Люби меня вечно Линдсей Джоанна

Глава 1

— Лахлан, ты жив, дружище?

Сомнительно. Больше того — в этот момент даже нежелательно, хотя боль от раны скорее надоедала, чем мучила. Лахлан Макгрегор лежал на земле; кровь впитывалась в дерн. Он понимал, что смертельную рану получила его гордость: противно, когда лэрда клана Макгрегоров вынуждают присоединиться к обыкновенным грабителям. Но то, что он имел глупость получить ранение, вообще ни в какие ворота не лезет.

— Лахлан? — снова настойчиво окликнул один из членов его клана.

— Да вроде не помер, так что не вздумай тащить мое тело домой, Ранальд. Пусть гниет тут, как оно того и заслуживает.

По другую сторону от него кто-то негромко рассмеялся.

— Ну вот, зря тревожился, Ранальд, — сказал Джиллеонан Макгрегор. — Разве можно серьезно повредить эту огромную тушу одним крошечным кусочком свинца из пистолета какого-то англичанишки?

Лахлан хмыкнул. Ранальд, убедившись, что лэрд жив, вздохнул.

— Да я не боялся, — проговорил он одновременно хвастливо и с облегчением. — Только как мы взгромоздим его на лошадь? Если он сам не встанет, ему и правда придется здесь гнить: ведь его даже вдвоем не поднять!

— Ну, тут волноваться нечего. Я припоминаю, как мы однажды развели огонь у его ног — он был тогда еще совсем молодым. Удивительно, до чего проворен бывает даже такой громила, как старший Макгрегор, если…

Лахлан тихо зарычал: он хорошо помнил это происшествие. Джиллеонан снова рассмеялся, а Ранальд прищелкнул языком и серьезно заметил:

— Не стал бы я этого делать, кузен. Огонь укажет англичанам, где мы находимся, если они, дураки, еще нас ищут.

— Верно. Никакого огня и не понадобилось бы, если бы лэрд дождался нашего возвращения домой, а потом уже падал со своей коняги. Но ждать он не стал и вот теперь лежит тут. Можешь что-нибудь предложить?

— Могу, — запальчиво ответил Лахлан. — Я переломаю вам обоим шеи, и тогда будем гнить здесь втроем.

Оба его родича знали, что огромный рост Лахлана — шесть футов и семь дюймов[1] — болезненная для него тема. Они подначивали его, чтобы он разозлился, но не настолько, чтобы их прикончить, и встал самостоятельно.

Пока было непонятно, насколько он разозлился, поэтому Ранальд сказал:

— Если ты не возражаешь, Лахлан, мне не хотелось бы гнить так близко от границы с Англией. Вот наверху, в горах, я бы согласился, но здесь, в низине… Нет, мне это не по нутру.

— Тогда заткнитесь и дайте немного прийти в себя. Может, я сам смогу сесть на лошадь.

Предложение было встречено полным молчанием. Надо полагать, они разрешили ему отдохнуть, но беда в том, что он не был уверен, остались ли у него силы, отдыхай — не отдыхай. С каждой минутой он слабел, силы покидали его. Чертова рана. Если бы он не почувствовал, как пуля вошла в него, он бы не мог с уверенностью сказать, что ранен в грудь. Тело онемело еще до того, как он рухнул с лошади.

— Спорим, он снова размечтался, потому его и подстрелили, — опять стал подначивать Джиллеонан, когда через несколько минут Лахлан так и не сдвинулся с места. — Он уже больше года сохнет по рыжей красотке, которую украл у него англичанишка.

Лахлан прекрасно понимал: его родич пытается снова пробудить в нем гнев, чтобы он наконец встал. И, черт подери, ему это удалось, потому что слова Джиллеонана были чистой правдой.

Когда в него стреляли, он был погружен в мысли о красавице Меган с огненно-рыжими волосами и огромными темно-синими глазами — более красивой девушки он не встречал. Он думал о ней всякий раз, когда они выходили на грабежи к границе Англии, потому что именно тут он ее встретил — и потерял. Конечно, и в другое время он вспоминал ее, но это было его дело, и другим соваться нечего, какую бы цель они ни преследовали.

— Это я украл ее у англичанина, — промямлил Лахлан, — а он только забрал ее обратно. Совсем не одно и то же.

— Забрал обратно и хорошенько тебя поколо… Напоминание заслуживало хорошей оплеухи, и удар Лахлана, несмотря на то что он очень ослабел, повалил Джиллеонана, стоявшего на четвереньках. Тот упал, изумленно крякнув, хотя именно такой реакции от своего лэрда и добивался.

Сидевший по другую сторону Ранальд рассмеялся:

— Прекрасно, Лахлан! А теперь, если ты так же резво взгромоздишься на свою лошадку, мы доставим тебя домой, чтобы Несса занялась твоей раной.

Лахлан застонал. Джиллеонан набросился на Ранальда:

— Ты что, парень, не в себе? Я бы кинулся в другую сторону, только бы избежать забот Нессы. Сначала всего тебя слезами вымочит, потом ругани не оберешься. Ох, ну до чего же противно!

Ранальд приподнял бровь:

— Ты думаешь, она будет тиранить лэрда?

— Конечно, будет, — пробормотал Лахлан, а про себя добавил: «И поделом мне за мою глупость». С этой мыслью он перекатился со спины на живот и встал на четвереньки. В глазах поплыло… Безлунная ночь — что может быть лучше для разбойников! Но разбой и любовное томление явно плохие товарищи, надо бы впредь разделять их. Конечно, если он вообще переживет это фиаско.

— Ведите меня к этому жалкому животному, — попросил он родичей.

Те попытались помочь ему встать. Но они больше мешали, чем помогали, и он с сердитым рыком оттолкнул обоих. Каким-то образом ему удалось сесть в седло, а его родичам — доставить его домой. Потом он не мог вспомнить долгий, тяжелый путь и остановки, во время которых они перевязывали ему рану, пока до нее не добралась Несса.

Но вскоре она все-таки добралась до нее — и до него, и прошли ужасные три недели, прежде чем она оставила его в покое. Несса почему-то вообразила, будто влюблена в Лахлана, и убедила себя в том, что они рано или поздно поженятся, хотя он никогда ей ничего не обещал. Похоже, ей было достаточно того, что он больше ни за кем не ухаживал. А когда ему было ухаживать? Он был еще так юн, а на него легла забота о всем клане!

Несса жила в его доме, как и многие другие члены клана. Он знал ее чуть ли не всю жизнь: когда они были маленькими, то вместе играли, а когда он повзрослел и начал интересоваться девушками, она стала помехой, потому что в ней он по-прежнему видел лишь приятеля-сорванца. Она была на пять лет моложе его (ему уже исполнилось двадцать шесть) и дьявольски вспыльчива. Ей пришлось взять в руки все домашнее хозяйство, когда его отец умер, а мачеха сбежала со всеми ценностями Макгрегоров и тем самым обрекла его на жизнь разбойника.

Он сказал красавице Меган, что все его предки были разбойниками, но это было не правдой. Уже больше двухсот лет никто из его родни не выходил по ночам на большую дорогу, да и раньше они прибегали к этому, скорее чтобы досадить другим кланам, чем пополнить сундуки. Основой богатства Макгрегоров послужили дары королей, несколько выгодных сделок и выигрыш одного удачливого игрока, но нужно было немало средств, чтобы ремонтировать старинный замок, устраивать бесчисленные свадьбы и обеспечивать всех необходимыми для нормальной жизни вещами.

Небольшие урожаи целиком зависели от погодных условий, немногочисленные стада овец и крупного рогатого скота не могли прокормить немалую семью — так было всегда. А единственное предприятие, которое каждый год приносило им наличные деньги, лопнуло. И все же они могли бы неплохо жить, если б не леди Уиннифред.

Лахлан начинал злиться всякий раз, когда вспоминал, что сделала с кланом его мачеха. Она не воспитывала мальчика, хотя прожила в замке Крегора не один год, пока он был еще юнцом. Двенадцать лет она была замужем за его отцом. Лахлан не испытывал к ней антипатии, она просто была частью ландшафта; изредка улыбалась мальчику, но не больше: она не думала ни о ком, кроме себя и, конечно, его отца.

Никто никогда не принял бы ее за воровку — но она ею оказалась. Не прошло и недели со дня смерти его отца, как она вдруг исчезла, а с нею испарилось наследство Лахлана. Ее искали больше года, но не обнаружили никаких следов. Можно было предположить, что воровство и бегство были заранее спланированы, продуманы до последней детали. Но считать так значило бы очернять ее еще больше, хотя, казалось, больше некуда.

Теперь, три года спустя, замок Крегора разрушался, потому что Лахлану не удавалось добыть достаточно денег у тех немногих англичан, которых он грабил у границы. Но тем не менее он отказывался брать больше, потому что боялся по-настоящему разорить тех, у кого отнимал деньги, — пусть даже это были всего-навсего англичанишки. И вот свадьбы откладывались, а члены клана, всю жизнь прожившие в замке или на землях Макгрегора, покидали Хайлэндс[2].

Он с молодых ногтей усвоил обязанности по отношению к клану, но никогда не думал, что внезапно разорится. В двадцать три года на него свалилась непосильная ноша. Сейчас, когда ему было двадцать шесть, положение стало еще хуже, а он не мог придумать ничего, что не претило бы ему еще больше, чем грабежи. Он уже залез в долги к немногим своим зажиточным родственникам. И все более или менее ценное, что нашлось в замке, давно уже продали.

Положение было незавидное. Вот почему, еще не успев оправиться от раны, Лахлан вызвал на совещание своих самых близких помощников и соучастников преступлений — Джиллеонана и Ранальда.

Джиллеонан, троюродный брат Лахлана, был на несколько лет старше его. Ранальд, еще более дальний родственник, был на год моложе. Они жили не в замке — у обоих поблизости были собственные дома, хотя чаще всего их можно было найти рядом с Лахланом. Вот и в тот обжигающе холодный ноябрьский вечер они обедали с ним. Лахлан подождал окончания более чем скромной трапезы и объявил:

— Ничего не получается.

Друзья заранее были предупреждены, о чем пойдет разговор, — разъяснений не потребовалось.

— Все неплохо шло, пока ты не получил пулю, — возразил Ранальд.

— Моя рана не имеет никакого отношения к очевидному. Посмотри вокруг, Ранальд, — сказал Лахлан и повторил:

— Ничего не получается.

Не надо было особенно приглядываться, чтобы заметить пятна на стенах там, где когда-то висели картины, опустевший буфет для фарфора, отсутствие на столе хрустальных и серебряных кубков. Конечно, все это исчезло так давно, что, может быть, его друзья уже забыли, как выглядел обеденный стол при жизни отца Лахлана.

— Ты хочешь сказать, что мы больше не будем грабить? — спросил Джиллеонан.

— Я хочу сказать: какой в этом смысл? Нам всего один раз удалось привезти домой кошелек, которого хватило ненадолго. Мы уезжаем по шесть или семь раз в месяц — а результата почти никакого.

— Угу, мне и самому надоели эти разъезды, особенно в такое время года, — согласился Джиллеонан. — Но ведь мы никогда этим делом всерьез не занимались. Так, просто шалости.

Лахлан согласился. Пока его не подстрелили во время последней вылазки, они скорее развлекались, но речь шла не об этом.

— А если мы займемся этим на полном серьезе, Джилл, мы станем ворами, — сказал Лахлан. Джиллеонан удивленно поднял бровь:

— А сейчас мы не воры? Ранальд хмыкнул:

— Я считаю, что брать у англичанишек — не воровство. Лахлан невольно улыбнулся. Да, это было просто развлечением. Сейчас шотландцы и англичане вроде неплохо ладили, но в душе все равно оставались врагами. По крайней мере шотландцы-горцы и те, кто жил у границ, они столько времени грабили англичан, что по-другому на них и смотреть не могли. На границе вражда была по-прежнему сильна, и недружелюбие въелось в душу, передаваясь из поколения в поколение.

— Мы решили стать разбойниками, когда дела обстояли еще не так плохо, — напомнил друзьям Лахлан. — Но сейчас мы дошли до ручки, и надо придумать что-то, иначе мы потеряем и Крегору.

— Ты что-то задумал? — спросил Джиллеонан. Лахлан вздохнул:

— Нет, но, как всегда, я готов прислушаться к вашим советам.

Родичи устроились поудобнее. Джиллеонан взбалтывал в оловянной кружке дешевенькое вино, Ранальд закинул ногу на подлокотник кресла. Лахлан заложил руки за голову, готовясь отмести предложения, которые придутся ему не по вкусу.

— Слыхал я, что в какой-то там Калифорнии нашли золото, — заметил Ранальд. — Огромные самородки так и валяются на земле — приходи и бери.

Лахлан приподнял бровь, но не успел ничего сказать — Джиллеонан поддержал Ранальда:

— Угу, я тоже слышал об этом, но старший Макгрегор не может пуститься в такое далекое путешествие и бросить родные места. Мы, наверное, могли бы послать туда кого-нибудь из членов клана, чтобы они посмотрели, что к чему. Арнальду хочется путешествовать, и его брат мог бы поехать с ним. Но ведь пройдет много месяцев, прежде чем мы получим от них весточку. Не можем же мы все это время сидеть сложа руки и ждать.

Лахлан и сам все это понимал, так что ничего не стал добавлять, а только кивнул. Сказать по правде, ему было жаль, что он не может отправиться в далекое путешествие. Но Джиллеонан был совершенно прав: как глава клана он обязан оставаться поблизости.

— Согласен, — вступил Ранальд, — мы можем переговорить с Арнальдом насчет того, не хочет ли он отправиться искать золото, а тем временем… Мне уже раньше приходило это в голову, но тогда я решил, что Лахлан слишком молод.

— Что?

— Жена. Э-э… то есть богатая жена. Лахлан выразительно закатил глаза, не собираясь принимать всерьез такое предложение. Но Джиллеонан подался вперед и восторженно воскликнул:

— Угу, отлично, Ранальд! И вообще пора Лахлану подарить нам наследника, чтобы мы его баловали.

— И где я тут отыщу богатую жену? — спросил Лахлан, которому совсем не понравилось такое предложение.

— В наших местах богатой невесты не найдешь — все просватаны. Но на юге… Лахлан перебил;

— На равнинах невест-наследниц тоже немного.

— Да, но в Англии их сколько угодно, а до Англии можно доехать верхом всего за несколько дней — не надо переплывать океан.

Лахлан сжал зубы: друзья, похоже, не собирались отказываться от этой мысли.

— Жена-англичанка? — пренебрежительно хмыкнул он.

— Твой двоюродный дед Ангус ничего зазорного в этом не видел, — поспешил напомнить ему Ранальд.

— Дедушка Ангус, мир праху его, был влюблен, — ответил Лахлан. — В таких случаях возможны исключения.

— И ты разве не сделал бы того же, если бы приглянулся красавице Меган? — возразил Джиллеонан. — Насколько я помню, она самая что ни на есть англичанка.

Лахлан даже покраснел: это была чистая правда. Он попросил Меган выйти за него замуж в первые же минуты их встречи, а когда она сразу же отказалась, увез ее с собой, чтобы она передумала. И, может быть, ему удалось бы ее переубедить, если бы ее жених так быстро их не нагнал. Но она была именно исключением. Такой красивой девушки, как она, больше нигде не найдешь.

Право, они же ведут речь о жене — о женщине, с которой он вынужден будет жить до конца своих дней! Конечно, лэрд должен идти на определенные жертвы ради своего клана, если они необходимы, но такая жертва, по его мнению, была бы уж чересчур. К тому же он всегда считал, что женится на девушке, которая понравится ему, а не клану.

Он недовольно спросил:

— Вы считаете, что я женюсь на любой богатой невесте?

— Нет, ничуть, — успокоил его Джиллеонан. — Мы просто думаем, что среди шотландских девушек очень мало богатых невест. А теперь задумайся об англичанах и о том, как они зажиточно живут. Если там такой хороший выбор, почему бы тебе не попытаться найти невесту по сердцу?

Слово «сердце» заставило Лахлана снова вспомнить о Меган. Вышла ли она замуж за своего жениха англичанишку? Не любой побег в Гретна-Грин, куда они направлялись тогда, кончается женитьбой. Некоторые успевают вовремя опомниться. Но с тех пор прошел уже целый год. Если она не вышла замуж за того, с кем приехала в Шотландию, то почти наверняка вышла за кого-нибудь еще. А с другой стороны — вдруг нет? Стоит отправиться в Англию хотя бы ради того, чтобы это выяснить.

И все же он напомнил:

— Вы не принимаете в расчет, что сам я — жених незавидный.

Ранальд только фыркнул:

— Ты из себя парень хоть куда, красивее не найдешь. По тебе столько девушек сохнет — ты даже представить себе не можешь!

Что правда, то правда — внешность у Лахлана была привлекательная: золотисто-каштановые волосы, светло-зеленые глаза, искрившиеся смехом, красивые черты лица. Немало девушек вздыхало по нему.

— Наверное, он имеет в виду свой огромный рост, Ранальд, — нерешительно проговорил Джиллеонан. — Девушек-малышек он и правда может напугать.

Очень высокий рост и крепкое сложение, унаследованные от отца, всегда оставались для Лахлана больным вопросом.

— Я имел в виду, что у меня нет ни гроша за душой! — огрызнулся он.

Тут оба родича возмущенно фыркнули, а Джиллеонан решительно подытожил:

— Ты же лэрд клана Макгрегоров, парень! Больше ничего и не надо, чтобы слыть завидным женихом.

Тут Лахлан вздохнул. По совету родичей он стал разбойником — и ни к чему хорошему это не привело. Он не собирается поспешно жениться только потому, что им понравилась эта идея. Тем не менее стоит все обдумать.

— Хорошо. Но я не собираюсь мчаться в Англию со всех ног и жениться с бухты-барахты, не заручившись никакой поддержкой. Я напишу моей английской тетке, посмотрю, что она посоветует и согласится ли помогать. Но если уж мне придется страдать среди англичанишек, вы двое извольте ехать и мучиться вместе со мной. И это вам говорит Макгрегор.

Другими словами, это был приказ, который они не могли не исполнить.

Глава 2

— Уедешь на этой неделе, милая моя, — непререкаемым тоном произнес Сесил Ричарде, нынешний граф Эмборо, обращаясь к своей единственной дочери. — Их светлости ждут тебя в Шерринг-Кроссе и встретят по всей форме. Попомни мои слова: тебе не составит никакого труда найти жениха среди всей этой знати.

Кимберли Ричарде недоуменно уставилась на отца, явившегося с этим странным объявлением в комнату, где она занималась шитьем. Перед ней стоял несколько обрюзгший мужчина с багровыми щеками, тускло-коричневыми волосами и серыми глазами. Кимберли ничуть не походила на него ни внешностью, ни характером, чему была очень рада.

Ей не следовало бы удивляться словам отца, несмотря на то что годовой траур закончился всего несколько дней назад. Ее скорбь по умершей матери была неподдельной. Она сторонилась развлечений и появлялась на людях только по воскресеньям, в церкви. Она потеряла жениха, с которым была обручена всю жизнь: он не мог или не желал отложить их свадьбу еще на полгода.

И тем не менее она ожидала чего-то в этом роде, поскольку чувствовала, что отцу надо избавиться от нее. Он совершенно не скрывал этого, как и своего желания жениться на вдове Марстон, которая поселилась в их небольшом городке в Нортумберленде несколько лет назад. Кимберли прекрасно знала, что вдова отказалась терпеть в своем доме еще одну женщину.

Чем скорее Кимберли уедет и выйдет замуж, тем скорее пятидесятилетний Сесил сможет вновь жениться. Уж он-то определенно не горевал о своей жене. Для него ее смерть была лишь неудобством.

Кимберли, как обычно, внешне не прореагировала на слова отца о замужестве и только поинтересовалась относительно герцога и герцогини Ротстон:

— Как вам удалось заручиться их поддержкой?

— Когда-то я оказал герцогу услугу, и немалую, — ворчливо ответил он. — Никогда не думал, что придется о ней напоминать из-за такого пустяка, но что поделаешь.

Она приподняла бровь. Пустяк?! Ну это с какой стороны посмотреть. Для нее это вовсе не пустяк. Однако Кимберли не стала спорить с отцом: какой смысл спорить! Ей самой хочется поскорее уехать отсюда, из родного дома. После смерти матери дом превратился в неприятное, мрачное место, откуда ей не терпелось вырваться.

— И не тяни, — строго добавил Сесил. — Герцог полностью осведомлен о моих пожеланиях, и тебе они известны не хуже. Не теряй времени на мужчин, которых я не одобрю.

Или он от нее отречется. Эта угроза ясно читалась в его голосе. Она часто ее слышала и безошибочно узнавала. Он чуть не отрекся от нее шесть месяцев назад, когда она отказалась прервать траур по матери, но пошел на попятную.

По правде говоря, Кимберли могла выйти замуж и без родительского согласия — ей уже исполнился двадцать один год. Если Сесил Ричарде от нее отречется, на ее благосостоянии это никак не скажется. О ней позаботилась мать — к вящей ярости отца, узнавшего об этом только после смерти жены. Однако брак без согласия отца стал бы вызовом светскому обществу, настоящим скандалом, которого она предпочла бы избежать.

Ярмарка невест. Одна только мысль об этом заставила Кимберли содрогнуться. Это не для нее. С самого рождения у нее был жених — Морис Дорьен, на три года старше ее, сын хорошего друга отца, Томаса. Она всегда прекрасно с ним ладила при встречах у себя или у него дома. Они никогда не были близкими друзьями, но вращались в одном обществе, и казалось, этого вполне достаточно.

Но им так и не удалось назначить дату свадьбы. Когда она уже могла выйти замуж, ему пришла пора отправиться в путешествие для завершения образования, и даже ее отец решительно утверждал, что Морис не может отказаться от этого ради женитьбы. Так что ей оставалось только ждать целый год (обычно на подобные путешествия отводился именно такой срок). Но потом оказалось, что Морис будет отсутствовать не год, а два: до того ему понравилось путешествовать.

А ее кто-нибудь спросил, согласна ли она ждать его еще год? Нет, конечно! Ей просто сообщили, что Морис решил продлить свое путешествие и свадьбу надо отложить.

К тому времени как Морис вернулся из-за границы, ей исполнилось двадцать. Родители договорились о дне свадьбы и даже разослали приглашения, но тут умерла ее мать, и Кимберли надела траур. Она горячо любила мать и не собиралась сокращать общепринятое время траура только потому, что свадьба откладывалась уже на два года, а из-за траура этот период растянется на три. Она же ждала Мориса. И по справедливости он должен без разговоров ждать ее, раз она потеряла единственного близкого человека.

Однако все обернулось иначе. Оказалось, что за время своего затянувшегося путешествия Морис, пристрастившись к азартным играм, наделал долгов, и ему срочно понадобилось приданое — деньги и имущество.

Кимберли никогда не была в восторге от мысли, что ее мужем будет Морис, — она принимала его как нечто неизбежное, но, по крайней мере прежде, была совершенно уверена, что он женится на ней не ради приданого. Шесть месяцев назад все изменилось. О его финансовых затруднениях стало известно всем, и он поспешно положил конец их долгой помолвке, стоило ей только отказаться немедленно выйти за него замуж. Это оказалось для Кимберли полной неожиданностью и потрясло ее.

Отец был в ярости — на нее, а не на Мориса! При разговоре с Морисом он только ворчал да огрызался, но что он мог ему сказать? Морис ни перед кем теперь не должен был отчитываться, поскольку его отец, Томас, умер. Он не был обязан придерживаться помолвки, которую заключили родители без его согласия — время теперь было не то. Надо отдать ему должное: он все равно был готов жениться на Кимберли, только не хотел дожидаться еще полгода, пока закончится траур.

Когда Кимберли имела глупость сказать, что Мориса явно интересует только ее приданое, Сесил нисколько ей не посочувствовал и только спросил:

— Ну и что? Так всегда бывает. Ты что, думала, я любил твою мать? Единственная женщина, которую я вообще любил, умерла из-за этих чертовых северян-шотландцев, будь они все прокляты. Я выбрал тогда твою мать, потому что она из богатой семьи, но жили мы, правду сказать, неплохо.

Неужели? Кимберли помнила, что мать все время казалась несчастной, что каждый раз, когда Сесил повышал голос, она вся съеживалась. Она была мягкой, почти робкой женщиной, и они с мужем совершенно не подходили друг другу. Ей нужен был добрый и чуткий человек, а не грубоватый лорд приграничных районов. Но, что еще важнее, ей нужен был муж, который бы ее любил, а этого в Сесиле Ричардсе она не нашла.

Кимберли походила на мать терпеливостью, но отнюдь не робостью. Она могла сдерживаться, не выходя из себя. А сейчас выходить из себя было просто бессмысленно: ей действительно надо найти мужа — и как можно скорее. Она была вполне готова к этому, потому что ей хотелось вырваться из дома отца, из-под его власти, так же как ему — от нее избавиться. Но после всей этой истории с Морисом, она боялась, что ей сделают предложение не потому, что на самом деле захотят видеть ее своей женой, а лишь из-за денег и имущества, составляющих ее приданое.

Прежде она никогда над этим не задумывалась. Да и сейчас это было не столь уж важно. Но все же она предпочла бы мужа, которому на самом деле была бы мила.

Когда она собиралась стать женой Мориса, это не имело значения: она смирилась с судьбой и даже не думала о том, что могла бы получить нечто лучшее. Но теперь она считала, что может встретить человека, с которым была бы счастлива, а не просто «ладила» бы.

Однако найти такого мужа будет совсем не простым делом. Она ведь не была писаной красавицей, в которую влюбляются с первого взгляда. Правда, мать всегда говорила, что у нее волшебная улыбка, дарящая всем радость, но матери всегда говорят дочерям такие вещи. Кимберли никогда не видела в своей улыбке ничего удивительного, хотя очень непросто искренне улыбнуться, когда смотришь в зеркало на довольно заурядное лицо.

Никакими особенными способностями она похвалиться не могла: недурной голос, умение немного играть на фортепьяно, аккуратное шитье и вышивание, способность хорошо вести домашнее хозяйство… Совсем недавно она обнаружила в себе настоящий талант в подсчетах, в выборе самых доходных способов вложения денег, но ее будущий муж вряд ли это оценит или захочет использовать, поскольку финансы считаются мужским делом.

Она была стройной, но из-за высокого роста казалась почти худой. У нее были русые локоны (хотя светло-русые ценились бы больше), непримечательные черты лица, довольно твердый подбородок, указывавший на упрямство, которое она редко выказывала, но на которое была вполне способна, и необыкновенно красивые темно-зеленые глаза — на них иногда обращали внимание. Но она прекрасно понимала, что большинство ее знакомых были хорошими людьми, и им хотелось говорить ей что-то приятное.

Кимберли отложила шитье и встала — теперь она смотрела на отца сверху вниз. Рост у нее был пять футов восемь дюймов[3] — она унаследовала его с материнской стороны, — и отец был ниже ее на целый дюйм. Это страшно раздражало графа, и Кимберли иногда пользовалась этим как тайным оружием, получая удовольствие от того, что он злился. Но вообще свой высокий рост она рассматривала как недостаток.

— Я не буду тратить время зря, отец, но не ждите быстрых результатов, потому что я не намерена принять предложение первого же мужчины, которого рекомендуют их светлости. Ведь не вам придется жить с этим джентльменом до конца своих дней, а мне. И если я почувствую, что у меня с ним нет ничего общего, своего согласия не дам.

Граф побагровел еще до того, как она кончила говорить, но Кимберли другого и не ожидала. Он терпеть не мог, когда она выдвигала свои требования и не отступалась от них.

— Как ты рада мне досадить… Кимберли прервала его:

— Вы считаете? Разве вам не ясно, что мне не нравится здесь жить? Или вы не замечаете этого, как и всего, что касается меня?

Он не ответил — да и что он мог сказать? Он действительно привык игнорировать ее, если только не нужно было от нее чего-то добиться. Сейчас у него даже не хватило стыда, чтобы смутиться. Он что-то пробормотал себе под нос, повторил:

— Изволь не тянуть, — и удалился из комнаты. Кимберли со вздохом села, но не притронулась к шитью. Теперь, всерьез задумавшись над тем, что ее ждет, она встревожилась. Она поедет одна, чего никогда не делала прежде; ее все время будут окружать незнакомые люди; ей придется выбрать мужа — такого, чтобы он устроил и отца, и ее саму. Это будет труднее всего, потому что она не надеялась получить много предложений — так, одно или два. А ведь это будет человек, с которым ей придется жить всю оставшуюся жизнь.

Глава 3

Меган Сент-Джеймс, уже год как новая герцогиня Ротстон, подняла глаза от письма, которое только что прочла. Вручая ей письмо, муж выразил надежду, что она получит удовольствие от роли свахи. Теперь она поняла его слова, но особой радости не почувствовала.

Она вопросительно взглянула на Девлина, нетерпеливо постукивая ножкой в знак неудовольствия (на тот случай, если вопросительного взгляда окажется мало), и осведомилась:

— Почему искать мужа для этой девицы придется мне, хотя услугу ее отец оказал тебе? Это письмо ведь адресовано тебе?

— Разумеется, — ответил Девлин. — Но вопросы бракосочетания и сватовства находятся в компетенции женщин.

— Кто это сказал?

— Я.

Ответ он сопроводил улыбкой, зная, что это еще сильнее выведет ее из себя. И точно — она отреагировала именно так, как он ожидал: довольно неаристократически хмыкнув.

— Ты прекрасно знаешь, что у Бабули это получится гораздо лучше. Она знакома со всеми, кто имеет хоть какой-то вес в обществе, и знает, кто женится, а кто — нет. Я же пока никак не запомню имена всех этих графов и виконтов, чтобы быть в курсе самых последних сплетен. И еще не разобралась в семейных перипетиях лордов и леди, с которыми ты советуешь мне сблизиться.

— Кстати, любимая, тут у тебя все превосходно получается. — В этот момент ей как раз нужен был комплимент, именно поэтому он его и сделал. — Действительно, Бабуля, возможно, лучше тебя осведомлена в этом вопросе, но моя бабка не осилит приемы и приглашения, которые нам понадобятся, чтобы сделать все как следует. Безусловно, тебе стоит заручиться ее поддержкой и поддержкой тети Маргарет — они будут рады помочь тебе. Да, об услуге попросили меня, дорогая, но тебе, как моей жене, придется этим заниматься.

Конечно, Девлин прав. Он — герцог. Нельзя требовать, чтобы он занимался таким пустячным делом. Но, с другой стороны, она — герцогиня, и, по ее мнению, к ней это тоже должно относиться. Может быть, они придумают какой-то выход.

Приняв такое решение, Меган спросила:

— А тебе обязательно надо помочь графу?

— Обязательно, — уверил он ее. — Мне в свое время была оказана серьезная услуга. Это — мелочь по сравнению с тем, чего от меня могли бы потребовать взамен. Я очень рад, что этот вопрос решается так просто.

Ей захотелось снова хмыкнуть, но она сдержалась. Для него-то, конечно, просто. Он уже сложил с себя ответственность и умыл руки. По крайней мере он так думает. Но уж если ей придется устраивать приемы, чтобы найти этой девице достойного жениха, то она позаботится о том, чтобы Девлин на всех этих приемах присутствовал.

Тут она вдруг вспомнила, что вскоре они ожидают приезда еще одного гостя. Может быть, и не понадобится много времени, чтобы найти жениха для леди Кимберли…

— Твоя тетя Маргарет говорила, что приезжает племянник ее мужа…

— Вот и прекрасно, прекрасно…

— Значит, у нас опять будет полон дом гостей.

— А когда у нас не полон дом? — сухо отозвался Девлин.

Меган рассмеялась. Имея больше сотни слуг, говорить о полном доме значило еще преуменьшать. Однако ее муж имел в виду гостей — и снова был прав. Множество людей были связаны с Девлином различными делами, а поскольку Шерринг-Кросс располагался довольно далеко от Лондона, то, когда Девлин жил в поместье, они приезжали к нему и, как правило, оставались потом погостить — иногда даже на несколько недель, — прежде чем вернуться в столицу.

— Я хотела что-то сказать, а ты перебил, — укоризненно сказала она, намекая на его «прекрасно, прекрасно», — да, племянник Маргарет, кажется, готов жениться. Возможно, нам удастся не приглашать к себе весь свет, если они с леди Кимберли друг другу понравятся, — он же будет нашим гостем.

— Превосходно, — улыбнулся он. — Полагаю, ты позаботишься о том, чтобы они понравились друг другу?

— Постараюсь. Это гораздо проще, чем устраивать балы и приемы, на которых тебе каждый раз придется присутствовать.

Эта мысль его ужаснула.

— Пожалуй, я на это время переселюсь в Лондон. Она задумчиво посмотрела на него:

— Да, действительно, в Лондоне все будет легче устроить. Меньше вероятности, что все останутся гостить. Он мгновенно передумал:

— Я, наверное, лучше останусь в поместье. Она невинно улыбнулась:

— Как хочешь. Если ты согласен терпеть каждое утро за завтраком тридцать или сорок человек…

Теперь Девлин смотрел на нее уже совсем кисло:

— Ты твердо решила меня во все это впутать, да?

— Безусловно. Герцог вздохнул:

— Думаю, стоит поговорить с тетей Маргарет об этом племяннике. Если он подходит (а я не сомневаюсь), я тоже постараюсь заинтересовать его дочерью графа. — Он обнял Меган. — Прекрасная мысль, дорогая. Давай сделаем это побыстрее, хорошо?

Она прижалась к нему.

— Тогда, может быть, устроим себе потом небольшие каникулы: только мы с тобой и малыш? В конце концов, мы с рождения Юстина так и не были одни. Прошло уже много месяцев, а люди все приезжают посмотреть на твоего наследника. Может быть, сбежим в твой коттедж неподалеку от Бата?

Он рассмеялся:

— В коттедже двадцать комнат и полно прислуги. Так что и там трудно говорить об уединении, дорогая.

Меган нахмурилась: она рисовала себе нечто гораздо более скромное. Отбросив эту мысль, она предложила новую идею:

— Шерринг-Кросс такой огромный, мы могли бы переехать в какое-нибудь пустующее крыло, и никто бы даже не узнал, где мы втроем поселились.

Он посмотрел на жену, пытаясь определить, не шутит ли она. Поскольку по ее лицу ничего понять было невозможно, он сказал:

— Я должен принимать это как жалобу на размер моего дома?

— Ничуть. Это Тиффани называет Шерринг-Кросс мавзолеем, а не я.

Тиффани была подругой детства Меган. По правде говоря, они обе были еще детьми, когда впервые увидели Шерринг-Кросс. Тиффани действительно считала его мавзолеем. Но тогда они были искренне изумлены размерами герцогского поместья.

— Я всегда считала, что у него просто идеальный размер, — добавила Меган, — даже несмотря на то, что порой не могу попасть куда хочу.

— Не правда! — запротестовал он.

— Ну это было только пару раз.

— Меган…

— Ну хорошо, только один раз, и то я быстро поняла, где оказалась.

Меган ухмыльнулась.

Она просто обожала дразнить мужа! Тогда он переставал быть чопорным и напыщенным и становился таким, каким был до встречи с ней; иногда старые привычки еще брали в нем верх. Ей гораздо больше нравился вспыльчивый и непослушный конюх, за которого она его приняла, когда убежала с ним в Гретна-Грин. Удивительно, что она вышла замуж за того самого герцога, которого, даже не видя, решила в прошлом году покорить.

— Знаешь, — сказал Девлин в ответ на ее поддразнивание, — я уже давно не бывал в дальних пристройках Шерринг-Кросса. Насколько я помню, туда никто не заходит. Ты уверена, что с той поры ничего не изменилось?

Выражение бирюзовых глаз ясно говорило Меган, в каком направлении работает его мысль. По телу ее пробежала горячая волна, как всегда, когда в его взгляде загоралась страсть. Свидание в середине дня в заброшенной части дома обещало немало удовольствий.

— Почему бы нам не проверить? — предложила она изменившимся голосом.

— Вот и я подумал.

Глава 4

Более величественного здания Кимберли не приходилось видеть. Когда она в последний раз ездила в Лондон с матерью, то побывала во дворце Виктории, была представлена королеве, видела великолепные покои царствующего семейства. Но Шерринг-Кросс, родовое поместье герцога Ротстона, Амброза Девлина Сент-Джеймса, одними своими размерами превосходил любой дворец. Раскинувшийся на бесконечных акрах идеально ухоженных газонов, он внушал настоящий трепет, а Кимберли и без того чувствовала себя достаточно неуверенно.

Чем больше она думала о причине, которая ее сюда привела, тем неуютнее ей становилось. Подумать только: такую важную персону — герцога Ротстона — попросили помочь найти ей мужа! Нет, нахальство отца не знает границ. И, надо полагать, его светлости герцогу не больше хочется оказать эту услугу, чем ей — воспользоваться этой услугой.

Путешествие в поместье оказалось не слишком приятным. Мало того что она смертельно устала от трехдневной беспрерывной езды — в пути у кареты отвалилось колесо, и пришлось несколько часов ждать, пока его починят. Сильно похолодало, и небольшая печка, установленная в карете, не могла ее согреть.

Потом в одной из гостиниц, где она остановилась на ночь, компания шумных шотландцев, расположившихся в соседней комнате, полночи не давала ей уснуть. Сама она ничего против шотландцев не имела — это отец терпеть их не мог, обвиняя в гибели женщины, которую когда-то любил. В гибели, которая, как решила Кимберли — ив свое время суд, — была случайной.

Отец никогда не скрывал от жены своей неумирающей любви к другой женщине — наоборот, очень часто о ней вспоминал, — но его чувства не оказали на Кимберли никакого влияния. Может быть, потому, что отец никогда не был ей близким человеком. Больше того, временами она даже думала, что той, другой женщине еще повезло, что ей не пришлось прожить всю жизнь с графом. Но такие мысли приходили ей в голову не часто: обычно тогда, когда поведение отца вызывало у нее особенно сильное отвращение.

Тем не менее ей решительно не понравилось поведение шотландцев. Она три раза жаловалась управляющему, но они так и не утихли. Хорошо еще, что с ней не было отца: он бы закатил жуткий скандал.

Неприятно, что она наговорила грубостей одному из шотландцев, когда утром столкнулась с ним в коридоре. Бедняга еле продрал глаза, но к тому времени, когда она гордо удалилась, излив на него все свое раздражение, они у него чуть ли не на лоб полезли. Несколько часов спустя, в дороге, она раскаялась в своем раздражении. Она редко выходила из себя и не могла оправдать свой гнев даже усталостью.

Новая камеристка Мэри ничем ей не помогала. Она оказалась еще более неподготовленной путешественницей, чем Кимберли. Ее постоянные жалобы при каждом толчке кареты, задержке в пути или ухудшении погоды вывели бы из себя даже святого. Но по крайней мере она хотя бы отдыхала ночью — спала как убитая.

В довершение всех неприятностей Кимберли простудилась. От бесконечного чихания нос покраснел, как вишня; тело ломило от тряской дороги; голова, казалось, вот-вот расколется от боли. Но нужно было держаться прилично и произвести на их светлостей благоприятное впечатление. Просто смешно! Да они только взглянут на нее — и придут в ужас от того, во что ввязались.

Тем не менее делать было нечего. Она приехала в Шерринг-Кросс. Лакеи в пышных ливреях уже подходили к карете, чтобы помочь ей выйти. Огромные парадные двери были распахнуты. Ей ничего не оставалось, как только войти.

При столь неблагоприятных обстоятельствах она надеялась — нет, молилась, — чтобы сначала ее провели в отведенную ей комнату и чтобы она встретилась с их светлостями после того, как немного придет в себя. Но ей не повезло. Сама герцогиня Ротстон встречала ее в огромном холле.

Увидев друг друга впервые, обе были в некоторой степени поражены. Кимберли не ожидала, что молодая супруга Сент-Джеймса окажется такой миниатюрной и такой немыслимо прекрасной. Конечно, можно было и догадаться. Она встречалась с герцогом лет десять назад, когда ему было всего двадцать, и даже тогда, хотя маленькие девочки на такие вещи особого внимания не обращают, он запомнился ей как необыкновенно красивый мужчина. Так что вполне естественно, что жена у него хороша собой. Но чтобы настолько!

Меган Сент-Джеймс была воплощением яркой красоты. Ее огненно-медные волосы совершенно не соответствовали идеалу моды, но необыкновенно ей шли. Темно-синие глаза излучали тепло и дружелюбие; фигура, не испорченная первыми родами, была стройна и женственна.