Грязная работа Мур Кристофер

По пути домой из зоомагазина он остановился “Там, где светло, чисто и книги”, потому что книжный был частицей Рейчел, а Чарли требовалось прикоснуться к ней еще раз, – но помимо этого ему необходим был теоретический базис для того, что он делал. Он прочесал весь интернет в поисках информации о смерти, но обнаружил только, что есть множество людей, стремящихся одеваться как сама смерть, обнажаться с мертвыми, смотреть на картинки с нагими и мертвыми[46] или продавать пилюли, от которых встает даже у мертвых. Нигде ничего не было про то, как, собственно, быть мертвым. Или Смертью. О Торговцах Смертью никто никогда не слыхал, о сточных гарпиях или о чем-либо подобном – тоже. Чарли вышел из магазина с двухфутовой стопкой книг о Смерти и Умирании, прикидывая, как это обычно свойственно бета-самцам, что лучше бы немножко разузнать, с чем он имеет дело, а уж потом давать новый бой врагу.

Тем же вечером он устроился на диване рядом с малюткой-дочерью и погрузился в чтение, а новые черепашки – Драчун и Джип (названные так в надежде вдохновить их на большую долговечность) – лопали сублимированных жучков и смотрели “Землю сафари” по кабельному.

– Ну что, солнышко, если верить этой дамочке Кюблер-Росс[47], пять этапов смерти – гнев, отрицание, торг, депрессия и приятие. И мы с тобой все их про-шли, когда потеряли маму, правда?

– Мама, – сказала Софи.

Когда она впервые сказала “мама”, Чарли едва не разрыдался. Он смотрел через ее плечико на портрет – Рейчел. Когда Софи произнесла это слово – вторично, эмоций у Чарли поубавилось. Дочурка сидела в своем стульчике у кухонной стойки и разговаривала с тостером.

– Это не мама, Соф, это тостер.

– Мама, – стояла на своем малютка, протягивая ручки к тостеру.

– Ты просто хочешь моей смерти, правда? – спросил Чарли.

– Мама, – сказала Софи холодильнику.

– Шикарно, – сказал Чарли.

Тем временем он читал дальше и понимал, что доктор Кюблер-Росс совершенно права. Каждое утро, просыпаясь и находя в ежедневнике на тумбочке новое имя и число, Чарли проходл через все пять этапов еще до окончания завтрака. Но теперь, когда этапы эти обрели имена, он стал распознавать их у родственников своих клиентов. Так он называл тех, чьи души изымал, – клиенты.

Затем он прочел книгу под названием “Последний мешок” – о том, как покончить с собой при помощи целлофанового пакета, – только эта книга, должно быть, не очень помогала, ибо на обложке Чарли увидел, что уже вышло два продолжения. Он представил себе письмо читателя:

Уважаемый автор “Последнего мешка”,

я уже почти умер, но потом мой мешок весь запотел, мне стало не видно телевизора, поэтому я проковырял дырочку, чтоб смотреть. Попробую еще раз, когда выйдет ваша новая книжка.

Вообще-то книга не очень помогла и Чарли – разве что подстегнула его паранойю насчет целлофановых пакетов.

За несколько месяцев он прочел: “Египетскую книгу мертвых”, откуда узнал, как вытягивать из людей мозги через ноздрю одежным крючком, – это ему наверняка рано или поздно пригодится; десяток книг о том, как справляться со смертью, скорбью, похоронами, а также мифами о Преисподней, откуда узнал, что персонификации Смерти существуют с самой зари времен и ни одна не похожа на него; и “Тибетскую книгу мертвых”, откуда узнал, что бардо, переход между этой жизнью и следующей, длится сорок девять дней и по пути душе встречаются тысяч тридцать демонов – все они описывались в замысловатых деталях, и ни один не смахивал повадками на сточных гарпий: всех демонов следовало игнорировать и не бояться – они понарошку, они относятся к миру материальному.

– Странно, – сказал Чарли Софи. – Во всех книжках утверждается, будто материальный мир имматериален, однако мне приходится изымать человеческие души, привязанные к материальным предметам. Похоже, у смерти есть ирония, а то и что-нибудь по-серьезнее, как ты думаешь?

– Неть, – ответила Софи.

В полтора года Софи отвечала на все вопросы либо “неть”, либо “плюшка”, либо “как медведь”. Последнее Чарли приписывал тому, что его дочь слишком часто оставалась на попечении миссис Корьевой. После черепашек, двух хомячков, краба-отшельника, игуаны и широкоротой лягушки – все они сказали “чао” и отправились на небеса (точнее, на третий этаж) – Чарли наконец смирился и принес домой мадагаскарского шипящего таракана трех дюймов в длину. И назвал его Медведем, чтобы дочь больше не шла по жизни, лепеча абсолютную белиберду.

– Как Медведь, – сказала Софи.

– Это она про тараканчика, – пояснил Чарли, когда однажды вечером к ним заглянула Джейн.

– Ни про какого не тараканчика, – ответила сестра. – Ну что за отец вообще покупает маленькой дочери тараканов? Отвратительно.

– Считается, что их ничем нельзя убить. Они тут обретаются где-то сто миллионов лет. Выбор был – или это, или белая акула, но акул труднее держать дома.

– Чарли, смирись уже, а? Пускай дружит с плюшевыми зверюшками.

– У ребенка должно быть домашнее животное. Особенно у ребенка, растущего в городе.

– Мы тоже росли в городе, и никаких домашних животных у нас не было.

– Я о том же – и посмотри, во что мы выросли, – ответил Чарли, обводя рукой себя и сестру: один торгует смертью и завел гигантского таракана по имени Медведь, другая сменила уже трех подружек-инструкторов по йоге за полгода и носит самый новый братнин костюм из хэррисского твида.

– Отлично мы выросли – по крайней мере, кто-то из нас, – сказала Джейн, очертив рукой великолепие своего костюма, точно модель из телевикторины, – выдающая большой приз в игре “Давайте сандрогинничаем”. – Тебе следует набрать вес. Его слишком ушили в попе. – Она снова впала в эготизм. – У меня торчит между ног “верблюжье копыто”?

– Я не смотрю, не смотрю, не смотрю, – запел Чарли.

– Ей бы не понадобились зверюшки, если бы она видела мир за пределами квартиры, – сказала Джейн, оттягивая книзу ширинку, дабы смягчить ужасное впечатление от полового губошлепия. – Своди ее в зоопарк, Чарли. Пусть увидит хоть что-нибудь, кроме квартиры. Погуляй с ней.

– Ладно, завтра. Погуляю и покажу ей город, – ответил Чарли. Он бы так и поступил, если бы не проснулся наутро и не увидел в ежедневнике новое имя – Мэдилин Олби, а под ним цифру один.

А, и да – таракан сдох.

– Я с тобой погуляю, – сказал Чарли, вправляя Софи в стульчик перед завтраком. – Погуляю, солнышко. Честно. Ты представляешь? Мне дали всего один день.

– Неть, – ответила Софи. – Сок, – добавила она, потому что сидела в стульчике: значит, пора пить сок.

– И Медведя мне жалко, солнышко, – сказал Чарли, зачесывая ей волосики то туда, то сюда, а потом оставив эту затею вовсе. – Он был хороший таракашка, но его больше нет. Миссис Лин его похоронит. Эта клумба у нее на окне, должно быть, уже переполнена. – Чарли не помнил, есть ли на окне миссис Лин ящик с цветами, но кто он такой, чтоб сомневаться?

Он распахнул телефонную книгу и, к счастью, обнаружил в ней М. Олби – с адресом на Телеграфном холме, идти минут десять. Ни один клиент еще не был так близок, а сточные гарпии не пикали и не казали даже тени уже с полгода. Чарли начинал верить, что вся эта Торговля Смертью у него под контролем. Он даже пристроил большую часть изъятых сосудов. Только вот на сей раз мало времени – это плохо. Очень плохо.

Дом оказался итальянским викторианским особняком на холме под самой “Башней Койт” – огромной гранитной колонной, которую выстроили в честь пожарных Сан-Франциско, расставшихся с жизнью при исполнении. Хотя утверждали, что выстроили ее, имея в виду сопло брандспойта, почти никто из видевших башню не мог удержаться от сравнений с гигантским пенисом. Дом Мэдилин Олби, белый параллелепипед с плоской крышей и оранжевыми завитками украшений, увенчанный карнизом с резными херувимами, походил на свадебный торт, пристроенный в мошонке башни.

И теперь, трюхая вверх по мошне Сан-Франциско, Чарли размышлял, как именно будет проникать в дом. Обычно у него было время, он мог дождаться кого-нибудь и тихонько зайти следом либо еще как-нибудь исхитриться, но сегодня у него было только сегодня – войти в дом, найти сосуд и выйти из дома. Он надеялся, что Мэдилин Олби уже умерла. Ему не очень-то нравилось навещать больных. Но перед домом стояла машина со стикером хосписа, и надежды на мертвого клиента расплющились, точно кексик под кувалдой.

Чарли поднялся на крыльцо слева и стал ждать у дверей. А можно самому ее открыть, интересно? Заметят? Или его особенная “незаметность” распространяется и на предметы, которые он перемещает? Это вряд ли. Но тут дверь распахнулась и на крыльцо вышла женщина – примерно сверстница Чарли.

– Я покурю, – крикнула она кому-то в дом – и не – успела закрыть дверь, как Чарли просочился внутрь.

Он оказался в вестибюле; справа увидел то, что первоначально было гостиной. Перед ним – лестница, под ней дверь – в кухню, предположил он. Из гостиной доносились голоса; Чарли выглянул из-за угла и увидел четырех пожилых женщин: они сидели на диванах друг напротив друга. Женщины были в платьях и шляпках – можно подумать, только из церкви; очевидно, явились прощаться с подругой.

– Могла бы и бросить курить, когда мать наверху от рака умирает, – произнесла одна дама, в серых юбке, жакете и такой же шляпке. Украшала даму большая эмалированная брошь в виде коровы-голштинки.

– Ну, она же всегда была упрямой девчонкой, – отозвалась другая, в платье, сшитом, похоже, из той же цветастой ткани, что и обивка дивана. – Знаете же, как она бегала на свиданки с моим Джимми в Парк Первопроходцев, когда маленькими были.

– И говорила, что выйдет за него, – сказала третья, похожая на сестру первой.

Дамы рассмеялись – в голосах мешались стервозность и печаль.

– Ну уж не знаю, о чем она думала, – он у меня такой вертихвост, – сказала мамочка.

– Ага, и ушибленный на голову, – добавила сестра.

– Ну да, особенно теперь.

– С тех пор как его машиной переехало, – уточнила сестрица.

– Так разве он сам не выскочил перед машиной? – спросила та дама, что молчала до сих пор.

– Нет, он кинулся прямо под нее, – ответила ма-мочка. – Всё наркотики. – Она вздохнула. – Я всегд говорила, что у меня всех по одному – девочка, мальчик и Джимми.

Остальные дамы кивнули. Они уже не впервые об этом, догадался Чарли. Такие пачками покупают открытки с соболезнованиями и всякий раз, когда мимо проезжает “скорая”, записывают, что нужно забрать из химчистки черное платье.

– Знаете, Мэдди неважно выглядела, – произнесла дама в сером.

– Ну так она ж умирает, голубушка, это всегда так.

– Наверное. – Еще один вздох. Звякнул лед в бо-калах.

У всех в руках были аккуратные коктейлики. Готовила их явно женщина помоложе, которая сейчас курила на крыльце. Чарли осмотрел комнату – не светится ли что красным? В углу стояло дубовое бюро, в которое ему очень хотелось заглянуть, – но, очевидно, не сейчас. Он метнулся в кухню, где за дубовым столом сидели двое мужчин где-то под сорок или чуть за; они играли в “Скрэббл”.

– Дженни идет или нет? Ее очередь.

– Она с кем-нибудь из дам могла к матери зайти. Сестра из хосписа впускает их по одной.

– Скорей бы кончилось. Вот так ждать – хуже не-куда. Мне домой к семье надо. Тут уже, блин, как-то – совсем невмоготу.

Старший протянул руку через стол и положил на фишки брата две крохотные голубые таблетки.

– Это поможет.

– Что это?

– Морфий замедленного действия.

– Правда? – Младший вроде бы встревожился.

– Ты их и не почувствуешь – они просто как бы остроту притупляют. Дженни их принимает уже две недели.

– Это вы поэтому всё так хорошо переносите, а я разваливаюсь на куски? Обдолбались мамиными лекарствами?

– Угу.

– Я не принимаю наркотики. А это наркотик. Его не принимают.

Старший брат откинулся на спинку стула.

– Это болеутолитель, Билл. Тебе же больно?

– Нет, я не буду принимать мамины лекарства.

– Как хочешь.

– А если ей понадобятся?

– У нее в комнате морфия хватит, чтоб завалить кадьяка. А если потребуется еще, из хосписа привезут.

Чарли захотелось схватить младшего брата за грудки, хорошенько потрясти и заорать: “Глотай, идиот!” Может, преимущества личного опыта. Снова и снова он видел одно и то же: родня у смертного одра, от горя и усталости помутились рассудки, туда-сюда по дому скользят призраками друзья, прощаются или бродят так просто: вправе потом сказать, что они там были, – может, тогда сами они будут умирать не в одиночку. Почему всего этого нет в книгах мертвых? Почему в инструкциях ему ничего не говорили о боли и смятении?

– Схожу поищу Дженни, – сказал старший брат. – Вдруг проголодалась? После доиграем, если хочешь.

– Ничего, я все равно проигрывал. – Младший собрал фишки и сложил доску. – Я наверх пойду, авось вздремнуть получится. Ночью моя очередь караулить маму.

Старший брат вышел, и Чарли увидел, как младший сунул голубые таблетки в карман рубашки. Затем вышел и он, и теперь лишь Торговец Смертью остался в кухне обшаривать буфеты и шкафчики в поисках сосуда. Но еще не начав, Чарли понимал, что вряд ли найдет его здесь. Надо идти наверх.

Ему очень, очень не нравилось навещать больных.

Подпертая подушками Мэдилин Олби лежала под одеялом, натянутым до самого подбородка. Такая тощая, что тело едва угадывалось. Весит фунтов семьдесят-восемьдесят, не больше, решил Чарли. Лицо осунулось так, что глаза ввалились и проступали контуры глазниц, а нижняя челюсть растягивала пожелтевшую кожу. Чарли диагностировал рак печени. Подруга снизу теперь сидела у кровати; в другом углу расположилась в кресле сиделка из хосписа – дюжая тетка в больничной робе; она читала. Притулившись между плечом и шеей Мэдилин, спала маленькая собачка – кажется, йоркширский терьер, решил Чарли.

Когда Чарли вошел, Мэдилин произнесла:

– Эй, привет, малыш.

Чарли замер. Она смотрела прямо на него – хрустально-голубые глаза, улыбка. Половица скрипнула? Он на что-то наткнулся?

– Что ты здесь делаешь, малыш? – И Мэдилин хихикнула.

– С кем ты разговариваешь, Мэдди? – спросила по-друга. Она проследила за взглядом Мэдилин, но посмотрела прямо сквозь Чарли.

– Вон мальчишечка стоит.

– Ладно, Мэдди. Хочешь попить? – Подруга потянулась к тумбочке за детским поильником со встроенной соломинкой.

– Нет. Скажи только, чтоб мальчишечка подошел. Иди сюда, малыш. – Мэдилин выпутала руки из-под одеяла и стала водить ими так, будто шила, – точнее, вышивала в воздухе перед собой какой-то гобелен.

– Я, наверное, пойду, – сказала подруга. – А ты немножко отдохни. – Она глянула на женщину из хосписа, а та посмотрела на нее поверх книги и улыбнулась одними глазами. Единственный специалист в доме дал добро.

Подруга встала и поцеловала Мэдилин Олби в лоб. Та на миг прекратила шить воздух, закрыла глаза и вся подалась навстречу поцелую, совсем как молоденькая девчонка. Подруга сжала ей руку и произнесла:

– До свиданья, Мэдди.

Чарли шагнул в сторону, чтобы женщина прошла. Плечи ее дрогнули от всхлипа, когда она выходила.

– Эй, малыш, – сказала Мэдилин. – Иди сюда, присядь. – Она перестала шить и посмотрела Чарли прямо в глаза, отчего ему сделалось очень не по себе. Он глянул на работницу хосписа, которая оторвалась от книги, затем снова погрузилась в чтение. Вопросительно показал на себя. – Да-да, ты, – ответила Мэдилин.

Чарли запаниковал. Она его видит, а сиделка – нет. Судя по всему.

На часах сиделки забибикал таймер, и Мэдилин подняла собачку и поднесла к уху.

– Алло? Привет, ты как? – Она посмотрела на Чарли. – Это моя старшая дочь. – Песик тоже посмотрел на Чарли – в глазах его читалось отчетливое “спаси меня”.

– Мэдилин, пора лекарство принимать, – сказала сиделка.

– Ну, Сэлли, я же разговариваю, – ответила та. – Подожди секундочку.

– Хорошо, подожду, – ответила медсестра. Наполнила пипетку из бурого пузырька, проверила дозу и в ожидании замерла.

– Пока. Я тебя тоже люблю, – сказала Мэдилин. Песика она протянула Чарли. – Повесь трубку, будь добр. – Сиделка перехватила собачку в воздухе и усадила на постель рядом с Мэдилин.

– Скажите “а-а-а”, Мэдилин. – Старуха послушно открыла рот, и сиделка брызнула туда из пипетки.

– М-м, клубничное, – сказала Мэдилин.

– Правильно, клубничное. Запить водичкой хотите? – Сиделка протянула поильник.

– Нет. Сыру. Мне сыру хочется.

– Могу принести вам сыру.

– Чеддера.

– Договорились, чеддер, – сказала сиделка. – Сейчас приду. – Она подоткнула одеяло и вышла из комнаты.

Старуха снова посмотрела на Чарли:

– Можешь теперь разговаривать, раз она ушла?

Чарли пожал плечами и огляделся, не отнимая руку от губ, будто срочно искал, куда бы выплюнуть комок испорченных морепродуктов.

– Только без пантомим, дорогуша, – сказала Мэдилин. – Мимов никто не любит.

Чарли тяжело вздохнул: ну что ему терять? Она видит его.

– Здравствуйте, Мэдилин. Меня зовут Чарли.

– Мне всегда нравилось имя Чарли, – ответила старуха. – А почему Сэлли тебя не видно?

– Сейчас только вы так умеете, – ответил Чарли.

– Потому что умираю?

– Наверное.

– Ладно. А ты симпатичный мальчишечка, знаешь?

– Спасибо. Вы и сами ничего.

– Мне страшно, Чарли. Не больно. Я раньше боялась, что будет больно, а теперь боюсь, что будет дальше.

Чарли сел на стул у кровати.

– Мне кажется, Мэдилин, я здесь именно поэтому. Чтоб вам не бояться.

– Я много бренди пила, Чарли. Оттого так все и вышло.

– Мэдди… Можно мне вас звать Мэдди?

– Конечно, малыш, мы же друзья.

– Мы друзья, это правда. Мэдди, такому всегда суждено было случиться. Вы сами никак ничего не вызвали.

– Что ж, это хорошо.

– Мэдди, у вас есть что-нибудь для меня?

– Вроде подарка?

– Да, такого, что вам бы хотелось подарить себе. Такого, что я бы хранил за вас и отдал вам потом, и получится сюрприз.

– Моя подушечка для иголок, – ответила Мэдилин. – Возьми-ка ее. Она бабушкина.

– Я почту за честь ее хранить, Мэдди. Где ее найти?

– В коробке для шитья, на верхней полке вон того шкафа. – Она показала на старый однодверный гардероб в углу. – Ой, прости, звонят.

Мэдилин снова поговорила со старшей дочерью по уголку одеяла, пока Чарли доставал коробку. Та была плетеная, и даже снаружи он видел в ней красное сияние. Из коробки он достал подушечку красного бархата, отделанную полосками из настоящего серебра, и показал Мэдилин. Та в ответ подняла большой палец. Тут вернулась сиделка с тарелкой сыра и крекеров.

– Это моя старшая дочь, – объяснила Мэдилин сиделке, прижав к груди угол одеяла, чтоб дочь не услышала. – Батюшки, да это сыр?

Сиделка кивнула:

– С крекерами.

– Я тебе перезвоню, милая. Сэлли принесла сыру, а я не хочу быть невежливой. – Она повесила одеяло и позволила Сэлли покормить себя кусочками сыра и крекеров. – По-моему, в жизни сыра вкуснее не ела, – сказала Мэдилин.

Лицо у нее при этом было такое, что Чарли понял: то и впрямь был самый вкусный сыр в ее жизни. Всем своим телом до последней унции еще живого веса Мэдилин наслаждалась этими ломтиками чеддера и, жуя, постанывала от удовольствия.

– Хочешь сыру, Чарли? – спросила она, окатив сиделку шрапнелью непрожеванных крекеров, и женщина повернулась к углу, где стоял Чарли. Подушечку он уже надежно упрятал во внутренний карман пиджака. – Ой, ты его не увидишь, Сэлли, – сказала Мэдилин, постукав сиделку по руке. – Но он симпатичный, мерзавец. Хотя тощенький. – Затем обратилась к Сэлли, но как-то слишком уж громко, чтоб и Чарли расслышал: – А то без сыра ему пиндыр. – И она расхохоталась, снова забрызгав сиделку. Сэлли тоже рассмеялась, стараясь не выронить тарелку.

– Что она сказала? – донеслось из коридора. Вошли двое сыновей и дочь – сначала они досадовали на то, что услышали, но затем посмеялись вместе с сиделкой и матерью.

– Я говорю, сыр вкусный, – ответила Мэдилин.

– Это правда, мама, – сказала дочь.

Чарли стоял в углу и смотрел, как они едят сыр, смеют-ся, и думал: “Вот про это надо было написать в книге”. Он смотрел, как ей помогают с подкладным судном, поят ее, вытирают лицо влажной салфеткой, он видел, как она прикусывает эту салфетку, – точно так же полотенце кусала Софи, когда он ее умывал. Старшая дочь, скончавшаяся, как выяснил Чарли, некоторое время назад, звонила еще трижды – один раз по собачке и дважды по подушке. К обеду Мэдилин устала и уснула, а где-то через полчаса начала задыхаться, потом прекратила, потом не дышала целую минуту, потом глубоко вздохнула, потом нет.

И Чарли выскользнул из комнаты с ее душой в кармане.