Без Отечества… Панфилов Василий

— … задери штанину, — командует Анна, и снова — фото, фото, фото… Голень выглядит непрезентабельно, и это мягко говоря. Кожа содрана, местами чуть не до мяса. Чудо, что велосипедное колесо пошло по ноге юзом, изрядно ободрав кожу, но почти не зацепив кость. Так что в общем-то я могу нормально… почти нормально ходить.

Меня фотографировали, обнимали, целовали, мазали вонючей мазью и кололи задницу чем-то очень полезным и очень болючим. Только я опомнился, как гостиничный номер заполнился жандармами, и я никак не могу сосчитать, сколько же их здесь!

— … да, я никогда не видел этого месье, — в очередной раз отвечаю я, и жандарм, недоверчиво покачивая головой и поджимая губы, делает пометки в блокноте.

Его коллеги, не особо скрываясь, разгуливают по номеру, заглядывая куда только можно, и куда нельзя — тоже.

— … нет, я решительно протестую! — медик ни черта не боится, и только щурит глаза на невнятные, но явственные угрозы «Рассмотреть его сотрудничество с германской администрацией», — Праздное любопытство в данном случае решительно неуместно!

Анна шипит от злости, Валери белая от бешенства, а я…

… а мне совершенно ясно, что жандармы — ярые сторонники Пуанкаре, Клемансо и иже с ними. Предвзятость, чёрт бы их подрал, даже не скрывается! Я уже не уверен, а действительно ли я — жертва?!

— Звони Даниэлю, — коротко командую Анне, и та, бросив на жандарма взгляд, полный ненависти, выскочила из номера.

— … под протокол, — десять минут спустя гремит в номере голос юриста, — Неправомочное требование жандармерии…

Наконец, жандармы удалились, и в номере, пропахшем потом, табаком и сапожной ваксой, раскрыты окна — настежь, так широко, как это только вообще возможно. Даниэль, стоя у окна, курит. Еще недавно такой горячий, страстный оратор, он совершенно холоден. Хотя…

… всё-таки нет! В глубине серых глаз искорки азарта — ему, чёрт подери, это интересно! Не могу осуждать… Напротив, приятно знать, что человек болеет за дело.

Снова и снова он спрашивает нас о недавних событиях. Вопросы, в общем-то, об одном и том же, но заданные с разных углов, они неожиданно неплохо показывают произошедшее.

— … да, могу уверенно сказать — старший из жандармов, уходя, подмигнул, — удивлённо констатирует Валери, — в зеркале было хорошо видно. Я тогда не обратила внимания, а сейчас… Это что получается, месье Трюдо — наш тайный сторонник?!

— Не факт… — тянет Даниэль задумчиво и затягивается, — совсем не факт! А вообще — да, интересно! Попытка убийства, хм… и так быстро сориентировались?

— Наблюдатели, — подаю голос из глубин кресла, шурша шоколадкой.

— Соглашусь, — кивает приятель, — и это говорит о большом количестве вовлечённых людей. Посвящённых.

— Скверно… — хмурится Анна, сидящая на подлокотнике моего кресла. С другой стороны сидит успокоившаяся Валери, с которой мы на пару уничтожаем шоколад, изрядно перемазавшись.

— Ну… — задумывается юрист, — я бы не сказал! Обычного человека могли бы… хм, массой задавить. Но у нас случай особый, а чем больше посвященных, тем больше вероятность утечки.

— Утечка… — задумываюсь я, протягиваю плитку Валери для куся, — а ведь верно! Это, как ни крути, публика разношёрстная, а не масонская ложа! Навскидку — парижские политиканы и местные чинуши от… хм, оккупационной администрации, привязанные к политике Пуанкаре просто по факту. Вояки…

Загибаю пальцы.

— … без которых просто не могли обойтись в городе, которым командует военная администрация!

— Никак, — уверенно соглашается Даниэль, — В теории их можно обойти, но… нет, на практике никак. Ссориться с влиятельными офицерами из-за рядового, по сути, дела… Нет, не обойти.

— Вот! — энергично киваю я, — Затем — Легион! Не знаю, как во Франции, а в Российской Империи господа офицеры были славны тем, что решительно не умеют и не хотят держать язык за зубами!

— Да уж, — засмеялся юрист, — наслышан! Ваши военные…

Он хмыкнул ещё раз, но развивать тему не стал.

— Всплывёт, — констатирую я, — непременно всплывёт! Нужно только выдержать первый удар.

— Не всё так просто, — покачала головой Анна, достав папиросу из маленького портсигара, — Если СИЛЬНО потом и на последних страницах, это уже никому не будет интересно.

— Значит… — я задумываюсь и пожимаю плечами, — скандал!

— Это в любом случае, — бормочет Даниэль.

— Ну… — отдаю шоколадку Валери, — я собрал вырезки с примерами статей французской жёлтой прессы, и в общем-то могу представить, как они будут действовать. Будет… грязно. Очень грязно!

— Наши союзники… — начинает было Анна, но закрывает рот и хмурится, начав накручивать на палец локон. Союзники у нас и правда…

… лукавые. Всё как-то так складывается, что официально упрекнуть их не в чем, но очень уж всё в их пользу идёт! А я всё больше каштаны из огня таскаю…

— Решаемо, — говорю после недолгого раздумья и ухмыляюсь криво, — но будет очень шумно и… грязно.

Замолкаю и взглядом прошу у Даниэля папироску. Прикуриваю и прикрыв глаза, откидываюсь на спинку кресла. Жду…

— Пусть, — говорит Анна.

— Пусть, — эхом вторит ей Валери.

— … переживём.

— П-простите? — рассыпая перхоть по лацканам тёмного пиджака, трясёт седой головой один из представителей судейской коллегии, тревожно уставившись на меня.

— Я выйду на ринг, — повторяю бесстрастно, скользя взглядом по спортивному залу, снятого организаторами под офис. Потрёпанное оборудование, вытертые тысячами ног полы, неистребимый, намертво въевшийся запах пота. Хотя район, к слову, очень хороший, всего-то в паре минут пешком от центра Страсбурга.

В углу взвешивается какой-то чернокожий атлет, нервно скаля кипенно-белые зубы и постоянно оглядываясь на высокого белого мужчину в форме капитана американской армии. Тренер? Капитан команды? А, не важно…

Вокруг чернокожего несколько мужчин в форме, спортивные функционеры в штатском и за каким-то чёртом — военный капеллан. Спорят, сотрясая воздух громкими фразами, трясут бумагами.

В стороне хохочут, хлопая друг друга по плечам, выбивая из пиджаков пыль и нафталин, вспоминают былое бывшие боксёры, каким-то образом причастные к соревнованиям и очевидно, так и не добившиеся хоть сколько-нибудь заметного успеха к своим почтенным годам. Артрит, нищета… это всё потом! А пока — они почти молоды и перед ними целый мир…

Очень много откровенно посторонних: явные букмекеры по виду, мелкие политиканы из Парижа, чиновники из муниципалитета, военные в форме, репортёры и чёрт те кто. Вся эта публика надувает щёки и старательно делает вид, что они — право имеют! Всё как всегда…

На меня глазеют, но без особого интереса. Большинство, как я понимаю, просто не узнали… и к лучшему. А нет… узнали! Вон какой взгляд… охотничий.

Провожаю глазами метнувшегося к выходу неприметного ссутуленного человечка, едва заметно выдыхаю сквозь зубы. Опять… травля натуральная — как волка обкладывают.

— Но… — разом вспотев (и явно приняв моё раздражение на свой счёт), седой снимает очки и беззвучно открывает рот, часто дыша и обдавая меня запахом больных зубов и невообразимым перегаром.

«Странно, что от него потом не воняет» — мелькает брезгливая мысль.

— Вы, кажется, были ранены? — приходит на помощь коллеге упитанный одутловатый коротышка с тлеющим огрызком сигары в углу тонкогубого рта. Едкий дымок поднимается к застывшему в прищуре глазу.

Лицо у него невыразительно и бесстрастно, стёсано тысячами тысяч ударов и почти потеряло не то что индивидуальность, но и человечность. Более всего оно напоминает древнюю каменную бабу, столетиями открытую ветрам и дождям. Глаза мутные, с желтоватыми прожилками, какие-то ящеречьи, и уж точно — не человеческие, — Мы вычеркнули вас…

Вздёргиваю бровь, и он осекается, с силой затягиваясь и пытаясь давить меня взглядом. Короткая игра в гляделки заканчивается моей победой.

Шумно вздохнув, коротышка мигает и отводит глаза, склоняя голову. Через пару минут перебора бумаг меня восстанавливают в списках. Лица недовольные — я, чёрт бы меня побрал, побеспокоил занятых людей!

Какая уж там у них игра… А впрочем, здесь не нужны догадки — всё как обычно, ставки! Для букмекеров такие нежданчики, особенно когда они и их устраивают, подарок Небес.

Господа эти, к гадалке не ходи, связаны с букмекерами теснейшим образом. Да и с организацией турнира не всё так просто — есть некие Имена где-то очень высоко, а есть — такие вот незаметные рабочие лошадки, которые, собственно, и занимаются всей текучкой. Они не на слуху и не очень-то интересуются такой мишурой, как слава, но умеют делать деньги…

… и создавать для этого возможности.

Если к ним и приходили господа из Парижа, то уже как пустая формальность, завершающий мазок на холсте Жизни. Моё участие в соревнованиях изначально внесло нотку Хаоса в упорядоченное.

А теперь, после ранения, бюрократическо-полицейской чехарды и недоброжелательного внимания властей, я откровенно лишний на этом спортивном празднике. Чёрт знает, чего от меня ожидать…

Кубок Эльзаса призван сплотить, показать, доказать… ну и далее, по длинному списку, составленному из шаблонных, трескучих патриотических фраз. Это далеко не рядовое событие, явно вышедшее за рамки Франции.

Теперь это скорее часть переговорного процесса между участниками анти-германской коалиции. На бой заявлены французы, американцы, британцы…

… и чёрт те кто ещё! До кубка Европы или чего-то подобного, пожалуй, не дотягивает, но чёрт подери, близко! У всех свои интересы, в которых бокс — не обязательная, но важная составляющая, часть психологического давления в переговорах.

А тут я. Неудобный… да чёрт, я практически для всех неудобный! Русский… притом не «хороший» русский и не «плохой», а свой собственный, наособицу! Со своим пониманием жизни и своими интересами, решительно ломающий заботливо выставленные шаблоны.

— Чёрт бы вас побрал, — бормочу себе под нос и цепляю на нос солнечные очки, сбегая по ступенькам.

— Месье Пыжофф… Месье Пыжофф! — надрывается краснолицый потливый коротышка, заступая мне дорогу и дыша в лицо чесночно-луковым перегаром, — Скажите, почему вы испытываете животную, зоологическую ненависть к этому несчастному офицеру…

— … объясните, месье Пыжофф… — требует от меня на английском господин латиноамериканского вида, — или может быть, товарищ Пыжофф?

При этом он размахивает перед моим носом дипломатическим паспортом какой-то банановой республики так, будто это неведомым образом даёт ему какие-то права вторгаться в частную жизнь граждан других государств. Вид у него гневный, решительный, под смуглой кожей перекатываются желваки…

… так и хочется закричать — верю! Верю! Сам Станиславский, наверное, вскочил бы со своего кресла, и обнял и расцеловал. Талант… как есть талант!

Впрочем, латиноамериканец с его актёрством даже не раздражает… Не слишком раздражает. Дипломаты банановых республик замечательно дёшево продаются и всегда готовы поучаствовать в скандале, контрабанде наркотиков и государственном перевороте, притом неважно, в какой именно стране будет этот переворот.

А сейчас всей этой шушеры в Страсбурге столько, что удивительно даже, как я раньше не сталкивался с этими господами.

— … почему вы решили убить офицера, который всего только хотел поговорить с вами?! — заступает дорогу молодой прыщеватый парень, — Общественность требует, чтобы вы объяснились и…

Отодвигаю его плечом и прохожу дальше. Несколько шагов…

— Алексей Юрьевич! — окликает меня полный господин, — Щеглеватов, Московские Ведомости! Вы можете как-то прокомментировать ситуацию с попыткой вашего убийства и последующие события?!

— Ба, Илья Евгеньевич! — улыбаюсь, останавливаясь и пожимая руку давнему знакомцу, — Рад видеть вас, хотя признаюсь, предпочёл бы иной повод для встречи!

— Да и я, пожалуй, — смеется тот, — Ну как?

— А пройдёмте со мной в отель, — приглашаю его, — не забоитесь?

Смеётся… но не забоялся. Хотя взгляды вокруг… Лучи Смерти, ей Богу!

— Любая война это кровь и грязь… — делаю паузу и отпиваю глоток чая, — уж вам-то не знать!

Илья Евгеньевич, как человек, не раз бывавший на фронте и не боящийся не только лазать по окопам первой линии, но и вскрывать, так сказать, отдельные злоупотребления, кивает.

— А уж война Гражданская… — машу рукой, — Умножьте на десять, и мало будет! Я, ещё в Москве, столько нового узнал о себе из газет и слухов…

— Да уж, — усмехается репортёр, — наслышан!

Он работает на Московские Ведомости, принадлежащие Университету (хотя до недавних пор весьма формально), и лучше других знает, что такое слухи, и как они могут отличаться от действительности. С ним мы пересекались во время приснопамятного дела с Галь Лурье, когда купленная пресса и раскачанное большими деньгами общественное мнение пытались сделать чудовище из жертвы. Небезуспешно…

Позже мне это сильно аукнулось. Как там… «Толи он ложечки украл, толи у него… ложечки нашлись, а осадок остался!» Московский обыватель, взбудораженный и легко поддающийся пропаганде, охотно поверил в пахнущие кровью слухи обо мне, так что негатив, любой степени нелепости, в дальнейшем хорошо ложился на имеющийся фундамент.

Перейдя на французский, чтобы девушки понимали наш разговор, со вкусом обсудили самые нелепые и острые слухи. Потом я рассказывал, как натолкнулся на военных рабочих, об их судьбах и быте, о судах неправедных и главное — о военном командовании, которое закрыло глаза и умыло руки.

Щеглеватов кивает задумчиво, слушает, иногда спорит. Не со всеми моими доводами он согласен и не все принимает. Но Илья Евгеньевич человек либеральных взглядов, и может, как минимум, понять чужие убеждения.

На Валери и Анну косится, но помалкивает… разве что мелькает иногда нотка зависти. Он большой бонвиван и жизнелюб, так что, полагаю, и сам не отказался бы от большой и чистой любви втроём. Впрочем, про него в Москве тоже рассказывали…

— А всё-таки… — качает он головой, — выходить на ринг раненым…

Отмалчиваюсь, пожимая плечами. Правила в этом времени много гибче, и я действую в рамках оных. Это в будущем снимают при рассечении брови, а сейчас… Жёстко сейчас, очень жёстко.

Да и… не хочу объяснять, что такое пиар, а тем более — пиар чёрный. Илья Евгеньевич хоть и союзник, но «в общем», и тем более — не близкий друг, и не имеющий прямого профита в этом деле.

Сам факт, что я выйду на бой после огнестрельного ранения… это ого! Мне даже Кубок не обязательно брать, а продержаться хотя бы пару боёв, и внимание прессы будет обеспечено.

Притом внимание нужное… хотя они и сами того не подозревают! Отрицательная репутация, репутация отморозка, если использовать её с умом, это вполне серьёзно!

Да и потом, не обязательно брать кубок, достаточно победить в одном-двух боях… Впрочем, видно будет.

— Так-с… — кидаю взгляд на часы, висящие в гостиничном номере, — мне уже выдвигаться пора, через час бой.

— Позвольте, с вами пойду? — предложил Щеглеватов, — Поверьте, лишним не буду!

— Ну… — переглядываюсь с Даниэлем, — почему бы и нет.

— Вот и славно… — выдыхает Илья Евгеньевич, нежданно-негаданно попавший в самый эпицентр и не скрывающий своего довольства этим событием.

Потихонечку собираюсь, поглядывая иногда в окно. Стоят… Ловлю себя на том, что начал собираться медленней, и озлившись на самоё себя, уже через две минуты выскочил из номера.

— Всё? — немногословно поинтересовался Жан-Пьер, отлепляясь от стены в коридоре. Здоровенный парняга из числа местных сторонников Бриана, вместе с тремя товарищами нанятый Даниэлем всего пару часов назад. Какая ни есть, а охрана.

— Пора, — отвечаю так же коротко, поводя плечами. Зябко…

Подстраиваясь под мои стремительные шаги, Жан-Пьер затопотал вниз по лестнице, угрюмо набычившись и пугая всех встречных взглядом исподлобья. Выходим из отеля, выстроившись клином, я в центре.

— … месье Пыжофф!

Вспышки, вспышки… В таких условиях нормальные фотографии не выйдут, это просто элемент психологического давления, но формально не придерёшься.

— Пиф-паф! — кричит какой-то юнец, почти подросток, наставляя на меня кривую палку, — Что, Хельсингский Мясник, меня тоже убьёшь?! Ну давай, давай!

Он кричит что-то с надрывом, но я, не обращая на него внимания, стремительным шагом иду, почти бегу по улицам. Репортёры… а вернее, вся та шушера, что называет себя журналистами, быстро отстают.

Контрольное взвешивание, вопросы, вспышки фотоаппаратов…

— … месье Пыжофф…

— … правда, что вы…

Голоса сливаются в единый гул, проплаченные репортёры перебивают друг, выкрикивая вопросы по списку. Впрочем, какие они репортёры… В основном это мелочь, планктон от мира журналистики, не сумевший подняться выше грязных статеек во второсортных газетах, да беспринципная молодёжь, пытающаяся сделать себе имя на скандале.

Ну, в эти игры можно играть вдвоём… Сморщив лицо, машу перед собой ладонью и…

— Фу… что за сборище дрянных метеористов[59]! Жалкие подражатели Ле Петомана[60]!

… а голос у меня поставленный!

«Шалость удалась!» — злобненько думаю я, пролезая между канатами. Публика не то чтобы тепло приняла меня после удачной шутки, а скорее — приняла моё право на существование, оценив остроумие.

Я уже не плохо вырезанный из картона маньяк и не жертва, а чёрт подери, личность, и притом интересная!

Высокий ринг установлен на площади Клебера, зрителей собралось десятки тысяч! Вблизи — военные в немалых чинах, чиновники оккупационной администрации, парижские политиканы. Отдельно — писатели, академики и все те настоящие, кто является Национальным Достоянием Франции.

Дальше — человеческое море, при виде которого меня охватывает озноб. Чёрт подери, их слишком много…

Не без труда справившись с волнением, рассматриваю своего противника, представляющего Румынию. Даниэль, секундирующий мне, короткой скороговоркой напоминает, кто это вообще такой, чем знаменит и как, собственно, дерётся.

От волнения пропускаю имя противника и слова судьи…

… но вот Даниэль суёт мне в рот капу, и мир сужается до размеров ринга. Нет ничего и никого, кроме меня, противника и судьи.

Звучит гонг, касаемся друг друга перчатками и расходимся на несколько шагов назад. Машинально отмечаю вздёрнутый подбородок румына и статичную позу, с запрокинутым назад корпусом.

«Что ж… — мысленно усмехаюсь я, видя не слишком умелую работу ног и корпуса противника, — потанцуем!»

Я закружил вокруг, работая классическим челноком и выбрасывая левой джебы…

… и сразу обнаружил проблему. Нога, чёрт бы её подрал, вздумала схватиться судорогой. Сразу пришлось сбавить активность, и от работы с дистанцией перейти к более эффектной, но и опасной манере, когда от ударов уходят прежде всего работой корпуса.

Заныла рана, перетянутая бинтами и…

… чёрт! Это будет сложнее, чем я думал!

Публика, привыкшая к рубке на ринге, к потёкам крови на лицах боксёрах и размашистых ударов, начала было улюлюкать, видя, что я не тороплюсь подставлять морду лица под молодецкие удары Попеску. Но к середине раунда начала сменять гнев на милость, видя, что ни один из его ударов не достигает цели.

Работа корпусом, изначально вынужденная, наглядно показала разницу в мастерстве, а джебы левой, раз за разом достигающие цели, усугубили этот эффект. Вовсе уж близко не подхожу, опасаясь клинча, опасного для меня, и бью, бью…

А потом, с левой же, в выставленный подбородок потомка римлян, воткнулся кросс через руку…

… навстречу. Нокаут. Сломавшись в поясе, румын утыкается лицом в настил ринга, и всё так очевидно, что судья даже не пытается отсчитывать время.

К Попеску через канаты лезут секунданты, тренер, военный врач в форме румынской армии…

… а ко мне — Анна и Валери, и это, чёрт подери, скандал!

Вот только уже по моим правилам. По нашим!

«О ля-ля! — скабрезно воскликнет французский обыватель, обозревая скандальное фото и читая пикантные подробности нашей жизни втроём, — А этот чёртов русский умеет жить!»

И ах, как сложно будет втолковать французскому обывателю, что я кровавый маньяк и упырь, потому что…

… о ля-ля, чёрт подери! Он, французский обыватель, уже представил себя на моём месте, и особенно хорошо — с Валери и Анной. Ну или с симпатичными соседками и продавщицами из ближайших лавок, что вернее… но обязательно — втроём!

А вот кровавые детали моей биографии он, обыватель, не хочет и не готов на себя примерять! Это неинтересно, и, наверное, всё враки…

… на это я, по крайней мере, рассчитываю.

Глава 11

Эпос и пафос

Медь военных оркестров надрывает раскалённый от жары воздух, под звуки бравурных маршей чеканят шаг полки, проходя по каменным плитам главной площади Страсбурга. Идут, высекая искры, кроша камень подкованными каблуками. Лица такие, что кажется, прикажи им, и они с радостью отправятся на фронт — снова — плечом к плечу, на пулемёты. Ура-а!

Красиво и сладко умереть за Отечество[61]… лишь бы вот так, в парадном строю, под музыку, под восхищёнными взглядами обывателей и вспышками фотоаппаратов. Ура-а! Герой, сражённый пулей прямо в сердце, падает навзничь на зелёную траву или свежевыпавший снег. Ведь все известно, что герои умирают именно так!

А боевые товарищи, стиснув зубы, клянутся отомстить за павшего храбреца, и вот они уже врываются во вражеские окопы, и враг бежит, бежит… бежит! Ура-а!

Чеканят шаг Герои, Память о Которых Останется в Сердцах Поколений на Века. А кто-то очень хриплый и пафосный, надсаживается в мегафон, поминутно взрываясь от служебного восторга.

Он рассказывает о каждом соединении, вышедшем на площадь Клебера в таких лестных тонах, будто получает немалые деньги за каждое произнесено вслух слово, наподобие «несравненные» и «отважнейшие». Чёрт… а ведь и верно, получает!

— … этот полк доблестно сражался при Ипре, — захлёбывается от восторга комментатор, встречая вышедших на плац валлийских стрелков, — их непревзойдённая доблесть…

Сменяя друг друга, идут по площади Клебера дивизии, полки и батальоны, все как один — непревзойдённые, храбрейшие, покрывшие себя неувядающей славой. Все как один — герои…

— … даже если вовсе не воевали.

Я в первых рядах, в самом начале площади Клебера, и чёрт подери, ни разу не пожалел! Организация и собственно зрелище… на троечку, честно говоря, да и то с натягом, но только если абстрагироваться от ситуации в целом.

Но это, чёрт подери, не пафосный и отрепетированный парад на Красной Площади! Здесь идут настоящие победители. Не всегда в ногу, часты досадные заминки… но это настоящий парад победителей!

Хотя отношение окружающих к участникам парада ох какое разное! Слёзы радости на лицах и тут же — едкие, ироничные усмешки и ещё более едкие — комментарии.

— … эти бравые парни покрыли себя неувядающей славой, — надрывается в служебном восторге комментатор, — став примером будущим поколениям…

— … будущим поколениям мародёров и насильников, — громко, не скрываясь, произносит мой сосед, — салютуя неведомо кому серебряной фляжкой, — гореть вам в аду, твари!

— Что?! — заметив мой интерес, с вызовом произносит он, — Не нравится?

Скандал здесь и сейчас мне не нужен, тем более такого рода, так что отмалчиваюсь. Хотя, чёрт подери, до чего ж любопытно! Союзники, они всякие… Да и собственно французские войска не без греха. Взять хотя бы зуавов, вот уже где отморозки! Вояки, говорят, отменные… но по мародёрке и изнасилованиям казакам фору дадут! Притом свои ли, чужие…

А Иностранный Легион? После пятнадцати лет службы легионера нужно не на пенсию с почётом провожать, а расстреливать за военные преступления, и он, наверное, даже не будет спрашиать, за что…

Да-алеко пока до стандартов НАТО двадцать первого века, ох как далеко… Во всех смыслах.

А вокруг лица, лица, лица… и до чего разные! Одни — машут флажками, восторженными воплями приветствуя проходящие войска, другие — кривятся в усмешках и салютуют флягами.

Это праздник, безусловно праздник! Для всех французов! Но отчасти — за счёт Эльзаса и эльзасцев. Отсюда и двойственность, привкус хинина на губах, горькие усмешки на лицах.

— Вив ля Франс!

Едут по площади Клебера грузовики с солдатами в кузовах, буксируя за собой артиллерийские орудия. Выбирая моменты, щёлкаю затвором фотоаппарата, а моментов, чёрт подери, предостаточно!

Выехали броневики, поводя по сторонам с куцыми дулами пушчонок. Броня — пуля винтовочная с сотни метров прибивает, если не в лоб. Но — броневики. Сила! Мощь! Ура!

Загрохотали танки — тяжёлые, несуразные монстры с несколькими башнями, с ощетинившимися во все стороны стволами пушек и пулемётов. Медленные… но других нет, а пока и эти — сила!

Аэропланы в небе ромбом, аэропланы с плакатами. Вив ля Франс! Ну да, а что же ещё…

Всё это до невероятия напоминает многажды виденные кинохроники советских парадов двадцатых и тридцатых годов. Не хватает, наверное, только Мавзолея, да усатого Отца Народов на нём, с соратниками в фуражках.

Ну бред, бред же… Время сейчас такое, и логика — такая. Одинаковая. Антураж и идеология — да, разные, а логика и эстетика схожи порой до боли.

На трибуне не Сталин, а Пуанкаре и Клемансо — торжествующие. Это, чёрт подери, их праздник! Вот они — победители, чеканным шагом входят в учебники истории, бронзовея на ходу.

Это Пуанкаре-Война поднял на дыбы всю Европу ради возвращения Франции исконных, несправедливо отторгнутых территорий Эльзаса и Лотарингии! Они — вошли в историю как победители, как собиратели земель!

Рядом с ними — представители союзных держав, среди которых — не вижу, но знаю, есть и Керенский — как бы законный правитель России.

— На площадь выходит сводный полк Русского Легиона Чести! — с необыкновенным пафосом вещает диктор. Теперь уже на моё лицо вползает кривая усмешка, и чем больше он говорит о Долге, Чести и Славе…

… тем горше мне становится. Потому что речь, как и положение России на международной арене — с подвохом. Вроде как и союзники… но очень уж всё на грани.

Когда на параде рассказываю о смытом кровью позоре…

… это лучше тысячи слов говорит об отношении союзников к России.

Не знаю, как насчёт нюансов, но ясно одно — России не достанется доля от Германского пирога! Это как минимум… Я бы, пожалуй, поставил на то, что под истошные вопли общественности о вине России, о её предательстве, будут списываться долги европейских стран России…

… но никак не наоборот!

Народ потихонечку расходится, бурно обсуждая парад и своё отношение к нему, к войне, к политике и политикам как вообще, так и к конкретным личностям.

Мнений особо не скрывают — это Франция, с её Правами и Свободами (пусть даже в значительной мере только декларативными), да ещё и после Великой Войны. Даже если человек не воевал лично, то тяжёлое, смрадное дыхание Смерти так или иначе коснулось его губ. А после этого, хочешь ты или нет, отношение ко многим вещам меняется очень сильно.

— А ты… ты же русский? — цепляется ко мне какой-то упитанный обыватель, вкусно дыша в лицо свежим арманьяком и ветчиной. Полное его, чисто выбритое лицо с усиками-щёточкой, раскраснелось от жары, алкоголя и эмоций, но вполне доброжелательно — ему, чёрт подери, просто охота поговорить!

— Боксёр! — вместо меня отзывается его приятель, такой же упитанный розовощёкий малый, отличающийся разве что размером усов, — Вчера дрался, и славно так!

Давлю смешок… столько усилий на ниве политике, и — боксёр… Хотя впрочем, чему я удивляюсь?!

— А… — понимающе тянет упитанный и протягивает пухлую руку, — Адриан! Я в молодости тоже боксом занимался…

… и начинается монолог о славном спортивном прошлом. Взахлёб!

— Да! — нежданный приятель наступает на горло собственной, многажды отрепетированной песне, — Русский, ты что думаешь о войне?

— О войне? — собираюсь с мыслями, незаметно поглядывая на сопровождающего, который пожимает плечами — дескать, на твоё усмотрение…

— Ничего хорошего, — отвечаю честно, — Вам, французам, она быть и была нужна, а нам, русским — ни черта!

— Да никому она была не нужна, парень! — внезапно соглашается один из прислушивающихся, немолодой узкоплечий работяга с огромными шишковатыми ладонями, в мозолистую кожу которых, кажется, навек въелась угольная пыль и машинное масло, — Никому! Да тысяча чертей! Если бы эти политики и капиталисты…

— Да что говоришь?! — взвивается один из прохожих, по виду и повадкам из мелких служащих, — Если бы не…

Ухожу, пока они заняты спором. Надвинув на глаза кепку-восьмиклинку, иду вместе с народом по улицам, держа наготове фотоаппарат.

Сейчас, как по мне, шанс поймать интересные кадры много больше, чем стоя в густой толпе и снимая, фактически, одно и тоже вместе с доброй сотней профессиональных фотографов. Люди, на лицах которых ещё не остыли ярчайшие эмоции, но уже не на пике оных, это, чёрт подери, интереснейший материал!

Иду не торопясь, время от времени прицеливаясь через объектив фотоаппарата. Седой старик с наградами за франко-прусскую полувековой давности, идёт, опираясь на костыль, и ведёт за руку, очевидно внучку, если не правнучку. Кроха, лет пяти от силы, важная от осознания своей миссии, несёт портрет отца, не вернувшегося с войны.

Спрашиваю одними глазами и получаю такое же безмолвное разрешение от седого патриарха. Забежав вперёд, припадаю на колено — так, чтобы не потревожить ноющую голень. Щёлк!

Снова хожу среди людей, выискивая интересные кадры, наблюдая и слушая. Необыкновенно много интереснейших типажей и сценок, как это всегда бывает в такие минуты. Потом все эти типажи и личности спрячут свои эмоции в пропахший нафталином сундук подсознания, и их лица станут типичными лицами обывателей, неинтересными и не заслуживающими внимания.

Необыкновенно много иностранцев, в военной форме и в костюмах, что и неудивительно. Парад — это апофеоз многодневного торжества Франции в Эльзасе, и сюда, хотя бы на один день, съехались дипломаты, предприниматели, журналисты и Бог весть, кто ещё, притом, чёрт подери, буквально со всего мира!

В двадцать первом веке видеть такое смешение рас, национальностей и религий нормально, но сейчас… очень необычно. Замечаю, что уже настолько вжился в это время, что проходящий мимо азиат или чернокожий, ведущий себя с уверенным достоинством, кажется, чёрт подери, чем-то диким!

Они не вызывают у меня отторжения, но кажется невероятно странным, что китаец (китаец, чёрт подери!) идёт по середине тротуара в костюме-тройке, а не по проезжей части (китаец!), неся на голове тюк с грязным бельём. Отвык…

Мир сейчас такой — расистский, ни черта не толерантный и часто — неприятный. Это пока ещё — не моя Европа…

Кручусь с фотоаппаратом в толпе, чувствуя себя мишенью. Наблюдатели… да есть ли от них толк?! Чёрт его знает!

С другой стороны, я сам предложил идею с провокацией… Анна устроила хорошую взбучку нашим… союзникам или вернее, попутчикам — так, что впечатлила даже меня. Не истерикой и знанием обсценной лексики, о нет…

Это был качественный разнос от человека, получившего на практике хорошие знания по управлению персоналом и практической психологии. Не ожидал, честно говоря. Я привык видеть её «богемной штучкой» и забыл уже, что она из очень хорошей семьи и училась в частной школе, где дают не только и даже не столько знания, сколько связи и умение выстраивать иерархические цепочки в кратчайшие сроки.

За дело получили. Ладно — само покушение, непонятно ещё, была ли это фактическая самодеятельность офицера, внезапно увидевшего «классового врага», или спланированная акция. Если последнее, то зная нравы и обычаи русского офицерства, с их неумением хранить тайны, и зная также о количестве (и качестве!) французской агентуры, пронизывающей Легион, это не могло пройти мимо моих…

… друзей.

Там такие связи, что уже не имеет значения, работает ли человек в одной из спецслужб, или же нет. Но… ладно, это выяснится потом, и выяснится непременно!

Анне, а уж тем более мне, не понравилась манера сотрудничества в стиле «Иди на амбразуру и постарайся не сдохнуть», так что сперва поговорила она, а потом уже и я расставил точки над Ё.

Были принесены извинения и обещаны обещания… Веры этому немного, прежде всего из-за дилетантского, как по мне, отношения к делу.

Союзники мои недурственно разбираются в политике, умеют вести тонкие разговоры и организовывать утечки в прессе. Тонкие интеллектуалы и эрудиты, люди из хороших семей с отменными личными связями, это серьёзный ресурс! Но…

Страницы: «« « ... 7891011121314 » ... »»