Темная половина Кинг Стивен
— Алан? Что ты тут делаешь в такое позднее время?
Он улыбнулся, поднялся и поцеловал ее.
— Поджидаю наркотики, чтобы немного расслабиться, — остроумно ответил шериф.
— Нет, в самом деле — это все по делу Бомонта?
— Да. Я пытался выйти на того доктора, который, возможно, знает кое-что обо всем этом кошмаре. Я попадаю только на телефонный автоответчик и потому решил проверить у их шерифа, не уехали ли Притчарды на лето. Тот парень, с кем я поговорил, сейчас, наверное, проверяет мою благонадежность. — Он взглянул на жену с осторожной заботливостью. — Как ты, милая? Голова болит?
— Нет, — ответила Энни, — но я услыхала, как ты вошел. — Она улыбнулась. — Ты самый тихий мужчина в мире, когда этого захочешь, Алан, но тебе трудно научить свой автомобиль следовать твоему примеру.
Он обнял Энни.
— Не хочешь ли чаю? — спросила она.
— О нет. Стакан молока, если несложно.
Она вышла и вернулась через минуту с молоком.
— Что из себя представляет этот Бомонт? — спросила Энни. — Я как-то видела его в городе, да и жена его заходила в магазин, когда там была и я, но я никогда с ним не разговаривала. — Магазин назывался «Вы шьете и шьете» и принадлежал женщине по имени Полли Чалмерс. Хозяйка вела дело, а Энни Пэнборн работала у нее на полставки, по четыре часа в день.
Алан подумал над вопросом.
— Мне он нравится, — наконец прозвучал ответ. — Сперва — нет, мне показалось, что он холодная рыба. Но я увидел его в тяжелые времена. Он только… какой-то отчужденный. Возможно оттого, что его литературная профессия накладывает свой отпечаток.
— Мне очень понравились обе его книги, — сказала Энни.
Он поднял брови.
— Я и не знал, что ты их читала.
— Ты никогда не спрашивал, Алан. Потом, когда случилась вся эта сенсация с его псевдонимом, я попробовала одну из тех, других книг. — Ее нос поморщился от отвращения.
— Нехороши?
— Ужасны. Пугающие. Я не смогла дочитать до конца. Я бы никогда не поверила, что один и тот же человек написал обе такие разные книги.
«Чуешь, куда все клонится?» — подумал Алан. Но он не должен все же верить в это.
— Тебе бы следовало вернуться в постель, — сказал шериф, — а то ты встанешь завтра с новым приступом мигрени.
Она покачала головой.
— Я думаю, что этот головной монстр наконец оставил меня в покое, по крайней мере, на некоторое время. — Энни бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц. — Я все же не буду спать, пока ты не придешь… если, конечно, не совсем уж поздно.
Он обхватил ее грудь через ночную рубашку и крепко поцеловал в раскрытые губы.
— Я поднимусь сразу же, как только закончу с этим.
Она ушла, и Алан убедился, что прошло уже более десяти минут. Он снова связался с Вайомингом и с тем же сонным диспетчером.
— Я уж подумал, что вы забыли обо мне, приятель.
— Вовсе нет, — ответил Алан.
— Вы дадите свой номер в «ЛОУЗ», шериф?
— 109-44-205-МЭ.
— Я не сомневаюсь, что вы — оригинал, а не какая-то дешевая копия, все в порядке. Жалею, что пришлось заставить вас пройти всю эту тягомотину в столь поздний час, шериф Пэнборн, но вы должны меня понять.
— Все правильно. Что вы скажете мне насчет доктора Притчарда?
— О да, они с женой числятся в нашей картотеке уехавших на время, все так, — сказал диспетчер. — Они отправились в Йеллоустонский парк, в палаточный лагерь, до конца месяца.
«Вот так, — подумал Пэнборн. — Ты понял? А ты здесь прыгаешь вокруг дурацких теней посреди ночи. Никаких перерезанных глоток. Никаких надписей на стенах. Просто два старых туриста вспомнили молодость».
Но он почему-то не чувствовал большого облегчения. Доктор Притчард оказался трудным орешком, к которому было почти невозможно подобраться в ближайшие две недели, а то и больше.
— Если мне необходимо передать что-то срочное этому парню, как вы считаете, смогу ли я это проделать? — спросил Алан.
— Думаю, что да, — ответил диспетчер. — Вы можете связаться с телефонной службой в Йеллоустоне. Они узнают, где находится доктор Притчард, или где они оба должны быть в данное время. Конечно, на это уйдет какое-то время, но, вероятнее всего, они все же свяжут его с вами. Мне приходилось с ним встречаться, раз или два. Он, по-моему, достаточно приятный старикан.
— Это очень кстати было узнать, — сказал Алан. — Спасибо за все сделанное для меня.
— Не стоит — ведь для этого я и сижу здесь. — Алан услышал шуршание переворачиваемых страниц и смог четко представить себе, как почти через добрую половину американского континента этот его безличный собеседник снова уткнулся в свой любимый «Пентхауз».
— Спокойной ночи, — сказал Пэнборн.
— Спокойной ночи, шериф.
Алан повесил трубку и присел в своем кабинете, глядя через его небольшое окно в окружающую темноту.
Он появится здесь. Где-то. Он еще придет.
Алан снова задумался, как он будет ощущать себя, если его собственная жизнь — и жизни Энни и детей — окажется под нависшей угрозой. Он все время старался предугадать, что же получится, если он сам будет знать об угрозе, но никто не поверит тому, что он знает.
«Ты опять забираешь работу с собой домой, дорогой», — как бы услышало сознание Алана слова Энни.
И это было правдой. Пятнадцать минут назад он был абсолютно уверен — если не головой, то своими нервными окончаниями он это ясно ощущал — что Хью и Хельга Притчарды лежат мертвыми в луже крови. Это оказалось неправдой, они должны были мирно почивать под ночными звездами в Йеллоустонском национальном парке. Вот тебе и интуиция; она лишь морочит тебе голову.
Именно это и должен будет ощутить Тад, когда мы выясним, что действительно происходит. Когда мы сможем найти объяснение, каким бы странным оно не оказалось, окажется, что вся эта чертовщина соответствует естественным законам жизни.
Действительно ли шериф верил в это?
«Да, — решил он, — действительно. По крайней мере, головой». Нервные окончания были не столь послушными.
Алан выпил молоко, выключил настольную лампу и поднялся в спальню. Энни еще не спала и была соблазнительно обнаженной. Она заключила его в объятия, и Алан радостно позволил себе забыть обо всем другом.
Старк позвонил снова через два дня. Тад Бомонт в это время находился в Дейв-маркете.
Это был магазин всякой всячины в полутора милях вниз по дороге от дома Бомонта. Туда всегда можно было пойти, когда пробежка в супермаркет в Бревере казалась слишком малообоснованной, или просто было жаль утруждать столь долгим путешествием свою натруженную задницу.
Тад в эту пятницу, вечером, шествовал в магазин за упаковкой с полудюжиной банок «Пепси», несколькими пакетами чипсов и за баночками различной приправы. Один из охранников сопровождал на машине Бомонта. Было десятое июня, половина седьмого вечера, излишне яркий свет на небе постепенно угасал. Лето, это прекрасная зеленая приманка, снова до краев заполнило Мэн.
Полицейский сидел в машине, когда Тад вошел внутрь торгового здания. Он взял содовую и начал рассматривать банки с приправой (у каждого из нас должны быть свои вкусовые пристрастия, хотя бы к простому луку), когда зазвонил телефон.
Он вскинул голову, думая: «Ох! Ну ладно».
Розали, продавщица за прилавком, сразу же сняла трубку, сказала «Хэллоу», прислушалась, затем взяла телефон и протянула Таду, словно тот уже должен был все понять без слов. Тад был снова захвачен тем чувством отрешенности, которое слишком часто и всегда неожиданно в последнее время преследовало его.
Тад чувствовал себя абсолютно спокойным. Его сердце только один раз гулко ударило в груди, но только лишь один раз, а затем оно снова равномерно заработало в обычном ритме. Он не вспотел.
И вокруг не было слышно птиц.
Он не ощущал ни того страха, ни той ярости, которые столь сильно проявились при прошлом разговоре. Он не потрудился спросить Розали, звонит ли его жена, Лиз, чтобы он заодно прикупил дюжину яиц или, быть может, пакет апельсинового сока, пока он еще в магазине и не ушел. Тад знал, кто это звонит.
Он стоял рядышком с компьютером «Мегабак», весь зеленый экран которого занимало объявление, что на прошлой неделе никто не получил главный приз по лотерее, а потому он возрастает для этой недели уже до четырех миллионов долларов. Тад взял трубку и четко произнес:
— Хэллоу, Джордж.
— Хэллоу, Тад. — Мягкий южный акцент по-прежнему, но уже без тех визгливых и карикатурных нот, которые раньше так и выпирали на этого голоса, давая повод для всевозможных обидных и безобидных насмешек над его хозяином. Таду пришло в голову, сколько усилий надо было в юности затратить Старку, чтобы избавиться от этих фальшивящих нот, выдающих его с головой как неотесанную деревенщину.
«Но сейчас мы уже не юнцы, — подумал Тад, — а пара белых американских романистов, беседующих друг с другом».
— Что ты хочешь?
— Ты уже знаешь ответ на этот вопрос. И нет нужды нам обоим разыгрывать какие-то игры, верно? Немного поздновато для них.
— Может быть, мне просто хочется услышать тебя, говорящим вслух именно это. — К Таду снова вернулось то же ощущение, то дикое ощущение, словно его душа высосана из тела и скользит по телефонной линии к какому-то месту, точно посредине между обоими собеседниками.
Розали перешла к дальнему краю прилавка, где она извлекала пачки сигарет из картонной упаковки, а затем создавала какое-то сложное архитектурное сооружение из этих строительных элементов. Она столь старательно пыталась не слушать речи Тада по своему телефону, что это выглядело просто забавно. Во всем Ладлоу — по крайней мере, в этой части города — не было ни души, которая бы не знала, что Тад Бомонт находится под охраной полиции или еще как-то по-другому называемой этой чертовской услуги. Таду не надо было прислушиваться к молве, чтобы убедиться в том, что город полон всякими слухами о нем, один сногсшибательнее другого. Те, кто не верил в близкий арест Тада за распространение наркотиков, склонились к мнению, что здесь причина в совращении малолетних или избиениях жены. Бедняжка Розали старалась быть максимально вежливой, и Тад почувствовал почти абсурдную благодарность. Он также чувствовал себя смотрящим на нее с противоположного конца гигантского телескопа. Он был сейчас ниже телефонной линии, ниже кроличьих норок, там, где не место белым кроликам, а где живет только старый лис Джордж Старк — человек, который не должен здесь находиться, но как-то появившийся на свет.
Старина Джордж, а ниже в Эндсвилле все воробьи летают снова.
Он боролся с этим ощущением, боролся отчаянно.
— Продолжай, Джордж, — сказал Тад, сам удивленный некоторыми злобными нотками в своем голосе. Он был в смятении, захвачен мощным влиянием расстояния и нереальности всего происходящего… но, слава Богу, голос звучал так бодро и уверенно! — Скажи это вслух, почему ты не делаешь этого?
— Если ты настаиваешь.
— О, да.
— Время начать новую книгу. Новый роман Старка.
— Я так не считаю.
— Не говори этого! — Звуки этого голоса были похожи на свист пуль. — Я нарисовал для тебя целую картину, Тад. Я это сделал для тебя. Не заставляй меня нарисовать еще одну на тебе.
— Ты мертв, Джордж. Ты просто недостаточно разумен, чтобы лечь в землю.
Голова Розали слегка повернулась; Тад заметил один ее вытаращенный глаз, до того как она повернулась назад к своим сигаретным сооружениям.
— Попридержи-ка свой язык! — В голосе послышалась настоящая ярость. Но было ли в нем и что-то еще? Может быть, страх? Боль? И то, и другое? Или он только сам себя дурачит, думая обо всем этом?
— Что-нибудь не так, Джордж? — вдруг насмешливо спросил Тад. — Ты теряешь некоторые свои счастливые мысли?
Там, на том конце провода, наступила пауза. Он был сильно удивлен, выбит из колеи, по крайней мере, на какое-то время. Тад был абсолютно уверен в этом. Но почему? Что вынудило Старка замолчать?
— Слушай меня, друг-дерьмо, — наконец произнес Старк. — Я даю тебе неделю, чтобы начать роман. Не думай, что ты сможешь нагадить мне, потому что это невозможно. — Последнее слово было произнесено врастяжку с дифтонгами «оу» вместо «о». Да, Джордж был опечален. Это могло стоить Таду больших неприятностей в будущем, но сейчас он чувствовал только радость победы. Он прошел через это. Ему казалось, что не только он один ощущал беспомощность и ночные кошмары во время этих задушевных бесед; сейчас он зацепил Старка, и это было просто прекрасно.
Тад сказал:
— Это в основном правда. Между нами нет бычьего дерьма. Что-то другое — может быть, но не оно.
— У тебя была идея, — сказал Старк. — Она у тебя созрела, еще до того, как чертов недоносок вздумал пошантажировать тебя. Та, насчет свадьбы и бронированного автомобиля.
— Я выкинул мои наброски. Те, что делал с тобой.
— Нет, те наброски, что ты выкинул, были моими, но дело не в этом. Тебе не нужны наброски и черновики. И без них получится хорошая книга.
— Ты не понимаешь. Джордж Старк умер.
— Ты — тот, кто не понимает, — перебил Старк. Его голос был мягок, глубок и проникновенен. — У тебя неделя. И если ты не напишешь хотя бы тридцати страниц рукописи, я приду за тобой, старина. Только я начну не с тебя, это было бы слишком легко и просто. Чересчур даже легко. Я сперва займусь твоими детьми, и они будут умирать медленно. Я позабочусь об этом. Я знаю как. Они не будут понимать, что происходит, только то, что они умирают в агонии. Но ты будешь знать, и я буду, и твоя жена тоже. Затем я возьмусь и за нее, только перед этим я сперва возьму ее. Ты понимаешь, что я имею в виду, старина. А уже после них я займусь и тобой, Тад, и ты умрешь так, как еще не умирал ни один человек на Земле.
Старк остановился. Тад мог слышать, как он яростно чешет свое ухо, словно собака жарким днем.
— Ты не знаешь насчет птиц, — мягко сказал Тад. — Это правда, ведь так?
— Тад, не говори чепухи. Если ты не начнешь очень скоро писать, много людей пострадает. Время начинает идти.
— О, я весь внимание, — сказал Тад. — Что меня удивляет, так это то, как ты ухитрился написать на стенах в квартирах Клоусона и Мириам то, чего сам не знаешь?
— Тебе лучше прекратить молоть всякую чушь и начать соображать, мой милый друг, — сказал Старк, но Тад смог уловить нотки некоторого замешательства и даже испуга внутри этого голоса. — На их стенах не было ничего написано.
— О нет. Там было написано. И ты знаешь что именно, Джордж? Я думаю, здесь причина в том, что это написал не ты, а я. Я думаю, что часть меня была там. Каким-то образом часть меня оказалась там, чтобы следить за тобой. Я думаю, что я единственный из нас двоих, кто знает про воробьев, Джордж. Я думаю, что, возможно, это написал я. Ты должен подумать об этом… подумать крепко… перед тем как ты начнешь давить на меня.
— Послушай меня, — сказал Старк вежливым голосом. — Слушай меня действительно внимательно. Сперва твои дети… потом жена… потом ты. Начинай новую книгу, Тад. Это лучший мой тебе совет. Лучший совет из тех, которые у тебя были в этой треклятой жизни. Начинай книгу. Я не мертв.
Долгая пауза. Затем мягко, очень ласково:
— И я не хочу быть мертвым. Поэтому отправляйся домой, поточи карандаши и, если тебе нужно немного вдохновения, подумай как будут выглядеть твои крошки с лицами, полными стекла. Нет никаких дурацких птиц. Забудь о них и начинай писать.
Затем последовал отбой.
— … тебя, — прошептал Тад в мертвый телефон и повесил трубку.
17. ПАДЕНИЕ УЭНДИ
Ситуация должна разрядиться так или иначе, неважно как — Тад был уверен в этом. Джордж Старк не ушел просто так. Но через два дня после второго звонка Старка Тад пришел к выводу, который подтвердился кувырком Уэнди с лестницы, что ситуация может измениться и к лучшему.
Наконец-то он увидел наиболее приемлемый курс своих действий. Тад провел эти два дня в каком-то безветренном успокоении. Он обнаружил, что ему трудно следить даже за самыми примитивными телепередачами, невозможно читать, и сама мысль о письме казалась столь же дикой, как путешествовать быстрее луча света. В основном он слонялся из комнаты в комнату, присаживался на короткое время, а затем снова начинал свое бесцельное движение. Он натыкался повсюду на ноги Лиз, а еще чаще — дергал ее за нервы. Она не очень строго комментировала его действия, хотя, как догадывался Тад, ей приходилось не раз прикусывать язык, чтобы не выдать ему устный эквивалент самых грубых выражений, которые старательно вырезают редакторы из текста его романов.
Дважды он решал рассказать ей о втором звонке Джорджа Старка, о том самом разговоре, в котором старый лис Джордж точно описал, что у него на уме, полностью удостоверившись и застраховавшись от того, что их беседа может быть записана на пленку, и что они разговаривают без свидетелей. Оба раза Тад останавливался уже в начале, уверенный, что пересказ не поможет ничему, а только опечалит Лиз в еще большей мере.
И дважды Тад обнаруживал себя в кабинете, действительно держащим один из проклятых карандашей «Бэрол», которые он обещал никогда снова не использовать в работе, и глядящим на новую стопку завернутых в целлофан блокнотов, которые всегда применялись Старком для записи текстов своих романов.
У тебя была идея… Та, насчет свадьбы и бронированного автомобиля.
И это было правдой. У Тада было даже придумано заглавие романа, очень удачное: «Стальной Мэшин». Кое-что другое тоже было правдой: часть самого Тада хотела писать роман. Какой-то зуд, словно у вас на спине есть место, до которого вы никак не можете добраться, чтобы почесать его.
Джордж почешет его для вас.
О, да. Джордж будет просто счастлив сделать это. Но ведь тогда с Тадом произойдет нечто, потому что все теперь уже изменилось. И что же именно может произойти? Он не знал, видимо, и не мог этого знать, но устрашающая картина вдруг ясно предстала перед его сознанием. Она была навеяна чудесной детской сказкой «Маленький Черный Самбо». Когда Черный Самбо залез на дерево, чтобы тигры не могли добраться до него, они так разозлились, что схватили друг друга за хвосты и начали кружиться вокруг дерева все быстрее и быстрее, пока не превратились в масло. Самбо тогда слез в дерева, собрал это масло в глиняный кувшин и отнес домой маме.
Джордж — алхимик, пришло в голову Таду, когда он сидел в кабинете и постукивал незаточенным карандашом «Бзрол» по краю стола. Солому в золото. Тигров в масло. Книги в бестселлеры. А Тада… во что?
Он не знал. Ему было страшно узнать это. Но он будет превращен, Тад будет превращен, он был уверен. Возможно в кого-то, кто живет поблизости и выглядит совсем, как Тад, но за обликом того же Тада Бомонта будет скрываться другое сознание. Страшное, сверкающее сознание.
Он подумал, что новый Тад Бомонт будет куда менее неуклюжим… и куда более опасным.
Лиз и дети?
Оставит ли их Старк в покое?
Нет.
Он подумал также о побеге. Усаживает Лиз с близнецами в свой «Субурбан» — и тут же укатывает. Но что хорошего это может принести? Что здесь может быть хорошего, когда Старый Лис Джордж может видеть все вокруг глазами старины Тада? Не поможет даже то, что они удерут на край земли, они и там узреют Джорджа Старка, гонящегося за ними на упряжке ездовых лаек со своей складной бритвой в руке.
Он также подумал было, но еще быстрее и решительнее отверг идею обратиться к Алану Пэнборну. Алан рассказал им, где находится доктор Притчард с женой — и его решение не пытаться связаться с нейрохирургом до его возвращения из палаточного лагеря ясно показало Таду все, что он хотел бы узнать относительно того, во что верит Алан… и, что главное, во что не верит. Если он расскажет о звонке в магазин, шериф просто решит, что это инсценировка. Даже если Розали подтвердит факт, что Таду звонил кто-то, когда он был в ее магазине, Алан все равно будет склонен не поверить. И он, и все прочие полицейские, участвующие в этой игре, сделали слишком большие ставки на неверие.
Итак, дни шли медленно и абсолютно бесцельно. После полудня на второй день Тад сделал единственную запись в своем дневнике: «Я чувствую, мой разум имеет ту же свободу перемещений, что у запряженной лошади». Это было единственной записью за всю неделю, и он начал сомневаться, сделает ли когда-либо следующую. Его новый роман «Золотая собака» мертво ушел под воду на дно. Это, он предполагал, было само собой разумеющейся вещью. Слишком тяжело создавать романы, когда ты опасаешься преступного негодяя, очень опасного, который собирается появиться со дня на день, чтобы вырезать всю твою семью, а затем расправиться и с тобой.
Единственным периодом его жизни, когда он был столь же потерян для самого себя, можно было считать дни его тяжелых запоев после выкидыша у Лиз и до появления Старка. Тогда, как и теперь, у Тада было ощущение стоящей перед ним проблемы, к которой невозможно подойти, словно это мираж водяного оазиса в жаркий летний день. Чем больше он пытался догнать и схватить эту проблему обеими руками, чтобы поломать ее на какие-то кусочки, тем быстрее она ускользала перед самым его носом, пока наконец он не рухнул, бездыханный и отчаявшийся, а мираж все так же насмешливо маячил на горизонте.
Он плохо спал в эти ночи, и снившийся в кошмарных сновидениях Джордж Старк снова показывал Таду его заброшенный дом, в котором вещи сами взрывались, как только он к ним притрагивался, и где в последней, самой дальней комнате его поджидали трупы жены и Клоусона. В тот момент, когда Тад заходил туда, вверх взлетали все птицы со всех деревьев, телефонных проводов и столбов линий электропередач, тысячами и миллионами, и их было так много, что они закрывали собой солнце.
До падения Уэнди на лестнице Тад чувствовал очень ясно, что он сам набит дурацкой начинкой, которая поджидает какого-либо злонамеренного убийцу, а тот, наконец, появится, схватит его за ворот, вспорет брюхо и начнет есть.
Близнецы еще некоторое время в основном ползали на четвереньках, но в последний месяц они все чаще делали попытки встать вертикально, держась за какую-нибудь опору (чаще неподвижную, но иногда и не очень стабильную) — хороша здесь была ножка кресла или кофейного столика, но даже пустая картонная коробка могла пригодиться, если только она выдерживала вес ребенка и не переворачиваясь набок или не оседала книзу. Дети способны приводить все в удивительный беспорядок в любом возрасте, но в восемь месяцев у них, безусловно, наступает Золотая Эра в этой деятельности.
Лиз оставила их поиграть на полу, ярко озаренном солнцем, в четверть пятого дня. Через десять минут уверенного ползания и шатающегося вертикального или почти вертикального стояния на двух нижних конечностях (под заботливым наблюдением обоих родителей и друг друга) Уильям добрался до края кофейного столика. Он огляделся вокруг и сделал несколько требовательных жестов правой рукой. Эти жесты напомнили Таду кадры старой кинохроники, демонстрирующей вождя, обращающегося с балкона к своему народу, Затем Уильяму удалось схватить чайную чашку Лиз и вылить все ее содержимое на себя до того, как он опрокинулся на пятую точку. Чай, к счастью, был холодным, но Уильям столь крепко держал чашку, что ударил ею себя по рту и слегка поранил нижнюю губу. Он начал завывать от страха и боли. Уэнди незамедлительно присоединилась к брату. Лиз схватила мальчика и осмотрела ранение. Затем она выразительно взглянула на Тада, взяла Уильяма на руки и понесла наверх, где его ждало утешение и переодевание.
— Береги принцессу, — сказала она Таду на прощание.
— Я постараюсь, — ответил Тад, но он уже открыл, а вскоре его ждали и еще более крупные открытия, что в Золотую Эру создания беспорядка такие обещания трудновыполнимы. Если Уильяму удалось схватить чашку чуть ли не перед самым носом у матери, то Уэнди уже начала падать с третьей ступеньки лестницы, когда Тад заметил это, и потому уже поздно было предотвращать этот кувырок вниз.
Тад увлекся просматриванием журналов — не чтением, а лишь бездумным перевертыванием страниц с мимолетным глазением на цветные картинки. Когда он заканчивал это занятие с одним журналом, он нес его к корзине с мусором, отправляемым затем в камин, и доставал новый журнал. Уэнди ползала по полу, давно забыв о своих безутешных слезах, еще до того даже, как они высохли на ее щечках. Она при этом издавала пыхтение «рум-рум-рум», удивительно напоминавшее Таду звуки легковых и грузовых автомобилей, показываемых по телевизору. Он поднялся, положил очередной журнал поверх целой их кипы в корзине и отправился выбирать следующую жертву, почему-то остановившись в конце концов на «Харпере» месячной давности. Его действия очень напоминали поведение читателей журналов, ожидающих в коридоре вызова к дантисту.
Тад обернулся и увидел Уэнди уже на лестнице. Она заползла туда на четвереньках, а теперь стояла, пошатываясь, держась лишь за тонкий столбик ограждения между перилами и полом. Пока он смотрел на нее, Уэнди заметила Тада и сделала особенно величавый приветственный жест рукой, сопровождаемый улыбкой. Это мановение руки привело ее тело в наклонное положение и ускорило неизбежно приближающееся падение.
— Иисус Христос, — с замиранием сердца прошептал Тад и вскочил на ноги. Он видел, как Уэнди отпустила столбик ограждения и собирается шагнуть вперед. — Уэнди, не делай этого!
Он почти пролетел через всю комнату, стремясь успеть к месту событий. Но Тад никогда не был ловким, и одна из его ног зацепилась за ножку кресла. Оно опрокинулось, а Тад растянулся на полу. Уэнди полетела вниз с коротким испуганным восклицанием. Ее тело слегка перевернулось в воздухе. Он пытался поймать ее, стоя на коленях, пока она еще не приземлилась. Но ничего не вышло. Ее правая нога ударилась о нижнюю ступеньку, а голова — о ковер на полу в гостиной, издав глухой звук.
Она завопила и Тад успел подумать, как ужасно звучит детский крик боли, а затем он схватил ее на руки.
Сверху послышался тревожный возглас Лиз: «Тад?» и он услышал ее торопливые шаги по холлу.
Уэнди пыталась плакать. Первый приступ боли почти закупорил ей легкие, и сейчас наступил тот парализующий момент, когда она пыталась освободить свою грудь, чтобы набрать побольше воздуха и издать новый вопль. Он сможет повредить барабанные перепонки, когда, наконец, раздастся.
Если раздастся.
Тад держал ее, с ужасом глядя в ее перекошенное и залитое кровью лицо. Цвет его был красновато-коричневым, за исключением ярко-красной отметины, похожей на очень большую запятую, на ее лбу.
Господи, что если она задохнется? Что если она умрет, не сумев восстановить дыхание из-за заблокированных ужасом и болью маленьких легких?
— Плачь, черт побери! — закричал Тад на Уэнди. Господи, ее залитое кровью лицо! Ее помертвелые глаза! — Плачь!
— Тад! — Лиз очень встревоженно обращалась теперь к нему. В те несколько секунд между первым воплем Уэнди и ее все еще безуспешной попыткой повторить его и восстановить свое дыхание, Джордж Старк был полностью изгнан из сознания Тада, впервые за эти последние восемь дней. Уэнди наконец дернулась в глубоком вдохе и начала кричать. Тад, дрожа от облегчения, начал нежно похлопывать ее по спине, издавая успокаивающие звуки.
Лиз бегом спустилась вниз, таща упирающегося Уильяма.
— Что случилось? Тад, с ней все в порядке?
— Да. Она свалилась с третьей ступеньки. Но сейчас все нормально. Она начала плакать. А то сперва это было… словно ее только что заклинило. — Тад неуверенно засмеялся и показал Уэнди Уильяму, который был сейчас обуреваем сочувствием к сестре.
— Ты что же, не следил за ней, — с укором произнесла подошедшая к ним Лиз. Она теперь автоматически покачивалась вместе с взятой на руки Уэнди, стараясь утешить ее горе.
— Да… нет. Я только подошел взять журнал. А уже в следующий миг она оказалась на лестнице. Это почти так же, как Уильям с чашкой на столе. Они так похожи во всем, чертовски… Как ты думаешь, у нее ничего не случилось с головой? Она ударилась не о паркет, а о ковер, но ударилась сильно.
Лиз встревоженно осмотрела Уэнди, особенно эту красную отметину, затем ласково поцеловала девочку. Рыдания Уэнди уже значительно утихли.
— Я думаю, все о'кей. У нее день-другой будет здоровая шишка, и только. Спасибо Господу за ковер. Я не хочу набрасываться на тебя, Тад. Я знаю сама, как быстро все это происходит. Я только… У меня такое чувство, словно у меня наступают месячные, только они длятся теперь все время без перерыва.
Рыдания Уэнди перешли теперь в хныканье. И Уильям начал ответственно затихать в своем плаче солидарности. Он протянул уверенную ручонку и коснулся белой тенниски своей сестры. Она обернулась. Он заворковал и что-то забормотал.
Таду это бормотание всегда напоминало какой-то иностранный язык, смысл сообщений на котором в общем был понятен, хотя взятые по отдельности слова абсолютно неизвестны. Уэнди улыбнулась брату, хотя ее глаза и все лицо были залиты слезами. Она тоже начала что-то бормотать. В этот момент близнецы отгородились ото всех и оказались только в своем собственном мире.
Уэнди дотронулась до плеча брата. Они смотрели друг на друга и беседовали.
— С тобой все хорошо, милая моя?
— Да, я ушиблась, дорогой Уильям, но не слишком сильно.
— Ты не хочешь остаться дома вместо поездки на вечеринку у Стэдли, сердечко мое?
— Я не должна этого делать, хотя ты очень заботлив, что спрашиваешь.
— Ты в этом уверена, милая Уэнди?
— Да, дорогой Уильям, не бог весть какие ушибы, хотя я очень боюсь, что обкакала свое белье.
— О радость моя, как это скучно!
Тад усмехнулся, затем осмотрел ногу Уэнди.
— Она начинает покрываться синяками, — сказал он. — Вернее, уже покрылась.
Лиз в ответ тоже улыбнулась.
— Это пройдет. Они не первые и не последние.
Тад наклонился и поцеловал Уэнди в кончик носа, думая о том, как быстро наступают и проходят все эти бури — еще три минуты назад он боялся всерьез, что его милая дочка может умереть от кислородной недостаточности — и как все это быстро забывается.
— Нет, — согласился он. — Слава Богу, не последние.
Уже к семи часам вечера синяк на ноге Уэнди приобрел очень темный оттенок. Форма синяка была весьма странной и напоминала гриб.
— Тад? — спросила Лиз с другого конца стола. — Взгляни на это.
Тад распеленал Уэнди, слегка влажную, но не мокрую, отбросив все ее одеяния, на которых красовалась надпись «Ее». Он принес Уэнди к столику для пеленания, где лежал его сын, чтобы посмотреть, что хотела ему показать жена.
— Что ты думаешь? — тихо спросила Лиз. — Это какой-то таинственный рок, или еще что-то?
Тад долго рассматривал Уильяма.
— Да, — наконец произнес он. — Это абсолютно непонятно.
Она продолжала удерживать сына на столе, несмотря на все попытки Уильяма вылезть из-под заботливых рук на его груди.
— Да, — повторил Тад. Он был удивлен тому спокойствию, с которым он говорил это слово. Та огромная белая пелена, которая в последнее время словно окутывала его, теперь ушла прочь с его глаз и оказалась где-то позади него. Вдруг он понял, что кое-что начинает проясняться в его сознании и насчет этих птиц, и что будет его следующим шагом. Сейчас, глядя на своего сына, украшенного на той же ноге тем же громадным синяком, в точности повторяющим форму и размер исходного синяка на ноге Уэнди, Тад вдруг понял, что именно это рассматривание многое прояснило ему. Когда Уильям опрокинулся с чашкой и кротко сел на свою пятую точку, он, конечно, мог ушибиться. Но это никак не касалось его ноги, насколько мог судить Тад. И все же на ней в верхней части бедра, красовался тот самый необычный синяк почти грибообразной формы.
— Ты уверен, что мы в порядке? — спросила Лиз с большой настойчивостью.
— Они поделили свои синяки, — сказал Тад, глядя на ногу Уильяма.
— Тад?
— Я чувствую себя прекрасно, — ответил Тад и коснулся губами ее щеки. — Давай-ка оденем этих Психо-и-Соматика, что ты скажешь?
Лиз рассмеялась.
— Тад, ты сумасшедший, — воскликнула она.
Он улыбнулся. Это была несколько натянутая, отчужденная улыбка.
— Да, — ответил Тад. — Сумасшедший, как лисица.
Он положил Уэнди на ее столик для пеленания и принялся за работу по ее одеванию.
18. АВТОМАТИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ
Тад подождал, пока Лиз не отправится в постель, после чего поднялся в кабинет. Он остановился у спальни на минуту, прислушиваясь к ее ровному и спокойному дыханию, убеждаясь, что она заснула. Он не был уверен, что его план, который он решил проверить сейчас, обязательно сработает, но если он сработает, то это может быть опасным. Чрезвычайно опасным.
Кабинетом Таду служила огромная комната, поделенная на две зоны: «читальню», где стояли стеллажи книг с кушеткой и креслом-качалкой, с мягким освещением, и на другом отдаленном конце комнаты его рабочую зону. В этой части кабинета доминировал старомодный стол гигантских размеров без каких-либо красот и выкрутасов дизайнера. Это был сугубо рабочий стол без претензий на что-либо другое. Тад приобрел его, когда ему исполнилось двадцать шесть лет, и Лиз не раз говаривала друзьям, что Тад ни за что не расстанется со своим деревянным спутником, поскольку именно этот стол является секретным фонтаном слов для романов Тада. Они оба улыбались, когда Лиз произносила это признание, словно на самом деле они считали все это веселой шуткой.
Над деревянным динозавром были подвешены три стеклянных лампы, и когда Тад включал только их, они давали странные отблески света на поверхности стола, словно там собирались разыгрывать какую-то странную партию на бильярде. Неясно было, какие правила существуют для этой игры, но в этот вечер, после падения Уэнди, Таду было предельно ясно, что ставки в этой игре будут очень высоки.
Тад был уверен в этом на все сто процентов. Ему нужно было собрать все свое мужество и решимость.
Он посмотрел на свою машинку «Ремингтон» с торчащим слева рычагом возврата, напоминающим палец путешественника, голосующего на дороге. Он сел перед ней и бесцельно забарабанил пальцами по краю стола, потом открыл ящик слева от машинки.
Этот ящик был и широк, и глубок. Тад вынул свой дневник, после чего выдвинул до упора этот же ящик. Тот кувшин, в который Тад сложил карандаши «Бэрол блэк бьюти», все время перекатывался вглубь ящика, вышвыривая по дороге карандаши. Тад вытащил кувшин, собрал карандаши и сложил в традиционном для них месте хранения.
Он закрыл ящик и взглянул на кувшин. Этот кувшин был сослан в ящик после того первого приступа, когда Тад в забытьи написал карандашом «Воробьи летают снова» поперек листа рукописи «Золотой собаки». Он не думал, что ему когда-либо снова придется использовать этот карандаш… да, он сильно погорячился пару дней тому назад, и вот они снова выстроились перед ним, как это было уже в течение последних двенадцати лет или что-то около того, когда Старк жил у него, жил в нем. Подолгу Старк не появлялся и совсем не напоминал о себе. Затем в голове возникала какая-то идея — и старый лис Джордж выскакивал из головы Тада на свет божий, как Джек-из-коробочки. — Вот и я, Тад! Идем, дружище! Беремся за дело!
И потом каждый день в течение трех месяцев Старк будет появляться точно в десять, включая не только обычные, но и выходные дни. Он будет вырастать словно из-под земли, хватать один из карандашей и неистово писать свою безумную ерунду — но эта чепуха будет приносить куда больше прибыли, чем собственные книги Тада. Затем, когда книга Старка будет окончена, Джордж снова исчезнет, подобно безумному старику, который превращал солому в золото в одной из немецких сказок.
Тад вытащил один из карандашей и посмотрел на следы зубов, слегка отпечатавшиеся после прикуса его деревянного ствола, потом опустил карандаш снова в кувшин. Возник слабый звенящий звук: «клинк!»
— Моя темная половина, — пробормотал Тад.
Но был ли ею Джордж Старк? Был ли он вообще какой-либо частью Тада? За исключением того приступа или транса или еще чего-то непонятного, случившегося с Тадом в его кабинете, он никогда более не пользовался этими карандашами, даже для каких-то пометок. Это соблюдалось с момента, когда было написано слово «Конец» внизу последней страницы последнего романа Старка «Дорога на Вавилон».
Не было и никакой надобности в их использовании; это ведь были карандаши Джорджа Старка, а Старк был мертв… или так предполагал Тад. Сам Тад даже подозревал, что когда-нибудь он просто выкинет их.
Но сейчас выяснилось, что карандашам все же еще придется послужить.
Он подошел к кувшину и протянул к нему руку, но затем быстро отдернул, словно рука коснулась горячей печи.
Еще нет.
Тад достал ручку «Скрипто» из кармана сорочки, открыл дневник, подумал и начал писать.
Если Уильям плачет, то и Уэнди плачет. Но я открыл, что связи между ними намного глубже и сильнее. Вчера Уэнди упала с лестницы и заработала большой синяк — синяк, напоминающий гриб. Когда дети проснулись, Уильям уже тоже имел синяк. Того же размера и формы.
Тад склонялся в своем дневнике к стилю интервью у самого себя; материалы такого типа явно доминировали в его записях. Он уже давно осознал, что выбранный им путь — путь поиска ответов на мучащие его вопросы — предполагает совсем другую форму… или отражает совсем необычный аспект: раскол его сознания и духа, что-то и очень фундаментальное и очень таинственное.
Вопрос: Если бы ты сделал слайды синяков на ногах близнецов и наложил полученные изображения друг на друга, чтобы проверить их идентичность, то получил бы в итоге доказательства этому?
Ответ: Да, думаю, что так. Я думаю, это было бы аналогично отпечаткам пальцев или голосовым отпечаткам.
Тад посидел в задумчивости, постукивая кончиком ручки по дневнику. Затем снова наклонился и стал писать несколько быстрее.
Вопрос: Знает ли Уильям, что у него синяк?
Ответ: Нет. Думаю, что нет.
Читать бесплатно другие книги:
