Лестница в небо Бойн Джон
– Нет, загвоздка не в этом, – сказала я. – Я не очень уверена, в чем именно, если честно. Похоже, она просто не выносит никого, включая меня. Не знаю из-за чего.
Мне хотелось и дальше обсуждать это с тобой, спросить у тебя совета, поскольку я подозревала, что с Майей меня могут ожидать неприятности, но ты как раз читал роман, который накануне осенью попал в короткий список Премии, и я замечала, что тебя он все больше и больше приводит в ярость. Роман был толстый, больше пятисот страниц, и я знала, что его автор, Даглас Шёрмен, свою первую книгу издал в том же году, когда у тебя вышли “Два немца”. Помню, ты мне говорил, как вам нравилось поначалу гастролировать вместе: два привлекательных молодых романиста, оба – с обеспеченным будущим, и литературный мир из кожи вон лез, чтобы приветить вас обоих. Но с тех пор Даглас выпустил еще четыре романа, каждый принимали лучше предыдущего, и его писательский статус значительно вырос, а вот ты, конечно, по-прежнему плескался на мелководье.
– Не знаю, почему ты не бросишь его читать, – сказала я. – Мазохизм какой-то.
– Потому что я никогда не бросаю романов, если уж начал их читать, – ответил ты. – У меня такое правило.
– А у меня нет, – сказала я, падая на диван и бросая взгляд на стопку студенческих рукописей, лежавшую на журнальном столике, но ни к одной из них я даже не потянулась. – Жизнь слишком коротка. С моей точки зрения, у автора есть сто страниц, и если они не удержат моего внимания, я двигаюсь дальше.
– Глупости, – сказал ты.
– Не называй меня глупой.
– Я вовсе не называл тебя глупой. Глупость – такой подход. Ты не можешь сказать, что прочла роман, если ты не прочла его от корки до корки. Да, возможно, поначалу тебе будет скучно, но вдруг чем дальше, тем лучше он будет, и все, что не нравилось в нем прежде, вдруг встанет на свои места?
– Ну и подумаешь, – сказала я. – Только я все равно считаю, что это ошибка, если учесть вашу с ним историю.
– Ты говоришь так, будто мы были любовниками.
– В особенности если ты чувствуешь…
– Если я чувствую – что? – спросил ты, откладывая книгу и пристально глядя на меня. Ты немного раздвинул ноги и вцепился руками в подлокотники кресла – мне на ум пришла статуя Линкольна на Эспланаде.
– Если ты себя чувствуешь таким потерянным, – сказала я.
– С чего это ты взяла, что я потерян?
– Давай не будем, – предложила я, глядя мимо тебя в окно: снаружи на подоконник взобрался черно-белый кот и пялился внутрь на меня. Вот он поднял лапу и прижал ее к стеклу – на какой-то сюрреальный миг я подумала, что он манит меня к себе, вроде какого-нибудь из тех манэки-нэко, что сидят в окнах китайских ресторанов.
– Давай будем, – ответил ты, подчеркивая каждое свое слово. – Продолжай, Идит, расскажи мне, почему ты считаешь, будто я потерялся.
– Потому что ты ничего не пишешь.
– Мы уже это обсуждали.
– Именно поэтому я и сказала, что нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.
Ты долго молчал, затем со вздохом уступил.
– Возможно, ты и права. Извини, Идит. Не стоит мне быть таким паскудой. Ты же ни в чем этом не виновата.
– Тебе не нужно ни за что извиняться, – ответила я.
– Вообще-то нужно. Вот мы в этой приятной квартирке. Ты из нас одна трудишься, зарабатываешь деньги и в то же время пишешь, а я сижу и ничего не делаю, только ною. Постараюсь стать лучше, честно.
– Ну, – сказала я, улыбнувшись, – было б мило. Мог бы начать с того, чтобы перекрасить спальню. От нынешнего ее цвета у меня голова болит.
– Ладно.
– И починить перила на лестнице к квартире тоже будет полезно. Ты заметил, как они шатаются?
– Или я б мог почитать что-то из тех работ, – предложил ты, показывая подбородком на кипу на столике. – И составить тебе кое-какие заметки.
– Чего это ради мне тебя об этом просить? – спросила я.
– Чтоб тебе не пришлось читать их самой. Полагаю, все они дрянные.
– Вообще-то, нет. И это работы моих студентов. Они рассчитывают, что я приду на занятия подготовленной. Я должна прочесть их сама – иначе как мне давать им какие-то советы?
– Я же просто предложил, – сказал ты. – А как у тебя вообще книга продвигается? Много уже написала?
– Думаю, дело движется неплохо, – ответила я.
– Сколько уже готово?
– Почти дописан этот черновик.
– И сколько еще впереди?
– Один. Ну от силы два.
– А потом дашь ее прочесть?
– Пока не выйдет – нет.
Ты нахмурился. Я знала, что тебе не нравится, когда я отказывалась предварительно делиться с тобой своей работой, но я уже много раз объясняла почему. Я уважала твое мнение, конечно, – как его не уважать, – но, кроме того, я тебя и любила и потому не хотела, чтобы между нами становился роман. Если б ты решил в конце концов, что он ужасен, ты б мог мне этого не сказать. А если б ты счел его хорошим, то я бы решила, будто твои похвалы неискренни.
– Так сколько еще? – спросил ты. – Прежде чем ты его сдашь, в смысле?
– Четыре-пять месяцев, наверное.
– Что ж, не стану тебя торопить, – произнес ты, вставая и подходя ко мне, после чего указательным пальцем приподнял мне подбородок и нежно поцеловал в губы, но поцелуй твой слишком затянулся – до того, что мне понадобилось отстраниться от тебя, чтобы не задохнуться.
Несколько дней спустя посреди занятия в дверь класса постучали, и когда она открылась, я с удивлением увидела за нею своего зятя Роберта – он стоял со смущенной улыбкой на лице. Студенты повернулись на него посмотреть, недовольные тем, что занятие прервалось, а я отчего-то поймала себя на том, что покраснела.
– Прости, Идит, – сказал он. – Я помешал?
– Ну, у нас занятие в самом разгаре.
– Можно тебя всего на одно слово?
Я вышла в коридор, слегка переполошившись, и прикрыла за собой дверь.
– Что случилось? – спросила я. – Ребекка? Мальчики?
– Нет-нет, – быстро ответил он. – Нет, дело вовсе не в них. Все прекрасно. Мне просто нужно было с тобой поговорить, больше ничего.
Я уставилась на него с жалостью и раздражением.
– Ну, прямо сейчас я не могу, – сказала ему я, кивая на дверь класса. – Мы только начали занятие.
– Это ничего, я могу подождать.
Я кивнула и объяснила, как пройти в студенческий бар, сказала, что встречусь с ним там в пять, а потом, уже придя туда, с радостью увидела, что он выбрал столик в углу, где мы бы могли разговаривать спокойно.
– Ну, ты вообще как сам-то? – спросила я.
– Ужасно. А ты?
– Терпимо.
– А Морис?
– У него все хорошо. Он невероятно поддержал меня в том, чтобы переехать сюда. Без его помощи мне б это не удалось, честно говоря.
– Меня это не удивляет, – сказал Роберт. – Я всегда завидовал вам в…
– В чем? – спросила я, не уверенная в том, чем закончится его фраза.
– Ну, в вашей совместной любви. Всем очевидно, насколько хороши вы вместе.
Меня невероятно тронуло это замечание, и, к моему удивлению, на глаза мне навернулись слезы.
– Догадываюсь, ты здесь затем, чтобы поговорить о Ребекке, – сказала я, наконец вновь подняв голову.
– Да. Ты с нею разговаривала в последнее время?
– Не очень-то, – призналась я. – Ездила к ней повидаться незадолго до того, как мы перебрались в Норидж, но с тех пор от нее ни слуху ни духу.
– Так с Арьяном, значит, познакомилась?
– Ну, он там был, – сказала я. – Поэтому да.
– Что скажешь?
Я оглядела комнату: за столиками в ней сидели, выпивали и смеялись мои студенты, и, как ни любила я Роберта, мне хотелось оказаться в их обществе, беседовать о писательстве, а не сидеть в углу и обсуждать семейную драму.
– Выглядит он дружелюбным, – ответила я. – Конечно, съезжаться с кем-то другим ей пока рановато, но он был вполне приятен, как мне показалось. Извини, я знаю, что тебе, наверное, хочется, чтобы я сказала что-нибудь другое, но…
– Вообще-то нет, – ответил он, перебив меня.
– Нет?
– Нет, он живет с двумя моими мальчишками, поэтому, конечно же, я бы предпочел, чтоб он был хорошим парнем. Сам я с ним встречался, между прочим. Мне хотелось его возненавидеть, но я не смог. Хотя Ребекке он со временем надоест.
– Мне тоже так кажется, – сказала я. – Послушай, хочешь честно? Арьян, он… ну, он спортивный, правда? И молодой. Но слишком уж приятный. Либо она от него устанет, либо его начнет тошнить от ее злобной натуры и он уйдет. Подозреваю, что за добрым фасадом у него крепкий костяк, а такой понадобится любому, кто имеет дело с моей сестрой.
– Ты считаешь меня бесхребетным?
– Такого я не говорила.
– Но подразумевала.
Я поставила стакан, дотянулась и взяла Роберта за руку. При этом я заметила, как на меня взглянула моя сердитая польская студентка Майя. Она знала, что Роберт не мой муж, конечно, и, быть может, недоумевала, почему я его трогаю.
– Я тебе не враг, Роберт, – произнесла я тихонько.
– Нет, я знаю. Извини.
– Поэтому слушай, давай-ка ты мне расскажешь, зачем ты сюда ко мне приехал?
– Попросить об услуге.
– Хорошо.
– Я хочу, чтоб ты за меня поговорила с Ребеккой.
На миг я прикрыла глаза. Я-то надеялась, что он скажет совсем не это.
– А надо? – спросила я.
– Мне нужно, да. Она больше не снимает трубку, когда я звоню.
– А потом что?
– Так далеко я еще не думал.
– Здорово, – сказала я. – Вот спасибо.
– Я считаю, нам нужен какой-то посредник.
– Наверное. Но ты и впрямь считаешь, что я гожусь для такой задачи лучше остальных? Она же терпеть меня не может.
– Вовсе нет.
– Ой да ладно.
– Может, она не самая большая твоя поклонница, но…
– Она мне сказала, что мой роман говно. Полагаю, дословно это прозвучало как “произведение такой вульгарности, за которую краснеешь”. Эти слова отпечатались у меня в памяти.
– Она ревнует к твоему успеху – и только-то.
– Хорошо, я рада, если так.
– Лучше б ты воспринимала это как комплимент.
– Да вот нет.
– Идит, прошу тебя. Она не позволяет мне видеться с мальчишками.
– Ну, это несправедливо, – признала я. – Но не лучше ли тебе поговорить тогда с адвокатом? Не легче ли это будет? Выясни, какие у тебя права.
– На эту дорожку я пока ступать не хочу, – сказал он. – Как только мы выйдем в юридическую плоскость, все окончательно сорвется с цепи. Сперва я хочу воззвать к лучшему в ней.
– А, вот видишь – тут-то ты и допускаешь ошибку.
– Я просто считаю, что если кто-то мог бы ей сказать, как важно мне быть хорошим отцом, до чего мне важно положительно влиять на мальчиков, то она, возможно, поведет себя как…
– Как человек?
– Да, наверное.
Я вздохнула. Очевидно было, что Ребекка относилась к Роберту чудовищно. Это я и намеревалась ему сказать, но тут дверь отворилась и в студенческий бар вошел ты.
Огляделся, и взгляд твой задержался на компании студентов, ты всех осмотрел, ожидая увидеть среди них меня. И когда ты обшарил взглядом все остальное помещение, ты заметил нас двоих и удивленно вскинул бровь, прежде чем подойти.
– Роберт, – сказал ты, обнимая его рукой за плечи. – Вот так сюрприз.
– Да, я внезапно ввалился к Идит на занятие. Дома все стало как-то совсем гниловато, как ты знаешь. Я подумал, что мне не повредит совет.
Ты кивнул и спросил, что мы пили, а потом направился к барной стойке. Держался ты при этом так, что я ощутила: ты несчастен, и мне тут же стало неловко, я больше не могла сосредоточиться на том, что говорил мне Роберт. Я перевела взгляд на тебя, но ты стоял ко мне спиной. Однако взгляды наши встретились в зеркале за стойкой, и у тебя было такое лицо, что я тут же ощутила себя виноватой, как будто в чем-то тебя подвела.
Я не до конца понимала, что именно я сделала не так, но знала: чем бы оно ни было, ты еще какое-то время будешь меня этим попрекать.
3. Ноябрь
Не я придумала звать тебя разговаривать с моими студентами, и, если уж совсем честно, я предполагала, что ты все равно откажешься. Нет, этот конкретный замысел выдвинула Майя, которая однажды подошла ко мне после занятия, уверяя, что она поклонница не только “Двух немцев”, но и – в гораздо большей степени – “Дома на дереве”, что я сочла заявлением диковинным. Я пообещала тебе это передать, но предупредила ее, что ты вряд ли согласишься. К моему удивлению, однако, согласился ты сразу же.
Назначили дату, и то утро я провела за чтением рассказов, поданных для обсуждения на семинаре в конце недели, а в животе у меня поселилось ощущение странной тревоги, которое мне трудно было понять. Ко мне в кабинет ты пришел около половины четвертого – ты был здесь впервые, какое-то время оглядывал книги, оставленные на полках писательницей, которую я замещала во время ее декретного отпуска. Взял несколько и высказался эдак пренебрежительно об их авторах.
– Это у тебя новая рубашка? – спросила я, пока мы шли к классу перед началом твоего выступления. – И новые джинсы? На сегодня ты купил себе новую одежду?
– Не говори глупостей, – сказал ты, и я отвернулась от тебя, поскольку ты покраснел, а я всегда сама смущалась от вида смущенных людей. Это, конечно, и была новая одежда. Я никак не могла решить, мило это или жалко – что ты такие усилия прикладываешь ради группы будущих писателей. Неужели тебе так хотелось произвести на них впечатление?
Когда мы вошли, я заметила, как студенты – мои студенты – посмотрели на тебя с почтением куда большим, чем когда-либо смотрели на меня. Не думаю, что у меня паранойя, Морис, но скажу так: вид у них был такой, будто побеседовать с ними наконец-то пришел настоящий писатель, просто потому, что тебе выпала судьба носить пенис. Даже девушки, кому поголовно нравилось изображать из себя убежденных феминисток, глядели на тебя уважительнее, чем на меня. Скажем прямо – особенно девушки.
Я начала с того, что представила тебя, упомянув названия двух твоих вышедших романов, и отпустила предсказуемую шуточку о том, насколько легко было уломать тебя сюда прийти, раз мы с тобой спим в одной постели. Безо всякой преамбулы ты вытащил экземпляр “Дома на дереве” – этот роман тебе всегда был дороже, нежели “Два немца”, – и прочел из того эпизода книги где-то посередине, где маленький мальчик проваливается сквозь половицы конструкции, вынесенной в название романа, и висит там почти весь день, пока не является проезжавший мимо фермер и не спасает его. Когда ты закончил, они экстатически зааплодировали, и по твоему лицу я определила, как много для тебя значит их одобрение.
– Сама я не собираюсь задавать Морису никаких вопросов, – произнесла я, когда они утихли. – Уже знаю все, что нужно о нем знать.
– Не вполне все, – под смех студентов ответил ты.
– Поэтому вопросы задавать я оставлю на вашу долю.
Начала Майя – я так и знала. Все чтение она не спускала с тебя глаз, как будто ты был Вторым Пришествием, и было очевидно, что она считает тебя чрезвычайно привлекательным. Мне хотелось бы сказать, что она раздевала тебя взглядом, но честнее было бы, наверное, описать это иначе: она сорвала с тебя всю одежду и теперь стояла на коленях и отсасывала у тебя. Не припоминаю, что она у тебяспросила, но помню, что ее вопросом ты воспользовался просто как отправной точкой для монолога о нынешнем состоянии литературного мира, каковое, по твоему мнению, было ужасающе. Я отключилась, задумавшись о том, куда мы потом можем пойти ужинать. И да, я позволила своему взгляду остановиться на одном из юношей – на Николасе Брее, который был очень молод, но очень мил, мне он нравился с самого начала.
Задали еще несколько вопросов, а потом руку поднял Гэрретт Колби, и ты повернулся к нему с таким видом, какой говорил, что ты этого человека откуда-то знаешь, только не можешь припомнить, откуда именно.
– Мне вот интересно – не могли бы вы рассказать нам, над чем сейчас работаете? – спросил он, и ты покачал головой.
– Не думаю, – сказал ты ему. – Как я вам уже говорил раньше, Гэрретт, я предпочитаю не обсуждать текущую работу. На всякий случай.
– На случай чего?
– На тот случай, если кто-нибудь вдруг украдет у меня замысел.
– Но замысел – это же просто замысел, – возразил юноша. – Вы б могли нам сейчас изложить сюжет “Грандиозного Гэтсби”[45], и вряд ли кто-нибудь из нас смог бы сесть и написать его.
– Вряд ли, – согласился ты. – Но все равно я предпочитаю этого не делать.
– Разумеется, это подводит нас к вопросу покрупнее, – сказал Гэрретт.
– Подводит?
– Да. О понятии самого литературного обладания – или даже литературной кражи. Принадлежат ли нам вообще наши истории.
– Я не до конца понимаю, к чему вы клоните, – сказал ты, но было отлично видно, к чему он клонит, и мне как-то не очень верилось, что ему достало наглости. Оглядываясь, соображаешь, что с его стороны довольно грубо было относиться так к заезжему писателю, тем паче к тому, кто достиг такого успеха, какой снискал ты.
– Ну вот взять, к примеру, “Двух немцев”, – продолжал Гэрретт. – Это ведь был не ваш замысел, правда? Вы просто рассказали историю Эриха Акерманна и представили ее как художественное произведение.
– Но это и есть художественное произведение, – стоял на своем ты. – Не все в этой книге таково, каким мне это описывал Эрих. Я взял то, что он мне рассказал о своей собственной жизни, кое-какие детали приукрасил, а что-то выбросил вовсе. Об Оскаре Гётте он рассказал мне кое-что такое, к примеру, что могло бы повлиять на восприятие читателем этого персонажа, но о таком я решил не писать, поскольку у меня имелся вполне определенный взгляд на то, как мне хочется изобразить отношения между двумя мальчиками.
– Что, например? – спросил он.
– Я бы не стал в это вдаваться, – сказал ты. – Как только я ступлю на эту дорожку, мне придется принять на себя обязательство говорить обо всех аспектах этого сюжета и отделять личную историю Эриха от моего собственного сочинения. В конечном итоге это роман, и вы к нему должны относиться как к таковому. Не ожидайте от художественной литературы фактов. Романы вовсе не про это.
– Тогда про что же они? – спросил симпатяга Николас, подав голос и включившись в дискуссию.
– Мне это самому часто бывало интересно, – ответил ты с улыбкой. – На самом деле я не знаю, если быть с вами до конца честным. Я знаю только, что мне нравится их читать. И писать их.
– Так вы, значит, все-таки работаете над чем-то? – спросил Гэрретт – настойчивый юный Гэрретт.
– Я разве не это сказал?
– Нет, вы сказали, что никогда не обсуждаете текущую работу.
– Вот именно.
– Но текущая работа, значит, все-таки имеется? Просто так много времени уже прошло с “Дома на дереве”.
Ты сидел рядом со мной, и я ощущала, что тебе с каждой минутой становится все более неловко на стуле, и не отвечал ты Гэрретту довольно долго.
– Вы же тот самый, кто пишет детскую книжку о говорящих зверюшках, правильно? – наконец спросил ты.
– Это не детская книжка, – ответил Гэрретт. – Все это произведение – аллегория. Главное там не то, что животные умеют разговаривать, а то, что им есть сказать. Как в “Скотном дворе”.
– Вы сравниваете свое творение с Оруэллом? – спросил ты, уже рассмеявшись.
– Нет, конечно, – ответил тот, чуть сильнее смешавшись. – Я вовсе не это имел в виду.
– Ты на это намекал, – вмешалась Майя.
Гэрретт возвел очи горе и громко вздохнул. Эти двое не раз сталкивались на семинарах, и Майе, казалось, доставляет удовольствие стаскивать Гэрретта с небес на землю.
– Послушайте, некоторые романы в сочинении занимают больше времени, – произнес ты, возвращаясь к первоначальному вопросу. – Когда он будет готов, тогда и будет. А до этого мне почти нечего сказать на эту тему, кроме того, что я рассчитываю издать его за следующие… – На миг ты умолк и глянул на потолок. – За следующие два года.
Я повернулась и посмотрела на тебя, стараясь не подпустить на лицо удивление. Но пришла в восторг от того, что ты наконец-то мыслишь в таких категориях. Быть может, Норидж, решила я, оказывает благотворное воздействие на нас обоих.
Задали еще несколько вопросов, а потом все мы пошли выпить в студенческий бар, где ты заказал всем пиццы и тщательно постарался уделить время всем группам, как будто оказывал им грандиозную услугу тем, что делишься с ними своей мудростью.
– А вы что-нибудь уже читали? – спросил Николас, мой объект воздыханий, подошедши к тому месту, где я стояла у окна, и вручая мне бокал белого вина.
– Что-нибудь – что? – уточнила я.
– Из нового романа вашего мужа.
Я покачала головой и еще миг любовалась тем, до чего он миловидный. Лет на восемь младше меня – двадцать три года, короткие темные волосы, которые смотрелись невозможно промытыми, и мальчишечье лицо. Я воображала, что в детстве он был типом “Просто Уильяма”[46] – вечно проказил, но был уверен, что никто на него не сможет сердиться подолгу.
– Нет, – ответила я, решив не упоминать, что узнала о существовании нового романа сегодня вместе со всеми. – Нет, он не дает мне ничего читать, пока над этим работает.
– Боится, что вы у него тоже украдете?
Я рассмеялась и покачала головой.
– Сомневаюсь, – сказала я, ощущая, что мне следует компенсировать свои мысли о неверности тебе тем, чтобы тебя защитить. – Хотя это идея. Он писатель гораздо лучше, чем я.
– Вы правда так считаете? – спросил он.
– Да, конечно, – ответила я и, думаю, в то время сама в это верила. Но, возможно, все это из-за того, что ты уже издавался, когда мы познакомились, и я с тех самых пор смотрела на тебя снизу вверх. – А вы что, нет?
– Нет, нисколько, – произнес Николас, глядя мне прямо в глаза. – Если честно, я считаю, что вы с ним в совершенно разных весовых категориях. Или однажды будете.
Невзирая на все напряжение, что, казалось, развилось между нами в те недели, по крайней мере, моя работа продвигалась неплохо. Я приближалась к концу черновика своего романа и была уверена, что нечто приемлемое для посторонних глаз у меня сложится уже к концу весны. Электронные письма, временами прилетавшие от моих агента и редактора, не давали мне падать духом, хотя я по-прежнему не хотела рассказывать им, о чем будет книга, – предпочитала, чтобы они отзывались о законченном произведении, а не копили в себе предвзятые мнения о нем. Казалось, это их устраивает, и все дни я преподавала, читала и писала. Можно было бы к этому привыкнуть, думала я, задаваясь вопросом, не откроется ли вскоре в университете более постоянная вакансия, которая позволит мне остаться здесь еще на несколько лет. Мне нравилась мысль написать третий роман – гораздо короче – в едином напряженном творческом заходе.
В ноябре УВА проводил свой осенний литературный фестиваль – череду тщательно организованных публичных интервью в одном театре во вторник вечером, и хотя ты, как правило, избегал подобных событий, в тот раз сам предложил сходить и послушать, как Лиону Олвин расспрашивает романист Хенри Саттон. Несколькими годами раньше Лионе отправили гранки “Страха”, и она любезнейше прочла роман и высказалась строкой поддержки, которую поместили на суперобложку; это тебя поразило, поскольку ты всегда восхищался ее кнгами.
Под конец дня я вернулась домой переодеться, и, когда поднималась по лестнице к нам в квартиру, перила у меня под рукой задрожали и я запнулась, рухнула вперед, а не повредила себе при падении ничего лишь потому, что выставила перед собой руки.
– Господи Иисусе, – пробормотала я, вставая, а когда открыла дверь квартиры, ты вышел из свободной комнаты, где я устроила себе кабинет.
– Что там был за шум? – спросил ты.
– Я упала, – ответила я. – Мне казалось, ты мне говорил, что собираешься починить эти перила? Если не будем осторожны, кто-нибудь из нас себе что-нибудь обязательно сломает.
– Извини. Я забыл, – сказал ты, помогая мне войти, пока я потирала ушибленную лодыжку. – У тебя все в порядке? Ты не поранилась?
Я покачала головой, отряхиваясь.
– Все хорошо, – сказала я. – А что ты там вообще делал?
– Где?
– У меня в кабинете?
– У тебя в кабинете? – переспросил ты, воздев бровь. Я расслышала капризность в собственном голосе и постаралась ее сдержать – портить предстоявший нам вечер не хотелось. Но комната и была моим кабинетом, и мы всегда ее так и называли. В тех редких случаях, когда ты открывал свой ноутбук, ты всегда делал это за кухонным столом.
– Просто в кабинете, значит, – поправилась я.
– Ничего, – ответил ты, делая шаг мимо меня в кухню и ставя чайник. – Ручку искал, вот и все. В любом случае, я думал, что план у нас был встретиться позже в студгородке?
– Мне нужно было в душ, – сказала я. – Я весь день как полоумная носилась. Это недолго, а потом вместе и пойдем.
Я уже собиралась пойти в спальню, однако что-то вынудило меня заглянуть в другую комнату. На столе лежало несколько ручек, и когда я, отмахнувшись от внутреннего голоса, советовавшего оставить все это в покое, потрогала компьютер, он был теплым. Первая мысль: ты им пользовался, чтобы смотреть порнографию. Я помешала тебе этим заниматься? Я поводила мышью, чтобы разбудить его, и проверила историю поисков, но в ней не оказалось ничего подозрительного – лишь то, что я искала сама за последние несколько дней. Возможно, это он от солнца, подумала я. В конце концов, дом расположен так, что в кабинете за день может стать удушающе жарко.
Чтения и интервью прошли очень гладко. Лиона Олвин соединяла в себе эрудицию с восхитительным чувством юмора, рассказывая о своей работе и о произведениях других людей с подлинным пониманием того, о чем говорит. Тебя она, похоже, ослепила, и, когда зажегся свет, ты повернулся ко мне с таким воодушевлением, какого я у тебя на лице давно уже не видела.
– До чего обалденная, а? – произнес ты, и я согласно кивнула, когда ты взял меня за руку. Мы прошли по двору на прием, который устраивали в административном корпусе. Оказавшись внутри, мы потягивали шампанское и ждали своей очереди представиться почетной гостье. Ни с того ни с сего ты потянулся ко мне и поцеловал – не просто чмокнул в щеку, то был настоящий поцелуй, губы у нас разомкнулись, и когда твой язык проскользнул ко мне в рот, я почувствовала, как по всему телу у меня растекается тепло, которое напомнило, что мне никогда не хотелось никакого мужчину больше, чем до сих пор хотелось тебя. Когда ты отстранился, у тебя стало проказливое лицо. Ты склонился ко мне, и я подумала, что ты меня сейчас опять поцелуешь, но нет – ты лишь прошептал мне на ухо:
– Пойдем куда-нибудь потрахаемся.
От удивления глаза у меня широко распахнулись, и я поднесла ко рту ладонь, чтобы не расхохотаться вслух, но сама мысль об этом – экспромт – тут же меня возбудила. Я оглядела залу, где толпилось все больше народу.
– Нельзя, – сказала я. – Нас поймают.
– И что? – сказал ты, беря меня за руку и ведя вдоль по коридору, где мы подергали дверь-другую, но все они были заперты. Я бросила взгляд назад, не двинулся ли кто за нами, но никто не готов был уходить с приема, покуда на нем царствует Лиона. Мы свернули за угол в тупик – там была лишь пара дверей в кабинеты, по одной с каждой стороны. Я попробовала одну, ты другую, но ни одна не открылась.
– Не повезло, – сказал ты.
Я глянула на тебя, схватила тебя за руку и улыбнулась.
– Что? – спросил ты.
Я шагнула назад, в угол, и ты воздел бровь. Я не понимала, что делаю, – это было ужасно рискованно, потому что на другом конце коридора собралось около сотни человек, – но я знала, что должна отыметь тебя прямо тут, иначе сойду с ума.
– Здесь? – спросил ты.
– Здесь, – ответила я, ты приблизился ко мне и прижал к стене, сунув руку мне под платье, чтобы стянуть с меня трусики, пока сам расстегивал молнию у себя на брюках. Всего за несколько секунд ты оказался у меня внутри, и пока мы трахались – смотрели друг дружке в глаза, а твоя рука легонько обхватывала мне горло, и твой большой палец жестко упирался мне в сонную артерию. Кончая, кончили мы вместе. Это было сильно и сексуально, и, завершив, мы уставились друг на дружку: похоть наша отчего-то не удовлетворилась, а, наоборот, усилилась. Несколько мгновений спустя мы оправили на себе одежду и вернулись на прием, хихикая, как подростки.
И первым же человеком, кого мы встретили, войдя в залу, была Лиона Олвин собственной персоной, и, хотя мне хотелось бы сходить в туалет и привести себя в порядок, прежде чем разговаривать с ней, избежать этой встречи мы просто не могли. Я представилась, смущенная запахом, как я воображала, секса, что витал над нами, но она, похоже, ничего не заметила. Напротив – судя по всему, она пришла в восторг от знакомства со мной.
– Ой, ну конечно же, – воодушевленно воскликнула она. – Вы же написали тот чудесный роман!
– Вы очень любезны, – ответила я. – И очень щедры. Ваша поддержка мне действительно очень помогла.
– Я уверена, она способствовала немногому, – произнесла Лиона, отмахиваясь от моей благодарности. – Хорошую работу в мешке не утаишь – вот во что я верю. То был один из прекраснейших дебютов, какие мне доводилось читать за много лет.
– Поистине достойно восхищения, что кто-то вашего уровня так интересуется творчеством молодых писателей, – сказала я.
Читать бесплатно другие книги:
