Девушка, которая должна умереть Лагеркранц Давид

Глава 32

28 августа

Иван Галинов смотрел на журналиста на носилках. Боец…Давно он не встречал такой стойкости. Только вот что толку? Времени ждать больше не оставалось. По-видимому, его придется убить, причем совершенно ни за что. Этот человек будет принесен в жертву прошлому. Или огню, можно сказать и так.

Когда двенадцатилетняя дочь Залаченко метнула в отца «коктейль Молотова», коллеги из ГРУ ликовали. Но Галинов воздерживался от эмоций, просто пообещал себе, что когда-нибудь доберется до этой девочки. За несколько лет до того он, как никто другой, был шокирован изменой Залаченко, которого считал другом и ментором. Но в отличие от многих других сразу понял, что с Залой не все так просто, и не порвал с ним.

Все оставалось как прежде, или почти так. Они тайно встречались, обменивались информацией, а потом вместе создали свой синдикат. И никто, включая родного отца, не был так близок Галинову, как Залаченко. Поэтому Иван чтил его память, несмотря на все злодеяния Залы, и даже самое ужасное из них, не укладывающееся в рамки никакой человеческой морали. Но не это привело Галинова в Моргонсалу.

Ради Киры он был готов на все. Галинов видел в ней одновременно и себя, и Залаченко, и изменника, и жертву измены, и истязуемого, и палача. И никогда еще он не был в таком смятении, как после этого разговора с Блумквистом.

Галинов выпрямился. Время перевалило за полдень, и бессонная ночь давала о себе знать. Самое время было поставить в этом деле точку, чего Иван не любил, в отличие от Киры и Залы. Но работа есть работа.

– Сейчас мы закончим, Микаэль. Не бойся, ты ничего не заметишь.

Блумквист молчал, сжав челюсти. Носилки, на которых от лежал, стали мокрыми от пота. В ногах, сожженных и изрезанных ремнями, гудело жерло печи.

Галинову нетрудно было представить себя на месте журналиста. В свое время он тоже прошел через пытки и уже не чаял остаться в живых. Лучшим утешением в такой ситуации было осознание того, что любая боль имеет границы, ту критическую точку, в которой тело становится нечувствительным. Вероятно, это можно считать полезным эволюционным приобретением. Какой смысл человеку страдать, когда всякая надежда потеряна?

– Ты готов? – спросил Галинов.

– Я…я…

Это было все, что мог выговорить Блумквист.

Носилки стояли на рельсах. Иван проверил механизм, подергав туда-сюда, утер пот, мельком взглянул на свое отражение в металлической обшивке печи и сосредоточился перед последним рывком.

Микаэль понимал: нужно что-то делать. Но силы иссякли, а нахлынувшие потоком воспоминания заглушили мысли. Блумквист увидел свою дочь и родителей, Лисбет и Эрику – и всего этого оказалось слишком много. Спина взмокла, он почувствовал дрожь в ногах. Микаэль стал искать глазами Ивана, но вокруг стоял сплошной туман. Где-то наверху замерцал глазок прожектора и потух. Блумквист не мог поручиться за то, что это не было его галлюцинацией.

Некоторое время он думал, что сгустившийся вокруг мрак – следствие неосознанного ужаса смерти, но потом понял, что это не так. Нечто происходило в действительности. Блумквист слышал шаги, и разговоры, и то, как Иван спросил по-шведски:

– Черт возьми, в чем дело?

Ему ответили несколько возбужденных голосов. Что случилось? Микаэль ничего не понимал. Кроме того, что в зале началась паника и вырубилось электричество. Все погасло, кроме огня в печи, пылавшего с прежней угрожающей интенсивностью. А значит, от мучительной смерти Блумквиста по-прежнему отделял один толчок.

С другой стороны, суматоха могла означать надежду. В просвете мелькали странные тени. Что, если это полиция? Дать им знать, крикнуть, что они окружены? Бесполезно, Иван отправит его в печь гораздо раньше. Горло сдавило. С трудом глотая воздух, Блумквист посмотрел на свои ноги.

На них появились новые ремни. Старые сгорели, сплавились с его собственной кожей и торчали клочьями. Микаэль дернулся – икры обожгла боль. Он прикрыл глаза и выдавил сквозь зубы невесть откуда пришедшую фразу:

– Боже мой…потолок обваливается.

Когда человек по имени Иван поднял глаза, Микаэль сделал вдох и рванул ноги из ремней, издав нечеловеческий крик. Потом пнул Ивана в живот и снова провалился в темноту. Последним, что уловило его угасающее сознание, был голос, который четко произнес по-шведски:

– Пристрели его.

Май 2008 года

Пожалуйста, не оставляйте меня…

На следующий день по дороге в лагерь эти слова снова дошли до него, пробившись сквозь ураганный ветер, и Форселль понял, что отныне обречен слышать их до конца жизни. Это было больше, чем он мог вынести. Тем не менее Юханнес продолжал идти. В нем проснулась опьяняющая жизненная сила, внушившая, что он непременно выкарабкается и в конце концов окажется в объятиях Ребеки. Она-то, эта сила, и позволила ему вынести страшный груз вины. Юханнес хотел жить, и поэтому был благодарен не только Ниме, но и Сванте.

Сванте. Без него Юханнес пропал бы там, наверху. Но сейчас он избегал смотреть ему в глаза и все чаще оглядывался на Ниму Риту. Хотя как раз в этом Форселль не был одинок. Все внимание Сванте тоже было устремлено на Ниму Риту.

Шерпа совсем изнемог. Но отправиться на вертолете в больницу категорически отказался, словно ему претила сама мысль принять помощь Юханнеса и Сванте. Это не могло не беспокоить их обоих. Что расскажет он людям, когда оправится? Похоже, Сванте этот вопрос мучил больше, чем Юханнеса. Напряжение росло, и в конце концов Форселль решил отпустить ситуацию. Пусть все идет как идет.

Но по мере приближения к лагерю радость спасения сменялась усталостью и апатией. И в долгожданный момент встречи с Ребекой Юханнес не почувствовал ничего, кроме невыносимой тяжести в груди.

Он почти не ел и не пил. Сразу лег спать и отключился на четырнадцать часов. А когда проснулся – сновно пепел покрыл головокружительный горный ландшафт. Ни в чем Форселль не находил утешения, даже в улыбке Беки. Жизнь для него угасла. Все, кроме одной-единственной мысли, которая отныне заполняла его целиком: он должен обо всем рассказать. Но Форселль все откладывал и откладывал, и не только из-за Сванте, не спускавшего с него настороженных глаз. Все говорили, что карьера Нимы как проводника закончена. Рассказать о том, что он бросил в горах женщину, означало забить последний гвоздь в крышку его гроба.

Последнее представлялось бессмысленным и несправедливым, ведь Нима спас столько жизней. Тем не менее Форселль так и сделал бы, если б на пути вниз из лагеря к нему не подошел Сванте.

Это случилось недалеко от ущелья, на дне которого бурлила горная река, где-то на высоте Намче-Базара. Ребека ушла вперед и занималась Шарлоттой Рихтер и ее обмороженными ногами. Сванте положил руку на плечо Юханнеса.

– Мы должны молчать, это ты, надеюсь, понимаешь?

– Мне жаль, Сванте, – ответил Юханнес, – но я собираюсь обо всем рассказать.

– Понимаю, друг, но мы оказались в капкане.

И дальше Сванте объяснил ему, что теперь, из-за гибели Виктора Гранкина, на них ополчились еще и русские. Юханнес обещал подождать.

Возможно, он просто ухватился за слова Сванте Линдберга, как утопающий за соломинку, чтобы заглушить в себе голос совести.

С географией все оказалось не так просто. Координаты указывали на реально существующий объект, но Лисбет не решилась ехать по главной дороге. Вместо этого она долго петляла лесными тропками, пока не вырулила к заброшенному заводу и не затаилась в кустах черники за большой елью.

Поначалу Саландер не наблюдала никаких признаков жизни и уже подумала, что кто-то просто-напросто хотел заманить ее в ловушку. Вытянутое здание из кирпича и бетона выглядело как большая конюшня и кое-где начинало разваливаться. Крыша, во всяком случае, явно нуждалась в ремонте. На боковых стенах отслаивалась краска. Ни машин, ни мотоциклов с той точки, где находилась Лисбет, не просматривалось.

Только потом Саландер заметила на крыше дымящуюся трубу и сразу дала команду Чуме и Тринити к началу операции.

Незадолго до этого возле здания появилась мужская фигура в черном с длинными волосами. Деталей Лисбет не разбирала, но парень заметно волновался, и этого оказалось для нее достаточно.

Саландер тут же смонтировала IMSI-перехватчик, маленькую мобильную станцию, и снова подняла глаза. Черная фигура все так же нервничала и как будто высматривала что-то или кого-то. Похоже, это были они. Лисбет сфотографировала здание, послала снимок комиссару Бублански по секретной линии вместе с координатами GPS и вышла из убежища.

Она рисковала – на равнине негде было спрятаться. Но Лисбет хотела заглянуть в большие окна на длинной стене дома, достающие почти до земли. Дул ветер, сгущались сумерки. Саландер передвигалась пригнувшись, с оружием наготове, но вскоре попятилась назад. Окна были тонированы, она не видела ничего, хотя стояла совсем близко. Мобильник сигнализировал поступление перехваченного сообщения:

«Уходим. Он все доделает».

Трудно было сразу понять, что это значит, и Лисбет почувствовала, что снова сомневается, как тогда, на Тверском бульваре. Хотя Конни Андерссону, заметившему ее в этот момент через камеру слежения, показалось, что Саландер, как всегда, настроена решительно. Если, конечно, он вообще узнал ее в маленькой фигурке, стремительно удаляющейся в направлении леса.

Юрий Богданов тоже заметил Лисбет на своем мониторе, но в отличие от Конни не поднял тревоги. Саландер скрылась за деревьями, а потом послышался гул мотора, и Юрий увидел мчащийся через равнину мотоцикл.

Это была она, Оса. Раздались выстрелы, стекло разлетелось вдребезги, а Лисбет свернула к зданию. Богданов не стал дожидаться финала – взял со стола ключи от машины и поспешил к двери. Он не желал участвовать в том, что не могло хорошо кончиться, будь то для них или для Саландер. Пора было освободиться от всего этого.

Микаэль открыл глаза. Сквозь туман он разглядел неопрятного парня лет сорока с лишним, с длинными волосами, мощной челюстью и красными глазами. Парень держал пистолет, его руки дрожали.

– Я должен пристрелить его? – переспросил он.

– Пристрели, я сказал, – послышался голос Ивана. – Пора уходить.

Микаэль извивался угрем, будто надеялся отфутболить пули своими обожженными ногами. Но мужчина медлил и морщил лоб – не то целился, не то старался сфокусировать зрение. Микаэль видел, как напряглись мышцы на его руках, и закричал: «Нет, нет…» – когда все заглушил рев мотора. Что-то – не то автомобиль, не то мотоцикл – приближалось к ним на страшной скорости, и длинноволосый отвернулся.

Вокруг развязалась стрельба, похоже, даже из автоматического оружия. Она приближалась – вот единственное, что можно было утверждать наверняка. Послышался звон стекла, и по залу загулял ветер. Из полумрака вылетел мотоцикл, которым управляла худенькая фигурка в черном, судя по всему, женщина. Мотоцикл полетел на длинноволосого и с грохотом врезался в стену.

Стрельба продолжалась. Теперь огонь открыл длинноволосый. И не по Микаэлю, а по худенькой мотоциклистке, которая с быстротой молнии металась из стороны в сторону, благодаря чему, похоже, только и оставалась жива. Послышались нервные шаги, и Блумквист увидел лицо Ивана – не то испуганное, не то предельно сосредоточенное. Потом раздались новые выстрелы и крики. Тело пронзила боль, и Микаэль снова потерял сознание.

Катрин, Ковальски и супруги Форселль перекусили индийскими блюдами, которые заказали с доставкой, и вернулись в гостиную для продолжения беседы. Катрин пыталась сосредоточиться. Она хотела понять, что говорил Форселлю Сванте Линдберг, когда группа спускалась из горного лагеря.

– Я думал, он желает мне добра, – говорил Юханнес. – Сванте положил мне на плечо руку и повторял, что боится за меня. Что на меня слишком много могут повесить и опасность нависла над нами уже теперь.

– Что он имел в виду?

– Якобы в ГРУ догадывались, кто мы, и задавались вопросом, не связано ли наше участие в экспедиции со смертью Виктора Гранкина. «Ты же знаешь, они хотят упечь тебя давно и надолго», – говорил он своим доброжелательным тоном, и это была правда. Для ГРУ я был как бельмо в глазу, и Линдберг не упустил случая напомнить, что на меня имеется компромат.

– Компромат? – переспросила Катрин.

– Да, компромат. Компрометирующая информация.

– На что он намекал?

– На историю со Стеном Антонссоном.

– Министром торговли?

– Именно. К тому времени Антонссон уже развелся, но в начале двухтысячных был влюблен в русскую девушку по имени Алиса. Потерял голову, бедняга. Как-то в Санкт-Петербурге я был в гостях у него в номере. Шампанское лилось рекой. И вот, в самый разгар праздника, Алиса стала задавать Стену разные настораживающие вопросы, и Стен наконец прозрел. Это была не любовь, а обычная «медовая ловушка». Он закричал, прибежали телохранители, и начался бедлам. Кто-то подал бредовую идею, что я должен допросить женщину, и меня пригласили подняться в комнату.

– И что там произошло?

– На Алисе были кружевные трусы, чулочный пояс и тому подобное обмундирование. С ней случилась истерика, и я попытался ее успокоить. И тогда Алиса заныла, что ей нужны деньги. Иначе она выставит Антонссона извращенцем. Меня затащили в постель. При себе у меня была кипа рублей, я отдал ей все. Понимаю, что это не самый изящный выход из ситуации, но другого мне не предоставлялось.

– И вы испугались, что остались снимки? – догадалась Катрин.

– Да, я боялся этого. Но когда Сванте напомнил о том случае, прежде всего подумал о Беке. Какими глазами я смотрел бы на нее после всего этого?

– И вы решили молчать о том, что произошло?

– Я решил ждать и все время оглядывался на Ниму. Поскольку он тоже не спешил обо всем рассказывать, и я все откладывал и откладывал момент истины. Жизнь шла своим чередом, ну а потом возникли другие проблемы.

– Что за проблемы?

– ГРУ прознало, что Юханнес хотел завербовать Гранкина, – ответил за Форселля Ковальски.

– Как они могли об этом узнать?

– От Стана Энгельмана – таково наше мнение, – продолжал Ковальски. – Летом и осенью мы получили убедительные подтверждения того, что он связан с русским преступным синдикатом. Тогда мы стали подозревать, что у Энгельмана в экспедиции был свой человек, который проинформировал его о связях Виктора и Юханнеса. Мы решили, что это был Нима Рита.

– Но ваши подозрения не подтвердились?

– Нет. Тем не менее ГРУ было проинформировано. Мы не думали, что им известно что-то конкретное, но они подали ноту протеста в шведское правительство. Утверждали, будто на Гранкина было оказано давление и он оказался в стрессовой ситуации, что в конце концов стоило ему жизни. Юханнеса выслали из России, как вы знаете.

– То есть причина была в этом?

– Отчасти. В то время Россия выслала много дипломатов. Так печально окончилась для нас эта история.

– Только не для меня, – возразил Форселль. – Я вышел в отставку и почувствовал большое облегчение. Потом влюбился, женился, поставил на ноги отцовскую фирму…жизнь снова заиграла для меня всеми красками.

– Что тоже небезопасно, – вставил Ковальски.

– Циник, – отозвалась Ребека.

– Но это правда. В счастье человек расслабляется.

– И я расслабился, – согласился Юханнес. – Потерял осторожность, перестал замечать очевидное. Поэтому по-прежнему считал Сванте другом и опорой, и даже сделал своим секретарем.

– Вы считаете это ошибкой? – спросила Катрин.

– По меньшей мере, – ответил Юханнес. – Но правда открылась и мне, хотя и не сразу.

– После того как против вас развязали травлю?

– Это тоже, но по большей части после встречи с Янеком.

– Чего хотел от тебя Янек? – спросила Ребека.

– Я хотел рассказать ему о Ниме Рите, – ответил Ковальски.

– То есть?

– Ты знаешь, – продолжал Юханнес, – что я долго поддерживал связь с Нимой. Я помогал ему деньгами и построил дом в Кхумбу. Но настал момент, когда мои заботы перестали что-либо значить. После гибели Луны жизнь Нимы пошла прахом, и он заболел окончательно. Пару раз мне удавалось до него дозвониться, и я не понимал ничего из того, что он говорил. Нима бредил. Все смешалось у него в голове, люди не выдерживали и нескольких минут его общества. Сванте не видел в нем никакой опасности, но осенью семнадцатого года все изменилось. Репортер журнала «Атлантик» Лилиан Хендерсон решила написать книгу о событиях на Эвересте. Эта Лилиан оказалась очень информированной. Она знала не только о романе Виктора и Клары, но и о связи Энгельмана с русским преступным синдикатом. Проверяла даже версию, что это Энгельман хотел убить Клару и Гранкина на Эвересте.

– Боже мой…

– Именно. Она сделала интересное интервью со Станом в Нью-Йорке. Он, разумеется, отвергал все обвинения, и не факт, что Лилиан удалось бы что-нибудь доказать. Тем не менее Энгельман понял, что он в серьезной опасности.

– Что же случилось?

– Лилиан упомянула, что собирается съездить в Непал к Ниме Рите. Тот, как я уже сказал, в общем, не представлял большой угрозы, так как считался невменяемым. Но опытный и информированный репортер, вроде Лилиан, сумел бы извлечь рациональное зерно и из его бреда.

– Что вы имеете в виду под рациональным зерном?

– Именно то, что разглядела Лилиан, – ответил Ковальски.

– И что же это?

– Мы беседовали с одним человеком из посольства в Непале, который читал листовку Нимы в Катманду. И там, среди прочего, усматривалось то, что это Стан поручил шерпе убить «мэмсахиб» в горах. Притом что Нима, конечно, говорил о черном ангеле, который отдавал ему приказания с небес…[39]

Ковальски многозначительно посмотрел на Катрин.

– Я поняла, – отозвалась та. – И вы считаете, что это правда?

– Да, мы так считаем, – подтвердил Ковальски. – Мы полагаем, что Стан мог использовать шерпу в качестве орудия мести.

– Все-таки мне трудно в это поверить.

– А вы представьте себе состояние Энгельмана, когда он узнал о заговоре Виктора и Клары против него.

– И что Нима? Как он на это отреагировал?

– Разумеется, отказался. Вся его жизнь, его работа до сих пор сводились к тому, чтобы спасать людские жизни, а не наоборот. И потом, когда Нима все-таки оказался причастен к ее смерти, он впал в безумие. Собственно, в этом нет ничего удивительного. Он не вынес чувства вины, которое, при его религиозности, приняло параноидальные формы. Когда осенью семнадцатого года в моей жизни объявился Янек, Нима уже предпринимал попытки публичного покаяния. Он хотел повиниться перед всем миром.

– Было похоже на то, – подтвердил Ковальски. – Накануне приезда Лилиан я информировал Юханнеса о том, что Нима в опасности. Угроза исходила от Энгельмана и русских бандитов, которые запросто могли с ним расправиться. И Юханнес тут же предложил спрятать Ниму в надежном месте.

– Что вы и сделали?

– Да.

– Что именно вы сделали?

– Мы проинформировали Класа Берга из МУСТа, вывезли Ниму из Непала на самолете Британского посольства и поместили в клинику «Сёдра Флюгель» в Остравикене, где он, к сожалению…

– Что? – не выдержала Катрин.

– Не получил должной медицинской помощи, и я… – продолжал Юханнес.

– И что вы?

– Я навещал его не так часто, как следовало. И не только по причине своей вечной занятости. Мне было больно видеть Ниму в таком состоянии.

– То есть вы как ни в чем не бывало продолжали вести свою счастливую жизнь?

– Продолжал, но это продлилось недолго, ведь так?

Глава 33

28 августа

Лисбет Саландер пригнулась и направила мотоцикл в огромное тонированное окно и на человека в кожаном жилете с пистолетом в руке. Мотоцикл влетел в стену, и Лисбет приземлилась на железную балку на полу. Вскочив, она укрылась за колонной и оглядела помещение. Взгляд отмечал нужные детали – количество людей, вооружение, расстояние, препятствия…В стороне горела печь, знакомая ей по ролику.

Там же стоял мужчина в белом костюме и прижимал тряпку к лицу Микаэля. Лисбет метнулась в его сторону, прежде чем сообразила, что делает. Пуля чиркнула по шлему. Еще несколько просвистели мимо. Лисбет начала отстреливаться. Мужчина в белом пригнулся, другой упал. Это было кое-что, но Саландер все еще действовала, не имея никакой стратегии.

Мужчина в белом схватился за носилки, намереваясь отправить Микаэля в печь, и Лисбет снова открыла стрельбу, но промахнулась, бросилась на него, и оба повалились на пол. Завязалась короткая борьба. Лисбет стукнула противника на голове и сломала ему нос. Вскочила на ноги, подстрелила еще одного пугливого типа и расстегнула ремни на руках Микаэля.

Она полагала, что это нужно сделать в первую очередь. Носилки с Блумквистом стояли на рельсах, и одного толчка было достаточно, чтобы отправить их в огонь. Но Лисбет отвлеклась и поняла свою ошибку, лишь получив удар в спину. Предплечье обожгла боль – пуля. Саландер упала вперед головой и не успела отвести чью-то ногу, которая выбила из ее руки оружие. Это была катастрофа, не иначе. Саландер угодила в окружение, не успев выпрямиться. Она не сомневалась, что ее сразу пристрелят, но враги медлили. Лисбет чувствовала их смятение. Похоже, они ждали приказа. Это ведь за ней они охотились все это время.

Саландер оглядывала помещение в поисках пути к отступлению. Двое мужчин лежали без движения, еще один был ранен, но держался на ногах. Против нее было трое, и вряд ли она могла рассчитывать на помощь Микаэля. Он был оглушен, а его ноги…

Лисбет повернулась к бандитам. Она узнала Юрму и Крилле из клуба «Свавельшё». Петер Ковик был ранен и, похоже, собирался сесть на пол. Слабое звено, да и Крилле уже не в той форме, что раньше. Похоже, это на него она наехала, после того как пробила стекло.

В стороне была синяя дверь, за которой наверняка поджидали другие. Сзади послышался стон – это оказался мужчина в белом, которого Лисбет стукнула по голове. Галинов, похоже. И он тоже все еще не был обезврежен. Кровь из раны на руке била фонтаном, и Лисбет почувствовала, что обессилела. Одно неосторожное движение, и они ее пристрелят. Но сдаваться она не собиралась. Мысли метались в голове. Есть ли здесь какая-нибудь техника? Разумеется, камера на потолке, компьютер, связь…но что толку? Ей не добраться до всего этого. Не говоря о том, что вырубилось электричество.

Все, что ей оставалось, – выиграть время. Саландер оглянулась на Микаэля. Он был ей нужен, как и любая другая помощь. Лисбет старалась мыслить позитивно. Так или иначе, Микаэль спас ее, пусть даже непреднамеренно. Все остальное – одна сплошная неудача. И началась она на Тверском бульваре, когда Лисбет впервые засомневалась. С тех пор у нее одни проблемы и мучения.

Мысль лихорадочно работала. Лисбет оценивала расстояние до разбитого окна, мотоцикла, железной трубки, больше похожей на шест, – инструмента стеклодувов. Понтелло, кажется, так это называется. Планы один за другим возникали и отвергались в ее голове. Лисбет сосредоточилась – и в этот момент ее посетило странное предчувствие. Она оглянулась на синюю дверь, откуда показалась до боли знакомая фигура. Приближались шаги, – гулкий стук каблуков, одновременно неуверенный и торжествующий. Нависла тишина, а потом голос за спиной произнес по-русски:

– Боже мой, Кира, ты еще здесь?

30 сентября 2017 года, Катманду

Нима Рита сидел на земле неподалеку от реки Багмати, где кремируют мертвых, и потел под своим голубым пуховиком, – тем самым, в котором в последний раз видел Луну в ущелье на Чо-Ойи. Она и сейчас была у него перед глазами – лежала спиной кверху, с раскинутыми по сторонам руками. Как будто летела по небу и кричала: «Пожалуйста, не оставляйте меня…»

Совсем как мэмсахиб, и такая же одинокая и отчаявшаяся. Думать об этом было невозможно, поэтому Нима вылил в себя остатки пива. Оно не то чтобы заглушало голоса, – против них не существовало средства, – но делало мир милосерднее. Так или иначе, все вокруг звучало их неизменным аккомпанементом.

Нима огляделся. У него оставалось три бутылки, и это было хорошо. Сейчас он все выпьет, а потом вернется в больницу, на встречу с журналисткой Лилиан Хендерсон, которая специально ради него прилетела из Америки. Она задумала большое дело. В кои веки нашелся кто-то, кому понадобился Нима Рита и его истории. Он не верил своему счастью и в глубине души все еще боялся, что Лилиан Хендерсон отвернется от него, как другие.

Никто не хотел слышать Ниму, это было его проклятие. Его слова витали в воздухе, как пепел над рекой Багмати. Люди избегали его, как прокаженного. Но Нима молил горных богов, чтобы Лилиан его поняла. Он знал, что ей сказать.

Нима собирался признаться журналистке, что совершил ошибку. Мэмсахиб не была плохим человеком. Плохими были те, кто внушил Ниме это, – сахиб Энгельман и сахиб Линдберг. Это они обманули его, а ее убили. Они нашептывали Ниме в ухо ужасные слова. Это они злодеи, не она. Вот что Нима собирался объяснить американской журналистке и все думал о том, получится ли. Он ведь был болен и сам знал это.

Все смешалось в голове Нимы. Теперь ему казалось, что он бросил умирать в снегу не только мэмсахиб, но и Луну. Поэтому теперь шерпа одинаково любил и оплакивал их обеих, и это делало его горе не в два даже, а в сотни раз сильней. Нима понимал, что должен набраться храбрости и попробовать забыть про голоса. Иначе журналистка Лилиан может испугаться, как другие. И Нима пил пиво, методично и быстро, словно не получал от него никакого удовольствия. Вокруг было много людей, тем не менее Нима расслышал шаги за спиной. Двое мужчин, старый и помоложе, подошли совсем близко и заговорили с Нимой по-английски:

– Мы здесь, чтобы помочь тебе.

– Я спешу, – отвечал Нима. – Я должен рассказать журналистке про мэмсахиб.

– Успеешь, – сказали они.

Что произошло дальше, Нима помнил плохо. Но каким-то образом он оказался в автомобиле, который направлялся в аэропорт. С журналисткой Лилиан Хендерсон они так и не встретились. Нима вообще ничего не понимал и напрасно досаждал богам своими молитвами.

Уже тогда с ним все было кончено.

Катрин наклонилась и заглянула Юханнесу Форселлю в глаза.

– Если Нима Рита хотел поговорить с журналистами, почему ему не предоставили такой возможности?

– Его признали невменяемым.

– Вы говорили, что в больнице его не лечили, что бльшую часть времени он сидел взаперти. Почему вы не помогли ему?

Юханнес Форселль опустил глаза. Его губы дрожали.

– Потому что…

– …потому что вы этого не хотели, – оборвала его Катрин. – Он ведь мог помешать вашему счастью, так?