Голос монстра Несс Патрик

Конец четвертой истории

На этом моменте он обыкновенно просыпался. Когда мама с криками выскальзывала из его рук и падала в бездну, когда ночной кошмар забирал ее навсегда, и ее было уже не вернуть, тогда он обычно садился в постели, весь в поту, сердце его колотилось так быстро, что ему казалось, что он вот-вот умрет.

Но в этот раз он не проснулся.

Вокруг по-прежнему был кошмар. Тис по-прежнему стоял позади.

– История еще не окончена, – произнес монстр.

– Забери меня отсюда, – попросил Конор, с трудом поднимаясь на ноги. – Мне нужно увидеться с мамой.

– Ее здесь больше нет, Конор, – сказал монстр-дерево. – Ты ее отпустил.

– Это же просто кошмарный сон, – сказал Конор, тяжело дыша. – Это неправда.

– Правда, – сказал монстр. – И ты сам это знаешь. Ты ее отпустил.

– Она сама упала, – сказал Конор. – Я не мог ее больше удерживать. Она так потяжелела.

– Поэтому ты ее отпустил.

– Она сама упала! – почти в отчаянии воскликнул Конор срывающимся голосом. Грязное пепельное облако, в котором исчезла мама Конора, вновь повисло над обрывом, от него клубами шел дым, который Конор неизбежно вдыхал. Дым, будто воздух, ворвался в его рот и нос, наполнил его собой, начал душить. Даже каждый вдох давался с трудом.

– Ты ее отпустил, – сказал монстр.

– Не отпускал! – закричал Конор надломленным голосом. – Она сама упала!

– Ты должен сказать правду – иначе ты никогда не выберешься из этого кошмара, – сказал монстр, опасно нависая над Конором, и голос его звучал как никогда пугающе. – Ты останешься здесь в одиночестве до конца жизни.

– Пожалуйста, забери меня отсюда! – завопил Конор, пытаясь отойти назад. Он вскрикнул от страха, когда увидел, что черные путы кошмара сковали ему ноги. Эти черные щупальца повалили его наземь и начали обвивать и руки тоже.

– Помоги мне!

– Говори правду! – велел монстр твердым и пугающим голосом. – Говори правду или оставайся здесь навечно.

– Какую правду? – вскричал Конор, отчаянно пытаясь справиться с щупальцами. – Я не знаю, о чем ты!

Внезапно из темноты выплыла голова монстра и застыла в нескольких дюймах от лица Конора.

– Знаешь, – сказал монстр низким, грозным голосом.

И вдруг повисла неожиданная тишина.

…

Конор и в самом деле знал.

Всегда знал.

Знал правду.

Настоящую правду. Правду из ночного кошмара.

– Нет, – тихо сказал он, когда черные путы закрутились вокруг его шеи. – Нет, не могу.

– Должен.

– Не могу, – повторил Конор.

– Можешь, – сказал монстр, и Конор уловил перемену в его голосе. Там появилась какая-то новая нотка.

Нотка доброты.

Глаза Конора наполнились слезами. Слезы потекли по его щекам, и он был не в силах их остановить – он даже вытереть их не мог, потому что щупальца кошмара облепили его, практически обездвижили.

– Прошу, не заставляй… – произнес Конор, – не заставляй меня это говорить.

– Ты ее отпустил, – сказал монстр.

Конор замотал головой.

– Пожалуйста…

– Ты ее отпустил, – повторил монстр.

Конор крепко зажмурился.

А потом кивнул.

– Ты мог бы удерживать ее и дальше, – сказал монстр, – но ты позволил ей упасть. Ты ослабил хватку и отдал ее кошмару.

Конор вновь кивнул с перекошенным от боли и слез лицом.

– Ты хотел, чтобы она упала.

– Нет, – сказал Конор, глотая слезы.

– Ты хотел, чтобы она ушла.

– Нет!

– Ты должен сказать правду, и прямо сейчас, Конор О’Мэлли. Скажи. Ты должен.

Конор снова замотал головой, крепко сжав челюсти; он чувствовал жар в груди – будто бы кто-то развел в ней костер, будто в нем горело маленькое солнце, которое сжигало его изнутри.

– Я умру, если скажу это, – задыхаясь, с трудом произнес он.

– Ты умрешь, если не скажешь, – произнес монстр. – Ты должен сказать.

– Не могу.

– Ты ее отпустил. Почему?

Теперь мрак начал закрывать Конору глаза, он заткнул ему нос и забил рот. Конор тщетно пытался схватить ртом воздух. Мрак душил его. Мрак убивал его…

– Почему, Конор? – строго спросил монстр. – Скажи мне, ПОЧЕМУ. Пока еще не слишком поздно!

Огонь в груди Конора неожиданно вспыхнул, разгорелся, словно хотел съесть его живьем. Да, он знал, какой была правда. В горле зародился стон, стон, перешедший в плач, а потом в долгий бессловесный вопль – Конор открыл рот, и из него вырвался огонь, вырвался, чтобы пожрать все, осветил темноту, осветил тисовое дерево, поджег его, как и весь остальной мир, опалил за секунду, а Конор все кричал, кричал, кричал от боли и горя.

И наконец сказал те самые слова.

Сказал правду.

Окончил четвертую историю.

– Потому что невыносимо! – выкрикнул он, а огонь вокруг все бушевал. – Невыносимо знать, что она умрет. Я хочу, чтобы все прекратилось. Хочу, чтобы всему этому пришел конец!

И огонь пожрал весь мир и унес с собой все – и Конора тоже.

Он встретил это пламя с облегчением – в конце концов, это было то самое наказание, которое он заслужил.

Жизнь после смерти

Конор открыл глаза. Он лежал на траве холма, что возвышался над его домом.

Все еще живой.

Обстоятельство, хуже которого не придумаешь.

– Почему огонь меня не сжег? – простонал он, пряча лицо в ладонях. – Я заслужил самое ужасное из наказаний.

– Так ли? – спросил монстр, который стоял над ним.

Конор заговорил, говорил он с болью, медленно, с трудом вытягивая из себя слова.

– Я уже давно об этом думаю, – признался он. – Я всегда знал, что она не поправится – знал почти с самого начала. Она говорила, что ей станет лучше, потому что мне хотелось слышать именно это. И я ей верил. Нет, только делал вид.

– Верно, – сказал монстр.

Конор сглотнул, говорить ему было по-прежнему непросто.

– И я стал думать о том, как же сильно мне хочется, чтобы все это закончилось. Как сильно мне хочется перестать думать обо всем этом. Стал думать о том, насколько невыносимо ожидание. Насколько невыносимо то одиночество, которое настигло меня из-за всего, что произошло.

Он заплакал по-настоящему, так горько, как никогда раньше – даже в тот день, когда узнал о маминой болезни.

– Часть тебя хотела, чтобы все это просто закончилось, даже если ради этого завершения придется ее потерять, – сказал монстр.

Конор кивнул, он едва мог говорить.

– И начался ночной кошмар. Кошмар, который всегда заканчивался тем, что…

– Я отпускал ее, – выдохнул Конор. – Я мог удерживать ее и дальше, но отпускал.

– Это и есть правда, – сказал монстр.

– Но я не собирался! – воскликнул Конор срывающимся голосом. – Не собирался ее отпускать! А теперь все взаправду! Она скоро умрет – и это моя вина!

– А вот это уже не правда, – сказал монстр.

Горе Конора имело физическую природу, оно защемило его, как скоба, зажало его, как порой зажимает мышцу. Под его тяжестью он практически не мог дышать и вновь припал к земле, мечтая о том, чтобы она забрала его раз и навсегда.

Он уже почти лишился чувств, когда ощутил, что оказался в огромных ладонях монстра, сложенных так, чтобы ему было удобно в них лежать. Он чувствовал легкое движение листьев и веточек, которые шевелились вокруг него, чтобы сделать его ложе мягче и шире.

– Это я виноват, – сказал Конор. – Я ее отпустил. Это моя вина.

– Это не твоя вина, – произнес монстр, и его голос закружил вокруг Конора, как ветерок.

– Моя.

– Ты всего-навсего хотел, чтобы прекратилась боль, – сказал монстр. – Твоя личная боль. Чтобы из-за нее ты не был больше оторван от мира. Это самое человечное желание на свете.

– Я не хотел этого, – сказал Конор.

– Хотел, – сказал монстр. – И в то же время не хотел.

Конор шмыгнул носом и поднял глаза на огромное, будто стена, лицо монстра.

– Как и то, и другое может одновременно быть правдой?

– Дело в том, что люди – сложные чудовища, – произнес монстр. – Как удалось королеве быть и доброй волшебницей, и злой ведьмой? Как удалось принцу быть и убийцей, и спасителем? Откуда у знахаря с его отвратительным характером правильные мысли? А у священника – с его добрым нравом – мысли неправильные? Почему одиночество невидимок только усиливается, когда их начинают замечать?

– Не знаю, – признался обессиленный Конор, пожимая плечами. – Я никогда не понимал смысла твоих историй.

– А ответ таков: совершенно не важно, о чем ты думаешь, потому что твой разум противоречит самому себе по сотне раз в день, – сказал монстр. – Ты хотел, чтобы мама умерла, и в то же время отчаянно умолял меня спасти ее. Твой разум верил в спасительную ложь, и в то же время знал жестокую правду, из-за которой и приходилось лгать. И твой разум накажет тебя, если ты поверишь и тому, и другому.

– Но как его победить? – спросил Конор твердым голосом. – Как побороть все эти внутренние противоречия?

– Нужно говорить правду, – ответил монстр. – Так, как ты это только что сделал.

Конор вновь вспомнил мамины руки, как они цеплялись за него, как он их отпустил…

– Ну хватит, Конор О’Мэлли, – мягко сказал монстр. – Я являлся тебе вот зачем: чтобы рассказать тебе все это и тем самым помочь выздороветь. Ты должен послушать меня.

Конор сглотнул.

– Я слушаю.

– Жизнь пишется не словами, – начал монстр, – а делами. Не важно, какие мысли у тебя в голове. Важно, что ты делаешь.

Повисла долгая тишина, пока Конор пытался восстановить дыхание.

– Так что же мне делать? – наконец спросил он.

– То же самое, что ты только что сделал, – ответил монстр. – Говорить правду.

– Всего-то?

– Думаешь, это просто? – Две огромные брови монстра поднялись. – Ты был готов умереть, лишь бы этого избежать.

Конор посмотрел на свои руки и наконец разжал кулаки.

– Потому что в моей голове жила такая неправильная мысль…

– Это всего лишь мысль, – сказал монстр, – одна из миллиона. А не дело.

У Конора вырвался длинный, все еще прерывистый вздох.

Но он уже не задыхался. Ночной кошмар не переполнял его, не сжимал его грудь, не тащил его вниз.

Сказать по правде, он больше не ощущал никакого кошмара.

– Я так устал… – прошептал Конор, закрывая лицо руками. – Так устал от всего этого.

– Тогда поспи, – посоветовал монстр. – У тебя есть на это время.

– Правда? – пробормотал Конор, вдруг ощутив, что глаза слипаются.

Монстр продолжил менять форму ладоней, делая гнездо из вороха листьев, в котором лежал Конор, еще удобнее.

– Я хочу увидеть маму, – запротестовал было мальчик.

– Увидишь, – сказал монстр. – Обещаю.

Конор открыл глаза.

– А ты там будешь?

– Буду, – подтвердил монстр. – Там я явлюсь тебе в последний раз.

Конор почувствовал, как уплывает из реальности – его подхватил поток сна, настолько сильный, что мальчик не смог ему противиться.

Но перед тем как уснуть, Конор вспомнил про один вопрос, вдруг возникший в его голове.

– Почему ты все время приходишь в двенадцать ноль семь? – спросил он.

И уснул прежде, чем монстр ответил.

Кое-что общее

– Ох, слава богу!

Слова просочились в сознание Конора еще до того, как он толком проснулся.

– Конор! – услышал он, а затем отчетливее: – Конор!

Бабушкин голос.

Он открыл глаза и медленно сел. Спустилась ночь. Сколько же он спал? Он огляделся. Он все еще был на холме за домом, он лежал, устроившись, как в гнездышке, в корнях тисового дерева, что возвышалось над ним. Конор посмотрел наверх. И увидел обыкновенное дерево.

Но мальчик мог поклясться, что в то же время было в нем что-то особенное.

– КОНОР!

Бабушка бежала к нему от церкви, оставив у дороги свою машину с непогашенными фарами и работающим двигателем. Пока бабушка спешила к Конору, он успел подняться. На ее лице он заметил досаду, облегчение и что-то еще, что-то, из-за чего у него внутри все сжалось.

– О, слава богу! Слава БОГУ! – прокричала она, добежав до внука.

А потом сделала удивительную вещь.

Обняла его так крепко, что они оба чуть не упали. Им удалось удержаться лишь благодаря тому, что Конор схватился за ствол тиса. Потом она отпустила его и начала ругаться не на шутку.

– Где ты БЫЛ? – практически вопила она. – Я тебя ЧАСАМИ искала! БЕГАЛА ТУДА-СЮДА, Конор! И О ЧЕМ ТЫ ТОЛЬКО ДУМАЛ?

– Мне нужно было кое-что сделать, – начал Конор, но она уже тянула его за руку.

– Нет времени, – сказала она. – Нам пора идти. Надо идти сейчас же.

Бабушка отпустила его и со всех ног понеслась к машине, что одновременно и встревожило, и удивило Конора, и он почти на автомате бросился за ней, запрыгнул на пассажирское сиденье и даже не успел закрыть дверь, как машина, взвизгнув шинами, уже тронулась с места и помчалась.

Он не посмел спросить, отчего они так торопятся.

– Конор, – начала бабушка, пока автомобиль с пугающей скоростью летел по дороге. Только тогда он взглянул на нее и заметил, что ее глаза покраснели от слез и что ее бьет дрожь. – Конор, ты не можешь… – Дрожь усилилась, и мальчик увидел, что бабушка крепче вцепилась в руль.

– Бабуль… – начал он.

– Не надо, – остановила она. – Пожалуйста, не надо.

Какое-то время они неслись в тишине мимо знаков «Уступи дорогу», едва успевая их заметить. Конор проверил, пристегнут ли он.

– Бабуль… – снова позвал Конор, собираясь с духом, когда они перескочили ухаб.

Она все жала на газ.

– Прости меня, – тихо сказал он.

Она засмеялась, и смех ее был грустным и тихим. И покачала головой.

– Это все не важно, – сказала она. – Не важно.

– Не важно?

– Разумеется, не важно, – подтвердила она и снова заплакала. Но она была не из тех бабушек, что позволяют слезам помешать себе говорить. – Знаешь что, Конор, – сказала она, – а ведь мы с тобой не очень-то уживаемся.

– И правда, не особо, – ответил Конор.

– Мне тоже так кажется… – Бабушка так резко крутанула руль на повороте, что Конору пришлось схватиться за ручку двери, чтобы не упасть. – Но, знаешь, нам придется научиться, – проговорила она.

Конор сглотнул.

– Знаю.

В бабушкином голосе послышались тихие всхлипы.

– Знаешь, да? – спросила она. – Конечно же знаешь.

На подъезде к перекрестку она кашлянула, чтобы прочистить горло, быстро посмотрела по сторонам и поехала прямо на красный свет. Конор задался вопросом, сколько сейчас времени. Машин на дорогах практически не было.

– Но вот что я тебе скажу, внук… – начала бабушка. – Есть у нас кое-что общее.

– В самом деле? – спросил Конор, увидев, что вдалеке показалось здание больницы.

– О да, – сказала бабушка, еще сильнее нажимая на газ, и он заметил, что слезы продолжают течь по ее лицу.

– И что же это? – поинтересовался он.

Она выбрала первое же свободное место, что нашлось на парковке у больницы, заехала на бордюр и резко затормозила.

– Твоя мама, – произнесла она, пристально посмотрев на него. – Вот что у нас общее.

Конор ничего не сказал.

Но он понимал, что она имеет в виду. Его мама была ее дочерью. И самым важным человеком для них обоих.

Несомненно, значимая общность.

Определенно, хороший старт.

Бабушка заглушила двигатель и открыла свою дверь.

– Надо торопиться, – сказала она.

Правда

Бабушка ворвалась в мамину палату раньше Конора, на лице ее читался страшный вопрос. Но внутри оказалась медсестра, которая тут же ответила:

– Все в порядке. Вы вовремя.

Бабушка поднесла руки ко рту и простонала от облегчения.

– Вижу, вы его отыскали, – заметила медсестра, взглянув на Конора.

– Да, – коротко ответила бабушка.

Они вместе с Конором смотрели на больную. В палате было почти совсем темно, горела только небольшая лампа над маминой кроватью. Мама лежала с закрытыми глазами, и дыхание ее звучало так, будто у нее на груди покоилось что-то тяжелое. Медсестра вышла, чтобы не мешать, бабушка села на стул возле маминой кровати и склонилась к дочери, взяв ее за руку. Она крепко держала ее ладонь в своей, целуя и баюкая ее.

– Мам? – услышал Конор. Это был мамин голос, который стал настолько слабым и тихим, что разобрать слова было практически невозможно.

– Я здесь, дорогая, – сказала бабушка, не отпуская маминой руки. – И Конор тоже.

– Правда? – пробормотала мама, не открывая глаз.