Клей Уэлш Ирвин
– Ну, знаешь, был такой чувак Джонни (Гитара) Уотсон, так вот прикол в том, что мы оба гитаристы и зовут нас одинаково. Меня так поэтому и назвали, в честь того парня. Он черный был, американец.
– Джонни (Гитара) Уотсон, я, кажется, что-то о нем слышала, – соврала Катрин, как рассеянно врут американцы для того якобы, чтоб не слишком обидеть собеседника.
– Мне нравится играть на акустике, но если захочу, могу так запилить в электро, закачаешься. И не подумай, что речь только о паре тем из «Статус-Кво» или «Дыме над водой»… так что, – Насморк приготовился к прыжку, – если вдруг нужен будет гитарист – я к твоим услугам.
– Буду иметь в виду, Джонни, – сказала Катрин, поглаживая его по руке.
Большего ободрения Насморку было и не нужно. Мириады возможностей завертелись у него в голове. Элтон Джон и Джордж Майкл на громадной сцене стадиона, где проходит невероятный по размаху благотворительный концерт, транслируемый на весь мир, и тут, кто бы вы думали, выходит с обоих флангов, уверенно держа электрогитары? Ну конечно же, Эрик Клэптон и Джонни. Спокойные и сосредоточенные, они эдак слегка иронично, с пониманием кивают публике и камерам. Элтон и Джордж церемонно кланяются и уступают им место у рампы, где виртуозы разражаются обжигающим, эффектным и немного слащавым, но от того не менее крутонавороченным дуэтом, все двадцать минут которого тема развивается, беря новые высоты; легендарные пальцы выжимают из «Гибсон-лес-полов» неповторимые звуки, вводящие публику в состояние неконтролируемого экстаза. После чего Элтон и Джордж снова выходят вперед и заканчивают «Don’t Let the Sun Go Down on Me», и камера выхватывает для миллиардов зрителей крупный план: по щекам Элтона льются слезы, так взволновало его ослепительное выступление двух маэстро. Под конец он уже просто не может больше сдержать наплыва чувств и умоляет: «Вернитесь к нам… Эрик… Джонни…» – и гитармены, бросив друг на друга глубокомысленные взгляды, с чувством взаимного уважения пожимают плечами и появляются вновь, вызывая самые оглушительные аплодисменты этого вечера. Насморк выходит на первый план уверенно (его талант подразумевает уместность подобного шага), но ненавязчиво (в конце концов, он как был, так и остался простым парнем из Кальдерса, поэтому-то его и любят тусовщики) и улыбается той простовато-ироничной улыбкой, которая заставляет парней чесаться от зависти, а телочек мокнуть ниже пояса.
Переполненный чувствами, Элтон нескромно обнимает виртуозов. Почти в истерике, едва сдерживая рыдания, он представляет их как «мои большие друзья, Элтон Джон и Джонни Гитара…», но Джордж проявляет сочувствие и уводит старика от микрофона.
Элтон и Джордж по очереди обнимают Джонни, и это немного стремно, ведь они пидора, а пацаны в «Серебряном крыле» смотрят все это по телику. Но братва поймет, конечно, что люди шоу-бизнеса, артисты, по природе своей более экспрессивны и несдержанны, чем человечество в целом. Имейте в виду, Джонни не хотел, чтоб кто-то охуевал. Завистливая бухара с Терри во главе, конечно же, разыграет эту карту по полной. Из этого невинного, чрезмерно эмоционального сценического жеста разовьются отвратительные сплетни. Джонни придется серьезно подумать, прежде чем принимать эти объятия от Элтона и Джорджа, которые могут быть ложно истолкованы лохами не в теме и намеренно искажены завистниками. Он вспомнил песню Морриси «We Hate It When Our Friends Become Successful».[61] Да уж, есть чему позавидовать, потому что Джонни Гитара, да, ГИТАРА, не Насморк и не Джонни-бой, пошел в гору. Катрин Джойнер – не более чем импульс, пройденный этап. Она – никто. Как только он зацепится, старая овца уступит место целому ряду молодых моделей. Поп-старлетки, телеведущие, светские львицы – они приходят и уходят, а он проигрывает весь цикл, без сожаления предаваясь страсти, пока не находит настоящую любовь в лице интеллектуально развитой, но красивой женщины, возможно молодой профессорши-постмодернистки, у которой будет большое сердце и достаточно мозгов, чтобы понять тонкую психическую организацию и непростую душу настоящего артиста Джонни ГИТАРЫ.
Однако не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, у него есть соперник – Джус Терри. Но ведь он хочет использовать Катрин. Понятно, Джонни хочет того же, но он использует ее для самореализации, чтобы обрести независимость раз и навсегда. Притязания же Терри ограничиваются проставой пивом, сорок первым, индийской жратвой, ну и фачиловом, финалом которого будет просмотр телепередач в его протухшей конуре. Для кудрявого это был бы вполне себе результат. Позволить, чтобы Катрин эксплуатировали в столь тривиальных целях, было бы просто преступлением. Чтоб прославленная артистка служила этому упырю пультом дистанционного управления. Нет, она достойна большего.
Кроме того, есть еще Рэб Биррелл. Типический гопник-циник, критикан, не способный добиться в жизни хоть чего-либо. Биррелл так любит рассказывать, как оно все есть на самом деле, что круто, а что говно, но совсем позабыл, что годы-то идут, а он все так же раз в две недели расписывается за пособие, и самое большое его достижение – пара семестров в Стивенсон-колледже, и то на вечернем отделении для таких, как он, халявщиков, по закону о двадцати одном часе.[62] Биррелл, который на полном серьезе верил, что напыщенные политические речи, которые он толкал поддатым или подупоротым лохам в вестсайдских пабах, способны повысить их сознательность, вдохновить на политическую активность, объединить в целях преобразования общества. Что Биррелл может хотеть от Джойнер? Втюхать тупоголовой америкоске, мол, страдает она оттого, что все ее представления ошибочны, что ей лучше покинуть мир капиталистического шоу-бизнеса и отдать свои бабки кучке лохов, с которыми никто не дружит, отчего они объединились и назвали себя революционной партией, чтоб они могли отправиться по миру для «установления контактов» с такими же ебанутыми мудозвонами? Проблема в том, что богатая американка, которая уже примерила на себя все существующие религии, политические убеждения, медицинские причуды и разновидности образа жизни, может сдуру повестись на жалкий треп Биррелла. Рэб Биррелл со своей самоуверенностью представлял для планов Джонни даже большую опасность, чем Джус Терри. В конце концов, довольно скоро ей наскучит жить в дыре Саутон-Мейнс с жирдяем и его мамашей. Уж слишком это далеко от зала «Мэдисон-сквер-гарден». Зато эти религиозные и политические упыри – они прямо в голову забираются. Мозги промывают. От таких Катрин тоже надо защитить. Джонни кинул быстрый взгляд на бар, где кровожадные хищники паслись у пивной бочки. Пришпоренный этим зрелищем, Насморк продолжил:
– А ведь я и песни пишу.
– Вау, – сказала Катрин.
Джонни понравилось, как при этом округлились ее глаза и рот. Вот это тема у американцев. У них такой позитивный на все взгляд. Не то что здесь, в Шотландии. Здесь невозможно поделиться своими мечтами, своими устремлениями без злобной ухмылки какого-нибудь упыря. Без этой бригады «знаю я его папашу». Ну и пусть идут все на хуй, потому что его папаша тоже их всех знал, и они всегда были, есть и будут жалкими задротами.
Катрин захлестнуло очередной волной экстази, и она испытала по отношению к Насморку приступ благожелательности. Он ведь мужчина по-своему, по-помоечному, привлекательный. А самое главное – он худой.
– Я тут песню написал… «Карьерист» называется. Там такой припев: «Будь хоть трижды карьеристом, выбирайся из дыры, но друзей не забывай, а не то провалишься в тартарары…» – проскрипел Насморк и поднасосал еще мокроты из носовых пазух, чтобы смазать просохшее горло, – но это так, припев.
– Очень даже мило. Мне кажется, речь здесь о том, что нужно помнить о своих корнях. У Дилана была похожая песня…
– Надо же, смешно даже. Ведь Дилан повлиял на меня больше всех…
В баре тактический союз Терри и Рэба уже начинал распадаться. Терри, расстроенного успехом соперника, табла приходнула не на всеобщую любовь, а наоборот – повредничать.
– Бизнес Биррелл – неплохо придумано, а? – засмеялся он, наблюдая за реакцией Рэба.
Отвернувшись, Рэб сдержанно улыбнулся и покачал головой.
– Бизнес Биррелл, – тихо, насмешливо прокряхтел Терри.
Даже при полнейшей, без говна, ясности, которая находила на него в таблах, Рэб вынужден был признать, что по части стебалова Терри первостатейный мастер.
– Терри, если у тебя есть что сказать моему брату, ему и скажи, мне-то что, – улыбнулся он.
– Да не, я про тот заголовок в газете, «Биррелл – это бизнес», помнишь?
Рэб похлопал Терри по плечу и заказал парочку «Вольвиков». На хуя ему в этот пиздеж вписываться. Терри – нормальный пацан, его кореш. Да, он завидовал его брату, но пусть Терри сам решает эту проблему. Задрыга бедненький, весело подумал Рэб.
Терри в голове как мантру прокручивал: Билли Биррелл – что-то стырил. Он помнил это еще из начальных классов. Потом еще было: Бирельон – Белка-шпион. Это он придумал. Билли это погонялово просто ненавидел! Мысли Терри стали раскручиваться назад, или, скорее, вперед с тех лет, и думал он о том, как дружны они были с Билли Бирреллом. Они были лучшими друзьями. Тогда не было ни Терри плюс Рэб, ни Терри плюс Алек Почта, были только Терри и Билли, Билли и Терри. Они двое да еще Энди Гэллоуэй. Гэллоуэй. Вот это был чувак. И как его не хватает. И Карл. Карл Юарт. N-SIGN. Звезда техно. Это Терри его так назвал. Терри задумался о влиянии, которое оказало имя N-SIGN на диджейскую карьеру Карла. Его трудно переоценить. За это Джусу, безусловно, полагалась доля от доходов старого кореша. Карл Юарт. Где его черти носят?
Рэб высосал баночку «Вольвика» и отдался во власть музыки и бита. Таблы просто супер. К способности экстази преобразовывать жизнь он относился с долей цинизма. И хотя для него экстази послужило толчком, чтобы пойти в колледж, теперь он чувствовал, что больше из этого уже ничего не выжать. Теперь меню выходного дня составляли преимущественно алкоголь, спидок, сорок первый и временами микс из седативов. Однако таблетки такого качества заставляли вспомнить былое. Здесь явно ощущались вибрации старых добрых деньков, такой атмосферы не было уже несколько лет: весь клуб светился беспечным единством. И теперь, даже не отдавая себе отчета, что происходит, он болтал не с одной, но с двумя охуенными телками. И что важнее всего, с точки зрения Рэба, делал он это без оглядки на свою нелепую застенчивость, не старался быть остроумным или агрессивным, чтобы скрыть простой факт, что он стеснительный шотландский гопник, у которого есть брат и нет сестер и который так толком и не научился разговаривать с женщинами. А вот теперь – без проблем. Легко. Просто спрашиваешь, как дела, хорошо тебе? И все идет как по маслу, и ты свободен от гнусностей, которые тебе нашептывают тестостероны и социальные условности. Взгляни на эту девчонку, Лиза ее зовут, как она вытанцовывает, как размахивает из стороны в сторону длинными светлыми волосами, как горит ее белая майка голубым электрическим светом, и задница ее выглядит так, будто правит миром, что не лишено оснований, когда она поводит ею в такт чувственному груву. Он видит диджея Крейга Смита, который играет сложнейший микс и выводит его с небрежностью шефа пиццерии нью-йоркской Маленькой Италии, замешивающего аппетитное блюдо. Девчонки заодно с диджеем прорабатывают пацанов и знают, что те впишутся. Лиза – добровольная узница грува. Но настоящим шедевром на этой выставке абсолютно неописуемой подавляющей женской красоты Рэб признал другую – Шарлин, маленькую, цыганского типа брюнетку. Она сказала ему, что хочет передохнуть, и теперь присела с этой целью на колено Роберта Биррелла, и она треплет его по спине, а он гладит ей руку, и она говорит: «Ты мне нравишься». Пробурчал ли наш Биррелл от смущения какую-нибудь грубость, испортил ли момент бухим выпадом типа «тогда, может, перепихнемся?», или же он стал оглядываться, как параноик, из боязни стать объектом насмешек для так называемого кореша системы Джус Терри?
Хуя с два. Роберт Биррелл просто говорит: «Ты мне тоже нравишься». И никаких нервозно-смущенных, застывших поз, заглядываний в глаза, ни напряженных пауз для интерпретации и коверкания смысла сигнала. И губы медленно, расслабленно сливаются, и две души переплетаются, как змеи. Рэб Биррелл и рад, и расстроен тем, что эрекции нет и в помине, ведь с этой Шарлин он отправился в метафизический любовный трип, но пофачиться было бы приятно, и это нужно держать в голове, потому что скоро приоритеты изменятся, но пока что – хуй с ним. Просто сиди, целуйся, поглаживай ее руку. Когда ушла Джоан, он всю ночь жарил подцепленную в пабе девку, но не достиг даже приблизительно такой степени близости.
Они вышли подышать, к ним подошла Лиза и спросила Рэба:
– Коктейли любишь?
– Ну… – сомневаясь, ответил Рэб и подумал, на фига эта девочка будет покупать ему выпивку да еще дорогой коктейль… он к тому же в табле…
Лиза взглянула на Шарлин и рассмеялась.
– Так она тебе и расскажет![63]
Такси
– Ну, согласись, приятель, шотландцы народ дружелюбный, – говорил ему парень за стойкой.
Франклин засунул руку поглубже в карман брюк – че тут спорить.
– Да уж, – нервно ответил он.
– Мы не такие, как англичане, – настаивал парень. Он был тощий, у него были короткие волосы и плохая кожа. Длинная футба висела на нем, как плащ-палатка, мешковатые штаны истрепались по краям. Последние пара пабов были поприятнее первых, но Катрин там все равно не нашлось. – Я тебе все, что хошь, достану, старина, только назови. Ширева не желаешь?
– Нет, ничего такого я не хочу, спасибо, – отрезал Франклин. Оставшиеся в кармане купюры зажались в ладошку.
– Могу спида надыбать, реальная вещь. Или, может, таблов. Чистый MDMA, друг. Кокос. Реальный камень, ты такого еще не пробовал. – Молодой теребил его руку. Белые полосы по обеим сторонам губ придавали его лицу марионеточный вид.
Франклин сжал зубы.
– Спасибо, мне ничего не надо.
– Может, тазепамчику? Парень как раз напротив живет. С тебя двадцак, через минуту вернусь.
Франклин наградил молодого долгим взглядом.
Парень развел руками.
– Ну хорошо, пойдешь со мной к чуваку домой, попробуешь стаф. Как тебе такое предложение?
– Я ж говорю тебе, ничего мне не надо.
Несколько пятидесятилетних любителей стаута играли в дартс. Один из них подошел.
– Сказано тебе – ничего не надо, наркот ты гребаный. Так что давай проваливай!
Парень попятился к двери.
– Тебя, бля, почикают, янки, мать твою! – выкрикнул уже на выходе.
Игроки в дартс захохотали, один обратился к Франклину:
– На твоем месте я б срулил отсюдова, дружище. Если хочешь выпить в Лейте, лучше иди на набережную. В здешних местах, если твое лицо незнакомо, к тебе обязательно подойдут разобраться. Может – по-доброму, может – нет, но кто-нибудь обязательно прикопается.
Франклин с благодарностью воспользовался советом, к тому же собственный опыт вовсе не противоречил высказанному предположению. Он отправился к воде, где в полном одиночестве добрался до слезливого раскаяния. Катрин ни следа, а ресторанов и пабов – сотни. Все без толку. Он уже звонил в гостиницу, но в номер она не возвращалась. Чувствуя, что потерпел поражение, он уже собрался сматывать удочки. Он взял кеб обратно в Эдинбург.
– Американец? – спросил таксист, когда они набирали скорость по Уолку.
– Да.
– На Фестиваль приехал?
– Да.
– Прикол в том, что ты уже второй американец за ночь, которого я везу. Ни за что не догадаешься, кто был первым, – певица, Катрин Джойнер.
Франклина как будто током ударило.
– А куда, – спросил он спокойно, стараясь держать себя в руках, – ты ее отвез?
Звезды и сигареты
К Катрин подходили все новые и новые люди, и Терри с Джонни, старавшиеся придерживаться определенной программы, уже начинали раздражаться. Экстазиновое братство – это хорошо, но у них есть дела поважнее. Так Терри мысленно даже поблагодарил Насморка, когда тот сказал Бирреллу:
– Поехали к тебе.
– Ну давайте, – согласился Рэб, – сейчас только…
Взглянув на Шарлин и Лизу, он на всякий случай решил подстраховаться. Рэб твердо решил без Шарлин никуда не уезжать. Они были готовы, а вот Катрин сперва заартачилась:
– Терри, мне так весело и хорошо!
У Терри, как всегда, нашелся ответ:
– Отлично, но именно когда тебе весело и хорошо, и нужно выдвигаться. Потому что если дождаться, когда тебе будет фигово, то это настроение ты зацепишь с собой и в следующее место.
Катрин подумала и согласилась. Начинался вечер очень странно, но понемногу превратился в нечто потрясающее. И больше всех для этого постарался Терри, так что она с радостью пойдет вместе с ним. Терри, в свою очередь, был немало удивлен, увидев, что две девчонки, которых он видел раньше, тоже собрались к Бирреллу. Они были с телкой, которую он припечатал.
Лиза посмотрела на него:
– Отлично сказано. В мамину мохнатку тыркался питбуль!
Рэб в недоумении смотрел на Лизу и Шарлин, а те надрывали животики. Терри не отставал, потом, отдышавшись, почти извиняющимся тоном сказал:
– Простите, что покрыл вашу подружку…
– Нет, это было круто, – улыбнулась Лиза, – она корова самодовольная. Она и не с нами пришла. Мы на нее случайно наткнулись, скажи, Шер?
– Ну, – согласилась Шарлин. Рэб дал ей жвачку, и теперь она усиленно разрабатывала челюсти.
– Вот и здорово, – кивнул Терри, всю дорогу отлично понимая, что, если б девушки были по-настоящему задеты, об извинениях с его стороны не могло быть и речи.
Они взяли куртки и вышли на холод. Катрин не могла отвести глаз от вызванных экстазином оранжевых разводов и линий, которые оставляли в пространстве уличные фонари, и не заметила, как из такси вышел мужчина и проследовал прямо мимо них в клуб. Пройдя немного по улице, они свернули в переулок, зашли в подъезд и стали подниматься по стершимся ступеням один пролет за другим на последний этаж.
– Где же проклятый лифт, а, Кэт? – сказал, закашлявшись, Терри с деланым американским акцентом.
– Да, сука, беспредел, ваще, нах, – ответила Катрин, с плохим шотландским акцентом стараясь изобразить фразу, которой ее научил Насморк еще в клубе.
Так американская певица оказалась дома у Рэба Биррелла. Лиза была поражена размерами его фонотеки.
– Чудеса, – сказала она, внимательно просматривая винил и компакты, расставленные на полках.
Рэб Биррелл предпочел не уточнять, что большая часть коллекции принадлежала не ему, а приятелю диджею, а он просто присматривал за ней, как, впрочем, и за квартирой.
– Кто чего хочет послушать?
– Кэт Джойнер! – закричал Терри. – «Настоящую любовь»!
– Нет, Терри, иди к черту!
Она больше никогда не пела эту песню. С Копенгагена. Она ненавидела ее. Эту песню она написала вместе с ним. При этом каждая сволочь, как специально, просит спеть именно ее.
Тут взмолилась Шарлин:
– Давайте только без танцевальной музыки обойдемся, Лиз, за две недели на Ибице я совсем утанцевалась. Найди что-нибудь альтернативное, рока какого-нибудь.
– Ну, в этом вопросе я не силен, – признался Рэб.
– Современная рок-музыка – кал. Единственный, кто сейчас что-то стоящее делает, – это Бек, – вмешался Джонни.
Катрин округлила глаза.
– Бог мой, Джонни, как ты прав! Поставьте Бека, он такой умиротворяющий!
– Да, круто придумали, – согласился Терри и встал, чтобы помочь Лизе найти пластинку. Он стал копаться в куче семидюймовых синглов.
– Есть. – Он подошел к вертушкам, поставил пластинку, и воздух наполнил знакомый по музыкальным автоматам в пабах рифф «Hi-Ho Silver Lining».
– Что это за хуйня? – спросила Лиза.
Рэб заржал, Джонни тоже.
– Бек. Джефф Бек, – сказал Терри, подпевая.
Катрин серьезно посмотрела на него:
– Это не тот Бек, которого мы имели в виду.
– Да… – Терри подсдулся и сел на бинбэг.
Рэб Биррелл поднялся, поставил «Let the Music Play» Шеннон. Они с Лизой и Шарлин стали пританцовывать, потом он взял Шарлин за руку и повел ее к встроенной в эркер скамейке.
Терри почувствовал себя старым и униженным. Чтобы утешиться, он принялся резать дороги кокаина на коробке из-под компакт-диска.
– На хуй надо, Терри, нас же еще таблы подпирают, – заметил Рэб, обернувшись со своего места у окна.
– Наркотики такое дело, каждый сам решает, Биррелл.
Катрин тоже с удовольствием тянула экстазийный приход. Когда Шеннон допела, кто-то поставил компакт. Катрин понравилась музыка, она поднялась и стала танцевать с Джонни и Лизой. Девушка показалась американской диве очень красивой, но от этого ей не становится не по себе, наоборот – она упивается ее красотой. Музыка, на вкус Катрин, просто потрясающая: в ней сильный бит, драйв, но при этом богатая текстура, выразительные мелодии.
– Кто это?
Джонни протягивает ей коробку. Она читает:
N-SIGN: Departures
– Это Террин дружок, – сказал Джонни и, заметив ее интерес, тут же пожалел. – Давным-давно, типа, – добавил он и выдал соблазнительное танцевальное движение не в такт, которое, к его облегчению, решили скопировать и Катрин, и Лиза.
Рэб Биррелл сидит и, держа Шарлин за руку, указывает на Трон Артура.
– Красивый у тебя вид, – говорит Шарлин.
– Ты мой красивый вид, – отвечает Рэб.
– А ты мой, – отвечает она.
Жалкий Терри съежился на бинбэге и краем уха слышит этот разговор. Биррелл нашел себе новую девушку. Теперь мы все вынуждены наблюдать отвратительное зрелище: обтаблеченный Биррелл подлизывается к телке, которая готова ему дать, первая за много лет. Бек. Кто он, бля, такой? Пидорок америкосовский. Терри готов был отлупить себя. Выступить неудачно в определенных кругах непростительно, хуже, чем не выступить вовсе. И на всем белом свете самому суровому суду он подвергнется не где-нибудь, но в жопной студенческой хате этого упыря Рэба Биррелла. Вечеринка превращается в кошмар, думал он, растирая дороги кокаина, который, кроме него, похоже, никому был не нужен. Насморка уже чуть не облизывают две телки, а Рэб Биррелл строит из себя мистера ебаническое спокойствие, все потому, что в таблах. Терри подверг жесткой инвентаризации студенческую квартирку Биррелла. Обои. Бинбэги. Растения. В квартире два пацана и – цветы в горшках! Рэб Биррелл, кроме всего прочего, еще и так называемый пацан «Хибз». Да, этому ослику «CC Blooms» всегда был ближе, чем CCS.[64] В районном суде своего мозга, в котором Рэбу Бирреллу было предъявлено обвинение по статье «пидорство и студенческая блажь», Терри разбирал по полочкам беспорядочное нагромождение свидетельских показаний. И тут он видит это. Вещдок, который переводит обвинение на новый уровень, значительно превышающий обычное раздражение, это пощечина, после такого – только возмущение и праведный гнев. Плакат, на котором солдата пронзает слово ПОЧЕМУ с вопросительным знаком. Для Терри это лучшая метафора самого Биррелла: его политических взглядов, его претенциозности, его тупой студенческой пижни. Теперь он почти слышит, как Биррелл говорит этой худосочной клабберше, да, мол, это заставляет задуматься, верно? – и заводит идиотскую нотацию, о чем там они говорят со своими новыми корешами из колледжа. Биррелл из Стивенсон-колледжа. Стивенсон-колледж.
А брат его Билли. Его лучший друг. В прошлом. Терри вспомнил тот день, когда он в первый и последний раз зашел в «Бизнес-бар», и, допустим, он уже был принявши и в комбезе, потому что шел с халтуры, малярил на стороне. Но Биррелл, он его просто с говном смешал, сказал так презрительно: «Терри…» – и взгляд его говорил «приходи как-нибудь, когда получше будешь одет», отчего Терри почувствовал себя полным лохом перед снобскими задротами с Джордж-стрит, которые там бухали. Ему даже казалось, что сквозь наркотические шумы и музыку N-SIGN он слышит их: «На самом деле в этом городе мне известно порядочное количество безвкусных людей. Вы знакомы с Билли Бирреллом. Бывшим боксером? Владельцем „Бизнес-бара“? Вы просто должны с ним познакомиться. Очень занимательный персонаж». А сам Бизнес Биррелл, подросток рембрандтовский, бля, шипит девчушке, из тех, что он нанимает, чтоб потом лазить к ним в трусы: «Приглядывай за Бренданом Халси. Задает тон в „Стандард-лайф“. А вон, смотри, Гэвин Хастингс! Гэвин!»
Биррелл. Прогибается. Никогда он не будет одним из них, и они никогда не примут его по-настоящему. Стоит там и позволяет им отпускать в его адрес покровительственно-снисходительные замечания и сам того не замечает или, что еще хуже, прекрасно все понимает и списывает все на «бизнес».
Заебали Бирреллы со своими выебонами.
Рэб смотрел на плакат, который привлек внимание Шарлин.
– Содержательный плакат, правда? – сказала она, ожидая от него поддержки.
– Да, – ответил Биррелл с меньшей, как ему показалось, готовностью, нежели она ожидала.
Плакат этот он ненавидел всей душой. Его повесил сосед, Эндрю. Рэб всегда подтрунивал над подобными тошнотворными проявлениями во всех отношениях левого студенческого китча, но этот его раздражал не на шутку. В нем, казалось, сконцентрировалось все тупое самодовольство ощущения собственной правоты. Давайте будем выдавать такие лозунги, чтобы показать, какие мы продвинутые и глубокомыслящие. Бред сивой кобылы. Эндрю – нормальный парень, но на войну он клал с большим прибором. Это такая индульгенция, для галочки, когда лень жопу поднять. Он обернулся, увидел, с каким презрением и отвращением Терри смотрит на плакат, и понял, о чем там думает Джус. Ему ужасно захотелось крикнуть: «Да не мое это, бля!» Но Шарлин тянула его за руку, и они уже шли в его спальню обниматься, целоваться, шептаться, и если это приведет их к желанию исследовать друг друга поглубже и обменяться телесными соками, то он, Роберт Стефен Биррелл, совсем не против. Рэб Биррелл наслаждался пассивностью, свободой от бремени парня, с которым непросто договориться, который то тянет, то подначивает. Иногда полезно бывает проглотить добрую таблу, чтобы позволить себе расхлябиться, рассыпаться на атомы, сбросить напряжение.
Терри наблюдал, как они прошли в спальню, с чувством, близким к полному отчаянию. Биррелл с Насморком не только испоганили ему вечер с Катрин, они еще утерли ему нос, показав, что приз, которого он так добивался, – всего лишь побрякушка, которую при появлении вариантов повесомее можно преспокойно слить. Если он не озаботится, то Насморк уйдет с ними обеими. Насморк будет кувыркаться с двумя, а Терри будет пукать в одиночестве. Насморк! Набат в голове Терри дошел до полного крещендо. Снюхав одну дорожку, потом другую, он почувствовал, как сердце его заколотилось, а хребет распрямился и застыл железным колом. Он встал, рванул к двери и выскочил в коридор. Минуту спустя он вернулся, закутанный в покрывало, цветом и фактурой похожее на рубашку Джонни. Войдя в комнату, Терри потихоньку пристроился за его спиной и стал передразнивать стильные танцы Насморка.
– Терри, что ты там делаешь? – засмеялась Катрин, когда тот пошел волной, и Джонни смущенно обернулся.
Лиза звучно захихикала, как центрифуга в стиральной машине. Ну Терри и типаж.
– Так, решил немного подучиться, перенять твой стиль, Джонни-бой, – улыбнулся он Джонни, и тот почувствовал, как уголки его губ невольно опустились.
Насморк всегда плохо переносил Террины приколы и постоянно раскаивался, что так безропотно позволяет ему выставлять себя терпилой. Он чувствовал, как уверенность в себе сходит на нет вместе с экстазийным кайфом. Он только и мог, что танцевать и размышлять над дилеммой: Катрин или Лиза, Катрин или Лиза… старая перечница, зато карьера или сытная молодая телочка и четкий перепихон… всемирная сцена с Элтоном и Джорджем удалялась все дальше. Да и на фиг, в одной связке с пидорами от шоу-бизнеса ему делать нечего. Такая компания принесет его карьере больше вреда, чем пользы. Основная аудитория все равно тинейджеры, это нужно иметь в виду, поэтому так много мальчишечек из бойз-бэндов и повылезало. Да и похуй. Лиза или Катрин… Лиза, конечно, сытная. Ладно, он и Катрин присунул бы разок, но золотые годы у нее, понятно, позади. Лиза еще, похоже, из тех, что любят подразнить. На хуй. Выбрав Катрин, он поставит на первое место карьеру плюс бонус: на эту ночь он не оставит жирному негодяю Джусу Терри ничего, кроме жестокого разочарования.
Однако Лиза посматривала на Терри с гораздо более живым интересом, нежели подозревал Джонни. Он, конечно, довольно тучный, но матрица нос-руки-ступни, которую она использовала в подобных калькуляциях, обещала полный боекомплект.
Катрин запала на Джонни. Джонни прекрасен.
– Джонни прекрасен, – сказала она Терри тоном повелительницы, пока Джонни подсасывал из бронхов мокроту. Она обняла его, и парочка даже не заметила, как заскрежетал зубами Терри. – Может, выйдем? – прошептала она ему в ухо.
– Че? – не понял Насморк. Чего она несет?
– Я вроде как хочу с тобой переспать.
– Круто… так это, наверное, там, в отеле? – предложил он, стремясь поскорее отделить ее от компашки.
Малышка Лиза, конечно, сытная, но никуда она не убежит. Когда он вернется из первого турне по Штатам, хотеться ей не перестанет. Тогда он ее и приголубит. В конце концов, карьера превыше всего.
– Нет… Я туда не хочу, – сказала Катрин. – А здесь есть пустая комната?
– Ну да… спальня Энди, соседа Рэба…
Эта мысль не вызвала у Насморка никакого энтузиазма. Кто, находясь в своем уме, захочет трахаться на старом матрасе, под покрывалом в пятнах молофьи, в комнате студента-задроты, когда можно покувыркаться в шикарном сьюте в «Балморале»? Джонни слыхал, что в «Балморале» есть номера с зеркальными потолками. Но, как говорят янки, это ее инициатива. Они исчезли в коридоре, оставив Терри в чрезвычайно тревожном состоянии.
Лиза посмотрела на него:
– Остались только мы с тобой.
Терри взглянул на ее губки, белый топ, черные брюки, и в горле у него запершило. Терри очень не любил забалтывать девчонок в таблах. Локотком, подмигнуть, продолжай, я слушаю – весь ритуальный арсенал британского съема давался ему без труда, и он терпеть не мог, когда под экстази эти простые банальности ниспровергались и теряли всякий смысл. Бредо-кассета сослужила ему добрую службу, и он вовсе не собирался ее стирать. Без нее он даже не знал, с чего начать.
– Я раньше соки на грузовиках развозил, – объяснил он, – но это давно уже было…
Джонни и Катрин смотрели в окно на чернильное небо. Звезды устроили великолепную демонстрацию. Джонни потягивал свой «Регал» и смотрел, как они мерцают. Катрин посмотрела на Джонни, потом на сигарету, потом на звезды.
– Похоже на сцену из экзистенциалистского арт-хаусного фильма, правда, Джонни, – размышляла она.
Джонни медленно кивнул, не смотря на Катрин, которая притулилась возле него. Звезды, мерцая, обменивались через всю Вселенную загадочными шифрами.
– Как ты думаешь, а за этим что-нибудь есть?
– Раньше я пытался как-то в этом разобраться, но теперь мне просто все равно.
Катрин его не слушала.
– Я просто думаю… о космосе, – мечтательно сказала она.
Джонни посмотрел на небо, потом на тлеющую сигарету.
– Табак, – подытожил он, в общем, для себя.
Конечно, Джонни нравились стремительно прорезающие Вселенную снопы звездного света и безграничные возможности, которые, казалось, они предполагают, однако он решил не говорить Катрин об этом. Слишком хлопотно было бы объяснять ей, что сейчас она находится в той части Шотландии, где делиться своими мечтами – это как делить один шприц на двоих: иногда вроде как и можно, но в итоге себе дороже. Кроме того, он уже готов был ее оседлать. Он повернулся к ней, губы их встретились. Пошатываясь, они двинулись к матрасу с покрывалом, и Насморк надеялся, что к моменту, как они туда доберутся, страсть его достигнет предела, когда ни сухие крошки, ни пятна студента-задроты уже не будут иметь существенного значения.
В полете
4.00
Стюардесса смотрит на меня с едва прикрытым ужасом. Тот еще пассажир: одежда загажена, голова обрита (для нормальной причи в пустыне слишком пыльно), и несет от меня химическим распадом и землей Нового Света. Лицо потное, все в грязи. Стюардесса смотрит на наманикюренного стюарда с тележкой, и тот, заметив меня, закатывает глаза. Несчастный, что сидит со мной рядом, весь прямо изогнулся от меня подальше. Я не в состоянии летать. Я вообще ничего делать не в состоянии.
Самолет зарычал, рванул; меня пришпилило к креслу, и вот мы в воздухе.
– У нас был воздух, Хелена, – слышу я пару раз. Это я же и говорю. Самолет выравнивается, и надо мной нависает другая стюардесса.
– С вами все в порядке?
– Да.
– Не шумите, пожалуйста. Вы мешаете другим пассажирам.
– Простите.
Я стараюсь не сомкнуть глаз, хотя поспать мне просто необходимо. Но как только они закрываются, я проваливаюсь в пиздец какое безумство: меня окружают черти и змеи, толпятся лица забытых и мертвецов, и я начинаю что-то нести, пока усилием воли не возвращаюсь в сознательное состояние, поддерживать которое нет никакой возможности.
Несведущий и осведомленный.
Несведущий никогда не сможет заставить осведомленного не принимать наркотики. Тут старик Кант Иммануил с Последними каннибалами[65] абсолютно прав: феномен и ноумен суть одно и то же, но каждый человек способен увидеть феномен только через призму собственного опыта.
Поэтому я и не забываю самый верный совет из тех, что давал мне мой старик: не доверяй трезвенникам. Это то же самое, что признать: я невежественный, узколобый задрот. Хорошо, если недостаток наркотиков они компенсируют блестящим воображением. Но если оно и есть, то прячут они его очень глубоко. Че…
ЧТО… надо мной склонилась тень.
– Чего желаете выпить? – спрашивает стюард.
Что?
Потребительский выбор против выбора реального.
Проблема – жажда, напиток – нужда. Что пить: кофе, чай, колу, пепси, вирджин, спрайт, диетическую, без кофеина, растворимый… пока ты соображаешь, этот мнимый выбор пожирает больший кусок отведенной тебе жизни, чем любой наркотик. Тебя пытаются запарить, что принятие подобных решений изо дня в день – это и есть свобода, жизнь, самореализация. Но все это хуйня, спасательный пояс, не дающий нам опизденеть от полного безумия этого ебанутого мира, который мы позволили слепить вокруг нас.
Свобода от бессмысленного выбора.
– Воду… без газа… – прокашлял я.
Сперва мне кажется, что я снова там, кислотная пыль в ноздрях, на губах, лице и руках, странно прохладный воздух, гудение баса издалека и голоса: визг, шепот и всякие вау.
УПС БОНГ
Но я в самолете с маленькими противными мишками.
Они пытаются стереть мой разум с помощью наркотиков. И вот теперь все это начинается снова: слабость, боли, спазмы и судороги соперничают с тем, что навыдумывали черти.
Но эти медвежата не отстают. Тот, что уселся в кресле напротив, особенно напирает.
ТЫ, СУКА, НАШ, МАТЬ ТВОЮ
ОТ ТЕБЯ В ЖИЗНИ НИКАКОЙ ПОЛЬЗЫ, КАРЛ, НИКОМУ
ТЫ НАС НЕ ОБХИТРИШЬ, СТАРИНА, МЫ ТЕБЯ ЗНАЕМ. МЫ ЧУЕМ ТВОЙ СТРАХ, ПРОБУЕМ ЕГО НА ВКУС
МЫ ЗНАЕМ, КАКОВ ТЫ – ТРУС, ГОВНЮК, ТВАРЬ БЕССМЫСЛЕННАЯ
РАБОТАТЬ ТЫ НЕ ЖЕЛАЕШЬ, ТВОЙ ОТЕЦ КОММУНЯКА ТОЖЕ НЕ ХОТЕЛ РАБОТАТЬ…
О боже…
А другой медвежонок вцепился мне в руку и кусает, это я, и зажигалка, я чиркал ею рефлексивно, но сигареты нет, и только обжег себе руку.
– Нет сигарет? Где курево…
– Что случилось? – спрашивает стюардесса.
– Сигареты есть?
– Здесь не курят! Это запрещено правилами гражданской авиации, – выпаливает она и удаляется.
Пиздец, помираю. На этот раз точно помру. Я просто не в состоянии даже представить себе, как я это переживу. Ох…
Нет.
Ты не умрешь.
Мы не умрем. Мы бессмертны.
Хуя с два; раньше мы так думали.
Да нет, помираем, еще как. Жизнь не продолжается. Она заканчивается.
Голли.
Эдинбург, Шотландия
8.26
Наши добропорядочные гости
Лиза была приятно удивлена, обнаружив, что фачится Терри просто блестяще. Они жарились почти всю ночь, но из-за гор кокоса не могли толком насладиться посткоитальной гармонией, когда влажные тела переплетаются конечностями и гулко ухают сердца. Но Терри этот дело свое знает, и даже когда ему надоедает быть изобретательным, своей здоровенной шишкой он может тыркать и тыркать, пока кровь из ушей не потечет.
Сейчас она сверху, и, конечно, есть в нем от толстого извращенца, всю дорогу в жопу целится, знает она этот тип, но эту хрень в задний проход она ни за что не пустит. Она заткнула свой палец ему в сраку, чтоб оценить реакцию. Так она поступала с большинством парней, которые хотели ее в попку, после этого они вели себя как шелковые и к ней относились как к даме.
Терри испустил сдавленный вопль, по ту сторону желания и эйфории, эрекция его опала, он оттолкнул ее от себя, на лице отпечаталась боль.
– Я и не думала, что ты такой щепетильный. Ты вроде такой милый и без комплексов. В своем очке все совсем по-другому, правда, сынок?
Читать бесплатно другие книги:
