Тайная страсть Гойи Лесина Екатерина

– Каэтана понимала, что время безжалостно к хрупкой ее красоте. Но понимание это старательно гнала. Она решила, что я должен запечатлеть ее юной, но забыла, что юность ее давным-давно осталась позади. Лукреция же ревновала тетку. За ними забавно было наблюдать. А что до нашей связи… Я долго закрывал глаза на отчаянные попытки Лукреции привлечь мое внимание. Но когда речь зашла о картине… Изначально я собирался написать именно Каэтану, как ей того желалось. Где бы еще я нашел натурщицу столь страстную и, если можно выразиться, бесстрашную? Даже проститутки не готовы полностью обнажиться перед клиентом…

И это сравнение ничуть его не покоробило.

– Она же позировала с готовностью… Это был новый опыт для нас обоих. И признаюсь, удачный, так мне казалось, пока я не начал работать. Меня можно обмануть, но холст обладает удивительным свойством выставлять напоказ скрытые недостатки. И начав писать, я вынужден был остановиться. Каэтана, она была красивой женщиной, но именно женщиной. Зрелой, а мне нужна была яркая юность. И пришлось пригласить Лукрецию. Если вас волнует наша связь, то все происходило исключительно по ее желанию. Я же не устоял. Я лишь мужчина.

– Но Каэтане вы не говорили?

– К чему ранить ее самолюбие? Она пришла в восторг. Конечно, моя «Маха» получилась именно такой, какой Каэтана видела себя. Свободной. Юной. Прекрасной. Смешно…

– Что случилось потом?

– Потом? – Франсиско тронул кружевной воротник. – Каэтана не успокоилась. Нет, день ото дня она становилась все более ревнивой. Она не давала мне свободно дышать, требовала развода. Устраивала скандалы, следила за каждым моим шагом. А ее сестрица делала все, чтобы разлучить нас. Вечно нашептывала Каэтане, будто бы я неверен… И порой доводила ее до исступления. И я устал. Я любил Каэтану. Конечно, любил…

Он произнес это, убеждая сам себя.

– Но ни одно чувство не способно существовать в неволе. И настал день, когда я явственно осознал, что терпение мое иссякло. Кроме того, – Франсиско сказал, будто оправдываясь, – себя Каэтана ограничивать не пыталась. Ее вечно окружала толпа поклонников…

– Вы расстались?

– Я же говорю, она совершенно измотала меня, и я уехал. Не скажу, что решение это далось мне легко, мы были вместе долгие годы…

И все эти годы Каэтана содержала любовника. И наверное, ему нелегко было отказаться и от мастерской, и от денег герцогини Альбы, и от положения в ее свите.

– Значит, именно вы решили…

– Она меня прогнала! – с гневом воскликнул Франсиско и вскочил. Он сжал кулаки, а лицо его покраснело. – Вам ведь рассказали? Нет?! Удивительное дело! Донна Изабелла не упустила бы такого шанса… Старая ведьма! Это она все устроила! Да мы почти помирились, но… лето было таким жарким…

…Лето и вправду выдалось жарким. И жара изматывала. Пусть морской воздух и приносил некоторое облегчение, но Франсиско ощущал себя опустошенным.

Это место, люди, в нем обретавшие, Каэтана… Все тянуло силы, и в какой-то момент Франсиско осознал, что сил больше не осталось.

Вдохновения не осталось.

Нет, он работал, но работа не приносила прежнего удовольствия.

– Ты вновь печален, сердце мое. – Каэтана не отступала ни на шаг, и ее близость, близость женщины, которая некогда приводила его в восторг, раздражала. – В чем дело?

В ней.

В ее нарядах, излишне вычурных.

В запахе ее тела, смуглой кожи, которую Каэтана щедро натирала маслами. И ароматы их, мешаясь с потом, создавали крайне неприятную смесь. А она, не чуя этого, выливала на себя духи… И окруженная облаком запахов, прикипала к Франсиско.

В ее волосах, где проглядывала уже седина, пусть и горничным было велено выбирать эти, негодные белые волоски, но их оказывалось слишком много. В лице ее, на котором застыла гримаса презрительного снисхождения ко всем, кому судьба отказала в праве на титул…

– Я устал, – сказал Франсиско честно.

– Это от жары. – Каэтана обмахивалась веером, и каждое движение порождало новую волну запаха. Кисловатого, неприятного. Франсиско приходилось делать усилие над собою, чтобы не морщиться. – Скоро жара спадет, вот увидишь…

– Конечно.

– Иди отдохни. И мне пора…

Доктор жил при поместье, и являлся в покои Каэтаны с черным своим кофром, в котором находилось место и скарификатору, и медному тазу для крови, и успокоительным каплям, что погружали герцогиню в сон, ведь в ее возрасте здоровый сон был необходим для сохранения красоты.

И в эти часы никому, даже Франсиско, не дозволено было беспокоить Каэтану. Впрочем, сие обстоятельство лишь радовало его, поскольку ее покой даровал ему хоть какую-то свободу.

Он чувствовал, как выгорает изнутри…

И запершись в мастерской, выплескивая на бумагу свое раздражение, Франсиско рисовал. Каэтану рисовал, отдавая должное ее желаниям. И вовсе не такою, какой она желала себя видеть, а такой, какой она представала ныне в его глазах.

Полновата.

С чересчур длинным носом. И слишком уж расставленными глазами. В его набросках мелкие недостатки, примеченные прежде, разрастались, становились огромными, явными. И это доставляло Франсиско немалое удовольствие.

Именно тогда он ощущал себя почти свободным.

Кто знал, что в мастерскую, святую святых, которую Франсиско охранял не менее страстно, нежели Каэтана свой полуденный сон, заглянут? И не просто заглянут, слугам все же приходилось убираться в мастерской, но исключительно под надзором Франсиско, который не потерпел бы праздного любопытства. Нет, его наброски нашла донна Изабелла.

И естественно, не упустила удобного случая.

Об ее участии Франсиско узнал позже, а когда ему передали, что Каэтана прервала отдых и желает немедля увидеть его, он несколько забеспокоился. Все же герцогине чуждо было отступать от своих привычек. И уж тем более посылать за Франсиско не лакея, а свою сестру, которая – о диво дивное – выглядела несказанно довольною.

Каэтана ждала в гостиной.

Бледная.

И некрасивая. С прямыми волосами, которые не удосужилась убрать после сна. Горделивая. Холодная.

– Каэтана…

– Это твое? – Она протянула стопку листов. – Значит, ты любишь меня?

Он сразу узнал их, с первого взгляда. И вспомнив, как держалась донна Изабелла, понял, кого следует благодарить.

– Ты говорил, что любишь…

– Люблю, – почти не покривив душой, сказал Франсиско. Все же Каэтана была не худшею из женщин.

– И это твоя любовь? – Каэтана швырнула листы ему в лицо. – Ты говоришь, что я красива, а пишешь… Ты видишь меня такой?

Присев, Франсиско собирал листы.

– Старухой? Молодящейся старухой! Пучеглазой! Длинноносой! Уродливой! – Она все же сорвалась на крик, и донна Изабелла, присутствовавшая при сцене молчаливою свидетельницей, поспешила к сестрице. Обняла, заквохтала и поспешила сунуть под нос Каэтане флакон с солями.

– Прочь! – вымолвила Каэтана, когда к ней вернулась способность говорить. – Поди прочь! Уезжай! Не желаю больше тебя видеть…

– И вы уехали?

– Естественно. – Франсиско скривился. – Оставаться дальше было невозможно. Каэтана, конечно, порой проявляла неженскую разумность, но все же во многом была узколоба. Ей бесполезно было объяснять, что этих рисунков требовала моя душа…

– И она же потребовала отдать их для печати?

Не следовало заговаривать об этом, поскольку данный эпизод навряд ли имел отношение к делу, но Альваро не сдержался.

– Я и не отдавал… Рисунки остались в поместье, как и все мои работы. Они, по сути, не принадлежали мне, будучи сотворенными в мастерских герцогини. – Франсиско вскинулся и речь его была гневна. – Я бы в жизни не опустился до подобной низости! И будем откровенны. Мне сие было совершенно невыгодно. Одно дело – женщина обиженная, и совсем иное – оскорбленная. И если наброски всего-то обидели Каэтану, оставив нам шанс, пусть крохотный, но все же, на примирение, то, попав в печать, сии рисунки сделали примирение невозможным.

В этом имелась своя логика.

И значит, все было куда как интересней, нежели Альваро представлялось.

– Полагаете, это кто-то из домашних?

– Естественно. Возможно, Лукреция. Или Мануэль, или донна Изабелла, она самая мерзкая особа, которую мне только приходилось встречать. И от нее ждать можно было чего угодно… Не удивлюсь, если именно она убила Каэтану.

Слово было сказано.

И Альваро не торопил. Если уж Франсиско сам заговорил об убийстве, то неспроста.

– В тот вечер мы почти помирились… Она все же любила меня, а женская любовь – это сильнейший яд, отрава для сердца и души. Каэтана позвала меня, пытаясь показать, что счастлива. Но сама же не выдержала…

…Франсиско готовился к этому вечеру со всем старанием, здраво рассудив, что пригласили его неспроста. Он долго думал, стоит ли отправляться одному или же все же прихватить с собою девицу, которая ныне скрашивала его досуг. Марианна была мила, полна страсти, но умом не отличалась.

Зато отличалась вспыльчивостью.

И умением говорить вещи, о которых следовало бы промолчать.

Нет, Марианну показывать герцогине не следовало, но, пожалуй, Франсиско самому себе мог признать: его терзала ревность. И ярость. И обида. И многие иные эмоции, которые он щедро выплескивал на холсты.

До сего дня именно он уходил первым. Всегда.

И оставался равнодушен к слезам, мольбам и просьбам, полагая их пустыми, и вовсе никогда не задумывался о женщинах, с которыми его сводила судьба. Исключением разве что была супруга и то лишь в силу собственного характера и изрядной надоедливости.

Но речь не о ней.

О Каэтане.

Блистательной герцогине, вновь посетившей Мадрид. О дворе ее пышном, куда стремились многие. О красоте несравненной – ей вновь пели оды, восславляя что тело, что душу… О том, что именно он, Франсиско, в глазах публики выглядел неудачником, от которого отвернулась Каэтана… Нет, этого самолюбие Франсиско вынести было не способно.

И он решился.

Марианна новость приняла с раздражением.

– И с чего это я должна отправиться туда? – поинтересовалась она. – Мы можем провести время здесь… С удовольствием…

И шаль соскользнула с круглых плеч. Марианна отличалась тем диковатым бесстыдством, которое характерно было особам низкого происхождения.

– Я пойду.

Марианной он пресытился быстро, но искать новую любовницу было недосуг, да и сама Марианна, чувствуя неустойчивость своего положения, притихла.

– А ты – как желаешь.

– Ты любишь ее? – Она не накинула шаль, но подалась вперед, потянулась, провела ладонями по бокам. – Ты все еще любишь ее?

– Нет.

– Любишь, конечно… Вы так долго были вместе, и твое сердце, Франсиско… Оно ледяное, но и лед способен любить.

– Выбрось эту чушь из головы.

– Я не позволю тебе вернуться! – Марианна вскочила. Она воздела руки над головой, словно намереваясь обрушиться на Франсиско, но он давно уже привык к этим ее вспышкам ярости, к гневу, точнее театральной его ипостаси. – Я… я убью ее! Слышишь? Если ты вздумаешь бросить меня, я…

– Успокойся.

– Нет! – Она все же вцепилась в его рукав и рухнула на колени. – Не бросай меня! Ты же знаешь, что я тебя люблю… Всегда любила только тебя… Я прощала тебе всех тех девок, мимо которых ты не способен был пройти… Но не ее! Я убью!

– Кого ты убьешь?

– Ее… себя… тебя! Не знаю! Но господь видит, не позволю этой твари нас разлучить! Она старуха, Франсиско…

Марианна была молода.

И прекрасна.

Франсиско отцепил холодные пальцы, поморщился, подумав, что на полотне этакая поза выглядела бы излишне эмоциональной…

– Если хочешь пойти, будь готова…

– Убью! – выкрикнула Марианна в спину.

Эту угрозу он не услышал.

К указанному времени Марианна остыла, успокоилась, хотя все равно Франсиско не отпускала мысль, что он совершает ошибку. При всем своем очаровании – а Марианна в выбранном наряде была очаровательна – она не соответствовала обществу, в которое попала. Но не являться же одному, тем самым признавая победу Каэтаны, которая будет – тут Франсиско не сомневался – окружена толпой поклонников!

– Веди себя прилично, – сказал он любовнице, и та кивнула, но видимая эта покорность, прежде Марианне не свойственная, не обманула Франсиско. И он, стиснув руку в белой перчатке так, что Марианна зашипела не то от боли, не то от гнева, повторил: – Если и вправду любишь меня, как говоришь, то веди себя прилично…

Угрожать Марианне было бесполезно. Она, дитя улиц Мадрида, угроз не боялась, напротив, по странной прихоти судьбы спешила поступать наперекор что угрозам, что голосу рассудка.

– Послушай. – Франсиско заговорил мягко. – Каэтана – герцогиня Альба… Ее слово многое значит в Мадриде. И да, некогда мы были любовниками. Но сама понимаешь, что она ко мне не вернется… Кто я такой? Всего-навсего живописец, которых множество… Она же… Одним своим словом она способна сломать мою судьбу.

Марианна слушала.

Хмурилась.

Злилась. Кусала губы. И все же молчала.

– Мне повезло, что она решилась пойти на примирение. Мои дела идут вовсе не так хорошо, как мне того хотелось бы… Каэтана способна помочь.

– И что она попросит взамен? – Губа Марианны дернулась, а улыбка ее натужная больше походила на оскал.

– Ничего, полагаю. Ей нравится проявлять милосердие. Просто постарайся вести себя прилично. Подумай, если бы я хотел возобновить наши с ней отношения, разве стал бы звать тебя?

В особняк герцогини Марианна входила с гордо поднятою головой, будто бы являлась хозяйкою этого особняка. Она держалась так, что и мысли не возникало о неуместности ее присутствия. Что ж, порой она умела играть, казаться и милой, и очаровательной.

Кокетливой.

Задумчивой.

Прекрасно юной… Франсиско, знай он ее чуть хуже, влюбился бы.

– Твоя любовница великолепна. – Каэтана сама отыскала его. – У тебя всегда был отменный вкус.

– Ей далеко до тебя. – Франсиско поклонился, надеясь, что поклон этот выглядит в достаточной мере уважительным. – Ты ничуть не изменилась с последней нашей встречи. Все так же прекрасна.

Он почти не солгал.

Пожалуй, человек менее наблюдательный счел бы красоту Каэтаны естественною, и удивился бы магии, которая позволила этой женщине одолеть время. Но Франсиско явственно видел тонкий слой пудры, скрывавшей дряблость кожи.

И блеск глаз не мог быть естественного свойства.

Подчерненные ресницы.

Искусственный румянец… Видел помаду на губах и тщательно сокрытую седину в темной гриве волос…

– Ты лжец. – Она произнесла это с печалью и легкою улыбкой. – Но эта ложь мне льстит…

А потом был праздник.

И хмель.

Она никогда-то не умела пить, но ныне, будто забыв о том, поднимала бокал за бокалом. В честь племянницы, помолвка которой ныне состоялась, – только Лукреция вовсе не выглядела счастливой. В честь дорогой сестры, что была по обыкновению своему мрачна… В честь племянников… И Диего вновь возник за плечом тетушки скорбною тенью. Он пытался удержать ее, и Франсиско, чуя приближение грозы, от всего сердца надеялся, что Диего сумеет образумить герцогиню.

Не сумел.

Был танец-вызов, и Марианна, которая тоже захмелела, а может, потеряла голову от обилия поклонников, посмела этот вызов принять.

И более того – победила.

Тогда еще Франсиско подумалось, что хуже быть не может.

– Этого вам она не простит. – Донна Изабелла протянула бокал вина. – Все прощала, но это… Она вас уничтожит, иначе вот они уничтожат ее…

Она указала на гостей, что еще недавно наблюдали за танцем, и даже не танцем – дуэлью, в которой великолепная герцогиня была побеждена.

– А вы и рады?

Как ни печально, но Франсиско осознавал правоту этой некрасивой женщины.

– Вы это заслужили.

– Чем же?

– Вы слишком долго пользовались ею.

– Как и вы?

Донна Изабелла отступила и вскоре смешалась с толпой. Догонять ее Франсиско не стал. Он с трудом дождался окончания вечера, раздумывая, как надлежит поступить. Просить ли прощения? Просто уйти? Но Каэтана сама предложила остаться. И Франсиско согласился. Чего бы она ни желала, он готов на все, лишь бы уладить недоразумение. А вот Марианна была недовольна. И стоило им остаться наедине, как немедля накинулась на Франсиско с упреками.

– Ты ее любишь! – взвизгнула она, попытавшись вцепиться в лицо. – Ты говорил, что она старуха! А она…

Вместо ответа Франсиско отвесил ей пощечину. Нет, он не имел обыкновения бить женщин, искренне полагая сие низостью, однако Марианна заслужила.

– Что ты натворила? – сказал он, когда Марианна упала на постель. – Я умолял вести себя прилично…

– А что я натворила? – спросила она визгливо.

– Зачем ты пошла танцевать?

– Надо было отказаться?

– Надо было, – вздохнул Франсиско. К чему печалиться о том, чего он не в силах изменить?

– Она сама виновата! Я лишь показала, на что способна! – Марианна схватила Франсиско за руку. – Я люблю тебя… Я так тебя люблю! Я умру, если ты со мною расстанешься! Я убью себя… Убью ее! Думаешь, я не сумею?

– Прекрати, – освободиться у него получилось с трудом. – Ты пьяна. И безобразна.

Марианна разрыдалась, а Франсиско, не желая быть свидетелем слез, вышел из комнаты.

– И вы встретили Каэтану?

– Я пришел в мастерские. – Франсиско все же присел, успокоившись. – Признаюсь, что это были лучшие мастерские, какие только могли быть созданы… И я счастлив был творить в них. Там обреталось прошлое, а в прошлом я был счастлив.

Он печально улыбнулся:

– Мы зачастую понимаем, что есть счастье, лишь когда лишаемся его… Каэтана тоже пришла… Я не знаю, было ли сие голосом души, предопределением, или в своем доме она тоже страдала от одиночества, искала отдушины… Мы поговорили. Не скажу, что беседа была легкой, но она предложила вернуться. Признаюсь, это было несколько неожиданным.

– В мастерские? – уточнил Альваро.

– Для начала – да… Вернее, Каэтана полагала, что таким образом продемонстрирует всем свою надо мною власть, но… – Он дернул плечом.

Франсиско был слишком самоуверен, чтобы удовлетвориться местом придворного живописца.

– Я сказал, что мне нужно время на размышление, но я бы согласился. Каэтана умела ценить истинное искусство. А больше от нее мне ничего не требовалось. А наутро, когда нам сообщили, что Каэтана умерла… Я в это не мог поверить! – Он вытащил кружевной платок. – Но, быть может, в этом имелся высший смысл. Она ушла из жизни прекрасной. А это не каждому дано… Вот и все.

Что ж, визит нельзя было считать всецело бесполезным, но, оставались еще кое-какие вопросы.

– Ваша любовница… Марианна…

– Думаете, она отравила герцогиню? Глупости, – отмахнулся Франсиско. – Марианна может кричать что угодно, но на убийство она не способна.

– И все же, где я могу ее найти?

– В трактире «Веселая голубка». Если не ошибаюсь, она по сей день там выступает… И да, после того вечера мы расстались. И видите, я жив. И она себя не убила, несмотря на всю показную любовь… И более того, весьма скоро утешилась, завела себе нового любовника…

Франсиско щелкнул пальцами.

– Не знаю, имеет ли это хоть какое-то значение, но нашла она его именно в доме Каэтаны… Это Мануэль, племянник герцогини. Поэтому никакой любви у нее не было. Марианну, как и многих, интересует лишь золото…

– А разве у Мануэля оно есть?

Франсиско задумался и думал довольно долго. Пальцы его поглаживали то кружевные манжеты, то острую бороденку. Хватали за ус, покручивали…

– Знаете, я почему-то не задумывался о том, откуда у него золото… Мануэль прежде жил на деньги Каэтаны, но после ее смерти, я слышал, что Корона оспорила завещание, а брат его никогда не отличался излишней щедростью. Но золото у Мануэля имелось. Марианна, она желала показать мне, что вовсе не страдает от разлуки. Заявилась сюда, в экипаже, одетая роскошно, хотя и безвкусно… Желала заказать портрет. Мануэль готов был платить…

– Но вы отказались?

– Мои дела пусть и не так хороши, как некогда, но и не настолько плохи, чтобы браться за подобные заказы… Да, я отказал. Она желала не просто портрет, она желала, чтобы я написал новую «Маху», но уже с нею… А это совершенно невозможно!

«Веселую голубку» Альваро отыскал без особого труда. Почти приличное место. Здесь было относительно чисто, и помои прислуга выносила на задний двор, а не выплескивала из дверей, и пол мели, и столы терли, и кормили пристойно, но все ж носилось в воздухе нечто этакое, лихое, заставлявшее насторожиться.

По раннему времени в «Голубке» было пусто.

– Марианна? – Хмурый мужик, оттиравший стол, смерил Альваро мрачным взглядом. – А тебе на кой ляд? Не про твою душу.

– Мне она и даром не надобна. – Альваро кинул на стол монетку из полученных на расходы. – Хозяин желает подарок передать.

– Оставляй. Передадим.

– Лично. – К первой монетке добавилась вторая, которая, как и ее предшественница, исчезла в широкой ладони мужика. – И послание…

– Ну, коль подарок… – Монетку попробовали на зуб и сочли годною. – Как выйдешь, так и прямо шуруй, спросишь дом матушки Кавалли… У нее Марианна квартируется, если еще не погнали… Твой-то из приличных?

– Из приличных.

– Марианна – хорошая девка, только не везет ей что-то с кавалерами. – Золото, как Альваро успел заметить, обладало удивительным свойством располагать людей. И нынешний его собеседник не стал исключением. – Сначала одного нашла, живописца, мол, любовь у нее приключилась. А вышла с той любови с голым задом… Потом другого сыскала, мол, богатого. Если не любовь, то хотя б золотишко… Да только золотишко это… Едва саму не повязали…

И к мужику разом вернулась прежняя подозрительность.

– Или ты из этих? – Он выразительно положил руку на рукоять ножа, торчавшую из-за пояса.

– Нет. Не из этих…

Спрашивать о золоте Альваро не стал. В лучшем случае правды не скажут, а в худшем… Ни к чему ему проблемы с карабинерами, если все, что требуется, Марианна и так расскажет.

К счастью, она по-прежнему квартировалась у матушки Кавалли, женщины, обильной телом и вздорной норовом. Визгливым голосом своим она успела выговорить Альваро и за его неподобающий вид, и за внеурочный визит, и нажаловаться на постоялицу, которая, вот дрянь, изволит хамить почтеннейшей вдове. И если бы не нужда, сию вдову доведшая до ручки, неужто стала бы она сдавать комнаты особе столь низкого происхождения и отвратных манер…

Вышеупомянутая особа, выглянув на крик, разразилась бранью – и такой, что Альваро заслушался.

Почтенная вдова не осталась в стороне.

Марианна была хороша.

Все еще была хороша.

Она обладала той яркой красотой, которая в девочках пробуждается рано и горит ярко, но сгорает быстро. И оказавшись рядом с Марианной, Альваро отметил первые, едва заметные признаки увядания. Со сна лицо той было припухлым, слегка помятым. Всклоченные волосы делали Марианну похожей на ведьму, у губ залегли глубокие складки, глаза покраснели.

– Ко мне? – Марианна смерила Альваро неприязненным взглядом, под которым он остро ощутил собственную ничтожность. – Я занята…

– Настолько, чтобы не выслушать предложение моего хозяина?

Альваро протянул золотой.

Сей аргумент был понятен Марианне. Монету она взяла, прикусила, поднесла к левому глазу, к правому…

– Настоящий, – с усмешкой произнес Альваро.

– Возможно. – Марианна сунула монету в вырез, позволявший разглядеть пышную и еще не обвисшую грудь. – Но всегда лучше проверить, идем…

В ее комнатах царил ужасающий беспорядок, что, однако, Марианну нисколько не смущало. И скинув со стула ворох нижних юбок, она велела:

– Садись.

Сама же устроилась на разобранной постели, приняв позу картинную, которая должна была бы продемонстрировать прелести ее тела, однако Альваро видел лишь, что и постель, и тонкая рубашка, в которую была облачена Марианна, не отличались чистотой и свежестью.

– Так чего же твой хозяин желает? – томным голосом поинтересовалась она и пальчиком провела по длинной шее. – Я многое могу… За соответствующее вознаграждение.

Она была предельно откровенна.

– Мой хозяин хочет знать правду. – Альваро достал кошель. – Ты отравила Каэтану, герцогиню Альбу?

– Что? – От возмущения Марианна села. – Кто тебе такое сказал?!

– Твой бывший любовник…

– Франсиско? Мануэль? Скотина! Что один, что второй… Конечно, Франсиско, больше некому… Я ему отдала лучшие годы своей жизни! А он…

Марианна заломила руки.

– Назови свою цену. – Альваро подбросил кошель на ладони. – И говори правду. И нет, Франсиско не утверждает, что ты отравила Каэтану. Лишь угрожала…

– Я играла, – отмахнулась Марианна, не спуская с кошеля жадного взгляда. – Мы оба понимали, что я не стала бы делать ничего такого, тем более…

Она запнулась.

– Что?

– Она проиграла не потому, что плохо танцевала, она танцевала до отвращения хорошо, но… Ей вдруг стало дурно. И двигалась она иначе… Поначалу правильно, а потом, так бывает, когда, скажем, голова закружится или… Она была немолода, но я не слышала, чтобы возраст мешал ей… И потом, она почти ничего не пила, а выглядела пьяной…