Лестница в небо Бойн Джон

– Так, что тут у нас случилось, сэр? – спросила она, присев рядом на корточки, будто я был потерявшимся малышом. Сама она выглядела едва ли старше ребенка, вряд ли ей было больше двадцати трех лет, лицо у нее казалось кротким, что, вероятно, призвано было скрывать серьезность.

– Упал, – сказал ей я, лишь чуть-чуть невнятно от смеси опьянения и оторопи. Мне было стыдно выглядеть таким жалким.

– Это я вижу, – сказала она. – Мы немного больше выпили, чем следовало, так?

Я сощурился на нее. Что-что, а вот это я презирал всегда: когда люди – властные фигуры, в общем и целом, – употребляют первое лицо множественного числа, словно любое происшествие, какое б ни случилось, с чего-то сделалось общей заботой.

– Мы с вами ничего вместе не делали, – ответил я. – Мы только что встретились. И нет, я не пил, если вас интересует именно это.

– А мне кажется, мы пили, сэр, – произнесла она, улыбаясь мне. – От нас просто разит пивоварней, не так ли? Мы пахнем так, точно нас окунули в бочку пива головой!

– Ох, да отъебитесь, – пробормотал я, но, полагаю, к таким гадостям она уже привыкла, поскольку даже бровью не повела. Она распрямилась, а затем взялась обеими руками за мое плечо и попробовала поставить меня на ноги.

– У нас тут очень неприятная ссадина, да? – произнесла она, потянулась к рации на бедре и забормотала в нее какие-то странные непостижимые команды: череду цифр, вслед за которыми – наше местоположение. – Нам на нее нужно поближе взглянуть, правда?

Я видел, что пешеходы теперь наблюдают за нами и каждый безмолвно меня судит. Они считали, будто я всего-навсего трагичный старый алкаш, напившийся средь бела дня. Безнадежный пожилой дядька, которому, чтобы вернуться домой, нужна помощь полицейской, годившейся по возрасту ему в дочери.

– Я один раз был в коротком списке Премии, знаете ли! – крикнул я во весь голос. – А это гораздо больше, чем мог за свою жизнь добиться кто-либо из вас, мудачье.

– Ну разумеется, сэр, – произнесла полицейская, очевидно не имея ни малейшего понятия, о чем я говорю. – Я тоже премию получила в детстве. Первое место в стометровке в школе. Но незачем нам теперь извещать об этом всех и каждого, правда? Давайте будем блюсти манеры и не поднимать шум.

Не успел я вновь открыть рот, как услышал сирену подъезжавшей неотложки и бросил взгляд вдоль по улице: все машины расступались, пропуская карету “скорой помощи”, – и тут уже я глянул на свою благодетельницу с досадой.

– Лучше, если это не за мной, – произнес я.

– За нами, сэр, – ответила она. – Нельзя же нам разгуливать по Лондону, когда у нас по лицу кровь течет, а? Это может лошадок напугать! Мы очень сильно ударились.

– Ох ты ж глупая сука… – вздохнув, тихонько ответил я.

– Ну-ну, сэр, – произнесла она, чуть сжимая теперь мне руку. – Неприятности нам не нужны, правда же? Мы просто делаем свою работу.

– Вы не могли бы, пожалуйста, перестать так говорить? – попросил я. – У меня от вас мозг болит.

– А это мы расскажем санитарам в неотложке, правда? – ответила она. – Лучше быть с ними честными обо всем. Мы поранили себе лоб, и у нас болит мозг. Как нас зовут, сэр? Мы это можем вспомнить?

– Конечно, блядь, я это помню, – сказал я. – Я же не полный имбецил. Меня зовут Морис Свифт.

– А у нас имеется дом, куда мы можем сегодня вечером отправиться?

Я уставился на нее в изумлении. Не сочла же она меня бездомным? Я окинул взглядом свою одежду – это правда, в тот день я мог показаться чуточку потрепанным, да и кровь, стекавшая по лицу, вероятно, не упрощала дела, но все-таки. Подобное принижение показалось почти непереносимым.

– Разумеется, у меня есть дом, – сказал я. – Я живу возле Гайд-парка. Я вам не бродяга какой-то, знаете ли.

– О, это очень мило, я уверена. Я могу кого-нибудь оттуда вызвать для вас? Ваша жена дома?

– Моя жена умерла.

– Сын или дочь, быть может?

– Только сын. Но и он умер.

– Ох батюшки, – произнесла она – наконец-то, судя по виду, ей стало неловко. И все равно я об этом задумался. Если бы мне кто-нибудь и впрямь понадобился, если бы мне когда-нибудь в будущем потребовалась бы помощь, кому мне звонить? Родители мои давным-давно умерли, а с родней помладше я не общался несколько десятков лет. Моего сына не стало. У меня не было друзей. С моим издателем мы больше не разговаривали. На миг я подумал, не вручить ли мне ей свою трубку, где одним из очень немногих телефонов в списке был номер Тео, но мне хватило здравого смысла этого не делать.

– Со мной все в порядке, – сказал я. – Мне никто не нужен. Я просто хочу домой.

– Что ж, в таком случае нам не следует напиваться средь бела дня, сэр, правда же? – произнесла она, когда к нам подъехала неотложка. – Это совсем не хорошая мысль.

– Вообще-то мысль это отличная, – сообщил ей я. – Вам как-нибудь следует попробовать самой. Поверьте мне, это способно вылечить практически любую хворь.

– Но у нас в итоге все лицо в крови и выбитый зуб, – ответила она, наконец выпуская мою руку, когда из кареты “скорой помощи” выбрался дородный мужик лет шестидесяти, которому она быстро изложила суть моего состояния. – Мы пили, – было первым ее замечанием. Она понизила голос, как будто не хотела, чтобы это кто-нибудь услышал, и не успел я глазом моргнуть, как меня швырнули в заднюю дверцу фургона и отвезли в Сент-Питерз, где зашили лоб и привели в порядок рот. Думаю, я уснул на каталке, а когда пришел в себя, то совершенно потерялся и у меня болела голова. Похоже, никто не брал на себя никакой ответственности за мое благополучие, поэтому я сполз с каталки и подался к выходу, поймал такси и отправился домой.

Я это вот к чему: не хотелось, чтобы Тео видел меня в таком состоянии, поэтому я и отложил звонок ему – дождался начала следующей недели, когда рана перестанет бросаться в глаза, и только тогда с ним связался.

Все восемь дней, покуда мы не встретились вновь, меня необъяснимо тянуло к Тео – такого я заведомо ожидать не мог. Наконец, много часов прокорпев над фразировкой, я отправил Тео смс с какой-то чепухой про встречи в городе в среду утром, поэтому я буду в “Карете и лошадях” около трех часов, и если ему интересно ко мне присоединиться, я буду счастлив заказать ему выпить и ответить на его новые вопросы. К моему восторгу, едва сообщение покинуло мой телефон, он ответил мне быстрым: “Там и встретимся!” – в сопровождении улыбающегося личика, вслед за которым шло изображение двух пивных стаканов, чокающихся друг с другом. Я едва не расплакался от благодарности.

Про три часа я сказал потому, что мне хотелось провести час уединенно – сперва успокоить нервы. Я сидел за маленьким столиком в углу, наблюдая, как за окном снуют лондонцы, и я, как часто бывало в моей профессиональной жизни, пытался измыслить для них какие-то истории, задаваясь вопросом, есть ли в них какие-то свойства, полезные для того, чтоб обжить мне роман, но всякий раз сталкиваясь с неудачей. Наконец – облегчение. Открылась дверь. Вот он. Мой мальчик.

– Добрались, – сказал я, вставая и неловко обнимая его. Он протянул руку, а я как раз ему раскрыл свои объятия, и когда Тео руку опустил, все стало слишком уж запутанным и неловким. Я заказал две пинты и принес их, пока он снимал куртку. Я уже разглядел, что он чем-то расстроен. Выглядел усталым, и у него имелась эта странная привычка, от которой страдал и Дэниэл, когда тревожился: он быстро постукивал кончиком указательного пальца о большой, словно дятел, нападающий на дуб. Необычный то был жест – мой сын, казалось, его никогда не сознавал, а вот теперь этот мальчик делает то же самое.

– Конечно, – отозвался он, уже улыбаясь; лицо у него чуть посветлело, когда мы начали пить. – Как же такое пропустить. – Он подался вперед, вглядываясь в мой лоб. – Что случилось у вас с головой?

– Небольшое ЧП, – ответил ему я, отмахиваясь от его озабоченности. – Проснулся среди ночи в ванную сходить – и вошел прямо в дверь своей спальни.

– Ай.

– И впрямь. Семь швов наложили. Но я был храбрым солдатиком. А у вас как неделя прошла?

– Хорошо, – ответил он. – А у вас? Вам удалось поработать? Над книгой, я имею в виду?

– Над какой книгой?

– Над той, которую вы сейчас пишете.

– А, – произнес я. Конечно же, он не сомневался, что я пишу новый роман. С чего бы мне его, в конце концов, и не писать? Я же всегда этим занимался – с тех пор, как сам был ненамного старше него, а с моего последнего издания прошло несколько лет. Странным было б, если б я сейчас ни над чем не работал.

– Как вообще движется? – спросил он. – Близитесь к концу?

Я улыбнулся и попробовал подумать, как тут ловчее всего ответить. Перед тем как скончался Дэниэл, я занимался новой книгой, но с тех пор почти совсем ее забросил. Рабочее название – “Чужие истории”, но после смерти сына я не находил силы на нее смотреть. Она по-прежнему была со мной, разумеется, лежала на рабочем столе моего компьютера, словно невзорвавшаяся бомба, но я не мог заставить себя открыть файл. Правда состояла в том, что мне было страшно возвращаться к рукописи, которая, по сути, стоила моему сыну жизни.

– Надеюсь, – вымолвил наконец я. – Трудно сказать. Тут может пойти в любую сторону.

– А вы мне что-нибудь про нее расскажете?

– Я бы предпочел этого не делать, – ответил я и покачал головой.

– Ваше право. Полагаю, трудно разговаривать о неоконченной работе. Никогда не знаешь, кто способен украсть твои замыслы.

– Дело не в этом, – сказал я, изо всех сил стараясь, чтобы он считал, будто ему я доверяю. – Просто…

– Я шучу, – произнес он, чуть сконфузившись. – Не то чтобы кто-нибудь мог попросту взять чью-то чужую историю и написать ее сам, а? Такому нужно со временем вылепиться в голове у писателя. Как ни крути, роман – это же далеко не только его сюжет, правильно?

– Правильно, – сказал я, задаваясь вопросом, сколько моих собратьев по цеху поспорили бы с таким представлением. – Так вы утверждаете, значит, – что? Если бы кто-то так все же поступил, кем бы такой человек оказался на деле? Вы вообще что именно утверждаете?

– Ну, он бы оказался по-настоящему талантлив, – сказал он. – Но к тому же и полным психопатом.

Я рассмеялся.

– Ну да. Но, разумеется, одно другому не мешает.

– Вы можете сказать хотя бы, когда ее, как вам кажется, издадут?

– Не знаю, – ответил я, желая, чтобы он уже сменил тему, потому что обо всем этом говорить мне очень не хотелось. – К концу следующего года, может? Или в начале того, что за ним.

– Ну, я с нетерпением буду ждать возможности ее прочесть, когда б вы ее ни закончили, – сказал он, после чего сходил к стойке бара и заказал нам еще выпить. А когда вернулся – порылся в сумке и вытащил “Вентолин”, сунул форсункой в рот и быстро вдохнул. Я в ужасе уставился на него. В голове у меня слегка закружилось, как будто земля сдвинулась на удар сердца быстрее в своем обычном вращении, а я отстал на несколько шагов.

– У вас астма, – тихо произнес я, скорее утверждая, чем спрашивая, но он, глянув из-за столика на меня, кивнул.

– Да, – ответил он. – Но все не так уж плохо. Ингалятор выручает.

– У моего сына была астма, – сказал я. – Он от нее довольно сильно мучился.

Он кивнул и вдохнул еще раз, а потом вернул знакомое мне синее устройство к себе в ранец.

– У кого-то получше, у кого-то похуже. Моя всегда была управляема.

– От нее он и умер.

Тео откинулся на спинку стула и уставился на меня.

– Господи, – произнес он. – Простите меня. Я не отдавал себе отчета.

– Вам и не с чего было.

– Вы не будете против, если я спрошу, что произошло?

Я отвел взгляд в сторону. Вреда в том, чтобы сообщить ему правду, не было. До определенной границы, по крайней мере.

– То был сезон сенной лихорадки, – сказал ему я. – И астма у него, конечно, обострялась гораздо сильнее в такое время года. Он сидел дома, у нас в квартире, делал какую-то свою домашнюю работу на моем компьютере. – Вот теперь настал момент немного размыть подробности. – Меня не было. Я вышел за какой-то едой навынос. Похоже, у него случился необычайно острый припадок и он не успел дотянуться вовремя до ингалятора. Рухнул на пол. К тому времени, как я вернулся, его уже не стало.

– Какой ужас, – произнес Тео. – А сколько ему было?

– Тринадцать.

Я вперился в поверхность стола, поцарапал ногтями дерево столешницы. Ощущал его заново – маленькая рука вцепилась мне в плечо, предплечье у меня на горле. Он сжимал мне трахею, и я старался оттолкнуться, но он для меня был слишком силен, и когда я вновь поднял голову, он сидел напротив на месте Тео, наблюдал за мной, и на лице у него читалось что-то такое, что пробивало мне грудь навылет, хватало за сердце, сжимало его, не давало крови проталкиваться по моему телу.

– Ты сам во всем этом виноват, – прошептал я.

– Что?

Я несколько раз моргнул, ощутил, как морок покидает меня, и потряс головой. Дэниэл исчез; Тео вернулся.

– Ничего, – ответил я. На столе заметил сигаретную пачку и нахмурился. – Знаете, если у вас астма, вам бы лучше не курить совсем.

– Пытаюсь бросить.

– Ну так пытайтесь сильней, – с напором произнес я.

– А Дэниэл…

– Довольно о нем, – отрезал я – жарче, нежели намеревался. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Ладно, простите, – согласился он. Повисла долгая пауза. На нас снизошло напряжение почти невыносимое, но он наконец заговорил снова. – Вообще-то, пока не забыл, – произнес он. – Я болтал с одной своей знакомой – она ведет литературное общество в УКЛ[65] – и рассказал ей, что вы мне помогаете немного в работе над дипломом. Ей стало интересно, не могли б вы как-нибудь прийти и поговорить там с пишущими студентами?

Я откинулся на спинку, поднял пинту и сделал долгий глоток из нее. Прошло много времени с тех пор, как я вещал о писательстве перед какими бы то ни было студентами, – или, если уж на то пошло, беседовал вообще с кем бы то ни было. Усомнился, с руки ли мне теперь покажется этим заниматься.

– Если вы не против, конечно, – быстро добавил он, когда я не ответил незамедлительно. – Я уверен, вам и без того очень некогда – ваша работа и прочее…

– Вряд ли, – ответил я. – Подобным я предпочитаю развлекаться, лишь когда у меня выходит новая книга.

– Конечно, я понимаю.

– Может, когда напечатают мой следующий роман.

– Когда угодно. Все зависит целиком и полностью от вас самого.

Я кивнул и отпил еще. Класс, полный студентов, пугал меня теперь больше, чем в прошлом. И конечно же, им, вероятно, захочется, чтобы я выступал посреди дня, а это будет нелегко, поскольку мне важно быть каждый день в одном из своих еженедельных пабов ровно к восьми минутам третьего.

– Я дам вам знать, – сказал я.

– Спасибо, – ответил он и заглянул к себе в пинту – и пристально смотрел в нее несколько мгновений, после чего поднес ко рту.

– А как ваш диплом вообще движется? – со временем спросил я. – Надеюсь, наши встречи оказываются вам полезны.

– Они полезны, – ответил он. – Но мне важно все-таки создать научную работу, а не лениво прошерстить весь ваш каталог.

– Разумеется.

– А это значит, что мне, возможно, придется вас критиковать, а не только хвалить. Надеюсь, вы это сможете понять. Совсем не хочется, чтоб вы однажды прочли мою работу и заявили, что я двуличен.

– Ничего меньше я и не ожидал, – сказал я. – Осмелюсь заявить, что не все слова, написанные мною за много лет, были совершенны, само собой.

– Я немного работал над “Двумя немцами”, видите ли, – продолжал он. – Перечитывал старые рецензии и кое-какие последовавшие комментарии. Полагаю, вы знакомы с критикой этой книги.

– Смутно, – ответил я. – С чем именно?

– Ну, были те, кто считал, что вы воспользовались Эрихом Акерманном. Соблазнили его рассказать вам его историю, чтобы построить на ней собственную карьеру.

Я кивнул. Такое я, конечно, слышал и раньше, и далеко не раз, и у меня имелся заготовленный ответ.

– Эрих сам отвечал за свои действия, – сказал я. – Он почему-то выбрал меня своим наперсником и ни разу не намекнул, что беседы наши должны остаться между нами. Я был волен ими воспользоваться как бы ни было мне угодно. Не забывайте: когда мы с Эрихом только познакомились, я ничего не знал о том, что произошло во время войны. Я никогда и не слыхал имени Оскара Гётта. Я попросту познакомился однажды с этим человеком, и одно, как говорится, повлекло за собой другое. Никаких ловушек. Едва ли меня можно винить в том, что Эрих выболтал мне такое, о чем впоследствии стал жалеть.

Снова возник его верный блокнот, и он лихорадочно в нем что-то царапал.

– Так вас не мучает совесть за то, что с ним произошло? – спросил он.

– Да не очень-то, нет, – ответил я, нахмурившись. – А что, вам кажется, следовало бы?

– Некоторые утверждают, что вы намеренно взяли Акерманна на мушку. И что, если б не эта история, была бы какая-нибудь другая. Что Эрих был обречен с самого начала – с того мгновения, как познакомился с вами. Это несправедливо?

– Совершенно, – ответил я, ощущая некоторую тревожность от того обвинительного тона, который принял Тео. – Он был взрослый человек, в конце концов. Мог уйти от меня в любое время, но предпочел так не поступать. Дело в том, что Эрих Акерманн был в меня влюблен.

На миг Тео бросил писать и поднял голову.

– Он вам сам это сказал? – спросил он.

– Нет, не настолько прямо, – признал я. – Но это было очевидно. Ему не очень хорошо удавалось такое скрывать. Беднягу всего скрутило в эмоциональные узлы за столько десятилетий, он обрубил столько возможных романтических привязанностей, что когда плотину, что называется, прорвало, он оказался совершенно не способен справиться с последующей психологической травмой. Но я его никогда не поощрял, если вы намекаете на это.

– Ладно, – произнес он.

– Похоже, я вас не убедил.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Простите, Морис, – сказал он. – Я просто пытаюсь докопаться до самой сердцевины истории, вот и все.

Теперь он снял курточку и остался в футболке с изображением группы, которую любил Дэниэл. Я уставился на знакомые лица, некогда украшавшие плакат в комнате моего сына.

– Вам они нравятся? – спросил я, показывая на картинку.

Он глянул вниз и кивнул.

– Да, – ответил он. – А вам что, тоже?

– Не то чтобы, – сказал я. – Староват я для таких групп. Но моему сыну нравились.

Несколько мгновений он ничего не говорил.

– Насколько личными могут быть мои вопросы? – наконец спросил он.

– Можете спрашивать все что угодно. Я не против.

– Хорошо. У вас есть подруга?

– Нет, – ответил я, удивившись тому, что его может интересовать моя личная, а не профессиональная жизнь.

– Вы гей?

– Нет. А что – я допустил что-то такое, отчего у вас сложилось это впечатление?

– Для меня ни то ни другое не имеет значения, как вы понимаете, – сказал он. – Я просто пытаюсь лучше понять вас как личность, чтобы мне удалось яснее контекстуализировать вашу работу.

– Ну, видимо, ближе всего я к натуралу, – ответил я. – Хотя нынче ни в какую сторону меня особо не тянет. И никогда не тянуло, если совсем уж честно. Я никогда не был такой уж прям чувственной персоной, даже в вашем возрасте. Быть может, мне недостает какого-то гормона, не знаю, но это просто никогда не имело для меня никакой особой важности. А вами двигает секс, Тео?

Он немного зарделся, и мне стало приятно от того, что я его смутил, поскольку, на мой вкус, он чересчур крепко дергал за вожжи в нашей сегодняшней встрече.

– Ну, то есть, мне нравится, – ответил он. – Когда перепадает, то есть.

– А у вас есть подружка?

– Нет.

– А дружок?

– Нет.

– Ладно. – Я улыбнулся ему, не очень понимая, намерен он мне рассказывать что-то еще или нет, но он, похоже, был полон решимости держаться своей роли собеседника. – Как бы то ни было, – наконец произнес я, – почти не сомневаюсь, что эта часть моей жизни у меня уже позади. Позвольте просто сказать вам, – добавил я миг спустя, не желая его отпугивать, – чтобы у нас не возникло путаницы: пригласил я вас сюда отнюдь не для того, чтобы вас соблазнять, если вам такое приходит в голову.

– Что? – переспросил он, глядя на меня теперь с таким изумлением на лице, что я понял: ни о чем подобном он и впрямь не думал.

– Извините, – произнес я. – Возможно, я что-то неверно истолковал. Меня беспокоило, что вы подумаете, будто я соглашаюсь на эти встречи по какой-либо неприглядной причине. Что я вами заинтересовался лишь потому, что желаю завязать между нами романтическую связь. Просто хочу вас заверить, что ничего не может быть дальше от истины.

– Честно – у меня и мысли такой не возникало, – сказал он. – Ни на миг.

– Ну да, – произнес я. – Как неловко вышло. Для меня, то есть.

– Я в том смысле, что вы и впрямь заинтересованы во мне таким образом…

– Я искренне нет. Ничего подобного на уме у меня и близко не было, право слово. Просто заботило, что вы, может, про это думаете, и я хотел вас в этом смысле успокоить. Но вижу, что достиг ровно противоположного. Давайте поговорим о чем-нибудь еще. Сдается мне, я перед вами изрядно опростоволосился.

– Все нормально.

У него был такой вид, словно он желал бы, чтобы у него под ногами разверзлась земля, и я проклинал собственную глупость. Я его что, теперь потеряю? Я не мог рисковать ничем подобным. Ему нужно дописать дипломную работу, а той, в свою очередь, следует превратиться в книгу. Для того чтобы это произошло, необходимо сосредоточиться мне. Я решил, что пора что-то дать Тео. Небольшой кусочек, чтобы разжечь в нем аппетит.

– Вообще-то, – наконец произнес я, – если вы не возражаете, я бы хотел кое в чем вам довериться.

– Правда? – спросил он, с надеждой поднимая на меня взгляд.

– Да. Рассказать вам кое-что для вашего диплома. Об этом я никогда раньше не говорил.

Он перелистнул блокнот на чистую страницу, и его ручка задрожала над бумагой. Очаровательное рвение.

– Хочу, скажем так, быть с вами честным, – продолжал я. – И я согласен, что это важно – чтобы ваша работа стала по-настоящему целостной. Особенно если ей суждено сделаться основой для полноценной биографии. Вы же по-прежнему это планируете, надеюсь?

– Ну да. Но до этого еще далеко…

– Хорошо. Хочу рассказать вам кое-что про Дэша Харди.

– Американского писателя?

– Да.

– Кажется, я где-то читал, что он был вашим наставником, это так? Когда вы только начинали, в смысле.

– Не вполне уверен, что стал бы описывать его таким понятием, – ответил я, – хотя он сам, вероятно, так бы себя назвал. Но если честно, то да, он был ко мне очень щедр. Вы читали у него что-нибудь, Тео?

– Нет, до его книг я так и не добрался, – ответил он, качая головой. – А стоит?

– Да не очень, – сказал я. – То есть одну-две – возможно. Но на свете сейчас столько книг, что я б на вашем месте не морочил себе голову. В его романах вы не найдете ничего чересчур интересного. Сегодня, по крайней мере. Они очень увязли в своей эпохе. С Дэшем я познакомился много лет назад – вскоре после того, как мы встретились с Эрихом Акерманном, так уж вышло. Наши пути пересеклись в музее Прадо в Мадриде, и он, как и Эрих, оказался мною заворожен. Они оба, конечно, были гомосексуалистами – но совершенно разных типов. Там, где Эрих довольствовался лишь тем, чтобы просто пялиться на меня за обеденными столами Европы, фантазируя об отношениях, которые никогда не принесут никаких плодов, Дэш был прямолинеен и сразу же сказал, чего ему от меня надо, в тот же день, когда мы встретились. Он не романтики ищет, сказал он, ему не нужен спутник всей его жизни или тот, с кем под руку можно красоваться на вечеринках. Ему просто хотелось меня отыметь. В самом деле, меня восхитила его прямота. И потому я ему дал. В ту же ночь, сразу после нашей встречи, но больше – никогда. После того как я расстался с Эрихом, меня как-то прибило к Дэшу – у него в Штатах было побольше известности, – но, оглядываясь теперь на прошлое, я думаю, что, вероятно, обращался с ним нелюбезно. Видите ли, когда мы познакомились, он меня просто желал, поэтому сам секс, возможно, и был не так интересен, но после он влюбился – влюбился отчаянно, и вот в тот миг, когда так сложилось, я всеми силами стал отказывать ему в желаемом. Едва позволял обнимать меня – и совершенно определенно больше не впускал его к себе в постель. Бедняга увивался вокруг меня в таком унынии, что я однажды, устав от того, что он ходит за мной бестолковым щеночком, объявил, что он мне надоел и я больше не желаю его видеть. Случилось это, кстати, сразу после того, как мы провели с ним вечер в доме у Гора Видала на побережье Амальфи. Я огласил Дэшу это дурное известие, когда мы ехали обратно с горы. Вообще-то дождался, когда мы окажемся ближе к подножию, чтоб он не согнал машину с обрыва. Должен отметить, что Гор величайшим моим поклонником не стал. У него возникло чувство, что я просто пользуюсь Дэшем, чтобы обзавестись хорошим американским издателем, а как только добьюсь, чего хочу, – тут же уйду от него.

– И он был прав?

Я пожал плечами.

– Он не был совсем уж не прав. Но то Гор. Его невозможно было выставить дураком. Лишь дурак, на самом деле, взялся бы пробовать.

– И вы все это проделали сознательно?

– Да. Что я могу сказать? Я был честолюбив. Я до сих пор таков.

Он мгновение помялся.

– Это вполне себе признание, – сказал он.

– Оно и есть, – согласился я, притворно удивившись. – О, только я не уверен, что оно действительно значит хоть что-то. Между прочим, вы в курсе, что Дэш покончил с собой?

– Нет.

– Да, совершил самоубийство. Через много лет, имейте в виду, но вскоре после того, как столкнулся со мной на фестивале в Хее. Бедняга выглядел так же уныло, как обычно, и, думаю, та новая встреча со мной после столького времени как-то разожгла вновь старое пламя, какое он так старался погасить, вот он и решил со всем этим покончить одним махом. После той нашей краткой встречи он связался со мной, видите ли, и умолял меня к нему вернуться. Говорил, что никогда не переставал меня любить и сделает что угодно, только б я вернулся. Я лишь рассмеялся в ответ, сказал ему, что меня это не интересует нисколько. В любом случае я тогда встречался с Идит – той женщиной, которая стала позднее моей женой. Ему я сказал, что едва ли могу себе представить что-то скучнее возвращения к жизни с ним в Нью-Йорке и чтоб он больше меня не тревожил. А позднее тем же вечером он повесился в той квартире, где мы с ним когда-то жили на Манхэттене. Полагаю, в каких-то смыслах его смерть – на моей совести.

– Понимаю, – произнес Тео, задумавшись над этим. Я видел, как бегают у него глаза: он размышлял, как этим лучше воспользоваться в своем дипломе. Выжидал он, прежде чем заговорить, долго, а сам я был полон решимости не нарушать молчания.

– Ну, вы не можете винить себя в том, что он выбрал совершить, – наконец сказал он с некоторым сомнением в голосе. – Я уверен, вы не сознательно сделали ему больно.

– Правда уверены? – улыбнувшись, переспросил я.

– Ну ведь так же?

Я по-прежнему улыбался. Как это порядочно с его стороны – так считать. Пора немного сдать назад. Я вовсе не стремился выставляться перед ним слишком уж чудовищем.

– Нет, конечно, – подтвердил я. – Я был молод, что уж тут. Никому из нас в таком возрасте не повредит немного поддержки, если удается ею заручиться. Но тем не менее, если бы можно было вернуться во времени, вероятно, я бы вел себя с Дэшем полюбезнее.

– Со всеми нами, – произнес Дэниэл – он вернулся теперь к столу и вновь занял место Тео. Уставился на меня, а затем попытался поглубже вдохнуть, и ему это не удалось – из его рта попер хрип забитых легких, как вопль банши.

– С вами все в порядке? – спросил Тео. Лишь мгновение моего ока понадобилось мне, чтобы вернуться к действительности.

– Все прекрасно, – сказал я, осторожно вставая и отходя от стола. – Мне просто нужно в уборную, только и всего. Сейчас приду.

Когда я вернулся, он по-прежнему корябал что-то у себя в блокноте, и я заказал нам еще выпить, поставил стаканы на стол, но разговор не возобновлял, покуда Тео не допишет.

– Вы не обязаны, если вам не хочется, – наконец произнес он, подняв голову и посмотрев на меня. – Но если хотите поговорить о своем сыне, я буду счастлив послушать. Не знаю, есть ли у вас кто-нибудь, с кем вы можете его обсуждать.

– Спасибо, – ответил я, удивившись, что его вообще может заинтересовать мертвый ребенок. Я рассчитывал на то, что ему нужно больше информации о Дэше и о том, относился ли я еще к кому-то с таким бессердечием. – И возможно, в какой-то миг я так и поступлю. Мне это, прямо скажем, выпадает так редко. Но, думаю, не сегодня. Мне нужно собраться с мыслями. Быть может, завтра? Не знаю, чем вы заняты около двух часов дня.