась только одна фальшивая нота. Чарли подслушал, когда беседовал с Рейчел. Сара находилась в нескольких шагах от них и разговаривала с матерью.

– Ты так и не сказала, когда снова увидишься с внуком Адели, – донеслись слова миссис Адлер.

– Я не знаю. Наверное, скоро.

– Адель говорит, что он возил тебя в город обедать.

– Что, уже ничего не сохранить в секрете?

– Она говорит, что ты ему очень нравишься.

– Она, разумеется, знает.

– Да, он сам ей сказал. Он очень хороший врач.

– Верю.

– Ладно, не буду вмешиваться.

– Приятно слышать.

Чарли слушал так внимательно, что чуть не потерял нить беседы о детях, которую вел с Рейчел. Что еще за врач? Когда это Сара с ним обедала?

Затем настало время действа. Стол был накрыт безупречно. Все серебро начистили до блеска. Трапеза приняла неспешное, обрядовое течение. Происходящее попеременно объясняли то Рейчел, то мать, а иногда вставлял слово кто-нибудь из братьев.

– Пасхальная мицва[86] – рассказать новому поколению о нашем Исходе из египетского плена, – сказала Рейчел. – Поэтому церемония состоит из двух частей. Первая напоминает о рабстве в Египте, вторая – об освобождении.

– А это маца, то есть пресный хлеб, – подхватил Чарли, взглянув на блюдо, стоявшее в конце стола.

– Правильно. Три листа мацы. Кроме того, во время седера на пасхальном блюде лежат горькие травы в напоминание о скорбях рабства. И харосет – он похож на пасту – в память о растворе, которым евреи пользовались при строительстве египетских хранилищ. За овощи у нас петрушка. Мы макаем ее в соленую воду в память о наших слезах. Крутое яйцо и прожаренная баранина с косточкой – еще два символа. За трапезой мы выпьем четыре чаши вина в память о четырех Божьих обетах. Дети пьют виноградный сок.

Доктор Адлер начал седер с молитвы, за которой последовало омовение рук. Овощи обмакнули в соленую воду, средний лист мацы разломили надвое, после чего начался пересказ первого предания.

Вечер неспешно продолжался, и восхищенный Чарли наблюдал. Он и не знал, какая это красота. Когда прозвучало приглашение к седеру, но не по-еврейски, а по-арамейски, его поразил в самое сердце тот факт, что точно такой же обряд исполнял на Тайной вечере Иисус. Подумав же о столь ему знакомых немногословных епископалах Новой Англии, он задался вопросом, многие ли из них по-настоящему понимали богатое наследие Среднего Востока, куда уходила корнями их родная религия.

Затем пришла пора самому младшему из детей Рейчел задать четыре вопроса на Песах, и первый звучал так: «Чем эта ночь отличается от других ночей?»

До чего трогательно! Чарли подумал о Дне благодарения – семейном празднике, имевшем самые глубокие корни в американской традиции, о счастливых совместных трапезах. Это был настоящий праздник. Важный и уже с трехвековой историей. Рождество, разумеется, отмечали издревле, но современные рождественские торжества с обедами, деревом и даже Санта-Клаусом, которые нынче воплощали Рождество, по давности не могли и сравниться с Днем благодарения. Но здесь, в еврейской среде, существовала традиция, которая насчитывала не века, а тысячелетия.

И ей постоянно обучали детей. Пасхальное предание, четыре вопроса, смысл седера – во всем этом они активно участвовали. Доктор Адлер довольно подробно рассказал о значении бедствий и об Исходе из Египта, они же перечислили десять казней. После этого выпили вторую чашу вина, снова омыли руки и прочли молитвы.

Чарли был не только тронут, но и глубоко впечатлен. Доброе отеческое лицо доктора Адлера ничем не отличалось от лица любого человека, который ужинает с внуками. Тем не менее в нем была страсть, и Чарли осталось лишь восхищаться. Эти люди умели чтить традиции, образование и духовные материи.