Завтра будет лучше Смит Бетти

Марджи, не отрываясь, смотрела на растоптанное мороженое. Рывком за руку Фло заставила ее поднять глаза и в порыве гневного любопытства крикнула:

– Ты почему не плачешь?

Девочка пришла в замешательство: мама часто давала ей пощечины, когда она плакала, а теперь сердилась, что она не плачет. Не понимая, в чем дело, Марджи сдерживала слезы, проявляя то же упорство, которое проявила, отказавшись назвать чужим женщинам свое имя.

– Упрямица! – воскликнула Фло, точь-в-точь как та толстуха. – Вся в отца! Но я из тебя дурь выбью, чего бы мне это ни стоило! – И она ударила Марджи еще раз.

Глаза ребенка обожгла боль. Однако они остались сухими.

Когда трамвай, прихрамывая, переехал пересечение Грэм-авеню с Тен-Эйк-стрит, Хенни Шэннон сложил газету «Бруклин игл» и сунул ее в задний карман брюк, подобрав заодно оставленный кем-то «Джорнал» (там печатали комиксы, которые после ужина можно было показать Марджи). Он прошел к передней двери, чтобы сообщить водителю о своем намерении сойти на следующей улице, но тот, вместо того чтобы сбавить скорость, поехал быстрее: Моджер-стрит, где жил Хенни, располагалась в квартале от Грэнд-стрит, а там много народу делало пересадку. Предвидя долгую остановку на крупном узле, водитель заранее бессильно злился. Высаживая одного-единственного человека на предшествующем перекрестке, он терял еще больше времени. «Какого черта?! – подумал он. – Трудно, что ли, проехать лишний квартал и вернуться пешком?»

Хенни постучал пальцем по плечу водителя:

– На Моджер-стрит мне выходить. Тормози.

Тот, даже не обернувшись, рявкнул:

– А я что делаю?

Трамвай резко остановился. Прежде чем размашисто шагнуть на тротуар, Хенни на секунду задержался. Ему было что сказать.

– Я, приятель, рабочий человек, – заявил он.

Это прозвучало не как новость, а как напоминание. Хенни имел в виду следующее: «Послушай! Целый день меня шпыняют мастер, управляющий и большой босс. В уборную не ускользнешь, чтобы покурить без надсмотрщиков. Тебя, брат, шпыняет твое начальство. Так зачем же нам шпынять еще и друг друга?»

– Я тоже рабочий человек, приятель, – ответил шофер.

Этими скупыми словами он сказал: «Я все понимаю, друг. Я сам каждый день прохожу через то, через что проходишь и ты». Мужчины расстались умиротворенно. Обменявшись короткими фразами, они достигли взаимопонимания.

Хенни поплелся по Моджер-стрит в сторону дома. На фабрике выдался тяжелый день, а возвращался он не к уютному очагу, любящей жене и веселому беззаботному ребенку. В лучшем случае его ожидало враждебное молчание, в худшем – бесконечные ворчливые и плаксивые жалобы на то да се.

У обочины играли ребятишки. Хенни остановился, чтобы понаблюдать за ними. Один из мальчиков поставил на камень тупой колышек и резко ударил по нему укороченным черенком метлы, а когда он взлетел в воздух, новым энергичным ударом отправил его по неровной дуге другому игроку, который широко расставил ноги, приготовившись принять подачу.

Хенни вспомнил, как сам играл в эту игру. Рука невольно сжалась. Он словно бы перенесся на двадцать лет назад – до того явственно ладонь ощутила биту, а сердце – радостное волнение того момента, когда палка касается колышка, на миллионную долю секунды повисшего в воздухе. Хенни позавидовал мальчикам: они могли испытывать то, что он навсегда потерял – мгновения безудержного счастья.

Ребята называли друг друга уличными прозвищами. У Хенни в детстве тоже было прозвище – Шэннон-речка, или просто Речка. Когда его так звали, он делал вид, что сердится, но на самом деле ему нравилось. Он вспомнил ирландскую песню, которой был обязан своим дворовым именем:

Хенни подошел к мальчишкам поближе. Сам он, конечно, не выразит желания поиграть с ними. Но вдруг они попросят: «Мистер, а покажите нам, как это делается». Каким приемчикам он бы их тогда научил!.. Однако мальчишки даже не обратили на него внимания. Хенни почувствовал прилив горечи, а потом ему захотелось проявить авторитет.

– Незачем вам, ребята, баловаться этой игрой, – сказал он, повысив голос. – Опасная она. Многим пацанам колышком глаза повыбивало.

Мальчишки остановились и первые несколько секунд молча на него таращились. Наконец один из них сказал:

– Шли бы вы отсюда, мистер!

– Делать, что ли, нечего? – подхватил другой.

Самый маленький зажал нос и сделал вид, будто дергает за цепочку сливного бочка. Мальчишка с битой приблизил лицо почти вплотную к лицу Хенни.

– Мистер, – сказал он с притворной вежливостью, – почему бы вам не пойти к черту?

Хенни поднял руку, чтобы его ударить, но тот даже не поморщился. Только еще сильнее подался вперед.

– Стукните меня! Давайте! – произнес он тихим, твердым, угрожающим тоном. – Только попробуйте врезать мне!

Костяшки руки, сжимающей биту, побелели. А ведь мальчику было лет двенадцать-тринадцать, не больше. Хенни, испуганный и пристыженный, сделал шаг назад. «Что это на меня нашло? – подумалось ему. – Где это видано, чтобы тридцатилетний мужчина задирал на улице детей!» Он развернулся и пошел прочь.

– Мистер, мы просто хотим, чтобы нас не трогали! – крикнул парнишка ему вслед.

Это было своеобразное извинение, произнесенное уже не тихим, твердым, угрожающим тоном, а обычным мальчишеским голосом, в котором звучали слезы.

«Мы просто хотим, чтобы нас не трогали!» – многие могли бы это повторить. «Оставьте меня в покое!» – каждый день говорил и слышал Хенни. Люди вовсе не шутя обращались ко всем вокруг с таким призывом и при этом сами продолжали всех вокруг донимать. «Я уйду, – говорил пьяница, цепляясь за жалкую соломинку чувства собственного достоинства, если его выгоняли из салуна. – Только не трожь меня! Не трожь!»

«И все равно мы шпыняем друг друга хуже, чем копы и боссы, – подумал Хенни. – Вместо того чтобы объединиться против тех, кто докучает нам по-крупному, постоянно докучаем всем, кому можем, по мелочи. Эх, все в этом мире наперекосяк!»

Услышав на лестнице шаги Хенни, Фло вздрогнула: он дома, а ужин не готов. Целый день ушел не пойми на что. Она вообще-то собиралась купить мясо, но обо всем забыла, когда Марджи потерялась.

Нервозно шмякнув сковороду на газовую плитку, Фло зажгла огонь и посмотрела на дочь, которая сидела в углу, держа в маленьких ручонках какой-то секретик.

– Все из-за тебя! – сказала мать ребенку. Девочка подняла удивленно округленные глаза. – Сейчас вот отец придет, получишь от него! – Марджи озадаченно заморгала, и Фло разозлилась еще сильнее. – Не смотри на меня так, будто не знаешь, чего ты сегодня натворила! Все ты знаешь распрекрасно!

Когда мать отвернулась, девочка разжала кулачок и посмотрела на бутон, который тайком сорвала с герани, растущей на подоконнике. Рвать цветы запрещалось. Мама грозилась выпороть, если…

Так вот в чем дело! Вот что мама имела в виду! Надо было скорее спрятать цветочек.

Марджи низко нагнула голову и принялась обрывать туго скрученные лепестки. Ей хотелось узнать, что прячется внутри. Боясь, как бы мама не отобрала бутон прежде, чем она доберется до таинственной сердцевины, Марджи разорвала его на две части.

Внутри не оказалось ничего. Совершенно ничего. Мрачная тень разочарования заставила девочку снова почувствовать себя несчастной. Снова она услышала грохот копыт и увидела лошадей, несущихся прямо на нее.

– Я потеялась! – внезапно выкрикнула Марджи как раз в тот момент, когда на кухню вошел отец.

– Что? – спросил он, вопросительно глядя на жену.

– Ничего, – ответила Фло, торопливо нарезая и сбрасывая на шкворчащую сковородку холодный вареный картофель.

Она собиралась рассказать Хенни о случившемся, но позже и по-своему. Так, чтобы выглядеть в его глазах пострадавшей стороной. Прямолинейное заявление ребенка было для этого совсем неподходящим началом.

– Ничего, – повторила Фло. – Вечно Марджи выдумывает.

Пока Хенни вешал на гвоздь за дверью куртку и шляпу, девочка подбежала к нему, обняла его за ногу и прошептала:

– Потеяла на весь день.

– Я не понял… Она что-то потеряла?

– Нет, – ответила Фло и разбила в сковородку два яйца.

– Лошади большие, они меня задавят, – объяснила Марджи и задрожала, уткнувшись лицом в отцовское бедро.

– Не раздавят, мы не пустим сюда никаких лошадей, – заверил он ее, неловко погладив по спинке, и спросил у жены: – О чем это она?

– Понятия не имею, – сказала Фло, бросая в пузырящееся масло колечки сырого лука.

Хенни сел за стол. Марджи забралась к нему на коленки. Как это часто бывает с детьми, у нее резко переменилось настроение.

– Почитай мне смешное, – потребовала она.

Отец раскрыл «Джорнал» на странице с комиксами и начал объяснять картинки:

– Вот Бастер Браун[5] разговаривает со своей собакой по имени Тайдж.

– А почему его зовут Бастер Браун?

– Потому что на нем костюмчик Бастера Брауна.

– А почему это костюмчик Бастера Брауна?

– Потому что у него воротничок Бастера Брауна.

– Почему это воротничок Бастера Брауна?

– Потому что его носит мальчик, которого зовут Бастер Браун, – заключил отец.

Получилось как с бутоном герани: поначалу объяснения выглядели многообещающе, однако ожидания не оправдались.

– Почему, почему, почему? – взорвалась Фло, раздраженная монотонностью детских вопросов. – Вечно ты почемучкаешь!

– Она так учится, – сказал Хенни.

– Перестань болтать и ешь, – отрезала жена, ставя перед ним тарелку.

Марджи соскользнула на пол, а Хенни, взяв нож и вилку, воззрился на свой ужин: два жареных яйца, жареная картошка, жареный лук. Он открыл было рот, чтобы выразить протест, но в следующую секунду решил промолчать. По опыту многих вечеров он уже знал, как пройдет этот разговор:

– Яичница? Опять?

– А чем яичница тебе не угодила?

– Да ничем, просто каждый вечер одно и то же…

– Вчера было мясо.

– Может, в магазине продается что-нибудь кроме яиц и фарша?

– Яйца и фарш дешевые. Я бы приготовила что-нибудь поинтересней, если бы ты давал мне больше денег.

– Что значит «я давал бы»? Ты хочешь сказать, если бы мне больше платили?

– Давно пора поговорить с мастером.

– Чтобы он меня уволил?

– Другие просят себе прибавку.

– Попросить не значит получить.

– Был бы ты понастойчивее…

– Послушай! Я целый день вкалываю. Вечером, когда я прихожу домой, мне хотелось бы…

– А как насчет того, чего хотелось бы мне? Я тут тоже целый день вкалываю как рабыня, а потом являешься ты и предлагаешь сидеть и пялиться в стенку!

Хенни вздохнул. Нет, он не спросит, почему на ужин снова яичница. Незачем начинать все это сначала.

Протянув руку за бутылкой с кетчупом, он обильно полил свою еду густой острой красной жижей. Потом достал и подпер сахарницей сложенный номер «Игл».

– А сами-то вы уже поужинали?

– Давно, – сказала жена.

– Меня подождать не могли, – констатировал Хенни тихо и горько.

– А чего тебя ждать? Есть с тобой все равно что есть с истуканом. С истуканом, который читает газету.

Он виновато отодвинул «Игл» и сосредоточился на яичнице. Слово «истукан» открыло дверцу в памяти Марджи.

– Гляди! – крикнула она пронзительно. – Гляди, как я умею!

Она повторила утренний номер: принялась вертеться, а когда закружилась голова, нетвердо остановилась на одной ножке, подняв руку и высунув язык.

– Что это с ней? – спросил Хенни.

Поставив перед ним чашку горького черного кофе, Фло резко сказала ребенку:

– Ну-ка, брось эти глупости, а то получишь от отца.

Девочка вышла из позы.

– Чуть не забыл, – спохватился Хенни.

Встав из-за стола, он порылся в кармане куртки и извлек оттуда розовый леденец, завернутый в папиросную бумагу.

– Это еще что такое? – спросила жена.

– Всего пенни, – пояснил он, косвенно извиняясь. – Взял на сдачу.

– Испортишь ребенка, – проворчала Фло, хотя в глубине души была тронута желанием мужа порадовать дочку.

А дочка наконец-то все поняла! Весь день мама твердила ей, что она что-то «получит», когда вернется отец. Марджи думала, это «что-то» – трепка, а имелся-то в виду леденец!.. Девочка взяла конфету и разорвала обертку.

– Что сказать надо? – напомнила Фло.

– Та-та! – радостно воскликнула девочка.

Запах розового леденца напомнил ей аромат, исходивший от дамы, которая привела ее к дому.

– Такая хорошая леди! – сказала она, глядя на конфетку.

Фло поправила:

– Не леди, а леденец.

– Хорошая леди, – проворковала Марджи, поднеся конфету к щеке.

– О чем это она? – спросил Хенни.

– Ни о чем! – ответила Фло и приказным тоном обратилась к ребенку: – Перестань играться с леденцом, ешь его!

– Нет, – сказала Марджи механически.

– Ешь!

– Нет!

– Я кому говорю?!

Марджи испугалась. Что происходит? Леденец явно грозил навлечь на нее неприятности. Разжав руку, девочка позволила ему упасть на пол. Он раскололся на три части, но, вопреки ее ожиданиям, не брызнул разноцветными каплями, как мороженое.

– Сейчас же подбери! – скомандовала Фло.

Марджи спрятала руки за спину.

– Ну ладно, – сказала мать. – Я предупреждала тебя, что ты сегодня получишь, ты меня не послушала. – Фло повернулась к Хенни: – Знаешь, чего она натворила?

Он вздохнул.

– Чего?

– Она убежала!

Марджи испугалась уже не на шутку. Попятившись в угол, она устремила взгляд на отца, однако тот, не спеша отхлебнув кофе, сказал:

– Так надо было лучше за ней смотреть.

– Смотреть? Да я глаз с нее не спускала!

– Как же она умудрилась улизнуть?

– Она все рассчитала! Я только на секунду отвернулась, а ее уже и след простыл!

– Все дети хоть раз в жизни теряются. Всем иногда хочется убежать.

– Мне никогда не хотелось, – заявила Фло. – Я думала о матери и не огорчала ее.

– Вот только не начинай про свою мать!

– Это почему же? Я тебе вот что скажу: если есть на небе святые, то моя мама среди них.

– Ладно, – сказал Хенни, – ладно!

Он взял газету, снова раскрыл ее на первой странице и аккуратно свернул. Каждый вечер Хенни надеялся избежать ссоры, и каждый вечер напрасно. Он старался не говорить ничего такого, что могло распалить Фло, но без толку. Без толку! В этой женщине сидел какой-то бес, которому непременно нужно было постоянно кого-нибудь поддевать, осаживать, затыкать за пояс. По-своему, как бы ощупью, разобрав положение дел, Хенни давно пришел к выводу, что для Фло ссоры заменили любовные утехи. Поэтому ему оставалось лишь удовлетворять эту ее потребность.

– Ладно, – повторил он. – Теперь ты послушай меня: если твоя мать и сделала в жизни что-то толковое, то это когда она легла и померла.

Фло беззвучно раскрыла рот, как будто на нее вылили ведро ледяной воды. Глубоко уязвленная, она попыталась защититься, приняв горделивый вид.

– Если бы не моя мать, меня бы сейчас здесь не стояло!

– А я был бы счастливым человеком.

– Вот оно как? – усмехнулась Фло.

– Еще бы! Мне не пришлось бы всю жизнь маяться за то, что твой папаша спал с твоей мамашей.

– Ах ты грязный… – Фло затряслась. – Да моя мать, святая женщина, никогда…

– Ага. Она нашла тебя в капусте.

– Здесь ребенок! – Фло предостерегающе указала на Марджи, забившуюся в угол.

– Все равно ей придется узнать, – пробормотал Хенни, но ему стало стыдно за свои слова.

– Мало того, что она на улице слушает всякие гадости, так еще и в родном доме должна?

– Вот это ты называешь домом?

– А я виновата? Я пытаюсь создать уют, целыми днями стираю себе пальцы…

– …до костей.

– А все вечера сижу и пялюсь…

– …в стенку, – процитировал Хенни устало.

Муж и жена заговорили быстрее и еще более разгоряченно, прерывая друг друга. Казалось, они разыгрывали надоевшую пьесу, где каждый актер так затвердил текст, что запросто сыграет роль партнера.

Вскоре их слова вообще утратили всякий смысл. Значение имела только ярость, заключенная в тоне. Марджи дрожала от страха. Ей хотелось выбежать из своего угла и где-нибудь спрятаться, но она боялась привлечь к себе внимание.

Наконец вмешались соседи, которые поначалу слушали с интересом, но потом заскучали – этот диалог им уже приелся. Те, кто жил сверху, затопали ногами, требуя тишины. Те, кто жил снизу, забарабанили в потолок черенком метлы. Через двор донеслись крики жильцов дома на Грэнд-стрит:

– Заткнитесь!

– Захлопните окна, а лучше пасти!

Мальчишка, запускавший голубей с соседней крыши, лег на живот и свесил голову. Вдохновленный тесным общением с птицами, он прокричал Шэннонам:

– Снесите яйцо!

Высунувшись из окна, Хенни ответил на все претензии разом:

– Пошли к черту! Идите к черту вы все!

В его вопле были слышны слезы. Он закрыл окно. Приглушенное бормотание теплого летнего вечера перестало проникать в квартиру. Фло даже не подумала зажечь газ, хотя уже почти стемнело. Через какое-то время она поднялась, чтобы поставить в раковину посуду мужа. Оба пристыженно ощущали тяжелое послевкусие ссоры. Наконец Хенни с тихим отчаянием в голосе произнес:

– Что с нами стало, Фло?

«Это не моя вина», – хотела сказать она, но только закусила нижнюю губу. Ссора истощила ее силы, продолжать не хотелось.

Хенни заговорил опять, словно объясняя что-то самому себе:

– Я вырос на задворках Скоулз-стрит. Старики мои были люди деревенские и к городской жизни приспособились плохо. Их все шпыняли, а они шпыняли меня. Когда на Мур-стрит закрывались магазины, я околачивался возле тележек тамошних торговцев. Другие пацаны разбрасывали товар с этих тележек, потому что их хозяева были евреи. А я вечерами помогал их разгружать. Со мной расплачивались фруктами и овощами, которые грозили не дотянуть до утра. Моим родителям и это было в подмогу. Родители! Мать тянула себе жилы как могла, а отец, упокой Господь его душу… – в голосе Хенни послышалась напряженность горечи, – что с него возьмешь? Я не держу зла на покойника. Так вот. Рос я, значит, на Скоулз-стрит, в глубине квартала. Старшие мальчишки меня колотили, а когда я приходил домой зареванный, меня лупил еще и отец – за то, что я позволял себя бить. «Это тебя закалит», – говорил он. А я не хотел закаляться. Не было во мне твердости. В башке у меня водились разные идеи, как и у всех ребят. Я даже воображал себя президентом. В школе нам дурили головы: говорили, будто каждый американский мальчик может стать президентом. И я верил в эти россказни. Правда, когда я перестал носить короткие штанишки, эта дурь из меня уже повыветрилась. Зато появилась другая: выучиться на копа, или на пожарника, или на машиниста паровоза. Свободная страна, все пути открыты! По крайности, идей – бери не хочу. Ну а всамделишных шансов, оказалось, и нету никаких. В тринадцать лет меня пнули под зад. «Ищи работу, – сказал отец. – Все равно какую. Лишь бы приносил домой хоть несколько долларов в неделю». С тех пор я и вкалываю. Не там, где хочу, а там, куда берут. Увяз я! Увяз! И не выбраться мне до самой смерти. Но я не всегда был таким. Когда мы с тобой стали встречаться, Фло, ты казалась мне самой красивой девушкой в Уильямсберге. Мы арендовали мебель у Фемеля. К свадьбе ты связала крючком покрывало. «У нас все должно быть самое лучшее», – сказала ты. А я тебе говорю: «Покамест самое лучшее, что я могу себе позволить, – это квартира на Моджер-стрит». А ты мне: «Ну это ж ненадолго, Хенни. Потом мы съедем отсюда. Я буду помогать тебе. Нужно только подождать. Прежде чем научишься ходить, надо поползать», – так ты сказала. Шесть лет назад это было! За мебель мы так и не расплатились. Покрывало все эти годы провалялось в ломбарде. «Это временно», – говорила ты. «Это временно», – мы все так говорим, пока молодые. А потом просыпаемся однажды и понимаем, что «временное» не закончится, черт возьми, никогда! И все-таки идеи у меня были. Я считал тебя самой красивой девушкой в Уильямсберге.

Хенни и Фло долго молчали. Он погрузился в раздумья. Она сидела на расстоянии вытянутой руки от него, и ее пальцы подрагивали от невольного желания любовно погладить его щеку. Ей вспомнилось, как в тот вечер, когда они впервые танцевали друг с другом, он робко сказал ей: «Я бы хотел, чтобы ты была моей девушкой». Это воспоминание отчасти воскресило прежнюю нежность. На мгновение, словно бы при свете молнии, Фло поняла своего мужа. Поняла, о чем он мечтал. Поняла, что приспособиться к суровой жизни ему мешает глубокая порядочность.

Фло знала: в ее женской власти вернуть Хенни его надежды и мечты. Нужно только сказать: «Ничего, Хенни, не переживай. Я люблю тебя. Мы по-прежнему вместе. А это пройдет. Когда-нибудь все наладится. Подожди, и увидишь».

Она могла так сказать. Ему сейчас ничего другого не было нужно – только услышать эти слова. Внезапно он стал бы счастливым человеком, обнял бы ее…

Запаниковав, Фло убила в себе теплое побуждение. Она знала, к чему приведет любое проявление нежности: еще девять кошмарных месяцев, новые швы, новый рот, который нужно будет кормить.

В полутьме ее глаза отыскали ребенка. Сидя под висящими на стене корытами, Марджи играла с двумя обувными коробками и несколькими бельевыми прищепками: сначала складывала прищепки в одну коробку, потом перекладывала в другую.

«Надо бы раздобыть ей куклу, – подумала Фло. – У каждой девочки должна быть кукла. Правда, у меня не было. Я всегда говорила, что если у меня будет дочка, то я уж позабочусь о том, чтобы у нее была кукла. Надо раздобыть».

Муж словно угадал ее мысли.

– Мы всегда говорили, что, если у нас будут дети, пусть ихняя жизнь будет лучше нашей. А что же мы делаем? Шпыняем своего ребенка так же, как шпыняли нас. Мы ничему не научились – вот в чем наша беда. Те шишки, которые мы набиваем, не делают нас умней. – Хенни встал и принялся мерить маленькую кухню шагами. – Разве я просил о том, чтобы родиться на свет? Или чтобы стать миллионером? Нет. Я хотел только, чтобы мне дали честный шанс. Сначала я старался быть хорошим парнем, потом – мало-мальски приличным мужем. Но есть ли у меня шанс? Будет ли он когда-нибудь у наших детей?

– Вопросы. Опять одни вопросы. А ответы у кого? И где он их прячет?

Хенни надел куртку и шляпу.

– Ну и куда собрался?

– Вниз по улице до угла.

– В салуне ты ответов не найдешь.

– Знаю. Зато найду хотя бы других ребят с теми же вопросами.

Уходя, он мягко прикрыл за собой дверь. Фло, сидя в темноте, подумала: «Не надо позволять ему пускаться в такие разговоры. От них я вспоминаю правду про мать, а правду я вспоминать не хочу. Я хочу думать о ней так, как я себе вообразила, – будто она святая. Если без конца вспоминать, какое безобразие творилось у нас дома, жить не сможешь. Лучше помнить не то, что было, а то, что должно было быть. Я всегда стараюсь не думать о старом – и правильно делаю».

– Марджи! – позвала Фло. Девочка подняла голову. Ее белое личико и светлые волосы замаячили бледным пятном среди теней. – Иди ко мне.

Малышка отвернулась.

– Идем, детка. Скоро я включу свет и покажу тебе смешные картинки. Ну иди же к маме!

Марджи подошла, Фло посадила ее к себе на колени.

– Послушай, маленькая. Сегодня, когда ты сначала потерялась, а потом нашлась, я не хотела сделать тебе больно. Ты это в голову не бери. Просто некоторые мамы так иногда себя ведут. Ты, главное, запомни: ты всегда будешь моей маленькой девочкой.

Каким-то образом сообразив, что сейчас можно плакать и ее за это не накажут, Марджи разревелась.

– Я потеялась на весь день, – прошептала она, крепко обхватив обеими руками шею матери.

Фло обняла дочку и прижалась лицом к ее влажной щеке. Теперь они обе лили слезы – дети, которые плакали, потому что темно и потому что они потерялись.