Девушка, которая должна умереть Лагеркранц Давид
– Я его знаю, – ответил муж тоном, который Ребеке не понравился.
С Ковальски они здоровались в посольстве. Обменялись несколькими вежливыми фразами, как совершенно чужие люди. Значит, это была игра? Спектакль?
– Переночуем у кого скажешь, – выдавила сквозь зубы Ребека. – Но ты должен мне все объяснить.
Юханнес поднял на нее глаза.
– Я объясню. Сама решишь потом, что тебе делать.
– Что я должна решить? – удивилась Ребека.
– Стоит ли со мной оставаться.
Она не ответила. Взглянула на мост Сольнабрун за окном и попросила водителя ехать на Далагатан.
Ребека думала о том, что могло бы заставить ее бросить Юханнеса.
Что же такое там произошло, если на кон поставлена их любовь?
Катрин Линдос миновала Нюторгет, повернула на Гётгатан и сразу повеселела. Но, боже, какой начался дождь, настоящий ливень! Она почти побежала по улице с дорожной сумкой в руке. Похоже, с вещами Катрин, как обычно, перестраховалась, набрала всего на несколько недель вперед. С другой стороны, кто знает, как долго придется задержаться в отеле… Ведь Микаэлю нельзя возвращаться домой, и он должен работать. Последнего, впрочем, никто не отменял и в ее отношении.
Часы показывали половину десятого вечера, но только сейчас Катрин почувствовала, как голодна. Последний раз она ела утром. Прошла мимо кинотеатра «Виктория» и театра «Гёта-Лейон». Ей было не по себе, несмотря на свежий воздух и непринужденную городскую обстановку. И это неприятное чувство не отпускало.
Она оглянулась на Мариаторгет. Там под дождем выстроилась очередь молодых людей – вероятно, за билетами на какой-нибудь концерт. Катрин поспешила к метро и уже собиралась спуститься в переход, как вдруг остановилась и огляделась.
Ничего подозрительного она не увидела – ни призраков прошлого, ни кого-нибудь, кто хотя бы отдаленно походил на потенциального террориста из Сети. Спустилась по лестнице, миновала турникеты и вышла на платформу. Она всячески пыталась внушить себе, что всё в порядке. Похоже, в конце концов это у нее получилось, хотя бы отчасти.
Но беспокойство снова настигло ее, когда Катрин вышла под дождь на станции «Сентрален». По Хамнгатан миновала парк Кунгстредхольмен, оказалась на Бласихольмене, ускорила шаг и, запыхавшись, вбежала в вестибюль отеля. По винтовой лестнице поднялась к регистрационной стойке, за которой приветливо улыбалась смуглая девушка лет двадцати. Катрин поздоровалась и тут же растерялась, услышав за спиной шаги.
Она не помнила, под каким именем Микаэль Блумквист забронировал номер. Оно как будто начиналось на «Б», – Боман, Бродин, Броден, Бромберг…
– Мы забронировали номер… – начала Катрин и осеклась.
Конечно, можно было заглянуть в мобильник, но это выглядело бы странно. Девушка за стойкой могла заподозрить неладное. Краем глаза взглянув на дисплей и убедившись, что фамилия действительно «Боман», Катрин назвала ее вслух, но так тихо, что дежурная не расслышала. Катрин повторила, уже громче – и тут не выдержала и оглянулась.
За спиной никого не было. Длинноволосый мужчина в джинсовой куртке выскочил из стеклянных дверей, пока Катрин разговаривала с девушкой. Он пробыл в вестибюле несколько секунд, и это было странно. Может, отель не понравился ему с первого взгляда или показался слишком дорогим?
Катрин решила забыть о нем и взяла ключи. Поднялась в номер с широкой двуспальной кроватью, застеленной небесно-голубым бельем, и остановилась в недоумении. Блумквиста не было. Что она должна была делать? Катрин решила принять душ, достать бутылку красного вина из мини-бара и заказать гамбургер с картофелем фри, но ничего из этого не помогло. Ни душ, ни еда, ни алкоголь не смогли заглушить ее беспокойство.
Янек Ковальски жил не совсем на Далагатан. Но со стороны этой улицы они подъехали к его дому по Вестеросгатан через внутренний двор. Потом, преодолев пять лестничных пролетов, поднялись в просторную квартиру – не сказать чтобы совсем неуютную, но чрезмерно захламленную. Типичное жилище холостяка-интеллектуала старой закваски, который, имея достаточно денег и вкуса, никак не может выбрать время немного прибраться.
Бокалов, чашек и фарфоровых фигурок – всего там было в изобилии. В первую очередь, конечно, книг, которые лежали везде. Сам Ковальски, взъерошенный и небритый, без костюма, который был на нем в посольстве, смотрелся богемно – несмотря на семьдесят пять лет и тонкую кашемировую кофту, местами, правда, подпорченную молью.
– Дорогие друзья, я так за вас беспокоился…
Он обнял Юханнеса и поцеловал Ребеку в щеку.
Они и в самом деле общались как старые знакомые. Пошептавшись на кухне, вернулись через двадцать минут с чаем, бутылкой белого вина и английскими сэндвичами. Оба были серьезны.
– Дорогая Ребека, – сказал Ковальски, – ваш муж велел мне быть искренним, и я скрепя сердце подчиняюсь. Признаюсь, подобное дается мне нелегко. Но я попытаюсь быть с вами честным и заранее прошу прощения, если у меня это плохо получится.
Ребеке не понравился его тон – пессимистичный и одновременно кокетливый. Хотя, похоже, старик просто нервничал. Руки дрожали, когда он разливал чай.
– Начну с главного, – сказал он. – В том, что вы познакомились, – моя заслуга.
– То есть? – не поняла Ребека.
– Это я отправил Юханнеса на Эверест. Непростительная дерзость с моей стороны, согласен. Но Юханнес сам того хотел. В конце концов, он дитя природы и привык жить за городом.
– Теперь я вообще ничего не понимаю, – призналась Ребека.
– Нас с Юханнесом свела служба. Мы познакомились в России и быстро стали друзьями. Я рано разглядел его возможности.
– В каком смысле?
– Во всех смыслах, Ребека. Иногда Юханнесу, правда, не хватало терпения, но в целом он был и остается образцовым офицером.
– То есть вы тоже военный?
– Я был… – Ковальски осекся, – маленький польский мальчик, которого привезли в Британию. Польский беженец, спасенный старушкой-Англией, чем я мог ее отблагодарить? Можно сказать, офицером военной разведки я стал из чувства долга.
– Вы служили в МИ-шесть[36]?
– Ну… давайте не будем откровенны сверх необходимого. В конце концов, на пенсии я очутился здесь. И не столько из любви к этой стране, сколько в силу обстоятельств, не в последнюю очередь ставших следствием нашей тогдашней работы. А в ней хватало риска и без Эвереста, это вы, наверное, понимаете, Ребека.
– О чем вы?
– Прежде всего, о перебежчиках и «кротах» из ГРУ. Как реальных, так и подозреваемых… ну и воображаемых, конечно, – понизив голос, добавил Ковальски. – До моих коллег в Лондоне дошли слухи, будто шведские секретные службы вышли на серьезную группировку ГРУ, известную в том числе и благодаря некоей персоне, с которой мы сегодня имеем дело.
– Вы говорите загадками.
– Я предупреждал, что мне будет трудно… Но для вас поясню, что имел в виду Микаэль Блумквист, который открыл для общественности проделки Залаченко. О нем же сегодня сказано слишком много – и ничего. Ничего из того, что мы шептали друг другу на ухо в то время.
– Что же вы такого шептали?
– Ну… как бы это получше сформулировать… Мне следовало бы отрепетировать это для начала. Особый отдел шведской секретной полиции защищал Александра Залаченко всеми доступными средствами, потому что тот якобы предоставил ценную информацию, касающуюся русской военной разведки.
– Все так, – перебила Ковальски Ребека. – И еще Залаченко имел дочь, если я правильно это называю, Лисбет… с которой ужасно обращался.
– Именно, ведь они развязали ему руки. Предоставили делать что угодно – насиловать дочерей, избивать жену, создавать преступные синдикаты… пока он не открыл свое истинное лицо. Но тогда… они шли на любые жертвы ради высшей цели.
– Национальной безопасности.
– Я бы воздержался от высокопарных оборотов. Скорее, ими двигало осознание собственной исключительности и… вседозволенности, по крайней мере некоторыми из них… Но в целом, боюсь, дело было даже не в этом.
– А в чем?
– Мы получили информацию, что Залаченко остался верен России. Он был двойным агентом, вплоть до своей смерти, и сдал ГРУ гораздо больше, чем успел передать СЭПО.
– Боже мой… – вырвалось у Ребеки.
– Именно, и мы чувствовали примерно то же. Но на тот момент это были не более чем догадки, которые требовали надежных доказательств. Спустя некоторое время мы вышли на подполковника русской разведки, который публично был гражданским лицом и работал консультантом по вопросам безопасности в туристическом бизнесе, но на самом деле прикрывал одно внутреннее расследование ГРУ, вышедшее на масштабнейшую коррупционную группировку.
– О чем вы?
– Несколько агентов ГРУ оказались связанными с преступным синдикатом. Но главное, этот человек был возмущен тем, что его начальство закрывало на это глаза. Он хотел порвать с ГРУ и полностью посвятить себя любимому делу – альпинизму.
– Мы говорим о Гранкине? – догадалась Ребека.
– Совершенно верно, мы говорим о доброй памяти Викторе Гранкине. В высшей степени интересной личности, не правда ли?
– Ну… да, пожалуй, – смущенно согласилась она.
– Вы являлись врачом в той экспедиции, и это было для нас удивительно само по себе.
– Для меня тоже, – призналась Ребека. – Помню, как в то время ни с того ни с сего возжаждала приключений, и на конференции в Осло коллеги посоветовали мне Гранкина.
– Мы знаем.
– Тогда продолжайте.
– Гранкин производил впечатление человека, не знающего сомнения, не так ли? Этакий рыцарь без страха и упрека. Но на самом деле он был крайне противоречивой натурой – интеллектуал и романтик с большими комплексами. Мы вышли на него в феврале две тысячи восьмого и были уверены, что он не только знает о том, какую игру ведет Залаченко, но и тяжело переживает этот сговор своего начальства с мафией. Что он боится ГРУ и нуждается в защите и новых друзьях. Именно поэтому я и решился послать Юханнеса в экспедицию Гранкина на Эверест. Мы полагали, что эта авантюра, как ничто другое, укрепит будущий союз.
– Боже мой… – воскликнула Ребека. – Так ты отправился туда с целью завербовать Гранкина?
– Это был сценарий мечты, – ответил за него Ковальски.
– Ну а что Сванте?
– Сванте – самая печальная глава нашей истории, – продолжал Ковальски. – Правда, тогда мы этого не знали. Он попал в экспедицию по настоянию Юханнеса, и это было справедливое требование. Конечно, мы хотели, чтобы рядом с Юханнесом был кто-нибудь из наших. А Сванте знал Россию, работал с Юханнесом в МУСТе и, кроме того, был искусным скалолазом. Идеальная кандидатура, с какой стороны ни посмотри. Кроме того, мы не открыли ему всей картины, чему сегодня остается только радоваться. Моего имени он, к примеру, никогда не слышал и не знал, что наша операция в целом скорее британская, чем шведская.
– Нет, я все равно не понимаю… – растерянно повторила Ребека. – То есть все это была не более чем шпионская операция?
– Разумеется, нет, – успокоил ее Ковальски. – В экспедиции Юханнес познакомился с вами, а мы… ну да, на месте у нас появилась возможность внимательней присмотреться к Виктору.
– Все равно, почему я узнаю об этом только сейчас?
– Мне жаль, что вам приходится выслушивать правду при таких обстоятельствах.
– И что было дальше, ну… я имею в виду до того, как произошла эта катастрофа?
Юханнес всплеснул руками, и слово снова взял Янек.
– На этот счет мы с Юханнесом придерживаемся разных точек зрения. Я считаю, что он проделал гигантскую работу. Он вошел в доверие к Виктору Гранкину, и одно это выглядело многообещающе. С другой стороны, ситуация становилась все более напряженной, и мы непростительно давили на Виктора. Ведь мы озадачили его в самый ответственный момент, как раз накануне восхождения. Юханнесу тоже пришлось нелегко, слишком много было поставлено на карту. Но прежде всего…
– Нам недоставало важной информации, – подсказал Форселль.
– К сожалению, да, – подтвердил Янек. – Хотя откуда нам было это знать? Даже в ФБР не догадывались…
– О чем вы? – не выдержала Ребека.
– О Стане Энгельмане.
– И что с ним?
– Он был связан с русским преступным синдикатом уже в девяностые, когда выстроил отель в Москве. И об этом было известно Виктору, но не нам.
– А ему откуда?
– Стан был частью его работы в ГРУ. Однако, как я уже сказал, с Гранкиным все было не так просто. Он притворялся союзником Стана, но на самом деле считал его подонком.
– И наложил лапу на его жену, – подсказала Ребека.
– Романтика стала их дополнительным бонусом в этой истории.
– Или же главным двигателем сюжета, – поправил Юханнес.
– Не могли бы вы выражаться понятней? – рассердилась Ребека.
– То, что рассказала Виктору Клара, могло воодушевить его на дальнейшие действия, – объяснил Ковальски. – Полагаю, Юханнес имел в виду это.
– То есть?
– Не имея возможности прижать коллег из ГРУ, Виктор мог отыграться на их коррумпированном американском подельнике.
Глава 26
27 августа
Время от времени Галинов спрашивал: что он для нее значил? Что она думала об отце? Обычно Камилла оставляла этот вопрос без ответа, но однажды сказала: «Он внушал мне чувство исключительности». И это было правдой.
Одно время отцовская ложь оставалась единственным, что было хорошего в ее жизни. И Камилла всерьез полагала, что имеет над ним власть. Что это она очаровала его, а не наоборот. Когда эта иллюзия развеялась, все полетело в пропасть. Осталось чувство избранности, за которое Камилла и прощала Залу, как прощают хищного зверя.
И еще осталось то, что не проходило никогда, – ненависть к Лисбет и Агнете. И сейчас, на кровати в квартире на Страндвеген, Камилла вспоминала, как когда-то, еще подростком, начала войну против сестры. Тогда ей нужно было создать себя заново – новую Камиллу, свободную от всех обязательств.
За окнами лил дождь. Завыли сирены, застучали уверенно приближающиеся шаги. Когда Галинов открыл дверь, Камилла поднялась с постели. Он улыбался, потому что разделял и ее ненависть, и чувство избранности. Они хорошо понимали друг друга.
– Несмотря ни на что, у нас, похоже, обнадеживающие новости, – объявил Галинов.
Камилла молчала.
– Пока ничего особенного, но это только начало, – продолжал он. – Женщина, которую видели с Блумквистом в Сандхамне, переехала в отель «Людмар» в Стокгольме.
– И?..
– Зачем переезжать в отель женщине, у которой есть квартира в городе, как ты думаешь? Конечно, ради того, чтобы встречаться там с кем-то, кто не живет дома и с кем она не может видеться у себя.
– То есть с Блумквистом?
– Именно.
– И что нам теперь делать, как ты думаешь?
Галинов провел ладонью по волосам.
– Не самое удобное место. Слишком людно, особенно по вечерам. Работают уличные кафе, но Марко…
– Облажался? – подсказала Камилла.
– Нет, напротив. Блумквист у него на крючке. Говорит, что может организовать машину за углом, даже «Скорую помощь»… У него есть и такая, угнал при случае.
– А что будешь делать ты, Иван?
– Похоже, я тоже занят в этом спектакле. Ведь, если верить Богданову, у нас с Блумквистом имеются кое-какие общие интересы.
– Это какие же?
– Министр обороны Юханнес Форселль, например.
– Отлично, действуй.
Теперь Камилла чувствовала себя хоть чуточку, но сильнее.
Ребека не успевала переварить информацию, но не расслаблялась. Она понимала, что самое страшное только предстоит выслушать.
– Теперь очевидно, что Стан Энгельман выбрал эту экспедицию для своей супруги потому, что считал Виктора Гранкина своим человеком, – продолжал Янек. – На самом же деле Гранкин внедрился в синдикат совсем с другой целью и теперь мучился противоречивыми чувствами. Полагаю, Юханнес сумел внушить ему доверие и вызвать на откровенный разговор. Заронить, так сказать, зерно будущего союза. И Клара стала для Гранкина последней каплей.
– То есть?
– Она тоже доверилась Гранкину и открыла ему свою тайну. Думаю, эти двое воодушевляли друг друга. Клара рассказывала Виктору, какой свиньей был Стан Энгельман по отношению к ней, и это отлично вписалось в его собственные представления об этом человеке.
– Любовь заставила их открыть друг другу сердце, – подсказала Ребека.
– Да, похоже, так. Такова, по крайней мере, версия Юханнеса. Но на самом деле это все не столь важно. Самое страшное, что все их тайны дошли до Манхэттена, при всей осторожности Виктора и Клары.
– И кто их сдал?
– Представьте себе, наш многострадальный шерпа.
– Шерпа?
– Увы…
– Но он не мог проболтаться.
– Полагаю, он сам не понимал, что делает, – объяснил Ковальски. – Энгельман заплатил Ниме, с тем чтобы тот заботился о Кларе и держал его в курсе всех ее дел. Шерпа считал, что всего лишь выполняет свою работу.
– И что он такое о ней узнал?
– Точно сказать не могу, но достаточно, чтобы и самому оказаться под ударом. Я еще дойду до этого. Факт, что Энгельман узнал о романе Клары с Виктором, и это привело его в бешенство. Потом он дополнил картину сведениями из другого источника – и понял, что на карту поставлено нечто большее, чем его супружеское счастье. Под ударом оказалось его будущее – бизнес, репутация, возможно, даже свобода.
– Что за другой источник?
– Попробуйте догадаться сами. – Ковальски улыбнулся. – Но вы спрашивали о Ниме Рите и о том, как он мог стать доносчиком. Не забывайте, что он был напуган и озлоблен…
– Вы имеете в виду их религиозные предрассудки?
– Я имею в виду его жену Луну. Клара не проявляла к ней должного уважения, ведь так? То есть у Нимы были причины для личной неприязни.
– Ты несправедлив по отношению к нему, Янек, – вмешался Юханнес. – Нима никому не желал зла. Он метался между двух огней, совсем как Виктор. Слишком много легло на его плечи, и в конце концов он сломался. Он спас множество людей – и при этом был единственным, кого мучила совесть.
– Прости, Юханнес. Я наблюдал за всем этим издалека. Конечно, тебе, как непосредственному участнику событий, виднее.
– Не уверен, – возразил Форселль.
– Ты обещал мне все рассказать, – напомнила Ребека.
– И я держу свое слово. Мне только неприятно, когда на Ниму навешивают лишнее. На его долю и без того выпало слишком много.
– Вы видите, Ребека, ваш муж честный человек, – сказал Ковальски. – Он всегда защищает слабых.
– То есть твое уважительное отношение к Ниме не было игрой? – осторожно спросила Ребека.
Она уже ничему не верила.
– Я и в самом деле очень уважал Ниму, – подтвердил Юханнес. – Особенно после того, что нам с ним пришлось пережить…
– О чем ты?
– Я все расскажу. Наберись терпения.
Юханнес сделал паузу, чтобы перевести дух, и продолжил:
– В общем, тебе уже многое известно. По мере приближания к вершине наши с Виктором отношения стали портиться, и я догадывался, что это дело рук Стана Энгельмана. Полагаю, Виктор боялся, что информация о нашем с ним заговоре просочится в ГРУ и в синдикат, и тогда он будет обречен. Поэтому я ушел в сторону. Меньше всего мне хотелось ввергнуть экспедицию в хаос. Ты помнишь, Бека, как в ночь на тринадцатое мая все мы покинули четвертый лагерь и двинулись к вершине. Условия казались идеальными для выступления.
– Но случилась задержка.
– Именно, из-за Клары и Мадса. Не исключено, что и Виктор был не вполне в форме. Но тогда я этого почти не замечал. Все мое внимание сосредоточилось на Сванте, который все старался утянуть меня за собой наверх. Это он предложил оторваться от группы и двигаться к вершине самостоятельно. Иначе мы упустим шанс, говорил он. И в конце концов Виктор пошел у него на поводу. Быть может, он был рад от меня избавиться. Так или иначе, мы ушли.
– Да, я знаю, – нетерпеливо перебила Ребека.
– Прости, мне и в самом деле нет необходимости пересказывать тебе все это. Мы с Линдбергом оторвались от остальных и знать не знали о катастрофе, которая разразилась внизу. Шаг за шагом, мы подошли к вершине. Но на обратном пути, на Ступени Хиллари, у нас начались проблемы. Помню, небо было ясным и дуло в пределах нормы, мы имели достаточный запас кислорода и воды, но потом…
– Вы услышали нечто похожее на раскаты грома, – вспомнила Ребека.
– Да, гром среди ясного неба. Гроза нагрянула неожиданно, с севера. В считаные секунды видимость стала нулевой. Порывы ветра сбивали с ног, температура упала до критического минимума. Несмотря ни на что, мы шли. Несколько раз я падал на колени, и Сванте помогал мне подняться. Так мы преодолевали метр за метром, и вот однажды вечером… Помню, я еще боялся, что скоро стемнеет, потому что совсем обессилел и уже считал, что все кончено, когда увидел…
– Что ты увидел?
– Нечто голубое и бесформенное. Я молил Небо, чтобы это оказалась палатка четвертого лагеря или, на худой конец, какой-нибудь альпинист, который пришел помочь нам. Это голубое пятнышко дало мне силы встать на ноги… Тут-то я и разглядел, что это было на самом деле. Два примерзших друг к другу тела, одно из которых меньше другого.
– Вот об этом я слышу впервые.
– И дальше, Бека, подо мной разверзлась адская пропасть.
– Боже мой…
– Мне трудно об этом говорить. Я дошел до предела. Больше всего хотелось лечь рядом с ними, но тут… Я увидел в них свою собственную судьбу, и ужас заглушил все остальное. Я больше не воспринимал их как погибших друзей. Теперь это были всего лишь трупы, два из нескольких сотен, разбросанных по долине. Я поднялся, сорвал с себя кислородную маску и сказал Сванте, что нам нужно спускаться вниз, подальше отсюда. И мы пошли – по крайней мере сделали первый шаг, – когда…
– Что?
– Трудно сказать; меня накрыло волной самых противоречивых чувств. По рации объявили, что в лагере чрезвычайная ситуация, и это, конечно, тоже на меня подействовало. Или я просто узнал одежду и снаряжение… Так или иначе, мне вдруг стало жутко. Помню, я наклонился к ее лицу. В любом случае мне мало что удалось разглядеть. Капюшон прикрывал шапку и лоб. Очки она так и не сняла. На щеках, носу и губах лежала ледяная корка, а на ней – слой снега. Тем не менее я узнал ее.
– Это была Клара?
– Клара, а рядом Виктор Гранкин. Она лежала немного в стороне, чуть приобняв его за корпус. Я понял, что должен оставить их в таком положении, но что-то меня не отпускало. Похоже, она промерзла насквозь, тем не менее тело словно подавало какие-то неощутимые признаки жизни. И вот я оторвал ее от Виктора и стал сбивать с лица снег. Ничего не получалось, потому что снег и лед смерзлись, а у меня в руках совсем не осталось силы. И тогда я взялся за ледоруб… Понимаю, что вы сейчас обо мне думаете, тем не менее… Я снял с нее очки и ударил ледорубом в лицо. Осколки полетели в разные стороны. Сванте закричал, чтобы я прекратил и шел за ним. Но я был не в себе, хотя и старался действовать осторожно. Пальцы мои оледенели, я уже не владел ими как следует. Встряхнув ее, отколол лоскут ткани от подбородка, и тут заметил в лице некоторое движение или дрожь, – скорее всего, от моих ударов; но я принял это за признаки жизни. Сорвал с себя кислородную маску, приложил к ее лицу и держал так долго, что едва не задохнулся сам. При этом едва ли верил в успех задуманного. Потом послышался вдох, и я сошел с ума окончательно. Я переводил взгляд то на шланг, то на маску. Крикнул Сванте. Тот покачал головой, потому что сразу понял все правильно. Клара была мертва, и то, что она дышала, на высоте восемь тысяч метров не имело никакого значения. Надежда оказалась призрачной, никакая сила на свете не могла бы спустить ее вниз. Зато и мы со Сванте оказались в смертельной опасности.
– Но вы позвали на помощь?
– Мы звали так долго, что потеряли всякую надежду. Помню, как надел кислородную маску, и мы продолжили спуск, метр за метром. Я утратил связь с действительностью, начались галлюцинации. Я видел отца в ванной и мать в бане в Оре. Были и другие картины, о них я уже рассказывал.
– Я помню, – отозвалась Ребека.
– Но я не говорил тебе, что мне явились монахи. Буддистские монахи из Тенгбоче, и с ними человек, чем-то на них похожий и в то же время совсем другой. Он поднимался, а не спускался, и, в отличие от монахов, существовал в действительности. Это был Нима Рита, который двигался нам навстречу.
Микаэль опаздывал и уже жалел, что вытащил Катрин в «Людмар». Ему следовало выбрать другой день. Но не всегда удается оставаться достаточно рациональным, особенно с такими женщинами, как Катрин. Поэтому, несмотря на дождь, Блумквист шел к отелю на Бласиехольмене.
Он отправил ей эсэмэску: «На месте ровно в десять». Но до того произошли еще два важных события.
Во-первых, Блумквист получил сообщение и не успел его прочитать, как раздался звонок. Он немедленно принял вызов. Это мог быть Сванте Линдберг или еще кто-нибудь из тех, до кого Микаэль пытался добраться в тот день. Но в трубке послышался голос пожилого мужчины, изысканно-вежливого и говорившего с британским акцентом. Он не представился, и Блумквист хотел было дать отбой, но почему-то не сделал этого.
– Сейчас я пью чай с одной почтенной парой у себя в квартире, – сообщил незнакомец. – Мы рассказываем друг другу истории, которые вам, думаю, тоже было бы интересно послушать. Охотно повторим их для вас, скажем, завтра утром.
– Я знаю эту пару? – спросил Блумквист.
– Вы оказали им большую услугу.
– Давно?
– Совсем недавно, в море.
Микаэль посмотрел на небо и дождь.
– Охотно повидаюсь с ними. Где?
– Сообщу адрес на другой номер, не привязанный к вашему имени, при условии, что телефон оснащен должным образом.
Журналист задумался. На мобильнике Катрин было установлено приложение «Сигнал».
– Я пришлю вам номер по секретной линии, – ответил Блумквист. – Но для начала хотел бы убедиться, что почтенная пара и в самом деле с вами и хорошо себя чувствует.
– Последнего гарантировать не могу, – сказал мужчина. – Но они здесь по своей воле. Хотите поговорить с кем-нибудь из них?
Микаэль остановился и прикрыл глаза. Он стоял на Лейонбакене, совсем неподалеку от замка, «Гранд-отеля» и Национального музея. Повисла пауза секунд на двадцать-тридцать, которые растянулись в вечность.
– Микаэль, – послышалось наконец в трубке, – я многим вам обязан, спасибо.
– Как вы?
– Лучше, чем тогда.
– Чем когда?
– Когда я тонул в море.
Это определенно был Форселль.
– Вы хотели кое-что рассказать?
– Это все моя жена Ребека. Она настояла на том, чтобы выложить все карты, и мне не оставалось ничего другого.
– Понимаю.
– Не уверен, – возразил Форселль. – Вы покажете мне свою статью, прежде чем она будет опубликована?
Блумквист начал спуск к мосту возле Кунстредгордена.
– Разумеется, вы проверите, не переврал ли я ваши слова и правильно ли изложил факты. Если будете не согласны с чем-то еще, обещаю выслушать и принять во внимание, но не более того.
– Звучит разумно.
– Тогда до встречи?
– До встречи.
Юханнес Форселль еще раз поблагодарил за спасение и передал трубку пожилому мужчине.
Выслав ему номер Катрин, Блумквист ускорил шаг. В голове роились беспокойные мысли и множество так и не заданных вопросов. Почему Юханнес Форселль не в больнице? Не слишком ли рано он встал с койки, с учетом того, что с ним было? Наконец, кто этот британец и что вообще происходит?
Микаэль понимал только, что все вместе должно быть как-то связано с Нимой Ритой и Эверестом. При этом, очевидно, в игре появились новые фигуры, о которых он не имел ни малейшего представления. Возможно, русский след, то и дело мелькающий в биографии Юханнеса Форселля. А может, это Манхэттен и Стан Энгельман?
Блумквист решил не гадать понапрасну. Скоро все прояснится. Он чувствовал, что надвигается нечто значительное, но пытался подавить воодушевление усилием воли. Не при каких обстоятельствах нельзя давать волю эмоциям.
Микаэль написал Катрин:
«Прости, день выдался безнадежный, но я скоро буду. Хочу попросить тебя о помощи еще в одном деле. Ты должна получить кое-какую информацию, я все объясню. Скучаю. М.».
Отправив сообщение через приложение «Сигнал», Блумквист вспомнил еще об одном, которое так и не успел прочитать. И оно показалось ему не менее странным, чем недавний разговор с Форселлем. Возможно, его отправил все тот же незнакомый британец, или же в игру вступило еще одно новое лицо. Так или иначе, текст гласил следующее:
Читать бесплатно другие книги:
