Без Отечества… Панфилов Василий

Глава 12

Фермопилы Героя

Развернув зашуршавшую газету, ещё пахнущую типографской краской, нетерпеливо пролистываю страницы. Парад, историческая речь Пуанкаре, наши доблестные союзники…

— А! Вот и я! — цепляюсь глазами за текст в самом низу разворота.

— Четвёртая полоса? — констатирует Анна, заглядывая через плечо. Шёлковая прядка её волос, выбившаяся из причёски, щекочет мне ухо и пробуждает желание понежничать, которое, признаться, давлю не без труда, — Это успех!

— Так-то да… — с толикой сомнения говорю я, не желая спорить. Права она, права… без сомнения права! Статья, хоть бы самая маленькая, в значимой, пусть даже региональной газете, это и правда — достижение.

Меня посчитали достаточно интересным, чтобы написать (почти без правок!) небольшой материал. При наличии столь значимых информационных поводов, это, чёрт подери, нешуточный повод для гордости! Вот только гложут сомнения, а запомнит ли меня обыватель?

На фоне «Исторической речи», прошедшего в Страсбурге парада, «наших славных союзников», уже подписанных договоров и продолжающейся делёжки Мира я могу потеряться в этом побулькивающем ведьминском вареве. Так… щепотка перца, придающая блюду пикантную остроту. Необязательная пряность.

По-видимому, поняв мои сомнения, Анна, зашуршав газетными листами, быстро нашла заметку обо мне в другой газете, а потом ещё, и ещё… Справедливости ради, все они были на последних листах, а кое-где и в отделе «Курьёзы».

«Ле Фигаро», правда, напечатал меня аж на второй странице, но с такими комментариями и карикатурами, что я не уверен, а к лучшему ли? На выпады в свою сторону я нисколько не обижаюсь…

… хотя кого я обманываю! Неприятно, чёрт подери! Вроде как и стою за свободу прессы, но когда пишут не просто оскорбительные гадости, а изрядно притом перевирают суть произошедшего, хочется сунуть кулаком в рыло!

С другой стороны… это же «Ле Фигаро», одна из самых массовых газет Франции! Замолчать случившееся будет не то чтобы вовсе невозможно, но как минимум проблематично.

— Вот ещё… — включилась в процесс Валери, подсовывая мне очередную газету с заметкой.

— Благодарю… — касаюсь её руки. Засмеявшись, девушка наклонилась и мимолётно поцеловала меня в губы, после чего, присев справа на подлокотник кресла, приобняла меня за плечи.

Анна, выразительно закатив глаза и сделав было шаг в сторону, усмехнулась и последовала примеру подруги. С некоторых пор у них что-то вроде соперничества, что как по мне — очень странно, если учитывать, что Анна по-прежнему скорее девушка Валери, нежели моя. Ну да женская психология… к чёрту!

Даниэль, хмыкнув еле заметно, промолчал, принявшись раскуривать сигару. Он, разумеется, прекрасно осведомлён о нашей жизни втроём, да и не скроешь такие вещи от наблюдательных парижан — при всём желании. А уж когда это и не скрывается…

… чудо, что французской прессе эта сторона моей жизни пока неинтересна. Быть может, разумеется, информация не просочилась пока ещё за пределы близкого круга… но это уже фантастика!

Стук в дверь прервал мои размышления. Пыхнув сигарой и выразительно посмотрев на вскочивших девушек, Даниэль пошёл к двери.

Врач с медсестрой, фотограф, секунданты… номер быстро заполнился народом и началась та суета, без которой я предпочёл бы обойтись. Все вошедшие громко говорят, все курят и все, решительно все (!) считают своим долгом высказать своё мнение по тому или иному поводу.

Предстоящий бой, моя речь, как я должен держаться на публике, и кому, собственно, должен…

… и выходит так, что решительно всем!

От меня требуется внимать, кивать и разумеется — следовать их мудрым советам. Киваю, да…

… но разумеется, не слушаю! Это всё так… персонажи, я бы даже сказал — проходные. Я, честно говоря, даже не пытаюсь их запоминать.

Укладываю в голове, кто есть кто, ну и кратенькое досье, это у меня давно на автомате выходит, с Сухаревки ещё. А так, чтоб всерьёз… да к чёрту! Потом, если будем сотрудничать или как-то пересекаться всерьёз, быть может, а пока оно и ни к чему.

Месье Кольбер снял бинты, и хмурясь, осмотрел раненое плечо, многозначительно переглядываясь с фрекен Бок.

Воспаление, начавшееся было после часа без медицинской помощи у жандармов, пошло на спад, однако же рана выглядит не слишком хорошо. Рваное поверхностное ранение, отягощённое ушибом и расплывающимся синяком, обещает проблемы. В другое время я бы не подумал выйти на ринг, но сейчас, чёрт дери, надо!

… впрочем, от этого не легче.

Фотограф, возбуждённо сопя и кружа вокруг, как акула при виде жертвы, слепит глаза вспышкой, делая десятки снимков. Он, говорят, хороший профессионал, но здесь и сейчас, признаться, чертовски раздражает!

Анна, дотоле не видевшая ранения воочию, в шоке открывает глаза — широко-широко… Заметив, что я смотрю на неё, улыбается сквозь выступившие слёзы, но молчит… за что я ей очень благодарен.

Валери, машинально отмечаю я, ведёт себя заметно спокойней, от чего с одной стороны я чувствую облегчение (ещё девичьей истерики мне не хватало!), а с другой — почему-то немного обидно.

— Встаньте на свету, у окна, — бурчит Кольбер, набирая в шприц раствор кокаина. Да-да… это законно!

Не без трепета ощущаю укол иглы… Обычное, чёрт его дери, обезболивающее в этом времени!

При таком применении оно, как говорят, даёт неплохой обезболивающий эффект, и если не перестараться с дозировкой, несколько подстёгивает рефлексы…

… и снова — да! Это, чёрт подери, законно! Понятия «допинга» пока нет, хотя сам допинг — есть!

Велосипедисты на «Тур де Франс», не скрываясь, делают себе уколы морфина для бодрости, да и прочие не отстают. Холмс, который «для ясности сознания» делал себе уколы морфия, написан совсем недавно.

Обколов плечо, врач вопросительно смотрит на меня. Осторожно двигаю рукой… а ничего так! В смысле — ничего не чувствую.

— Всё хорошо, месье Кольбер, — подтверждаю результат, — болезненных ощущений нет.

Удовлетворённо кивнув, медик обкалывает мне бок. Собственно, под слоем мази он и так не болит, но бой есть бой, и мне, в чём я нисколько не сомневаюсь, будут прилетать удары по рёбрам.

— Пресса, — негромко говорит юрист, выслушав постучавшегося охранника, — впускать?

Подумав чуть, киваю. Даниэль в этой кухне понимает много больше меня, так что если бы это был представитель недружественной прессы, он бы просто завернул репортёра назад, не отвлекая меня.

— Месье Пыжофф! — с порога улыбается щекастый немолодой мужчина, отчаянно потный и при всём притом не вызывающий отторжения, — Очень, очень рады, что вы…

«Рады? Ах да, трое… Ну что ж, не страшно!»

Губы тем временем сами раздвигаются с несколько вымученной улыбке.

— Рад видеть вас, месье, — делаю шаг навстречу — как есть, в пересечении шрамов, и протягиваю руку. Старательно делаю вид, что не замечаю прикипевших ко мне взглядов — я, чёрт подери, отыгрываю роль!

Достаточно противно, к слову. Я так-то не люблю быть в центре внимания, а сейчас и подавно. Но что делать, чёрт подери… это реальный шанс заявить даже не о себе, а о ситуации в целом. Заявить, и главное, быть выслушанным, услышанным!

— Простите, месье, время! — чуть смущённо улыбаюсь я, и репортёры едва заметно расстраиваются, — Хотя…

Делаю вид, что задумываюсь и вопросительно гляжу на Даниэля. Ну же, ну… подыграй!

— Не сомневайся, — солидно кивает тот, пыхая сигарой, — отменные профессионалы! Собственно, с другими и не работаем.

На лицах журналистов смутная, но яростная надежда на Чудо, и я не разочаровываю их.

— Быть может, вы захотите пойти с нами? — предлагаю я, — Увидеть всё не со стороны, а изнутри, как часть команды?

… и меня буквально завалило благодарностями!

— Вы нисколько ни пожалеете, месье, будьте уверены! — трясёт мне руку щекастый Робер, улыбаясь так отчаянно, что кажется — ещё чуть, и треснут щёки. Остальные кивают и всячески поддакивают — ещё бы, такая удача!

Номер покидали по всем правилам спортивного шоу-бизнеса… Суровые телохранители, секунданты, месье Кольбер с саквояжем, и все представители союзников, желающие засветиться в мероприятии. Изрядная вышла толпа!

— Вынужденная мера, господа, — слышу объяснения Даниэля уже в коридоре, — Два покушения, сами понимаете! А теперь, когда он…

Выдохнув, стараюсь отрешиться от всего земного, разминаясь на ходу.

Наш выход (что и было запланировано!) привлёк внимание, и достаточно быстро мы увязли в толпе, передвигаясь со скоростью улитки. Ещё до турнира я считался достаточно интересным бойцом, что подогревалось скорее скандальной славой, нежели упованием на мои бойцовские качества.

Одна часть публики, возмущённая «ненадлежащим» поведением, ждёт, что меня размажут на ринге, притом непременно показательно и кроваво. Это, собственно, и не скрывается…

— Вали обратно в Россию, русский ублюдок! Тебе здесь не рады! — из раззявленных пастей с нечастыми зубами летит слюна и ненависть.

— Русские — вон из Франции! Русские — вон из Франции! — скандируют националисты, развернувшие транспаранты с лозунгами.

— Русские отнимают работу у французов! Русские предатели — вон из страны!

… и свист, огрызки яблок, плевки. Бесноватых немного, но не так уж и мало! Всё больше националистически настроенная молодёжь, которой кажется, что решительно все проблемы — от экономики до нежелания девушек знакомиться с ними, исключительно из-за мигрантов.

Власти, хотя и не всегда напрямую поддерживают такие мысли, потому что, чёрт подери, это удобно! Не война виновата, не собственные провалы в экономике и внутренней политике, а понаехавшие чужаки. Ату их, ату! Ату меня! В капюшон халата, надвинутый так низко, как это вообще возможно, влетает огрызок яблока или какая-то другая дрянь.

Другая часть собравшихся хочет не только и даже не столько победы, сколько продолжения скандала. По разным причинам.

— Надери канадцу жопу, русский! — почти прорвавшись через оцепление, орёт худой, носатый француз, повиснув на руках охраны, — Я на тебя деньги поставил, ты слышишь?! Ты обязан…

— Свободу России! Смерть тиранам! — орут с крыши французские студенты. Они, со всей юношеской горячностью, готовы нести Демократию соседям, пусть даже и на штыках!

Страсбург переполнен мужчинами и тестостероном, разогрет вином и демонстрацией военной мощи. Искры достаточно, чтобы полыхнуло!

А тут — кубок по боксу международного уровня. Впервые, чёрт подери, после многолетнего перерыва! С хлебом пока плохо, но зрелища — вот они, вот!

Накал страстей, наверное, можно сравнить только с футбольным чемпионатом, да и то не каждым. Эмоции через края!

Знаю прекрасно, что я не главная звезда этого шоу. Слава у меня скандальная, с запахом крови и привкусом скабрезности.

Поднимаюсь по деревянным ступеням, едва заметно прогибающимся под моим невеликим весом, к рингу, установленному на высоком помосте.

— Не торопись, — даёт последние наставления Даниэль, озабоченно поглядывая на небо, где как раз разошлись облака, и яростное летней солнце залило площадь беспощадным светом. Это весьма символично и аллегорично, но до чего же, чёрт подери, неудобно! — работай от контратаки.

Знаю, знаю… но слушаю, кивая и не забывая разминаться и смотреть по сторонам. Пуанкаре, Клемансо и Фоша[69] не вижу, что ожидаемо…

… а вот Керенский — на месте! Сидит, скрестив руки на груди, сверлит меня взглядом. Слева от него, наклоняясь, шепчет что-то на ухо генерал в русской военной форме, косясь на меня.

Желая стать лидером для всех разом, но не высказывая ясно своей позиции по ряду принципиальных вопросов, Керенский постепенно теряет своих сторонников. Формальный лидер страны, он так и не стал, не смог стать лидером реальным, и как только прошла эйфория первых недель Революции, Александр Фёдорович начал терять власть.

Чем дальше, тем больше его рейтинг, его реальная власть катится под откос. А я своими речами, своими действиями, ставлю его в неудобное положение, вынуждая выбирать не просто сторону, но позицию!

— Всё, давай… — прерывает Даниэль игру в гляделки, помогая вставить капу и подталкивая к рингу.

— Фу-у! — заорали из толпы.

— Неженка! — истошно завопил какой-то хрипатый француз с отчётливым акцентом овернца, — Какого дьявола ты на ринг выходишь, если за зубы боишься! Трус!

Лезу через канаты и жду противника, пока судья объявляет имена.

— Трус! Трус! Трус! — начинают скандировать в толпе.

Скидываю на руки секунданта халат…

… и тишина, будто разом выкрутили громкость. А потом — вернули, и с лихвой. Настроения у обывателей, а тем паче французских, переменчивы.

Кривлюсь в усмешке, глядя на противника. Мир для меня сузился до размеров ринга. Всё, что вовне, сейчас не существует.

Короткая заминка из-за протеста, поданного командой противника. Сути не знаю, но догадаться не сложно — пластыри, бинты, ссадины и синяки, обильно украшающие мою жилистую тушку, придают ситуации особый колорит.

Победить меня — мало чести, а проиграть…

… впрочем, не мои проблемы! Хватает и своих…

Гонг!

Коснувшись перчатками, начинаем кружить по рингу, прощупывая друг друга.

— Давай, Берти[70]! — орут из толпы моему противнику, размажь слэйва[71]! Не танцуй с ним!

— Русский! — истошно орёт кто-то надорванным фальцетом, — Выплюнь чёртову капу и загрызи немца! Крови! Горло ему перегрызи! Я знаю, ты такое любишь!

— Крови! Крови! — начинает скандировать группа каких-то отморозков. Я всё это слышу, но воспринимаю отстранённо, как фон, как птичий щебет в лесу.

Кружу вокруг канадца голодной акулой, часто кидая джебы — хлёсткие, тревожащие. Берти пытается уклоняться, принимать удары на предплечья и отвечать мощными, короткими сериями.

Голова у меня вжата в приподнятые плечи, подбородок прижат к груди, левое плечо выдвинуто вперёд, и челнок, челнок…

Вперёд… Левая рука кидает джеб, прощупывая защиту канадца, и стелющиеся шаги назад, уходя от размашистых ударов Берти.

Разворачиваю его против солнца, и шагнув вперёд, кидаю сдвоенный джеб. От первого удара он уходит, подав назад корпус, второй принимает на предплечье.

А так? Ещё раз бросив джеб, заставляю канадца чуть-чуть податься назад, и подшагнув к нему, провожу серию из правого хука и левой в печень…

… но ногу сводит судорогой, и удар получается смазанным, отчего меня заваливает на Берти.

«С-сука!» — мысленно выплёвываю я, пока канадец виснет на мне в клинче, задевая плечо, вспыхнувшее болью. Судья разводит нас… бой!

Берти, желая реабилитироваться, весь сжался в пружину, и атакует, атакует… Защита слабая, но чёрт подери, не дай Бог попасть под такой удар! Голову оторвёт…

… а я ей думаю, поэтому не рискую, хотя дыр в обороне ох как много! Был бы я в нормальной форме, бой бы уже закончился, а так, когда ноги нормально не ходят…

«Долго он так не продержится» — холодно констатирую я, уйдя в оборону и огрызаясь редкими, но эффективными контратаками. Раз за разом удары влетают в физиономию Берти, и он уже заработал парочку рассечений, никак пока не сказывающихся на эффективности.

А я и так-то не панчер, так ещё и после ранения удары левой, кажется, потеряли значительную часть своей эффективности. Впрочем, оно и не удивительно.

Уходя от очередной серии ударов, развернулся напротив солнца, и чуйка, взвыв автомобильной сигнализацией, заставила отпрыгнуть назад. Вовремя!

Канадец, оценив момент, снова пошёл в атаку, пытаясь прижать меня к канатам. Почти удалось… по голове меня зацепил хотя и вскользь, но чувствительно.

Спружинив спиной от канатов, ушёл нырком, успев всадить провалившемуся канадцу с левой по почкам. Серию, увы отработать не получилось — сказался пропущенный удар и шум в голове, так что я предпочёл не рисковать, заняв центр ринга.

Замечаю отстранённо, что пластырь уже еле держится и набух кровью, но боли не чувствую. Зато — то ли из-за передозировки обезболивающего, толи после клинча и принятых, пусть даже и вскользь, ударов на плечо, владею я им не вполне хорошо. Отклик идёт с небольшой, но заметной задержкой… и это, чёрт подери, не радует!

Физиономия Берти в сечках, нос разбит, а сам он дышит тяжело…

Гонг! Конец раунда…

Бутыль с водой в зубы, полощу, сплёвываю в подставленное ведро. Влажным полотенцем обтирают лицо, замечаю следы крови, и сразу засаднил лоб. А, вот оно что… рассёк-таки.

— Берти сериями работает, — быстро говорит Даниэль, — переключаться не умеет, думать не умеет, теряется! Ломай серии…

Киваю, слушая наставления, не забывая поглядывать на канадца. Он быстро восстанавливается, дышит уже почти ровно… Скверно!

Гонг!

Срываюсь с табуретки, и в несколько огромных шагов преодолеваю расстояние до Берти, обрушивая на растерявшегося канадца вихрь ударов. Работаю по этажам, не забывая качать перед ним маятник, и бью, бью…

… а эта сволочь не падает! Лицо — в мясо, кровью залит настил ринга, но в глазах нет тумана нокдауна!

Снова подводит нога и снова клинч. Берти цепляется за меня, как утопающий, повисая всей тяжестью, сдавливая локти и мешая дышать.

«Да сука!» — мысленно взвыл я, когда канадец в очередной раз зацепил плечо, окончательно срывая пластырь…

… и опёрся небритым подбородком прямо в рану. В глазах потемнело от боли, и Берти, почуяв это, как хищник чует слабость жертвы, сразу отпустил меня и взорвался серией ударов.

Нырок, уклон… отступаю, принимая удары на предплечья и изредка огрызаясь. Отступаю, отступаю…

… и страшный удар в печень бросает меня на настил ринга. От боли не могу дышать и думать, а рефери открывает счёт.

— Один! — с каждым произнесённым словом он выбрасывает в сторону руку, чтобы зрители могли считать вместе с ним, — Два!

С трудом встаю на одно колено и подтягиваю вторую ногу.

— … четыре!

Мне кажется, или секунды отсчитываются слишком быстро? Ладно…

Встаю на счёте «восемь» и сразу ухожу в глухую защиту, старательно держа дистанцию.

— Рви! — слышу крик Даниэля, — Рви серию!

Качнувшись в сторону, пропускаю над головой удар и бью канадцу в корпус, попадая в подставленный локоть. Ничего…

Потихонечку прихожу в себя, но не показываю виду, всё так же демонстрируя усталость и готовность вот-вот упасть…

… собственно, не очень-то и играю. Состояние скверное, если не сказать больше.

Наверное, в эти секунды мне должно было придти в голову что-то драматическо-кинематографическое, но нет. Осталось только в голове, что падать нельзя ни в коем разе, да бешеное, фамильное Пыжовское самолюбие, а ещё понимание, что долго я так не протяну, и надо — или-или…

Выдохнув через нос кровавыми пузырями, сосредоточился чудовищным усилием воли. Снова уклоняюсь, ныряю под удары и принимаю их на предплечья. А главное — рву, постоянно рву серии противника, и выгадав момент, включаю «Солнышко Демпси[72]», выкладываясь так, так не выкладывался никогда!

Рубка пошла страшная! В каждый удар вкладываюсь, как в последний! Канадец пытается огрызаться, но я, плюнув на осторожность, снова и снова нахожу бреши в его кривой защите, и бью всем телом, всем весом!

Секунды тянутся медленно, тягуче, уже ничем дышать и в глазах кровавый туман. Некоторые ответные удары я пропускаю — вскользь, но много ли мне надо? Голова у меня не чугунная, и я ускользаю, танцую, и снова, снова включаю «Солнышко»!

Кросс через руку, левый боковой и в печень пятящемуся канадцу, задравшему руки к голове. Нокаут!

Рефери медлит, не сразу начиная отсчитывать секунды, потом требует от меня отойти подальше, хотя расстояние и без того достаточное.

— Один! — начинает считать рефери, выбрасывая руку.

— Два!

… считает он медленно-медленно… или это мне только кажется.

— … шесть! — Берти зашевелился — слабо, едва-едва.

— Семь!

Секундант канадца выбрасывает полотенце, и лезет на ринг, становясь перед Берти на колени.

— … победу нокаутом, — в голове всё плывёт, я с трудом — до сих пор — дышу, — одержал Алексей Пыжофф, Россия!

Рефери вздёргивает мою руку вверх, я улыбаюсь и…

… темнота.

Проснулся я из-за переполненного мочевого пузыря, но некоторое время лежал в кровати — толи надеясь, что каким-то чудом рассосётся и перехочется, толи собираясь с силами. Не рассосалось и не перехотелось, увы.

Кряхтя, с немалым трудом сел на противно скрипнувшей кровати, морщась и кривясь от боли, и нашарив ногами тапочки, зашаркал в уборную, придерживаясь стены. Мельком увидел себя в зеркале, и — вот честно — еле себя узнал! Рожа — чистый утопленник, пролежавший несколько дней в тёплом илистом затончике, только что раками не поеденный.

Дошаркав до уборной, с трудом приспустил пижамные штаны и оседлал унитаз, зашипев от боли. Болит всё, и даже, чёрт подери, задница!

Нет, Берти туда не дотянулся, но фрекен Бок твёрдой рукой дырявит мою жопу два раза на дню, притом сериями, и это, я вам скажу, то ещё испытание!

Во-первых — сами шприцы, то бишь иглы, которые да-алеко не комариное жало! Скорее — шило.

Во-вторых — сами лекарства, от которых глаза лезут на лоб, а задницу печёт огнём. Но вроде как помогает… говорят. Сам я этого не чувствую, но наполнение пульса, зрачки… В общем, приходится верить на слово лечащему врачу.

Вообще же самочувствие — дрянь, врагу… Хотя нет, как раз врагу такое и пожелаешь! Злейшему!

Дивное сочетание сотрясения мозга, синяков по всему телу, сломанного ребра, разошедшихся швов и загноившегося (закономерно!) плеча. Гангрена мне (тьфу-тьфу-тьфу!) вроде как не грозит, но это именно «вроде как», а по ощущениям — самое оно!

Ну и температура в районе тридцати восьми, чему месье Кольбер искренне рад, считая меньшим злом и поражаясь динамикой выздоровления. По его словам — хуже не то что могло, а должно было быть!

Хотя какая там динамика… впрочем, ему видней, всё ж таки специалист, и говорят, очень толковый. Но в зеркало, несмотря на всю положительную динамику, смотреться не тянет, ибо страшно на такую рожу смотреть, и понимать, что она, рожа то бишь, твоя! Это динамика положительная, а рожа — полностью отрицательная!

Морда у меня опухшая, жёлто-синяя, с несколькими сечками, распухшими губами, сломанным носом и заплывшими глазами. Ниже… ну, не сильно лучше. Интересное, я бы даже сказал — авангардистское сочетание жёлтого, синего и почти чёрного цветов, на фоне которых естественный телесный цвет как-то теряется.

Даже, чёрт подери, ноги в синяках, хотя казалось бы! Понятно — голени, они ещё после первого покушения травмированы, да в клинче Берти, мать его, добавил. Но ляжки? Ляжки, чёрт подери! Как?!

На спине, говорят, тоже — от канатов и вообще. Сам я не вижу, а глянуть в зеркало не могу — шея толком не поворачивается. Но чувствую… да ещё как, чёрт подери, чувствую!

Сдавленно шипя от боли в кровящих дёснах, долго полоскал рот, не в силах даже нормально сплюнуть треснувшими губами, и потому просто наклоняясь вниз, к раковине, и позволяя жидкости стекать через зубы. Уляпавшись и придя в самое скверное (хотя казалось бы, куда гаже!) духа, умылся, осторожно промокнул физиономию полотенцем и вернулся в постель, где и дождался — сперва визита фрекен Бок, а потом — завтрака, состоящего из воздушного омлета, который благодаря разбитым дёснам отдавал кровью, и зелёного чая, также с железистым привкусом.

Вскоре после завтрака пожаловал с визитом Даниэль, возмутительно свежий и жизнерадостный, с кипой газет подмышкой, пахнущий солнцем и (с утра!) пивом.

— Я ненадолго, — поведал он мне, раздёргивая шторы и выглядывая в окно, — какой день, а? Чудо!

— Всё, всё… — адвокат примирительно выставил руки, услышав моё шипенье, — не злись! Понимаю, всё понимаю… видеть никого не хочешь, так?

— Хм…

— Говорю же, скоро уйду, — разулыбался друг, и непринуждённо усевшись в кресло, запрокинул ногу на ногу, — Да, где там горничная…

Вскочив, он выглянул за дверь и отдал распоряжение дежурящей за дверьми охране.

— Не злись, — засмеялся Даниэль, заметив мой выразительный взгляд, — девочки должны вскоре придти, так я их дождусь и вместе с собой уведу. А то… сам понимаешь.

— Да уж… — непроизвольно скривился я. Нет, Анна и Валери чудесные, но все эти слезы, жалостливые выражения лиц и прочая атрибутика «Девушка у постели умирающего Героя», признаться, изрядно меня раздражают. А самое скверное, что на того же Даниэля я могу рявкнуть и послать, и самое главное, он поймёт и пойдёт…

… а с девушками такое не выйдет! Нет, они не дуры и не мещанки, и наверное, даже не обидятся. Не слишком, во всяком случае… наверное.

Но зная их, и совсем чуть-чуть — женщин вообще, они сами себя сгрызут за «нечуткость» и прочее. А я, понимая это, измучаюсь, чёрт подери, ещё больше!

Дождавшись кофе, Даниэль принялся коротать время до прихода девушек, листая газеты и выискивая всё, что пишут обо мне. Некоторые, особо удачные (на его взгляд) пассажи, юрист зачитывает вслух.

— Ты — новый Леонид! — торжественно объявил он, встряхивая газету.

— Я… кто?

— Леонид, — любезно повторил юрист, — царь такой был, спартанский.

— Ага… — озадачился я, смутно догадываясь о сути статьи. Но Даниэль безжалостно зачитал мне избранные моменты, преисполненные пафоса.

— Я… я в тебя сейчас уткой кину, — пригрозил я другу.

— Погоди, погоди… — развеселившийся юрист зашуршал газетой, — вот ещё!

Перегнувшись, я начал шарить под кроватью, и Даниэль спешно отбросил газету.

— Всё… всё! Шантажист… — пробурчал он, тая улыбку.

— Он в меня уткой кинуть хочет, — пожаловался юрист вошедшим девушкам, — шипит и искрит поутру, как пушечное ядро наполеоновских времён! Гадаю вот — рванёт или нет…

— Леонид, — бурчу в ответ, — тоже мне! Не замолчал бы, так рвануло бы — уткой по голове!

— Не волнуйся, — захлопотала Анна, поправляя зачем-то подушку, — в прессе о тебе почти исключительно восторженные отзывы!

— Минуй нас пуще всех печалей, народный гнев, народная любовь, — с ходу перефразирую Грибоедова на французский, и потом долго ворчу.

— Всё, всё… мы поняли, милый! — успокаивает меня Валери, в свою очередь поправляя одеяло.

— А действительно, — подхватил Даниэль, встав с кресла, — пойдёмте… Сами видите — жив, скоро будет здоров! А пока, в таком настроении, он, глядишь, ещё и покусает кого из нас!

— Я понимаю, — серьёзно кивнула Валери, — сильные мужчины не любят показывать свою слабость.

По очереди коснувшись губами моего лба, девушки вышли вместе с Даниэлем, и я перевёл дух. Обошлось… никаких истерик и прочей слезоточивости.