Время прощать Гришэм Джон
— Вы все еще планируете подбить Этли на перенос процесса в другое место?
— Ну да. Мы с ним встречаемся в эту пятницу, как обычно, на его крыльце — по моей просьбе.
— Не самая лучшая идея. То, что он хочет, чтобы вы к нему пришли, хорошо. Но то, что вы собираетесь обращаться к нему с просьбой у него дома, плохо.
— Ну, не знаю. Я видел его в воскресенье в церкви, он сам спросил, как я справляюсь с возникшей ситуацией. Похоже, он искренне озабочен и даже хотел поговорить об этом после службы, что, как вы знаете, очень необычно.
— Позвольте мне кое-что сказать вам, Джейк. Я знаю, вы с ним близки, ну, настолько, насколько может быть близок с ним адвокат, но здесь есть и темная сторона. Рубен Этли привержен старой школе, старому Югу, старым семейным узам и традициям. Бьюсь об заклад, в глубине души его возмущает, что белый мужчина оставляет семейные деньги черной женщине. Возможно, в один прекрасный день мы поймем, почему Сет Хаббард поступил так, как поступил, или не поймем, но независимо от причины Рубену Этли это совсем не нравится. Все, что у него есть, он получил от своих предков. Не забывайте: его семья владела рабами, Джейк.
— Тыщу лет тому назад. У предков Люсьена тоже были рабы.
— Да, но Люсьен сумасшедший. Он вышел из этой «резервации» давным-давно. Люсьен не в счет. Этли — другое дело, не ждите, что он станет оказывать вам услуги. Он будет вести процесс честно, но я уверен, в глубине души судья на стороне противника.
— Честный процесс — это то, о чем мы можем мечтать.
— Разумеется, честный процесс в другом округе сегодня предпочтительнее, чем здесь.
Джейк отпил чаю и поздоровался с проходящим мимо них человеком, потом перегнулся через стол.
— Я все же должен подать ходатайство о переносе, — тихо произнес он. — На стадии апелляции это послужит нам дополнительным аргументом.
— Да, конечно. Подавайте. Но Этли процесс не перенесет.
— Почему вы так уверены?
— Потому что он старый больной человек и не захочет каждый день таскаться за сотню миль от дома. Он все равно останется председательствующим судьей, Джейк, независимо от того, где будет проходить процесс. Этли ленив, как большинство судей, и ему удобнее, чтобы спектакль разыгрывался здесь, в его зале.
— Если быть абсолютно честным, мне тоже.
— Он каждый день разбирается с беспричинными разводами да с тем, кому какие кастрюли и сковородки достанутся. Какому судье не хотелось бы получить такое дело, как наше? Этли тоже хочется, чтобы разбиралось оно тут, у него дома. Не волнуйтесь, Джейк, мы сумеем набрать жюри и здесь, я уверен.
— Мы?
— Конечно. Мы же доказали во время процесса Хейли, что мы — команда. В зале суда вы были безупречны, но это мои мозги помогли выиграть процесс.
— Да ну? Что-то я такого не припоминаю.
— Просто доверьтесь мне, Джейк. Хотите банановый пудинг?
— Можно.
Гарри Рекс тяжело проковылял к прилавку и заплатил за две солидные порции десерта в картонных коробочках. Пол дрожал, пока он топал назад и тяжело опускался на стул.
— Вчера вечером звонил Вилли Трейнор, — набив рот, сообщил он. — Хотел узнать, что вы надумали по поводу дома.
— Судья Этли посоветовал не покупать его, во всяком случае, пока.
— Прошу прощения?..
— Вы слышали, что я сказал.
— Не знал, что его честь занимается еще и недвижимостью.
— Он считает, это будет выглядеть некрасиво. Пойдут слухи, будто я отщипываю от наследства, иначе с чего бы я стал прицениваться к такому прекрасному старому дому.
— Скажите Этли, пусть поцелует вас в задницу. С каких это пор он считает себя вправе лезть в ваши личные дела?
— О, судья очень даже вправе: он утверждает мои гонорары.
— Чушь собачья. Послушайте, Джейк, скажите этому старперу, чтобы шел куда подальше. И не делайте глупостей. Упустите дом — будете до конца жизни, своей и дорогой Карлы, кусать локти из-за того, что не купили его.
— Я не могу себе позволить такой дом.
— Вы не можете себе позволить упустить его. Таких домов уже не строят, Джейк. А кроме того, Вилли хочет продать его именно вам.
— Тогда скажите ему, чтобы снизил цену.
— Цена и так уже ниже рыночной.
— Недостаточно.
— Слушайте, Джейк, это сделка. Вилли нужны деньги. Не знаю почему, но он явно на нулях. Он снизил цену с двухсот пятидесяти до двухсот двадцати пяти. Это грабеж, Джейк. Черт возьми, я бы сам купил его, если бы моя жена согласилась переехать.
— Поменяйте жену.
— Я думаю об этом. Слушайте, тупица вы эдакий, вот что я для вас сделаю. Вы так погрязли в своем погорельском деле, что никогда не выберетесь из него. Почему? Потому что сами являетесь своим клиентом. А чему нас учили на юрфаке? Адвокат, представляющий сам себя, — посмешище для клиента, так?
— Что-то в этом роде.
— Так вот. Я возьмусь за ваше дело бесплатно и улажу его. Какая у вас страховая компания?
— «Лэнд файер энд кэжуэлти».
— Господи, это же сукины дети, мошенники! Зачем вы купили у них полис?
— Это так важно сейчас?
— Нет. Какое последнее их предложение?
— Восстановительная стоимость. Поскольку мы выплатили только сорок тысяч за дом, «Лэнд» утверждает, будто, когда он сгорел, его цена равнялась ста тысячам. У меня сохранились квитанции, счета-фактуры, счета от подрядчиков — все документы. Я могу доказать, что за три года мы вложили в этот дом еще пятьдесят тысяч. Все это плюс рыночная оценка… Я утверждаю, что дом в момент пожара стоил сто пятьдесят тысяч. Но они не уступают ни цента. И полностью сбрасывают со счетов, что мы с Карлой вбухали в дом.
— И вас это бесит?
— Да, черт возьми!
— Вот я и говорю, вы эмоционально слишком вовлечены в это дело, чтобы добиться хорошего результата. Вы — то самое посмешище для клиента.
— Спасибо.
— Не за что. Какова сумма залога?
— Залогов. Их два. Я перезаложил дом, когда была закончена реконструкция. Первая сумма — восемьдесят тысяч, вторая — чуть меньше пятнадцати.
— Значит, «Лэнд» предлагает вам ровно столько, сколько нужно, чтобы выплатить оба залога?
— В принципе да, так что мы пока разошлись ни с чем.
— Ладно, я сделаю несколько звонков.
— Какого рода?
— Согласительных, Джейк. Это искусство переговоров, вам тут еще учиться и учиться. Перехвачу этих мошенников на лету сегодня же к пяти часам дня. Мы уладим дело, получим деньги — для вас, мне ничего не нужно. Потом заключим купчую с Вилли на Хокат-хаус, а вы тем временем скажете судье Этли, чтобы он поцеловал вас в задницу.
— Думаете?
— Черт возьми, конечно.
33
Вопреки совету Гарри Рекса, Джейк не сказал ни единого слова, которое могло быть истолковано даже как намек на проявление неуважения. Они сидели на крыльце судейского дома ветреным, но теплым мартовским днем. Первые полчаса говорили о сыновьях судьи Этли, которых у него было двое. Рей, профессор, преподавал юриспруденцию в Виргинском университете, и жизнь его, по крайней мере пока, протекала мирно и плодотворно. Чего нельзя было сказать о младшем, Форресте. Оба учились где-то на востоке, в школе-интернате, поэтому в Клэнтоне их знали плохо. Форрест попеременно страдал разного рода зависимостями, и отец очень тяжело это переживал — в первые же двадцать минут он дважды успел наполнить свой стакан.
Джейк себя сдерживал. Когда момент показался подходящим, он высказался:
— Судья, я считаю, что пул кандидатов в присяжные в этом округе не может быть объективным. Имя Лэнг тут действует на людей, как красная тряпка на быка, так что, боюсь, здесь Летти справедливый суд не будет обеспечен.
— Надо было, чтобы у этого преступника вовремя отобрали водительские права, Джейк. Я слышал, вы с Оззи в октябре нарочно притормозили рассмотрение его дела о вождении в состоянии алкогольного опьянения. Мне это совсем не нравится.
Джейк почувствовал укол совести и глубоко вздохнул. Как главный судья, Рубен Этли не имел отношения к таким делам, хотя, по обыкновению, считал, что они тоже его касаются.
— Это не так, судья. Но даже если бы у Симеона Лэнга не было прав, он все равно не прекратил бы ездить. Такие люди наличие действительных водительских прав не считают обязательным. Несколько месяцев назад Оззи как-то в пятницу вечером установил временный дорожно-пропускной пункт на шоссе. Оказалось, прав нет у шестидесяти процентов черных и сорока процентов белых водителей.
— Не вижу, какое это имеет значение в данном случае, — ответил судья Этли. — В октябре Лэнга задержали пьяным на дороге. Если бы его тогда же судили должным образом, теперь у него не было бы прав. И есть разумные основания предполагать, что в тот вечер на прошлой неделе он бы не сидел за рулем.
— Я — не его адвокат, судья.
Оба некоторое время молча взбалтывали лед в своих стаканах, чтобы дать теме затухнуть.
— Подавайте ходатайство о переносе процесса в другое место, — наконец подал голос судья, — если хотите. Я не могу запретить.
— Я бы хотел, чтобы к ходатайству отнеслись серьезно. У меня создалось впечатление, что вы давно уже приняли решение по этому поводу. Но с тех пор многое изменилось.
— Я ко всему отношусь серьезно. Все прояснится, когда мы начнем отбирать жюри. Если выяснится, что людям слишком много известно о деле, я объявлю перерыв, и мы рассмотрим ваше ходатайство. Мне кажется, я это уже четко объяснил.
— Да, конечно, судья.
— А что случилось с нашим приятелем Стиллменом Рашем? В понедельник он уведомил меня по факсу, что больше не является адвокатом одной из сторон по делу о наследстве Сета Хаббарда.
— Его уволили. Уэйд Ланье интриговал уже несколько месяцев, стараясь собрать всех «протестантов» под свои знамена. Похоже, он крупно выиграл.
— Небольшая потеря. Будет одним адвокатом меньше. На меня Стиллмен не произвел впечатления.
Джейк заставил себя промолчать. Если его чести угодно уничижительно отозваться о другом адвокате, Джейку, разумеется, не пристало в этом участвовать. Но он подозревал, что больше ничего на эту тему не будет сказано, по крайней мере стариком.
— Вы знакомы с Артуром Уэлшем из Кларксдейла? — спросил судья.
— Нет, сэр. Знаю только, что он приятель Гарри Рекса.
— Я говорил с ним по телефону сегодня утром. Он сказал, что будет представлять мистера Лэнга и на бракоразводном процессе, хотя делать там особо будет нечего, так что это не имеет значения. С тем залогом, какой назначили Лэнгу, и обвинениями, которые ему грозят, он еще не скоро выйдет на свободу.
Джейк кивнул. Артур Уэлш делал то, что велел Гарри Рекс, который постоянно держал Джейка в курсе дела.
— Спасибо, что подписали запретительный приказ, — сказал Джейк. — Это напечатано в газете и должно произвести хорошее впечатление.
— Вообще-то глупо запрещать человеку, находящемуся в тюрьме, где он останется еще надолго, приближаться к жене и прочим членам семьи, но не все, что я делаю, имеет смысл.
«Это чистая правда», — подумал Джейк, но ничего не сказал.
Они долго смотрели, как ветер пригибает к земле траву и носит по ней опавшие листья. Судья Этли пил виски и думал о своих словах.
— Об Энсиле Хаббарде есть новости? — спросил, чтобы сменить тему.
— Никаких, — отозвался Джейк. — Мы потратили тридцать тысяч, и все еще не знаем, жив ли он. Профессионалы считают, что жив, хотя основываются на том, что не могут найти доказательств его смерти. Но они продолжают рыть землю.
— Не ослабляйте усилий. Я всегда опасаюсь начинать процесс, имея невыясненные обстоятельства.
— Может, стоит немного отсрочить начало процесса, судья, пока мы не завершим поиски?
— И пока вокруг не утихнут страсти по поводу трагедии Ростонов.
— И это тоже.
— Поставьте этот вопрос на нашем совещании двадцатого марта. Я его рассмотрю.
— Судья, мне нужно нанять консультанта по отбору присяжных, — осторожно проговорил Джейк.
— Какого консультанта?
Вопрос Джейка не удивил. В те времена, когда судья еще практиковал адвокатом, никаких консультантов по отбору присяжных не существовало, а на новые веяния он внимания не обращал.
— Это эксперт, который, во-первых, изучит демографию округа и проанализирует ее в свете нашего дела, чтобы составить идеальную для нас модель присяжного. Потом проведет телефонный опрос, используя вымышленные имена, но аналогичные факты, чтобы выяснить общественную реакцию. Когда станут известны имена кандидатов, изучит биографии потенциальных присяжных — разумеется, соблюдая положенную дистанцию. А когда начнется процесс отбора, он будет сидеть в зале и наблюдать за кандидатами. Эти специалисты прекрасно понимают язык тела, мимику и все такое прочее. Он будет в зале, и когда мы станем утверждать или отвергать того или иного кандидата, и каждый день во время процесса он будет внимательнейшим образом наблюдать за поведением присяжных и делать выводы: кому из свидетелей они верят, кому нет и в какую сторону склоняется жюри в каждый данный момент.
— Немало. И сколько это стоит?
— Пятьдесят тысяч долларов. — Джейк выжидательно посмотрел на судью.
— Ответ — нет.
— Сэр?
— Нет. Я не стану утверждать подобную трату из наследства. По мне так это швыряние денег на ветер.
— Судья, в наше время это уже стало обычной статьей расхода для крупных процессов.
— Я нахожу подобный гонорар чрезмерным. Отбирать жюри — работа адвоката, а не мифического консультанта. Я в свое время получал удовольствие, читая мысли и разгадывая язык тела предполагаемых присяжных и стараясь отобрать нужных людей. Не сочтите за хвастовство, Джейк, но у меня к этому настоящий талант.
«Да, сэр, — подумал Джейк. — Он особенно проявился в приснопамятном деле Одноглазого проповедника».
В давние времена, лет тридцать назад, Первая методистская церковь Клэнтона наняла молодого Рубена Этли защищать ее на процессе, затеянном неким евангелистом-пятидесятником. Тот вместе со своими приверженцами во время ежегодной осенней Недели Возрождения яростно клеймил позором традиционные христианские конфессии. Обычно они действовали так: приходили в какую-нибудь городскую церковь, представляющую одну из традиционных религиозных конфессий, и на крыльце разыгрывали изгнание злых духов.
Этот проповедник с горсткой оголтелых последователей утверждал, будто старые, более степенные конгрегации развращают мир Божий, пригревают вероотступников и служат прикрытием для сомнительных христиан, которые в лучшем случае равнодушны к вере. Господь якобы велел ему бросить вызов этим еретикам на их собственной территории и сражаться с ними каждый день во время Недели Возрождения.
Эта маленькая банда собиралась у разных церквей на молебны и пламенные проповеди. Обычно методисты, пресвитериане, баптисты и англикане их просто игнорировали. Но однажды, с закрытыми в экстазе глазами вопя во все горло свою проповедь на лестнице методистской церкви, так называемый проповедник оступился, потерял равновесие и скатился с восьми мраморных ступеней. Он получил серьезные травмы, повредил мозг и потерял правый глаз. Спустя год, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом, он подал на методистскую церковь в суд за халатность, требуя возмещения в пятьдесят тысяч долларов за нанесенный ему физический ущерб.
Молодой Рубен Этли пришел в ярость от такой наглости и охотно взялся бесплатно защищать церковь. Будучи верующим, он счел своим христианским долгом встать на защиту храма от возмутительных обвинений.
Когда начался отбор присяжных, он самодовольно заявил судье:
— Дайте мне двенадцать первых.
Адвокат проповедника благоразумно уступил, и первые же двенадцать кандидатов принесли клятву и расселись в ложе присяжных. Адвокат истца доказывал, что ступени церкви находились в плохом состоянии, годами не ремонтировались, что и раньше поступало много жалоб от прихожан и так далее. Рубен Этли расхаживал по залу, исполненный самодовольства и возмущения уже самим фактом, что дело принято к рассмотрению. Спустя два дня жюри присудило проповеднику рекордные для округа Форд сорок тысяч долларов. Это стало позорным конфузом для адвоката Этли, над ним много лет насмехались, пока не избрали судьей.
Позднее выяснилось, что пять из «первых двенадцати» присяжных тоже были пятидесятниками, членами общины, известной клановостью и спаянностью. Любой адвокат выявил бы это даже при поверхностном наблюдении. А фразу «Дайте мне двенадцать первых» и теперь, тридцать лет спустя, адвокаты часто в шутку повторяли, наблюдая за кандидатами в присяжные, терпеливо ожидающими своей очереди в зале суда.
Одноглазого же проповедника впоследствии избрали в сенат штата, несмотря на повреждение мозга и прочие неполадки организма.
— Уверен, Уэйд Ланье наймет консультанта по отбору присяжных, — возразил Джейк. — Он всегда так делает. Я просто хочу сравнять шансы, вот и все.
— Вы пользовались услугами такого консультанта в деле Хейли? — спросил судья Этли.
— Нет, сэр. За то дело я получил всего девятьсот долларов. К моменту окончания процесса мне нечем было оплатить телефонные счета.
— Тем не менее вы выиграли процесс. Меня начинают беспокоить расходы по этому делу.
— Наследство оценивается в двадцать четыре миллиона, судья. Мы не потратили и одного процента от этой суммы.
— Да, но при темпах, которые вы задали, продлится это недолго.
— Но я не раздуваю расходы искусственно.
— Я не имею в виду ваш гонорар, Джейк. Но мы уже заплатили бухгалтерам, оценщикам, Квинсу Ланди, сыщикам, стенографисткам, а теперь еще придется платить экспертам, которые будут выступать свидетелями на процессе. Я понимаю, все это нам приходится делать, потому что Сет Хаббард совершил глупость, написав такое завещание, хотя прекрасно знал, что за наследство пойдет безобразная драка. Тем не менее защищать его наследство — наша обязанность.
Судья произнес это так, будто деньги утекали из его собственного кармана. Интонация была явно осуждающей, и Джейку вспомнилось предостережение Гарри Рекса. Он тяжело вздохнул и решил оставить тему. Получив два щелчка по носу — фактический отказ перенести процесс и отказ оплатить услуги консультанта, — Джейк решил дальше не испытывать судьбу. Как-нибудь в другой раз. Не так уж это важно.
Вдруг он услышал, что судья Этли похрапывает.
Боуаз Риндс жил в унылом, запущенном доме престарелых на обочине шоссе, которое с юга на север пересекало маленький городок Пелл-Сити, штат Алабама. После четырехчасового пути, с объездами, неверными поворотами и попаданиями в тупики, Порция и Летти добрались-таки до места в субботу после полудня.
Поговорив с дальними родственниками в Чикаго, Чарли Пардью сумел напасть на след Боуаза. Чарли развил бурную деятельность и старался поддерживать постоянный контакт со своей вновь обретенной горячо любимой кузиной. Выгода от покупки похоронного бюро с каждой неделей становилась все очевиднее, и приближалось время для нанесения решающего удара.
Боуаз был чрезвычайно слаб здоровьем и почти ничего не слышал. Он передвигался в инвалидном кресле, но сам управлять им не мог. Его вывезли на бетонную площадку и оставили в обществе двух приехавших женщин.
Боуаз был счастлив, что кто-то его навестил. Судя по всему, других посетителей в эту субботу в доме не было. Он сообщил, что родился «приблизительно» в 1920 году где-то возле Тьюпело, и его родителями были Ребекка и Монро Риндс. Это означало, что ему всего лет шестьдесят восемь, во что было трудно поверить. Выглядел он куда старше: белые как лунь волосы, множество морщин вокруг остекленелых глаз… Он признался, что у него больное сердце и что когда-то он был заядлым курильщиком.
Порция поведала, что они с матерью пытаются восстановить свою родословную и что, вероятно, они состоят с ним в родстве. Он улыбнулся жалкой беззубой улыбкой. Порция знала, что в архивах округа Форд нет записи о рождении Боуаза Риндса, но к тому времени ей уже было известно, как неполно и бессистемно велись тогда записи.
Он рассказал, что у него было два сына, оба умерли, и жена скончалась много лет назад. Если у него есть внуки, то он их не знает — его никто ни разу не навестил. Судя по окружающей обстановке, Боуаз был здесь не единственным всеми забытым стариком. Говорил он медленно, время от времени замолкал, потирая лоб и пытаясь что-то вспомнить. Минут десять спустя стало ясно, что он страдает слабоумием.
Боуаз прожил суровую, можно сказать, жестокую жизнь. Его родители были сезонными рабочими, постоянно перемещавшимися по всему Миссисипи и Алабаме, таская за собой большую семью — семеро детей — с одного хлопкового поля на другое. Боуаз помнил, что начал собирать хлопок, когда ему было пять лет. Никогда не ходил в школу, и у семьи никогда не было постоянного места жительства. Они ютились в случайных хижинах и палатках, часто голодали. Отец умер молодым и был похоронен на задворках погоста церкви для черных неподалеку от Сельмы. Мать сошлась с мужчиной, который нещадно бил детей. Боуаз с братом сбежали и никогда больше не возвращались.
Порция записывала, а Летти деликатно задавала вопросы. Боуазу нравилось внимание. Служительница принесла чай со льдом. Он не мог вспомнить имен своих дедов и бабок и вообще ничего о них не помнил, но предполагал, что они жили в Миссисипи. Летти назвала ему несколько имен — все из семейства Риндс. Боуаз наморщил лоб, но вынужден был признать, что ни о ком из них не слышал. Но когда она произнесла: «Сильвестр Риндс», он энергично закивал.
— Это мой дядя. Сильвестр Риндс. Они с моим отцом были двоюродными братьями.
Сильвестр родился в 1898-м, умер в 1930-м. У него было восемьдесят акров земли, которую его жена передала по акту Клеону Хаббарду, отцу Сета. Если Монро Риндс, отец Боуаза, доводился Сильвестру двоюродным братом, то на самом деле дядей Боуаза он быть не мог. Впрочем, учитывая причудливый характер родового древа Риндсов, поправлять его они не стали, тем более что были очень взволнованы полученной информацией. Летти начинала верить, что ее биологической матерью была Лоуис Риндс, дочь Сильвестра, и горела желанием это доказать.
— У Сильвестра ведь была какая-то земля, правда? — спросила она.
Привычный кивок, улыбка.
— Кажется, была. Думаю, да.
— Вы когда-нибудь жили на этой земле?
Он почесал лоб:
— Думаю, да. Да, когда был маленьким. Теперь вспоминаю: я собирал хлопок на поле у своего дяди. Да-да, вспоминаю. И еще мы ссорились и дрались из-за платы за сбор хлопка. — Он вытер губы, пробормотал что-то нечленораздельное и замолчал.
— Вы ссорились, и что было дальше? — мягко напомнила Летти.
— Мы уехали, перебрались на другую ферму, не знаю куда. Мы так много работали.
— Вы не помните, у Сильвестра были дети?
— У всех были дети.
— А кого-нибудь из детей Сильвестра вы помните?
Боуаз опять поскреб лоб и тяжело задумался, потом качнул головой. Когда они поняли, что он просто задремал, Летти осторожно тронула его за руку.
— Боуаз, вы помните кого-нибудь из детей Сильвестра?
— Вывезите меня туда, на солнце, — попросил он, указывая на маленький солнечный лоскуток площадки.
Они перевезли его куда он просил и перенесли туда же свои садовые стулья. Боуаз выпрямился насколько мог, посмотрел на солнце и закрыл глаза. Они терпеливо ждали.
— Не помню… Бенсон, — наконец произнес он.
— Кто такой Бенсон?
— Человек, который нас бил.
— А девочку по имени Лоуис вы не помните? Лоуис Риндс?
Он дернул головой в сторону Летти и произнес быстро и четко:
— Помню. Теперь вспомнил. Она была дочкой Сильвестра, и они владели землей. Лоуис. Маленькая Лоуис. Это очень, знаете ли, необычно, чтобы цветные владели землей, но теперь я вспомнил. Поначалу все было хорошо, а потом они поссорились.
— Я думаю, Лоуис была моей матерью, — подала голос Летти.
— Вы этого не знаете точно?
— Нет, не знаю. Она умерла, когда мне было три года, и меня удочерили чужие люди. Но я — Риндс.
— Я тоже. И всегда был Риндсом, — сказал он, и оба рассмеялись. Потом он погрустнел. — Почти ничего не осталось от семьи. Всех разбросало.
— А что случилось с Сильвестром? — спросила Летти.
У него на лице появилась гримаса. Он перенес тяжесть тела на другой бок — видно было, что это причиняет ему боль. Несколько минут Боуаз тяжело дышал, и казалось, забыл вопрос. Глядя на женщин так, словно не видел их прежде, он вытер нос рукавом, но потом вернулся к оставленной теме:
— Мы уехали. Не знаю. Позднее слышал, случилось что-то плохое.
— Не знаете, что именно? — Рука Порции застыла над блокнотом.
— Его убили.
— Кто убил?
— Белые мужчины.
— А почему они его убили?
Новое перемещение в кресле.
— Не знаю. Мы же уехали. Я теперь вспомнил Лоуис. Чудесная девочка. Бенсон — это тот человек, который нас бил.
«Интересно, можно ли верить чему-либо из того, что он рассказал?» — думала Порция.
Глаза у Боуаза были закрыты, уши подергивались, будто он был в припадке.
— Бенсон, Бенсон, — без конца повторял Боуаз.
— Бенсон женился на вашей матери? — тихо спросила Летти.
— Единственное, что мы слышали, — это белые мужчины до него добрались.
34
В то утро работа у Джейка была в самом разгаре, когда на потертых деревянных ступенях раздался безошибочно узнаваемый топот Гарри-Рексовых ножищ тринадцатого размера. Джейк тяжело вздохнул, чуть подождал, и дверь, без малейшего намека на вежливый стук, распахнулась.
— Доброе утро, Гарри Рекс, — поприветствовал Джейк.
— Вы когда-нибудь слышали о семейке Уайтсайд, которые живут за озером? — спросил тот раздраженно, плюхаясь в кресло.
— Слышал что-то краем уха. А почему вы…
— Свора самых жутких идиотов, каких я только видел. На прошлой неделе мистер Уайтсайд застукал жену в постели с одним из своих зятьев, это породило сразу два развода. А перед тем одна из их дочерей подала на развод, и это дело тоже я веду. Таким образом, у меня сейчас…
— Гарри Рекс, прошу вас, мне это неинтересно. — Джейк знал, что этим историям не будет конца.
— Ладно, извините. Я пришел, потому что они сейчас сидят у меня в офисе и пытаются выцарапать друг другу глаза. Пришлось вызвать полицию. Как я устал от своих клиентов, от всех! — Он вытер лоб рукавом. — У вас есть «Бад лайт»?
— Нет. У меня есть кофе.
— Это последнее, что мне сейчас нужно. Сегодня утром я разговаривал с вашей страховой компанией, они предлагают сто тридцать пять тысяч. Берем? Прямо сейчас.
Джейк решил, что он шутит, и чуть не рассмеялся. Его страховщики давно уперлись в сумму сто тысяч с выплатой в два года и не сдвигались с места ни на полшага.
— Вы серьезно?
— Да. Я совершенно серьезен, мой дорогой клиент. Извольте получить денежки. Моя секретарша в данный момент печатает текст мирового соглашения. К полудню принесет. Хватайте его с Карлой, подписывайте и живо тащите обратно ко мне в офис. Идет?
— Идет. Как вам удалось?
— Джейк, мальчик мой, я скажу вам, где вы напортачили: вы подали иск в окружной суд и потребовали суда присяжных, потому что после процесса Хейли дали своему «я» безмерно раздуться и решили, что любая страховая компания будет трепетать от страха перед вами. Как же — великий Джейк Брайгенс перед своим жюри в округе Форд! Я это видел. И другие видели. Вы подали в суд, рассчитывая на возмещение штрафных убытков, большой вердикт, получение реальных денег — словом, задумали эдакий лихой хоум ран[19] по гражданскому отделению. Я вас знаю и в курсе хода ваших мыслей, сколько бы вы ни пытались это отрицать. Поскольку страховая компания и глазом не моргнула, обе стороны засели в окопах, дело приобрело личный характер и затянулось на годы. Ему нужен был свежий взгляд, а также такой человек, как я, который понимает, как мыслят страховщики. Я сказал им, что отказываюсь от иска, поданного в окружной суд, отзываю его и подаю новый — в канцелярский суд, где я, как известно, в значительной мере контролирую список дел к слушанию. Идея схлестнуться со мной в канцелярском суде моего родного округа мало кому из адвокатов может понравиться. Поэтому мы немного попрепирались, потолкались-покусались, и в конце концов я заставил их увеличить сумму до ста тридцати пяти тысяч. Таким образом, вы выигрываете около сорока с лишних тысяч чистыми. Мне платить ничего не надо, поскольку это была сделка. Так что вы снова в седле. Я позвоню Вилли и скажу, что вы с Карлой готовы заплатить за Хокатт-хаус двести двадцать пять тысяч.
— Не так быстро, Гарри Рекс. Лишние сорок тысяч не сделают меня богачом.
— Не морочьте мне голову, Джейк. Вы отщипываете от наследства по тридцать тысяч в месяц.
— Не совсем так. К тому же у меня постепенно будут отпадать все другие дела — минимум год я буду заниматься только завещанием Сета Хаббарда. Так же было с делом Хейли.
— Но по крайней мере за нынешнее дело вы получаете исправно.
— Да. И я благодарен вам за то, что вы использовали свои выдающиеся таланты, чтобы уладить мой иск о пожаре. Спасибо, Гарри Рекс. Я подпишу бумаги сегодня же, как только их получу. Но мне было бы спокойнее, если бы вы взяли гонорар. Скромный.
— У друга — никогда, Джейк, и никогда — скромный. Будь это внушительный гонорар, я бы еще поступился дружбой. А кроме того, в этом квартале мой лимит дохода исчерпан. Деньги сыплются на меня так быстро, что уже не помещаются в моем матрасе. Не хочу, чтобы финансовая инспекция сделала стойку и снова наслала сюда своих бандитов. Так что мне сказать Вилли?
— Скажите, чтобы продолжал снижать цену.
— Он будет в городе на выходных — устраивает еще один джин-тоник-прием в субботу днем. Велел передать приглашение вам и Карле. Принимаете?
— Я должен спросить у босса.
— До субботы. — Гарри Рекс тяжело встал и затопал к выходу.
— До субботы. И еще раз спасибо, Гарри Рекс.
— Не за что.