Другая Блу Хармон Эми

Глава двадцать вторая

Серость

Тиффа и Джек добрались до больницы около пяти утра. Уилсон в какой-то момент перебрался в кресло, пока я спала, и поговорил с ними по телефону. Они позвонили, когда уже были у входа, и он пошел их встречать. Заглянувшая медсестра проверила мое состояние и померила давление. Мне не терпелось поехать домой, так что я уже оделась и ждала только, пока меня отпустят, когда услышала легкий стук. Тиффа просунула голову в дверь и окликнула меня.

– Блу, к тебе можно?

Я кивнула, и они с Джеком вошли в палату, держась за руки. Тиффа зачесала свои кудряшки назад, но все равно ухитрялась выглядеть элегантно и собранно. А Джек, наоборот, измученно. Они прождали в аэропорту почти всю ночь и утро, пока полеты не возобновили. Но они оба широко улыбались, а Тиффа даже легонько дрожала. Без предупреждения она тут же оказалась рядом и уже обнимала меня, моментально разрыдавшись. Джек обнял нас обеих и тоже зашмыгал носом. В груди защемило, а в горле встал комок, мешая дышать. Я сидела настолько неподвижно, насколько могла, будто одно движение – и мой самоконтроль исчезнет. Мысленно повторяла алфавит задом наперед, глядя за спины Тиффы и Джека. Уилсон стоял у дверей. Я посмотрела на него, но тут же отвела взгляд. Попытки отвлечься не помешали услышать искренние благодарности Тиффы.

– Она прекрасна, Блу. Просто потрясающая. И так похожа на тебя… и это так здорово, – прошептала Тиффа, всхлипывая. – Спасибо тебе, Блу.

Мне пришлось отодвинуться. Ради собственного спасения. Они отпустили меня, но Тиффа взяла меня за руки. Похоже, льющихся по щекам слез она даже не замечала. Надо же, как можно спокойно плакать, без стеснения или смущения.

– Мы хотим назвать ее Мелоди. Так звали маму Джека, и мне всегда нравилось это имя. – Тиффа взглянула на мужа, который ободряюще ей кивнул. – А второе имя будет Блу, если, конечно, ты не возражаешь.

Мелоди Блу. Красивое имя. Я едва заметно кивнула, не доверяя голосу. Потом кивнула снова, уже заметнее, и постаралась улыбнуться. Тиффа снова притянула меня к себе и стиснула в объятиях.

– Ты подарила мне то, чего я никогда бы не попросила у тебя. Обещаю, я буду самой лучшей мамой. Не идеальной, конечно. Но я буду любить ее всем сердцем, и это у меня точно получится. Когда она подрастет, я все ей о тебе расскажу. Какая ты храбрая, и как ты ее любишь.

У меня вырвался стон, и я беспомощно вздрогнула, не в силах больше сдерживать лавину горя, копившуюся внутри. Я захлебывалась рыданиями, потеряв дар речи. Джек снова обнял нас, и мы стояли, поддерживая друг друга, а горе и благодарность сплетались в невидимые нити между нами. Впервые я обратилась с молитвой. С молитвой к Великому Духу, в которого верил Джимми. С молитвой к Богу, который создал жизнь и позволил мне, в свою очередь, дать жизнь другому существу. С молитвой за дитя, которое никогда не назовет меня мамой, и за женщину, которую назовет. Я просила, чтобы он забрал мою боль, а если не сможет, то пусть заберет любовь. Потому что боль и любовь смешались воедино так, что уже не разделить. Может, если бы не любовь, то было бы не так больно. Я почувствовала, как Уилсон поднимает меня на руки, подхватив в тот момент, когда Тиффа и Джек наконец меня отпустили.

Когда меня выписали, Уилсон отвез меня домой, помог устроиться в кровати и остался со мной еще на одну ночь. Он ни разу не пожаловался, не говорил банальностей и слов сочувствия. Он просто был рядом, когда был мне так нужен. И я рассчитывала на его поддержку даже больше, чем могла себе позволить. Я не давала себе об этом думать или сомневаться. И с благодарностью приняла его заботу, запретив себе заниматься самокопанием.

Чем больше проходило времени, тем больше отдалялся Уилсон, и мы вскоре вернулись к тем отношениям, что были до рождения Мелоди. Я почти сразу вышла на работу в кафе, вернулась к резьбе по дереву. Но двигаться дальше было не так-то просто. После рождения Мелоди я перевязала грудь, как мне показали в больнице, но было все равно больно, молоко сочилось, и я просыпалась на мокрых простынях, в прилипшей ночной рубашке. Принимать душ тоже было ощущением не из приятных, тело казалось чужим, и я не могла даже видеть себя в зеркале. Этот живот, который с каждым днем становился все более плоским, увеличившуюся грудь, к которой должен был прижиматься детский ротик, и пустые руки, которые уже никого не обнимут. Бывало, что я забывалась и по привычке гладила живот, тут же вспоминая, что оставшаяся выпуклость – уже не ребенок. Но я активно двигалась, да и молодость брала свое, так что физическая форма быстро восстановилась. И едва заметные растяжки на коже вскоре остались единственным напоминанием. Они казались мне прекрасными. Драгоценными.

Точно так же я не хотела вырезать и шлифовать изъяны в стволе можжевельника, над которым работала. Трещины в древесине были как отметины на моей коже, и я поймала себя на том, что без конца вожу по ним пальцем, будто убрать их значило бы хотеть забыть. В конце концов я их углубила, превратив линии и трещинки в извилистые ущелья и мрачные впадины, а красиво изогнутые ветви в скрюченные, будто стиснутые в кулаки руки.

Уилсон пришел ко мне в подвал как-то вечером, когда я работала над скульптурой, нашел перевернутое ведро и сел, молча наблюдая за мной.

– Как ты ее назовешь? – спросил он спустя какое-то время.

Я пожала плечами. До этого было еще далеко.

– А ты как думаешь, какое имя ей подойдет? – Только сейчас я подняла на него взгляд.

Он взглянул на меня в ответ, и я тут же отвернулась, заметив в его серых, как дождь, глазах печаль и сочувствие.

– «Потеря», – прошептал он, но я притворилась, что не слышу. Он провел еще час со мной, наблюдая за моей работой. Как он ушел, я не слышала.

Жизнь постепенно возвращалась в привычное русло, и никогда прежде она не была такой обычной. Я работала, вырезала, ела, спала. Тиффа часто звонила и рассказывала про малышку, только если я сама спрашивала. Она говорила точно и по делу, милосердно не углублялась в детали. С каждым звонком я могла слушать немного дольше, хотя в первый раз, услышав плач Мелоди, тут же положила трубку. Ту ночь я провела без сна, уверенная, что сердце мое теперь точно разбито и, сколько бы времени ни прошло, сколько бы слез я ни пролила, боль не утихнет.

Но время и слезы оказались лучшим лекарством, чем я думала. Всю жизнь я отказывала себе в открытом проявлении горя, удерживая его внутри, будто должна была любой ценой избегать подобной слабости. Джимми был всегда так сдержан, и я следовала его примеру. Может, все дело в гормонах, или в биологических рефлексах, или в том, что я попросила малознакомого мне Бога избавить меня от боли. Но после рождения Мелоди я обнаружила, что теперь могу плакать. И это помогало. Лечило, облегчало боль, позволяло отпустить, жить с неугасающей любовью, несмотря на потерю. Недели становились месяцами, и я все реже плакала и чаще улыбалась. И все чаще мне было спокойно на душе.

Но как только спокойствие и принятие стали моими частыми спутниками, Уилсон начал отдаляться. Сначала я была почти благодарна за это, потому что мое общество вряд ли можно было назвать приятным. Но когда я начала приходить в себя, мне стало не хватать моего друга, а его все чаще не было рядом. Не потому ли, спрашивала я себя, что он считал свой долг выполненным. Вдруг это все было только ради рождения Мелоди?

Незадолго до Рождества я отпросилась с работы на пару дней и отправилась в настоящую экспедицию по поиску подходящих заготовок для работы. Сначала это была Аризона, потом краешек Южной Юты и кружным путем назад в Вегас, с целым багажником можжевельника, красного дерева и мескита, которых мне должно было хватить не на один месяц, тем более что вырезала я обычно по воскресеньям. Из-за тех дождей и наводнений древесину смыло вниз, засыпав долины и склоны, что сильно упростило поиски. К моему огорчению, слишком тяжелые куски пришлось оставить. Хоть я и овладела в совершенстве искусством использования рычагов, блоков и пандусов, для поднятия некоторых бревен сил одной женщины с инструментами не хватало. Планируя поездку, я надеялась убедить Уилсона поехать со мной. На рождественских каникулах у него должно было найтись немного свободного времени. Но он так явно избегал меня, что я решила не докучать.

И когда я подъехала к дому в понедельник вечером, жутко грязная и уставшая, вся в синяках и щепках, в разорванной одежде и с ноющими пальцами на ноге (подарок от вывернувшегося из рук бревна), настроения общаться с Памелой и Уилсоном не было никакого. К несчастью, они как раз приехали, когда я пыталась разгрузить пикап у входа в подвал. На Памеле была короткая белая юбка с таким же топом и теннисные туфли, волосы собраны в дерзкий хвостик. Она дрожала снаружи, пока Уилсон, запрыгнув в багажник, помогал мне вытаскивать бревна. Памела приплясывала на месте минуты две, подпрыгивая и переступая с ноги на ногу.

– Дарси, я жутко замерзла. Пойдем внутрь? – пожаловалась она, тут же улыбнувшись Уилсону, когда он на нее посмотрел.

– Иди, Пэм. Тут слишком холодно. Я только помогу Блу занести все это в подвал.

Памела слегка нахмурилась, с сомнением разглядывая меня. Она явно не хотела оставлять Уилсона. Женскую интуицию не проведешь. Что-то между Уилсоном и мной было. И она это знала. Я просто пожала плечами: уж это не мои проблемы.

– Правда, Пэмми. Иди в квартиру. Буду через минуту. Нечего тебе на холоде стоять, – настойчиво повторил Уилсон.

Вообще-то было не очень холодно, хотя в декабре пустыня бывает и промерзает. Но если бы я вместо джинсов, рабочих перчаток и фланелевой рубашки была в коротеньком теннисном комплекте, мне бы тоже было холодно. Не знаю, чего Памела волновалась. Моя прическа напоминала гнездо, и, судя по ощущениям, из нее еще и пара веточек торчали. Нос покраснел, щеки поцарапаны, да мне вслед ни один мужчина не обернулся бы, включая Уилсона. Должно быть, Памела пришла к тому же выводу, потому что взбежала вверх по лестнице, успев бросить на меня долгий взгляд. Сказала, что немного посмотрит «телик».

– Пэмми? – передразнила я, перекатывая полутораметровый ствол, который спустила вниз по самодельному пандусу.

– Когда мы были детьми, все звали ее Пэмми. Иногда вырывается.

Я презрительно фыркнула, не найдясь с ответом.

– Блу, почему ты уехала, никому не сказав? – окликнул меня Уилсон через плечо, спускаясь по пандусу с охапкой можжевельника. Он прошел ко входу в подвал и исчез из виду, так что я решила, что ответ ему не так и нужен или что он все равно на него не рассчитывал. Но, быстро поднявшись наверх, он продолжил, будто никуда и не уходил:

– До вчерашнего утра я даже не знал, что ты уехала. Уже начал волноваться.

– Почему никому не сказав. Я просто не сказала тебе, – отрезала я. – Этот последний, но он жутко тяжелый. Можешь поднять другой конец? – указала я, меняя тему. Оправдываться не хотелось. Это он не обращал на меня внимания, а не наоборот.

Уилсон взялся за две тяжелые переплетенные ветви, которые я пыталась поднять. Две ветки выросли из двух разных деревьев, которые росли рядом, пошли внахлест и переплелись, веточки помельче тоже сплелись и запутались. Часть одного дерева была повреждена и надломилась у самого основания. Если бы она не была намертво сплетена с другой веткой, так бы и упала. Мне пришлось забираться на оба дерева по очереди и высвобождать каждую ветку, отпиливая ту, которая не сломалась, и отрезая остро торчащий конец у другой. В результате я поцарапала щеку и порвала джинсы, но оно того стоило.

Образ слитых воедино ветвей что-то задел в душе, наводя на мысли о чем-то очень близком каждому человеку: необходимость касаться, быть с кем-то вместе. И я уже знала, как будет выглядеть готовая скульптура. Как только я увидела их, мне до боли хотелось чего-то, в чем я себе отказывала с самого расставания с Мейсоном год назад. Но мне уже не хотелось возвращаться в то время, когда я утоляла жажду эмоциональной близости физической. Так что теперь, оставшись наедине со своим желанием, я уже не знала, что с ним делать.

Мы с Уилсоном спустились по ступенькам, пошатываясь, глядя друг на друга сквозь торчащие ветки и шипастую кору. Я первой аккуратно опустила свой конец на пол возле рабочего места, и он последовал примеру, а потом отступил и вытер руки о белые теннисные шорты. На голубой футболке виднелась камедь, на шортах остались грязные пятна. Интересно, Памела попросит его переодеться? Мысль оставила привкус горечи, и я схватила молоток и долото. Не хотелось терять ни минуты, снять кору, обрезать ветки и листья сейчас же. Может, получится отвлечься за работой, направив жажду и желание на что-то созидательное, красивое, что не вызовет чувства опустошения в конце.

– Можно мне бросить пикап там, где он стоит? – спросила я, набрасываясь на кору, не отрывая взгляда от работы.

– Ключи внутри?

Я похлопала по карманам и разочарованно фыркнула.

– Ага. Внутри. Забудь. Я его переставлю и закрою.

– Я сам. Знакомый взгляд. Блу в своей стихии, – с кислой миной ответил Уилсон, поворачиваясь и выходя.

Несколько часов подряд я лихорадочно отрывала, отрезала, шлифовала и подчищала, пока обнимающие друг друга ветки на бетонном полу не оказались идеально чистыми. Когда я отступила, чтобы передохнуть, руки саднило, а спина едва разгибалась. Было жарко, и в какой-то момент я стянула теплую рубашку, упарившись от труда и тепла небольшого обогревателя, который настойчиво вручил мне Уилсон, велев включать. Заплела мокрые волосы в косу, чтобы не лезли в лицо и не попали в шлифовальный станок. Они отросли так сильно, что коса лежала на левом плече тяжелой лианой. Я даже раздумывала, не подрезать ли ее, когда в замке заворочался ключ, и дверь подвала распахнулась под порывом ледяного ветра. Уилсон закрыл за собой дверь, едва заметно дрожа от зимних ветров. Он был в футболке и тех низко сидящих джинсах, на которые я старалась не смотреть тогда, в первый раз у него дома. Он хмурился, между бровей залегла складка, в руке лежали мои ключи.

– Блу, уже полночь. Ты сидишь здесь почти пять часов.

– И что?

– И что… уже полночь!

– Как скажешь, бабуля.

Складка на лбу стала глубже. Он быстро подошел ко мне, и вряд ли мой взъерошенный вид остался незамеченным.

– Ты исчезла на три дня, сомневаюсь, что вообще спала за это время, а сейчас ты тут, работаешь в поте лица, будто скульптуру нужно сдать уже завтра. Джинсы порваны, вся в царапинах, и ты хромала, я видел, – перечислял Уилсон. Провел пальцем по покрасневшему рубцу на моей щеке. Я протянула руку, чтобы освободиться, но он перехватил ее в движении, перевернул ладонью вверх и провел по ней пальцем, раскрывая, ощущая мозоли и ранки, полученные за последние несколько дней. Кожа покрылась мурашками. Я вздрогнула и отняла руку. Согнулась над будущей скульптурой и принялась за шлифовку.

– Так почему ты мне не сказала?

– М-м-м? – Я и не подумала остановить станок.

– Ты сказала, что ты не уехала просто так. Ты просто не сказала мне. Почему?

– Ты меня избегаешь, Уилсон, и уже давно, так что у меня сложилось впечатление, что моего отсутствия ты не заметишь. – Прозвучало резко, но я храбро встретила его взгляд.

Он кивнул, прикусив губу, раздумывая над моим обвинением, но отрицать, что специально старался не пересекаться со мной, не стал.

– Я подумал, что нам с тобой не помешает дистанция. Мелоди родилась всего два месяца назад. Наши… отношения… развивались в довольно нестандартных условиях. – Он осторожно подбирал слова, замирая перед каждой фразой. Мне не нравилось, как взвешенно он говорит. Звучало как-то снисходительно. Но он продолжил, так же четко и медленно.

– Я решил, что тебе нужно время и… личное пространство. Без лишних трагедий, без… меня… или кого-либо еще. Просто пространство. – Его пристальный взгляд был серьезным и спокойным.

Я отложила инструменты и встала, отодвигаясь от него, раз он был так уверен, что именно это мне и нужно. Теперь, когда я перестала работать, мне тоже стало зябко. Бетонный пол оставался ледяным, и этот холод проникал через стопы внутрь, а мои порванные джинсы и тонкий топ вдруг перестали сохранять тепло. Повернувшись к Уилсону спиной, я потянулась к обогревателю, стараясь согреть задубевшие пальцы и руки.

– Помнишь ту историю, которую мне рассказывал Джимми? Про Табутса, мудрого волка, и его брата Шинангоува, койота? – Я вопросительно взглянула на него через плечо.

– Который вырезал людей из палочек? Ты еще тогда хотела объяснить мне социально-экономическое устройство мира. – Уилсон невесело усмехнулся и двинулся ко мне, подхватив по дороге мою рубашку там, где я ее бросила. Накинул мне на плечи, а потом обнял, касаясь подбородком моей макушки. С ним было так тепло, так правильно, что я закрыла на все глаза. На его поведение, на непринужденность, с которой он меня обнимал, будто сестру или любимую кузину. А сестринских чувств я к Уилсону точно не испытывала. И как бы приятно ни было в его объятиях, боли было не меньше, чем удовольствия.

– Когда я была маленькой, мне эта история казалась бессмыслицей. Почему люди хотели жить в одиночку? – Задумчивый тон выдал меня, и объятия стали крепче. Глаз я не открывала, чувствуя, как по расслабившемуся от тепла телу и мускулам расползается внезапная усталость.

– Мне казалось, Шинангоув был умнее брата. Он знал, что люди хотели жить вместе. Я постоянно донимала Джимми просьбами о маме, о сестренке или о друзьях. Мудрый волк должен был догадаться, что людям захочется быть вместе. – Уилсон повернул меня лицом к себе и убрал завитки волос с моих щек. Мне очень не хотелось открывать глаза из страха, что он все поймет, пока мы стоим так близко. Но стоять в таком положении с закрытыми глазами выглядело так, будто я чего-то жду, надеюсь на поцелуй, так что пришлось их открыть.

– Иногда мне кажется, что я была одной из тех, кто остался в мешке, пока остальные падали кучками, – прошептала я.

Глаза Уилсона казались черными в этом темном, почти не освещенном углу, что цветом напоминали блестящий гематит. Он смотрел внимательно и сочувственно, будто все, что я говорила, было необычайно важно. Именно это выражение, его внутренняя сила покорили меня, урок за уроком, день за днем, а он даже не знал, что я уже принадлежала ему.

– Думаю, это вполне объяснимая реакция, ты девять месяцев была со своим ребенком, а потом осталась без него, – он произнес это очень мягко и целомудренно поцеловал меня в лоб. Отвратительно. Мне не нужно было его сочувствие. И уж точно не нужно было «пространство». Мне был нужен он. И я не хотела этих поцелуев в лоб. Мне нужны были настоящие. Я хотела целовать его, запустив пальцы в его кудри, слившись с ним в единое целое. Хотела признаться в своих чувствах, показать, насколько сильна моя привязанность к нему. Так что если я сейчас же не отодвинусь, может произойти что-то, что оттолкнет его навсегда. Я судорожно дернулась из его рук, боясь себя, боясь за себя. Уилсон тут же меня отпустил.

– Кому-то судьбой предначертано быть одним. Как Джимми. Может, и мне тоже, хочу я того или нет.

Я повернулась и подошла к рабочему столу, а Уилсон не ответил. Схватила ключи и направилась к лестнице в свою квартиру. Никто из нас не попрощался, дистанция была восстановлена. Будто он никогда и не обнимал меня.

Глава двадцать третья

Элис

Я отказалась от приглашений на День благодарения и на Рождество, заметила и обошла все ловушки, подстерегавшие меня на каникулах. Но когда Тиффа позвонила, умоляя прийти на ее ежегодную новогоднюю вечеринку, сообщив, что ее мама присмотрит за мальчиками и Мелоди в другом месте, я уступила. И все убеждала себя, что это никак не связано с тем, что моей парой на вечеринке будет Уилсон, так как Памела уехала встречать Новый год в Англию.

Я представляла себе что-то вычурное, с живой музыкой, коктейльными платьями и высокими каблуками. Но Тиффа удивила меня.

– Надень что-нибудь удобное! И цветное! Всегда проводим конкурс, кто оденется ярче всех, у нас в семье любят шумные вечеринки. Но если мы вдруг будем играть в «коробочку», придется наклоняться, так что смотри, чтобы ничего нигде не задиралось. Элис всегда ругается на эту игру, но без нее и праздник – не праздник.

Розовые обтягивающие джинсы и бирюзовая кофточка в блестках показались мне достаточно ярким комплектом. У меня даже нашлись сережки с фиолетовыми перьями и такие же перья для прически. Довершили образ тени для век с блестками и ярко-красная помада. Но Тиффа легко обошла меня, выбрав легинсы в разноцветных пятнах, полосатую рубашку настолько кислотного цвета, что даже глазам было больно, туфли на высокой платформе (оранжевой!) и разноцветный клоунский парик. Даже Уилсон заразился всеобщим настроением и выбрал джемпер не голубого, не серого и не черного цвета. Он был бледно-зеленый, с треугольным вырезом. Не кричаще, но он хотя бы попытался. Джинсы и ботинки черные, но в целом он выглядел совсем не по-учительски.

Вечеринка была не то чтобы огромной, человек тридцать, но все, похоже, друг друга хорошо знали. Пришло где-то десять-двенадцать пар, а также были Тиффа с Джеком, Элис с Питером и мы с Уилсоном. В основном это были коллеги-англичане Тиффы из «Шеффилда». Я воображала, что они все будут пить шампанское, оттопырив мизинчик, и старательно подбирать слова, все такие благовоспитанные. Но они оказались шумными и приветливыми, особенно после пары бокалов.

Вечер начался с игры «Ха-ха-ха», так ее назвала Тиффа. Каждому гостю выдали браслет, сделанный из рулона разноцветных стикеров. Нужно было рассмешить всех громким утрированным «ха-ха-ха». Если тебе везло, и кто-то смеялся, то он должен был отдать тебе стикер и поцеловать. Если девушка смешила другую девушку, то могла либо ограничиться звучным чмоканьем, либо выбрать, какого мужчину поцелует проигравшая, или кто поцелует ее. Победитель «Ха-ха-ха» определялся в конце вечера по количеству набранных (и оставшихся на браслете) стикеров. Было облегчением увидеть, что все целовали друг друга в щечку и желали «Счастливого Нового года». Никто не переходил рамки приличия и не пытался настаивать. Все были заняты собиранием стикеров. Игра продолжалась всю ночь, даже во время других игр, и я стала вроде главной мишени, потому что доставшиеся мне «ха-ха-ха» были не очень-то смешными, так что все стикеры оставались при мне, как и поцелуи. Тиффа с Уилсоном по очереди пытались выиграть друг у друга, время от времени разражаясь хохотом и отдавая стикер вместе с быстрым поцелуем в лоб. Скоро стало казаться, что у Тиффы сыпь, так часто цветные бумажки покрывали ее лицо. А Элис говорила «Ха-ха-ха» таким скрипучим голосом, что все смеялись и морщились одновременно, так что ей тоже досталось несколько стикеров и поцелуев.

Не знаю, чего я ожидала от новогодней вечеринки с кучкой британцев, но уж точно не «Ха-ха-ха» и не игры в «бумажный пакет». Тут нужно было встать на одну ногу, как цапля, наклониться вперед, не касаясь пола или пакета, и поднять его ртом. Каждый раз от пакета отрезали пару сантиметров, пока не оставалось только тонкое дно. Элис ухитрилась разбить нос, впечатавшись лицом в пол. А Тиффа легко наклонялась, как балерина, складываясь чуть ли не пополам, подхватывая пакет, будто это был танец, который она выучила давным-давно. Джек выбыл после первого же раунда, а муж Элис, Питер, пукал каждый раз, когда пытался наклониться за сумкой, и его смущенные «простите» были даже смешнее, чем сама игра. Уилсон приступил к «бумажному пакету» с бесхитростной сосредоточенностью, как, по словам его сестер, он всегда и поступал, но выбыл после второго или третьего раунда.

Очевидно, эта игра для семьи Уилсонов стала уже традицией, и отнюдь не английской. Покойный доктор Уилсон научил детей играть в нее давным-давно, поэтому практики у них было предостаточно. Прошло всего два месяца с рождения Мелоди, и я вполне могла отказаться, сославшись на нездоровье. Но это вызвало бы вопросы и любопытные взгляды, так что я встала вместе со всеми, обнаружив, что неприязнь к алкоголю оказалась только на руку, так как с равновесием у меня все было в порядке, в отличие от других. В последнем раунде мы остались вдвоем с Тиффой, она была в шаге от победы и несла всякую ерунду, как Скэри Спайс из «Спайс Герлз», плавно изгибаясь.

– Ха-ха-ха, – произнесла она, когда мы оказались нос к носу, и потешно свела глаза к переносице, когда я уступила. Эта Тиффа была так непохожа на Тиффу-знатока-искусства, что я хихикнула и оттолкнула ее.

– Ты рассмеялась! Ты рассмеялась над моим «ха-ха-ха»! – взвизгнула она и пустилась в пляс, размахивая руками. – Ну-ка, Блу Экохок, отдавай стикер! Ты не устояла перед моим остроумием! Теперь я должна выбрать, кто тебя поцелует, и хорошенько! Уилсон! Готовь губки, дорогой!

Уилсон застыл, но никто и не заметил. Мы же, в конце концов, пришли вместе, как пара, так сказать. Гостей больше занимала строящая коварные планы Тиффа, чем то, что Уилсон встал и подошел ко мне, собираясь поцеловать.

А вот Элис с долей злорадства наблюдала, как Уилсон едва ощутимо коснулся моих губ, так, что я даже не успела приготовиться.

– Боже мой! Что за жалкое зрелище, Дарси! Сколько нам, пять? – громко возмутилась Элис. – Да вся вечеринка просто отстой! Ни одного нормального поцелуя за весь вечер! Все эти противные чмоканья, стикеры и дурацкая игра в мешок! Боже! – фыркнула она на всю комнату. Села и указала на приятного молодого человека, вокруг которого вились почти все девушки в начале игры в ха-ха.

– Джастин! Ты не женат, и ты просто очаровашка. Давай, поцелуй Блу по-настоящему, справишься? – Похоже, Элис уже была немного пьяна. Парень по имени Джастин заинтересованно взглянул на меня.

– Так, а мы с Питером покажем вам, как это делается, да, дорогой? – Элис пихнула мужа в бок, который уснул сразу после неудачи с бумажным пакетом. В ответ раздался тихий всхрап. Элис гневно оттолкнула его.

– Боже! Одно только сопение и храп! Как романтично! Джастин, помоги мне!

– Помоги нам, Джастин, – выразительно поддержала Тиффа, подталкивая Джастина вперед. Рассмеялись все, кроме Уилсона, который как статуя замер рядом со мной, глядя на идущего ко мне «очаровашку Джастина», решившего выполнить желание Элис.

Уилсон резко обернулся ко мне, коснулся кончиками пальцев щек, зарылся в волосы. Глядя мне прямо в глаза, он наклонился и коснулся моих губ, еще и еще, будто боясь, что Элис снова заведет свое «боже-боже», если он отступит. Его губы касались моих уверенно и нежно, и я чувствовала его дыхание. Сердце подскочило, стремясь вырваться из груди, а разум кричал на меня, требовал, чтобы я запомнила каждую деталь мечты, ставшей явью, на что я даже не смела надеяться. Уилсон целовал меня!!

А потом все мысли исчезли. Его губы стали более настойчивыми, и он притянул меня к себе, требовательно целуя, нежно пытаясь проникнуть языком внутрь. И я впустила его. В ту же секунду я почувствовала на плечах его руки, и поцелуй превратился в нечто большее. Это уже была не игра, не показная шутка, это было только нашим мгновением, и ничего вокруг больше не существовало.

Мы одновременно отступили друг от друга, восстанавливая дыхание. Комната взорвалась аплодисментами и свистом, а Элис прыгала и хихикала, как маленькая девочка при встрече с Сантой.

– Как это мило! Дарси! Если бы ты не был моим братишкой, я бы встала в очередь! Питер! Проснись же! – Элис повернулась к уставшему супругу, который все пропустил.

Тиффа смотрела на нас, слегка улыбаясь, будто с самого начала обо всем знала. Рука Уилсона скользнула к моей, и он переплел наши пальцы. Уши у него покраснели, но он молчал. Весь остаток вечера он держал меня за руку, а мое сердце едва помещалось в груди. Воздуха не хватало, меня била сильная дрожь, и ужасно хотелось остаться одной, чтобы разобраться в этом новом ощущении.

Близилась полночь, и Тиффа включила телевизор, раздав всем хлопушки и праздничные язычки-гудки.

Очевидно, это была еще одна английская традиция – смотреть, как часы Биг-Бена бьют ровно двенадцать раз, и Тиффа специально записала этот момент, когда в Лондоне наступил Новый год, чтобы все почувствовали себя дома… в Англии. И я ничуть не возражала променять Таймс-Сквер на Биг-Бен. Или американских парней на странного школьного учителя-англичанина. В тот момент я обожала все английское.

Мы считали секунды до ударов, а потом смотрели, как гигантский циферблат приглашает Новый год и в наш край света. Все закричали: «С Новым годом!», принялись обниматься, поздравлять друг друга, чокаться, и в комнате снова стало шумно и весело. Тиффа с Джеком не скрывали слез, целуя друг друга, вспоминая, как изменилась их жизнь за прошедший год и сколько новых лет их еще ждет. И я тоже сыграла в этом свою роль. Я с улыбкой повернулась к Уилсону, но он отвернулся, наблюдая за всеобщим ликованием со стороны.

– Пойдем, – неожиданно позвал он. – Ты готова? Я хочу уехать. Мы тихонько ускользнем. Утром позвоню Тиффе, поблагодарю за вечеринку.

– О. Ладно, – кивнула я, не сопротивляясь подталкиванию в спину. Он схватил наши куртки и пытался незаметно открыть дверь, когда к нам подбежала Тиффа, еще с того конца комнаты крича подождать. Уилсон поморщился. Почему же ему вдруг так резко захотелось уйти?

– Дарси, подожди! Не уводи Блу! Фейерверки отсюда просто невероятные! А ты их и на День независимости пропустила! И мы еще не наградили чемпиона «Ха-ха-ха»! – И вот она уже была рядом, обнимала нас обоих за плечи и разворачивала в сторону от двери.

– Думаю, Джастин уже поставил точку в празднике, Тифф, – откликнулся Уилсон, голос у него был какой-то странный. Брат с сестрой переглянулись, и я почувствовала, как начали гореть щеки, а сердце сжалось.

– Понимаю, – тихо ответила Тиффа. Мне бы тоже не помешало. Она наклонилась ко мне, поцеловала в обе щеки и стиснула мою руку в своих. – Спасибо тебе, Блу, что пришла. Мы с Джеком считаем и будем считать тебя частью нашей семьи. Когда ты будешь готова, приезжай посмотреть на Мелоди. Думаю, нам всем это пойдет на пользу. – Она быстро взглянула на Уилсона, потом снова на меня. – Счастливого Нового года, дорогие.

Мы молча спустились на парковку в переполненном лифте, хотя едва перевалило за полночь и празднование было в самом разгаре. На каждом этаже в лифт набивались еще жильцы, и меня буквально вжало в Уилсона. Он продолжал держать меня за руку, пока лифт несся вниз, отсчитывая этажи. Мое настроение так же стремительно падало. Будет ли он извиняться всю дорогу за поцелуй, от которого моя душа засияла, как небо от праздничных фейерверков? Тиффа была права. Вид на фейерверки с ее балкона был бы фантастическим. Жаль, что мы не остались посмотреть. Тогда, может, мы бы снова поцеловались под взрывающимися над нами яркими красками, прежде чем магия вечера уступила бы место реальности.

Вегас был городом вечеринок, и на улицах текли настоящие людские реки, так что выехать от Тиффы оказалось затруднительно. Все бегали из одного отеля в другой, наслаждаясь огнями, бесконечной едой и атмосферой города, купающегося в празднованиях. Он манил их, как бабочек огонь. К счастью, Шеффилд находился в южной части города, так что самых оживленных перекрестков удалось избежать, и мы выбрались на шоссе, которое сворачивало на восток, к Боулдер-Сити. Уилсон не произнес ни слова, аккуратно объезжая пробки из машин и людей, но когда огни города остались далеко позади, я уже не могла выносить эту тишину, так что решила перевести все в шутку.

– Ты целуешься, как старушка.

Машина резко вильнула, тряхнув нас, Уилсон выругался и выровнял руль, глядя то на меня, то на дорогу.

– Черт возьми! – воскликнул он, а потом как-то странно рассмеялся, нервно проведя рукой по лицу. – Что ж, а ты – нет.

От его слов у меня затрепетало сердце и засосало под ложечкой.

– Так в чем же дело?

– В этом и дело.

– А, то есть если бы тебе показалось, что ты целуешь одну из старушек из «Золотых девочек», все было бы в порядке? Потому что для меня было именно так, и я чувствую себя прекрасно, а вот ты явно нет.

– «Золотых девочек»?

Понятно, старые американские сериалы Уилсон не смотрит.

– Ну… может, и не так. Может… принца Чарльза, – поддразнила я.

– Но не Камиллу же? Пожалуйста, скажи, что это не было похоже на поцелуй с Камиллой!

У меня вырвался смешок. Бедная Камилла.

– А поцелуй со мной был похож на поцелуй с Викторией Бэкхем? Тиффа говорила, что ты был без ума от нее в семь лет, – не унималась я.

– Конечно. Ведь я точно знаю, каково это – целоваться с Викторией Бэкхем.

– Но ты думал о ней, когда целовал меня? Это тоже вполне считается.

– Нет, Блу. Не думал. К сожалению, я точно знал, кого целую и почему этого нельзя было делать.

Ну вот, все мои попытки избежать серьезного обсуждения с треском провалились. Уилсон не отрывал взгляда от дороги до самого дома, и я с трудом удержалась от требования объясниться, оправдать такое резкое неприятие. Если он боролся со своими чувствами ко мне, значит, он их осознал. Давать ему больше оснований для раскаяния я не собиралась, как и спорить. Поэтому всю дорогу просидела в гробовом молчании. Он подъехал к дому и припарковался, выключил двигатель и повернулся ко мне.

– С тобой я перешел все мыслимые и немыслимые границы. Боже, я же был твоим учителем! Моя сестра удочерила твою дочку! Все так сложно и запутанно, что я не хочу еще усугубить ситуацию. Наша дружба, наши личные, даже интимные моменты, да даже то, что ты снимаешь у меня квартиру… все это можно объяснить. Можно оправдать. Если только в этом нет ничего большего. Сегодня, поцеловав тебя, я пересек черту, делавшую меня твоим другом, учителем, советчиком, да даже кем-то вроде отца, – эти слова он выплюнул с заметным отвращением. – Я стал кем-то совершенно другим и обязан перед тобой извиниться. Не знаю, чем я думал, позволив Элис так собой манипулировать.

– Кем-то вроде отца?! Ни хрена себе! – Теперь в ужас пришла я. – Так вот какие у нас, по-твоему, отношения? Какая гадость, Уилсон!

Я вылетела из машины, хлопнув дверью, и взбежала по ступенькам, не дожидаясь его. Мне правда не хотелось его убивать, но в этот момент я могла задушить его, глазом не моргнув. За спиной послышались шаги, и я резко обернулась на последней ступеньке.

– И к твоему сведению, Уилсон. Ты был моим учителем. В прошлом! Ты стал мне другом. И я не ребенок и не твоя ученица. Я – женщина, всего на пару лет младше тебя. Ты не только целуешься, как старомодная старушка, ты и ведешь себя так же! Да что такого было в поцелуе?! Ничего неприличного, просто дурацкая игра на вечеринке. Возьми себя в руки!

Я так гордилась своей честностью и вот теперь нагло врала ему в лицо. А правда в том, что это была не просто дурацкая игра, а что-то важное. Очень важное. И Уилсон совершенно точно не целовался как старушка. Но об этом он не узнает. Тем более сейчас. Когда он только что все разрушил.

Уилсон не отводил взгляда от моих губ, и было заметно, что он борется с собой, не в силах решить, то ли доказывать, что умеет целоваться, то ли принять мою версию событий и успокоиться. И то, и то сделать не получалось. Либо поцелуй был важен, и теперь наши отношения перешли в другую стадию, чего он не был готов признать, либо после неудачной игры на вечеринке он мог и дальше притворяться, что у нас все просто и пристойно и что он просто приглядывает за Блу Экохок, такой добрый мальчик.

Он медленно подошел ко мне. Остановился очень близко, я стояла всего ступенькой выше. Наши глаза теперь находились на одном уровне, как и губы.

– Ничего такого? – тихо уточнил он.

– Просто глупая игра, – так же тихо подтвердила я.

– Тогда почему мне этого снова хочется?

Сердце билось так сильно, что отдавалось в голову, стуча и в висках тоже.

– Может, ты просто хочешь доказать мне, что ты – не старушка?

– Действительно. Мне надо просто доказать тебе, что я – мужчина, способный поцеловать женщину так, что ей не придут в голову спицы для вязания и носки.

– А также тальк и зубные протезы.

Губы Уилсона почти касались моих.

– Точно, в этом все дело.

Его лицо оказалось совсем близко, и я закрыла глаза, почувствовав, как он требовательно касается моих губ, нежно проникает внутрь, пробуя на вкус, будто выпивая меня изнутри. И вот мы стоим, соприкасаясь только губами, не шевелясь. Всего в паре сантиметров друг от друга, опустив руки, как если бы только губы и могли двигаться. Поцелуй был медленным и сладким, томным, как растянувшийся на солнышке кот.

А потом он закончился. Замерев в ожидании, я надеялась, что его губы снова найдут мои. Но нет. Пришлось приоткрыть веки и смириться с тем, что этот потрясающий поцелуй закончился. Уилсон наблюдал за мной, слегка улыбаясь.

– Вот так-то, Камилла, – прошептал он. Поднялся мимо меня по ступенькам и открыл дверь, больше ничего не добавив. Придержал ее для меня, подождав, пока я повернусь и поднимусь следом. Руки и ноги не слушались, и я с трудом держала глаза открытыми. Небо стало таким чувствительным, будто я очнулась от комы, во время которой меня кто-то кормил арахисовым маслом.

Уилсон проводил меня до моей квартиры и прошептал:

– Спокойной ночи, Блу.

Я не ответила. Просто смотрела, как он поднимается по лестнице, спрашивая себя, как ему удалось оставить последнее слово за собой.

Весь следующий месяц Уилсон снова меня избегал. Может, он был занят, или с началом нового семестра ему приходилось работать допоздна. Несколько раз я слышала, как он ходит по квартире после девяти вечера. Такова, наверное, неблагодарная работа учителя. Но я подозревала, что причиной был скорее новогодний поцелуй и желание держаться от меня подальше, а совсем не увеличившееся количество работы. И, конечно, Памела.

Памела вернулась из Англии, и ей снова было обеспечено место в его жизни, включая все его свободное время. Они ходили в кино и в рестораны, даже играли в теннис по выходным. Я в жизни не держала ракетку в руках. Сомневаюсь, что Бев играла в теннис, а кроме Уилсона и Тиффы других друзей у меня не было. Печальная картина.

Глава двадцать четвертая

Блеск

А потом мне позвонили из лаборатории.

У меня было семь восьмичасовых смен в кафе подряд, а когда я не работала в кафе, то сидела в подвале, барахтаясь в «пространстве», которое мне обеспечили. Уилсон держался на расстоянии. Единственной связью с ним оставалась музыка: каждый вечер он по-прежнему играл на своей виолончели, а я слушала под вентиляцией. Я пыталась отучить себя даже от этого, потому что музыка будто смеялась надо мной, над моей тоской, и заставляла чувствовать себя уязвимой и отвергнутой. Но каждый вечер я все равно оказывалась в своем кресле, ждала и слушала, мучая себя, проклиная Уилсона и его «пространство».

И не то чтобы я забыла о том, что должны были прийти результаты ДНК-теста. Не забыла. Но и не ждала с нетерпением. Так что к звонку оказалась не готова.

– Это Блу Экохок?

– Да. Это я.

– Это Хейди Морган из лаборатории «Форенсис» в Рино. Ваши результаты готовы.

Сердце тут же заколотилось, и так быстро, что стало даже больно.

– Хорошо.

Губы онемели, и больше ничего я выдавить не смогла.

– ДНК совпали. Мы хотели бы, чтобы вы вернулись в Рино.

– Ладно, – повторила я. Совпали. Они узнали, кто я. – Мне надо… подумать минутку. Нужно будет отпроситься с работы, купить билет… и… мне надо подумать, – залепетала я, понимая, как по-дурацки звучит мое бормотание.

– Ну конечно, – с теплотой отозвалась Хейди Морган. – Позвоните нам, когда будете готовы. Я связалась с детективом Муди и сержантом Мартинесом. Здесь все очень взволнованы. Такое случается нечасто.

Я пообещала, что буду на связи, и повесила трубку, тут же упав в свое старое кресло, которое так и стояло под вентиляцией в ожидании вечерних симфоний. Не унимающееся сердце успокаиваться не собиралось, как и нервное возбуждение, из-за которого я кусала ногти и постукивала ногами по полу. Мне нужно было кому-то об этом рассказать. Рассказать Уилсону. Но его не было дома, и вообще я на него злилась. Не дав себе времени передумать, я схватила ключи и быстро пошла к двери. Поеду к Тиффе.

В доме Тиффы был портье, и, наверное, очень кстати, так как он успел предупредить ее о моем приходе, позволив хоть как-то приготовиться к моему нежданному визиту. Но она сразу же открыла дверь и втянула меня в прихожую, где стиснула в объятиях, широко улыбаясь.

– Блу! Негодница! Почему не сказала, что приедешь? Я бы заказала обед и шампанское, чтобы отпраздновать! И у меня был бы повод переодеться! Мелоди решила поделиться едой с моей блузкой. Она плюется на все и на всех, так что осторожно. И я бы поменяла ей подгузник, чтобы она произвела хорошее впечатление! А так тебе придется смириться с нами, голодными и плохо пахнущими!

Ее смех был как успокаивающий бриз, и я тут же расслабилась, позволив ей провести себя в спальню.

Детская комната Мелоди была похожа на сад с бабочками и птицами, сидящими на ветках цветущих деревьев. Из дупла в дереве выглядывал бурундучок, семья кроликов скакала по стене над бледно-зеленым пушистым ковром. На потолке нарисовали голубое небо, усыпанное пышными белыми облачками, где еще клином летела стайка гусей. Мудрый филин наблюдал с ветки за колыбелькой, которую укрывал воздушный светло-зеленый полог с вышитыми розовыми цветочками, будто весенний луг. Еще в комнате сидели мягкие игрушки из мультика «Бэмби», а недалеко от кроватки расположилось огромное белое кресло-качалка с подушками в форме цветов.

Это была настоящая сказка, каждая девочка мечтала о такой комнатке. Но мое внимание привлекла малышка в колыбельке. Она агукала и перебирала в воздухе пухленькими ножками. Черные волосики, с которыми она родилась, посветлели до светло-каштановых, а она сама стала больше раза в два. Я видела ее всего пару секунд, но эти секунды глубоко врезались в память. Этот ребенок сильно отличался от воспоминания, но глазки у нее были голубые. Она улыбалась, извиваясь всем маленьким тельцем, дрыгая ножками и ручками, и я поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ, сквозь внезапно подступившие слезы. Сожаление, которого я так боялась, из-за которого не приезжала, вовсе не обрушилось на меня волной, как я ожидала. И это были слезы скорее облегчения, чем горя, и я сжала руку Тиффы с благодарностью, которую никогда не смогла бы выразить словами.

– Она такая… такая…

– Идеальная, – закончила за меня Тиффа, крепко обнимая за плечи. В ее глазах тоже стояли слезы. – Само совершенство. С этими памперсами и всем остальным. Давай я их поменяю, и ты сможешь ее подержать.

За три месяца Тиффа стала экспертом, ловко меняя и сворачивая подгузник, болтая с Мелоди, которая не сводила с нее глаз. Тиффа дала мне детскую присыпку, и мы обе громко чихнули, когда я немного увлеклась. Тиффа рассмеялась.

– Ты прямо как Джек. Он всегда говорит, что присыпки много не бывает. Когда приходит папочкина очередь, Мелоди вся благоухает, даже когда пукает, пинаясь.

Тиффа подхватила Мелоди на руки и передала мне.

– Вот, держи. Покачай крошку, пока я принесу ее бутылочку. – Тиффа потрепала меня по щеке, поцеловала головку Мелоди и вышла прежде, чем я успела возразить. Я неловко села на край кресло-качалки. Не считая нескольких секунд после рождения Мелоди, я ни разу в жизни не держала на руках ребенка. И хотя я старалась не слишком ее прижимать и не сильно отпускать, она все равно недовольно сморщилась, выпятив нижнюю губу, будто собираясь зареветь.

– Ладно, ладно, тебе так не нравится. Сейчас сделаем по-другому! – Я спешно поменяла положение рук, уложив ее головкой себе на плечо, поддерживая под попку одной рукой и обнимая другой. Она тут же прижалась ротиком к моей щеке и принялась старательно сосать. Я вскрикнула, отпрянув, и на этот раз она прицепилась к моему носу.

– Тиффа! Помоги! Она схватила меня за нос! – Я рассмеялась, пытаясь освободиться от маленького вампиреныша. Она испустила истошный крик, и я перевернула ее спиной к себе, прижимая к груди. Немножко покачала и походила по комнате, разговаривая с ней, как Тиффа.

– Посмотри, Мелоди. Это зайчата! Серенькие зайчики, прямо как глаза дяди Уилсона. – Я резко остановилась. Вот откуда это вылезло? Я перешла к другим картинкам. – Вот это да! – продолжила я тем же приторным голоском. – Вот и бурундучок! Он ищет Мелоди. Он тебя видит!

Малышка перестала плакать, и я сделала еще круг по комнате, укачивая ее на руках.

– Бурундучку лучше поостеречься! Мистер Филин не сводит с него глаз, а совы очень любят кушать бурундучков!

Я прикусила губу. Может, слишком страшно? Вторая попытка.

– Совы – единственные птицы, которые различают синий цвет. Представляешь, Мелоди?

– Правда? – Тиффа вернулась, тряся в руке бутылочку. – Ты серьезно?

– Да. Точнее, думаю, что да. Джимми, мой папа, любил птиц и знал про них кучу всего интересного. Скорее всего, я и не вспомню большую часть того, что он мне рассказывал, но это было одной из наших шуток. Я наивно считала, что раз только совы видят синий цвет, остальные птицы меня не замечают.

Тиффа улыбнулась.

– А, потому что ты – Блу, прямо как небо.

– Ага. Мне казалось это прекрасным.

– Невидимость не помешала бы, да? – Тиффа протянула мне бутылочку, но я отказалась.

– Пожалуйста, давай ты сама! Она хочет есть, а у меня на руках опять расплачется. Она уже пыталась откусить мне нос в поисках молока.

Тиффа расхохоталась, забрала у меня малышку и устроилась в кресле-качалке. Мелоди с удовольствием сосала бутылочку. Мы с Тиффой наблюдали за ней, за довольным выражением маленького личика, активно двигающимися щечками. Такая радостная, как мало ей нужно для счастья.

– Кстати про невидимость, – тихо произнесла Тиффа, по-прежнему глядя на Мелоди. – Твой приезд – большая неожиданность. Очень приятная, но неожиданность. Что происходит, Блу?

– Сегодня позвонили из лаборатории. Сказали, что ДНК совпали. Они знают, кто я, Тиффа. И кто моя мама. Хотят, чтобы я приехала в Рино.

– О-о-о, Блу. – Тиффа глубоко вздохнула. И взглянула на меня с таким сочувствием, что у меня подкатил комок к горлу. Я сглотнула и попыталась рассмеяться.

– Надеюсь, что не напугала тебя, появившись вот так, вся в панике, с квадратными глазами. Мне просто надо было с кем-то поделиться. И я подумала о Мелоди, и что мне нужно найти ответы ради нее, даже если сама я предпочла бы не знать.

– Я так этому рада. Уже пришло время. И ты совсем не выглядела паникующей, и глаза нормальные. Ты всегда потрясающе держишься, Блу Экохок, такое самообладание. Обычно я легко «читаю» людей, но ты всегда такая сдержанная, замкнутая. О чем это говорит? В тихом омуте черти водятся? Если так, то вы с Дарси очень похожи.

Когда я ничего не ответила, Тиффа удрученно покачала головой, будто мое молчание только подтверждало ее правоту.

– Он заезжал вчера, – между делом заметила она. – Будто голову потерял.

Сердце упало в пятки. Видимо, на лице отразились какие-то эмоции, потому что Тиффа тут же перестала качаться в кресле.

– Что такое? Блу, что я сказала не так?