Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

– Сомневаюсь, что аристократичность манер действует на Помпея так же безотказно, как родословная, – чуть улыбаясь, сказал Бальб.

– Интересно, на кого он нацелился.

– Потому-то я и приехал в Равенну, Цезарь. Птичка, севшая мне на плечо, прочирикала, что boni помахивают у него перед носом подолом вдовы Публия Красса.

Цезарь резко выпрямился:

– Cacat!

Через мгновение он успокоился и покачал головой:

– Метелл Сципион не допустит этого, Бальб. Кроме того, я знаю эту гордячку. Она не Юлия. Я сомневаюсь, что она разрешит Помпею даже дотронуться до края ее подола, не говоря уже о том, чтобы его задрать.

– Одна из проблем, связанных с твоим восхождением на римский олимп, несмотря на все попытки boni тебе помешать, состоит в том, что их отчаяние достигло той степени, когда они готовы использовать Помпея точно так же, как используешь его ты. А каким образом они могут склонить его на свою сторону? Естественно, через брак, и такой звездный, что он исполнится благодарности к ним. Отдать ему Корнелию Метеллу – значит буквально пустить его в свои ряды. Помпей посчитает этот брак подтверждением от boni, что он действительно Первый Человек в Риме.

– То есть ты думаешь, что это возможно?

– О да. Корнелия рассудительна. Если она решит, что подобная жертва необходима, то пойдет на заклание столь же охотно, как Ифигения в Авлиде.

– Но не по той же причине.

– И да, и нет. Сомневаюсь, что какой-либо мужчина сумеет ответить запросам Корнелии в большей степени, чем ее отец, а Метелл Сципион несколько смахивает на Агамемнона. Корнелия влюблена в собственную аристократичность настолько, что не поверит, что супружество с каким-то пиценским Помпеем сможет ей повредить.

– Тогда, – решительно сказал Цезарь, – в этом году я за Альпы не двинусь. Мне нужно понаблюдать за Римом. – Он стиснул зубы. – Куда девалась моя удача? Семья, где плодятся девицы, не может дать мне ни одной, когда я в этом нуждаюсь.

– Не удача поддерживает тебя, Цезарь, – твердо сказал Бальб. – Ты выстоишь.

– Я так понимаю, что Цицерон скоро будет в Равенне?

– Очень скоро.

– Прекрасно. Молодой и талантливый Целий не должен растрачиваться на таких, как Милон.

– Которому никогда не стать консулом.

– За ним стоят Катон и Бибул.

После ухода Бальба Цезарь выбросил Рим из головы. Мысли его обратились к Сирии, к потере семи римских орлов, без сомнения теперь украшающих залы дворца в Экбатане, теша спесь его обитателей. Необходимо было их отобрать, а это означало войну с Ородом. И может быть, с Артаваздом. С тех пор как Цезарь прочел письмо Гая Кассия, мысли о Востоке не покидали его. Он разрабатывал стратегию завоевания могущественной империи и победы над двумя сильными армиями. Лукулл в Тигранокерте доказал, что это возможно. А потом проиграл. Вернее сказать, допустил, чтобы Публий Клодий все испортил. По крайней мере, хоть он теперь не помеха. Публий Клодий мертв. Его больше нет. «А в моей армии никогда не будет никаких Клодиев. В ней будут Децим Брут, Гай Требоний, Гай Фабий, Тит Секстий. Все они замечательные ребята. Они знают меня, понимают меня. Они способны и лидировать, и подчиняться. Не то что Тит Лабиен. Я не возьму его в Парфянский поход. Пусть дослужит свой срок в Галлии, но после этого я не стану иметь с ним дел».

Объединение Длинноволосой Галлии было весьма трудной работой, но Цезарь хорошо знал, как это делать. И неуклонно пытался установить добрые отношения с как можно большим числом галльских вождей. Он хотел, во-первых, чтобы галлы почувствовали, что они сами будут определять свое будущее, а во-вторых, чтобы в них зародилась признательность Риму. Но он не делал ставки на таких, как Аккон или Верцингеториг. Нет, он надеялся на таких, как Коммий и Вертикон, убежденных, что лучший способ сохранить галльские обычаи и традиции – это спрятаться за римским щитом. Коммий, правда, мечтал сделаться единовластным правителем белгов – и пусть. Это не страшно, это можно позволить. Это в конце концов превратит белгов в единый народ, подчиняющийся преданному Риму царю. А у Рима прекрасные отношения с царями-клиентами.

Но Тит Лабиен не был ни мыслителем, ни политиком. И ненавидел Коммия за то, что тот связан с Цезарем напрямую, а не через него.

Зная об этом, Цезарь старался не сводить Лабиена и царя атребатов. Но пока Гирций спешно не прибыл к нему из Дальней Галлии, Цезарь не понимал, почему Лабиен попросил откомандировать к нему на зиму Гая Волусена Квадрата, военного трибуна достаточно высокого происхождения, чтобы занять место префекта.

– Волусен, как и Лабиен, ненавидит Коммия, – сказал Гирций устало.

– Волусен ненавидит Коммия? Почему? – нахмурился Цезарь.

– После второго похода в Британию, полагаю. Обычное дело. Им обоим понравилась одна женщина.

– Она отвергла Волусена и предпочла ему Коммия?

– Именно. А почему бы и нет? Она из племени бриттов и уже находилась у Коммия под защитой. Я помню ее. Симпатичное создание.

– Иногда, – вздохнув, сказал Цезарь, – мне страстно хочется, чтобы мы, мужчины, могли размножаться почкованием. Женщины только усложняют нам жизнь.

– Подозреваю, что женщины думают о нас то же самое, – с улыбкой откликнулся Гирций.

– Да, но подобные философские сентенции не помогут нам выяснить, зачем Лабиену понадобился Волусен. Продолжай.

– Лабиен сообщил мне в письме, что Коммий подстрекает людей к мятежу.

– И это все? Без каких-либо подробностей?

– Он намекнул, что Коммий мутит воду среди менапиев, нервиев и эбуронов.

– От этих племен почти ничего не осталось.

– И что он заигрывает с Амбиоригом.

– Это уже кое-что. Но я бы предположил, что Коммий просто прощупывает противника. Амбиориг скорее угроза его мечте стать великим царем белгов, чем опора и помощь.

– Согласен. Вот почему я и почуял запах гнилой рыбы. Длительное знакомство с Коммием убедило меня, что он очень хорошо знает, кто ему истинный друг. И это ты.

– Что еще?

– Если бы Лабиен больше ничего не прибавил, я бы остался в Самаробриве, – сказал Гирций. – Но свое, по обыкновению очень коротенькое, письмецо он завершил фразой, вызвавшей у меня желание ознакомиться с обстановкой на месте.

– Что же он написал?

– Что мне нечего волноваться, ибо он сам справится с Коммием.

– О! – Цезарь подался вперед, сжав коленями руки. – Значит, ты поскакал к Лабиену?

– Однако я опоздал. Дело было сделано. Лабиен вызвал Коммия на переговоры, но отправил вместо себя Волусена с отрядом вооруженных и враждебно настроенных центурионов. Коммий, не ожидавший подвоха, явился на встречу только со свитой, без охраны. Думаю, он не испытал большой радости, обнаружив там Волусена, хотя я и не знаю этого наверняка. Все, что я знаю, мне рассказал Лабиен, явно гордясь тем, как умно он все придумал, но сожалея, что замысел не удался.

– Ты хочешь сказать, – в недоумении спросил Цезарь, – что Лабиен хотел убить Коммия?

– Да, – просто ответил Гирций. – Он так и сказал. Лабиен считает глупостью с твоей стороны доверять мятежнику, строящему коварные планы. Коммий плел заговор, и Лабиен решил расправиться с ним.

– Без прямых доказательств его виновности?

– Разумеется. Когда я пустился в расспросы, никаких веских резонов он мне не привел. Только твердил, что он прав, а ты нет. Ты ведь знаешь этого человека.

– Что же там вышло?

– Волусен поручил одному из центурионов поразить Коммия, а другим вменялось разделаться с его свитой в тот момент, когда Волусен протянет Коммию руку.

– Юпитер! Разве мы – последователи Митридата? Так поступают лишь на Востоке! О-о-о… Но продолжай.

– Волусен протянул руку, Коммий протянул свою. Центурион выхватил из-за спины меч и сделал выпад. Однако он либо ослеп, либо не желал выполнять порученную ему миссию. Лезвие лишь рассекло Коммию кожу на лбу. Волусен вытащил свой меч, но Коммия перед ним уже не было. Атребаты окружили его и благополучно скрылись.

– Если бы я не услышал это от тебя, Гирций, то никогда не поверил бы, – медленно проговорил Цезарь.

– Поверь, Цезарь, поверь!

– Выходит, Рим потерял очень ценного союзника.

– Я тоже так думаю. – Гирций протянул Цезарю небольшой свиток. – Это я получил от Коммия, когда вернулся в Самаробриву. Я не вскрывал его, ибо послание адресовано тебе.

Цезарь взял свиток, сломал печать, развернул.

Меня предали, и есть все основания думать, что это случилось с твоего ведома, Цезарь. Ты ведь не держишь в своем войске людей своевольных, не подчиняющихся твоим приказам. Я считал тебя честным человеком, поэтому пишу тебе с болью, равной той, что доставляет мне рана. Можешь взять себе титул великого царя белгов. Я останусь с моим народом, в котором нет предателей. Да, мы убиваем друг друга, но честно, открыто. А у тебя нет чести. И я поклялся, что ни один римлянин с этих пор мне не друг.

– Мне кажется, что мой мир – это бесконечная вереница отрубленных голов, – сказал Цезарь, стиснув зубы так, что рот его побелел. – Но истинно говорю тебе, Авл Гирций, я с огромным удовольствием снял бы голову с плеч Лабиена. Не сразу, а постепенно, по чуть-чуть. Но сначала подверг бы его порке кнутом.

– А на деле что ты думаешь предпринять?

– Ничего.

Гирций был удивлен:

– Ничего?

– Ничего.

– Но… но… ты должен хотя бы сообщить об этом сенату! – воскликнул Гирций. – Конечно, накажут Лабиена не так, как бы ты желал, но это определенно убьет все его надежды на дальнейшее продвижение.

Цезарь повернул голову, опустив подбородок:

– Я не могу этого сделать, Гирций! Вспомни, какие неприятности доставил мне Катон из-за так называемых германских послов! Если хоть что-то из этой истории дойдет до него, вокруг моего имени поднимется вонь до небес. Вокруг моего имени, а не Лабиена. Псы будут охотиться не за ним. Они вонзят клыки в мою шкуру.

– Ты прав, конечно, – вздохнув, сказал Гирций. – Значит, Лабиену все сойдет с рук?

– На данный момент, – спокойно уточнил Цезарь. – Его время придет. Как только истечет срок его пребывания в Галлии, я порву с ним решительнее, чем Сулла со своей бедной умирающей женой.

– А Коммий? При известном старании, Цезарь, я мог бы убедить его встретиться с тобой лично. Он быстро поймет, что ты тут ни при чем.

Цезарь покачал головой:

– Нет, Гирций. Это ничему не поможет. Мои отношения с Коммием основывались на полном взаимном доверии, а его больше нет. Даже если мы помиримся, все равно будем косо смотреть друг на друга. И потом, он дал клятву с нами больше не знаться. А галлы относятся к клятвам так же серьезно, как мы. Коммия я потерял.

Жить в Равенне было приятно, но Цезарь держал там виллу еще и потому, что там находилась принадлежавшая ему школа гладиаторов. Климат Равенны, где никто не болел малярией, считался весьма пригодным для интенсивной физической тренировки.

Это доходное дело так понравилось Цезарю, что вскоре после первого опыта он стал владельцем нескольких тысяч бойцов. Правда, большинство из них обреталось в школе близ Капуи. Равенна предназначалась для лучших. Тех, кого Цезарь планировал использовать и по истечении срока их пребывания на арене.

Его агенты покупали только наиболее перспективных парней или же заключали контракты через военные суды. Гладиаторами главным образом становились дезертиры (у них был выбор – лишение гражданских прав или участие в боях), а также осужденные за убийство, встречались и те, кто выбирал эту карьеру добровольно. Однако таких Цезарь не брал в свою школу, говоря, что свободный римлянин, любящий драться, должен записываться в легионы. Пять-шесть лет гладиаторы проводили в показательных схватках. В школе Цезаря это были хорошие годы.

Его гладиаторы жили в приличных условиях, их хорошо кормили, работать много не заставляли, впрочем, как и в большинстве гладиаторских школ, которые вовсе не были тюрьмами. Гладиаторы пользовались относительной свободой передвижения, то есть могли ходить, куда им вздумается, если на очереди у них не было важных боев, требующих усиленных тренировок и многодневного воздержания от возлияний. Похмельный и плохо натренированный гладиатор рисковал быть покалеченным или убитым скорее других, а стоил он дорого, и, естественно, владельцы подобных школ старались свести риск к минимуму.

Гладиаторские бои были чрезвычайно популярны, но проводились они не в цирках. Для них вполне годились площадки поменьше, например рынок. Богатые семьи традиционно устраивали в память об умерших погребальные игры, а они без боев не обходились. Гладиаторов за баснословные деньги забирали из школы (обычно от четырех до сорока пар), они дрались и возвращались обратно. Так шла их жизнь, а по прошествии шести лет или после тридцати схваток им даровалась свобода. Причем гражданства они не теряли и успевали кое-что скопить. А особенно отличившиеся бойцы становились народными кумирами. Вся Италия знала их имена.

Одной из причин, по которым Цезарь заинтересовался этим зрелищным и очень выгодным предприятием, была присущая ему рачительность. Он задумался, куда идут эти люди по истечении срока их наказания. В телохранители, в вышибалы? Цезарь считал, что это пустая трата приобретенного в бесконечных боях мастерства. Пусть идут в армию, но, разумеется, не рядовыми. Хороший гладиатор, умеющий защитить свою голову на арене, мог впоследствии стать отличным военным инструктором, а то и центурионом. И частенько случалось, что дезертиры возвращались в покинутый ими некогда легион уже офицерами.

Школа в Равенне воспитывала наиболее перспективных профессионалов. Конечно, школа близ Капуи тоже работала в полную силу, но туда он не наведывался с тех пор, как стал наместником, ибо наместник провинции не мог появляться в самой Италии, пока он командовал армией.

Имелись и другие причины, по каким Цезарь предпочитал бывать в Равенне чаще, чем где-то еще. Равенна располагалась рядом с рекой Рубикон, отделявшей Италийскую Галлию от Италии. От нее до Рима было всего двести миль, причем по прекрасной дороге, по которой могли быстро скакать как личные курьеры Цезаря, так и люди, которым хотелось увидеться с ним.

После смерти Клодия он с интересом следил за римской жизнью, абсолютно уверенный, что диктаторство сделалось главной целью Помпея. По этой причине он и написал ему то письмо с матримониальными предложениями, о чем вскорости пожалел. Отказ оставил горький привкус во рту. Похоже, Помпей теперь так занесся, что не считает нужным угождать кому-либо, кроме себя. И все же, когда закон десяти плебейских трибунов дозволил Цезарю баллотироваться in absentia, он задумался, не являются ли его размышления о заносчивости Помпея просто фантазиями человека, вынужденного получать все новости из вторых рук. О, чего бы он не дал за возможность провести месяц в Риме! Но это ему, увы, было заказано. С одиннадцатью легионами под началом нечего даже и думать о переходе через Рубикон.

Удастся ли Помпею стать диктатором? Римские всадники и сенаторы, подогреваемые Катоном и Бибулом, отчаянно противились этому. Но даже до Равенны докатывались отголоски сотрясающих Рим конвульсий, и нетрудно было понять, кто за всем этим стоит. Помпей, разумеется. Жаждущий получить абсолютную власть. Пытающийся пересилить сенат.

Получив известие, что Помпей стал консулом без коллеги, Цезарь расхохотался. Блестящий ход и, главное, незаконный! Boni этим связали Магну руки, а тот не заметил ловушки. Еще одно незаконное специальное назначение. То есть показал всему Риму – и особенно Цезарю, – что у него кишка тонка потерпеть и дождаться, когда ему предложат вполне законную диктатуру.

Ты всегда будешь деревенщиной, Помпей Магн! Не умеешь ты жить в городе! Тебя обхитрили, а ты этого даже не понял. Посиживаешь на Марсовом поле и считаешь себя победителем, но это не так. Победили Бибул и Катон. Ты попался. Как бы громко смеялся Сулла!

Главным оппидом сенонов был город Агединк на реке Икавна, и именно там Цезарь разместил на зиму шесть своих легионов. Он не был уверен в лояльности этого очень сильного племени, особенно после казни Аккона.

Гай Требоний в отсутствие Цезаря командовал всем войском, но у него не было права посылать его в бой, о чем знали все галлы.

В январе Требоний был поглощен самым неприятным для командующего занятием. Ему надлежало раздобыть провиант в количестве, достаточном для прокорма тридцати шести тысяч солдат. Поспевал урожай, причем столь богатый, что, будь у Требония легионов поменьше, его нужды вполне удовлетворил бы сбор с местных полей. А так приходилось вертеться, искать везде, где только можно.

Фактически закупкой зерна для Требония занимался человек невоенный. Это был римский всадник Гай Фуфий Кита. Давно уже живший в Галлии, он говорил на многих ее языках, и в центральных районах страны его знали. Он отправился в путь с возом денег, сопровождаемый тремя когортами хорошо вооруженной охраны. Следом катились высокобортные повозки, запряженные десятью волами попарно. По мере того как очередная из них наполнялась драгоценной пшеницей, ее гнали в Агединк, разгружали и отправляли обратно.

Объехав все территории к северу от Икавны и Секваны, Фуфий Кита подобрался к землям мандубиев, лингонов и все тех же сенонов. Вначале закупки шли бойко, потом у сенонов приток зерна вдруг сократился: сказывалась казнь Аккона. Фуфий Кита повернул к карнутам, на запад. Там зерном торговали вовсю.

Обрадованный Фуфий Кита со своими подручными решил остановиться в столице карнутов Кенабе. Там деньгам его (а количество их уменьшилось) ничто не грозило, и три когорты охраны стали ненужными. Их без задержки отправили в Агединк. Ибо Кенаб для Фуфия Киты был вторым домом. Остановившись у друзей-римлян, он надеялся без хлопот завершить заготовки, наслаждаясь покоем и размеренной, почти цивилизованной жизнью.

Кенаб и впрямь являлся в Галлии чем-то вроде оазиса римской цивилизации. В стенах его проживало много зажиточных римлян и греков, а слободки вокруг этих стен разрослись и процветали, занятые обработкой металлов. Но Аварик был больше Кенаба, и Фуфий Кита подчас вздыхал по нему, впрочем вполне удовлетворенный и своим теперешним положением.

Договор между Верцингеторигом, Луктерием, Литавиком, Котием, Гутруатом и Седулием, заключенный в момент эмоционального напряжения, вызванного гибелью Аккона, не остался пустой болтовней. Каждый из этих вождей в своих землях повел разговоры о вероломстве и высокомерии римлян, хотя и не все ратовали за объединение галльских племен. Несправедливая казнь Аккона, служившая подтверждением этих слов, всех взволновала. Галлия все еще не оставила мысли скинуть римское ярмо.

Гутруата не трудно было склонить к союзу с Верцингеторигом. Он хорошо знал, что Цезарь считает его соучастником в деле Аккона. Он был следующим кандидатом на показательную экзекуцию, в результате чего мог лишиться головы. Но ему было все равно, что с ним станется, лишь бы жизнь Цезаря в Галлии сделалась невыносимой. Поэтому, возвратившись в земли карнутов, он, как и обещал Верцингеторигу, в первую очередь пошел к друидам, а точнее, прямо к Катбаду.

– Ты прав, – сказал ему Катбад, выслушав историю о казни Аккона. Он помолчал, потом добавил: – Как прав и Верцингеториг. Мы должны объединиться, чтобы прогнать римлян. По-другому не выйдет. Я созову на совет всех друидов.

– А я, – оживился Гутруат, – буду ездить среди карнутов с боевым кличем!

– Боевой клич? Что еще за клич?

– Слова, которые Думнориг и Аккон выкрикнули перед смертью: «Я свободный человек в свободной стране!»

– Отличный девиз, – одобрил Катбад. – Но я предлагаю его улучшить: «Мы свободные люди в свободной стране!» Это основа для единения, Гутруат. Когда человек начинает думать не о себе, а о многих.

Карнуты собирались группами, обсуждали грядущее восстание, стараясь держаться подальше от римских ушей. Все кузнецы, проживавшие возле Кенаба, изготавливали кольчуги. Но они действовали очень скрытно, и изменений в их поведении не замечали ни римляне, ни даже такой тертый калач, как Фуфий Кита.

К середине февраля урожай был полностью собран. Все силосные ямы и зернохранилища заполнили доверху. Окорока закоптили, свинину и оленину пересыпали солью, яйца, свеклу и яблоки погрузили в погреба. Кур, уток, гусей загнали в загоны, крупный рогатый скот и овец отвели подальше от дорог, по которым двигались войска.

– Время начинать, – сказал Гутруат своим сотоварищам. – Мы, карнуты, подадим всем пример. Поскольку идея восстания принадлежит нам, нам же принадлежит и право первого удара. И мы нанесем его, пока Цезарь находится по другую сторону Альп. Знамения говорят, что зима будет тяжелой, а Верцингеториг считает, что необходимо помешать Цезарю возвратиться к своим легионам. Без него они носу не высунут из лагерей. К весне вся Галлия будет с нами.

– Что ты собираешься делать? – спросил Катбад.

– Завтра на рассвете мы войдем в Кенаб и убьем там всех римлян и греков.

– Это объявление войны.

– Для Галлии, но не для римлян. Я не хочу, чтобы весть о случившемся дошла до Требония, ведь он тут же свяжется с Цезарем. Нет уж, пусть Цезарь сидит, где сидит, пока вся Галлия не возьмется за оружие.

– Стратегия хорошая, если сработает, – сказал Катбад. – Надеюсь, ты будешь более удачлив, чем нервии.

– Мы не белги, Катбад, мы – кельты. Кроме того, нервии целый месяц не давали Квинту Цицерону послать весточку Цезарю. Неужели мы этого не сумеем? Месяц – достаточный срок. Через месяц наступит зима.

Таким образом, Гай Фуфий Кита, как и все негаллы в Кенабе, на себе ощутил верность римской максимы, утверждавшей, что все мятежи в провинциях начинаются с истребления римлян. Под командованием Гутруата отряд карнутов налетел на собственную столицу, занял ее и убил там всех иноземцев. Фуфия Киту постигла участь Аккона. Его публично высекли и обезглавили, хотя умер он во время порки. Поскольку карнуты сами подначивали стегавшего, то придираться было не к чему. Голову Фуфия Киты с ликованием доставили в священную рощу Езуса, и там Катбад принес ее в жертву.

Новости в Галлии разносятся очень быстро, хотя и претерпевают великие искажения. Не всегда можно правильно разобрать, что там кричат тебе через поле.

Утром пошла молва: «Все римляне в Кенабе убиты». А через полторы сотни миль это звучало уже так: «Карнуты восстали и перебили всех римлян на своей земле!» Именно в таком виде с наступлением сумерек новость дошла до главного опорного пункта арвернов, Герговии, и ее услышал Верцингеториг.

Наконец-то! Наконец-то свершилось! Мятеж вспыхнул в центре Галлии, а не во владениях белгов или кельтов с западного побережья! Этих людей он знал, они снабдят его командующими, когда соберется великая галльская армия, они многому научились, они знают цену кольчугам и шлемам и усвоили военные хитрости римлян. Скоро и сеноны, и паризии, и свессионы, и битуриги, и все прочие племена Центральной Галлии тоже воспрянут. И он, Верцингеториг, примкнет к ним, чтобы возглавить единую армию галлов!

Разумеется, он не сидел сложа руки, но действовал отнюдь не так успешно, как Гутруат. Трудность состояла в том, что арверны еще не забыли гибельную для них войну против Агенобарба. Их разгромили, и рынки рабов впервые получили многие партии галльских женщин с детьми. А мужчин почти всех перебили.

– Верцингеториг, арвернам понадобилось семьдесят пять лет, чтобы снова подняться, – сказал Гобаннитион на совете арвернов, стараясь не терять терпения. – Когда-то мы были самым большим племенем во всей Галлии. Потом, обуреваемые гордыней, мы ополчились на Рим – и стали никем. Первенство взяли эдуи, карнуты, сеноны. И до сих пор его держат, несмотря на все наши старания. Так что против Рима мы теперь не пойдем.

– Дядя, послушай, времена изменились! – воскликнул Верцингеториг. – Да, нас разбили! Да, нас унизили, уничтожили, продали в рабство! Но мы были просто народом среди многих народов! И сегодня ты снова смотришь, какое племя сильней. Прикидываешь, сколько продержатся против римлян карнуты. Но с такими мыслями жить дальше нельзя! Нам надо взять за главное нечто иное! Мы должны стать единым народом! Братством свободных людей в свободной стране! Мы не арверны, не эдуи и не карнуты! Мы – галлы! Мы едины! Вот в чем наша сила! Объединившись, мы так ударим по римлянам, что они навсегда забудут дорогу сюда. Но будь уверен, мы о них не забудем. И однажды ворвемся в Италию. Придет день – и Галлия завоюет весь мир!

– Мечты, Верцингеториг, глупые мечты, – устало сказал Гобаннитион. – Племенам Галлии никогда не договориться.

В результате этой дискуссии, а также многого другого совет арвернов запретил Верцингеторигу появляться в Герговии. Но на ее окрестности запрета не наложил. И Верцингеториг остался жить в своем доме близ крепости, деятельно убеждая тех, кто помоложе, поверить, что правда за ним. Ему помогали кузены Критогнат и Веркассивелаун, развившие невиданную активность и втолковывавшие молодежи, что путь к спасению – в единстве.

Он не мечтал. Он планировал, полностью сознавая, что главные трудности впереди. Нужно убедить вождей других племен, что именно он, Верцингеториг, должен командовать большой армией всей Галлии.

И когда новость о событиях в Кенабе достигла Герговии, Верцингеториг воспринял ее как знак, которого ждал. Он призвал всех к оружию, вошел в Герговию, возглавил совет и убил Гобаннитиона.

– Я – ваш царь, – сказал он собравшимся в тесном помещении вождям. – И скоро сделаюсь царем новой Галлии! Теперь я иду в Карнут говорить с другими вождями, а по пути стану поднимать против римлян все племена.

Племена откликнулись на его призыв. Люди принялись доставать из тайных схронов оружие. Всю Центральную Галлию охватила волна возбуждения и покатилась на север, к белгам, и на запад, к арморикам и кельтам приморских районов. И даже южней – к Аквитании. Галлы собирались объединиться. А объединенные галлы собирались прогнать римлян прочь.

Но самую тяжелую битву Верцингеторигу нужно было выиграть в Карнуте, в дубовой роще. Здесь он должен был мобилизовать всю силу убеждения, чтобы его назначили вождем. Слишком рано настаивать на том, чтобы его звали царем, – это будет после того, как он продемонстрирует качества, необходимые царю.

– Катбад прав, – сказал он вождям, намеренно не упоминая о Гутруате. – Мы должны отрезать Цезаря от легионов, пока не вооружим всю Галлию.

В дубовую рощу явились многие, даже те, кого он не ждал, включая Коммия, царя атребатов. Все, с кем он заключал договор, пришли тоже. Луктерий рвался быть первым. Но выступление Коммия решило вопрос.

– Я верил римлянам, – сказал он, оскалив зубы. – Не потому, что хотел предать свой народ, а по тем же причинам, о которых только что говорил Верцингеториг. Галлии нужно сплотиться. И я думал, что единственный способ добиться этого – использовать Рим. Разрешить Риму, такому централизованному, такому организованному, такому сильному, сделать то, чего, как мне казалось, никогда не сможет ни один галл: объединить нас, заставить нас думать о себе как о едином народе. Но в этом арверне, Верцингеториге, я вижу человека нашей крови, обладающего требуемыми силой и волей. Я не кельт. Я – белг. Но прежде всего я галл! И я говорю вам, мои соотечественники, цари и вожди: я последую за Верцингеторигом! Я сделаю все, что он велит. Я приведу своих атребатов к нему и скажу: вот ваш лидер, а я ему просто помощник!

Катбад провел голосование и объявил, что Верцингеториг избран командующим галльским объединенным войском. Его задача – изгнать римлян из галльских земель.

И Верцингеториг, худой, с лихорадочно горящими щеками, стал доказывать соотечественникам, что выбор был сделан не зря.

– Стоимость этой войны будет огромной, – сказал он, – и все наши народы должны пойти на жертвы. Общее бремя укрепит в нас чувство единства. Все мужчины должны явиться на сбор вооруженными и в полной экипировке. Мне не нужны храбрые идиоты, сражающиеся нагишом, чтобы продемонстрировать свою доблесть. Всем надлежит купить или раздобыть кольчуги и шлемы, а также большие щиты, равно как и стрелы или пики. Каждому племени следует определить, какое количество провизии выделить своим людям. Воины должны знать, что у них не будет возможности возвращаться домой за провиантом. И не надейтесь на большую добычу, наши трофеи не окупят затрат на войну. Мы также не станем просить помощи у германцев. Сделать это – значит пустить волков через заднюю дверь, пока от парадного входа отгоняют орду диких вепрей. Не станем мы ждать помощи и от галлов, решивших отсидеться в кустах. Мы просто сочтем их предателями всенародного дела! Ни ремы, ни лингоны не прислали своих представителей на совет. Что ж, они сами выбрали свою судьбу! – Он тихо засмеялся. – С лошадями ремов наша конница превзойдет германскую!

– Битуригов тоже нет здесь, – сказал Седулий, вождь лемовиков. – Я слышал, они хотят взять сторону Рима.

– Я тоже слышал, – нахмурился Верцингеториг. – Но есть ли у кого-нибудь доказательства повесомее слухов?

Отсутствие битуригов было проблемой. На землях их располагались железные рудники. А железо, превращенное в сталь, – это много тысяч кольчуг, шлемов, мечей, наконечников копий.

– Я пойду в Аварик и узнаю причину, – сказал Катбад.

– А что должны делать эдуи? – спросил Литавик, эдуй, пришедший на собрание с Котием, тоже эдуем и вергобретом прошлого года. – Скажи нам, Верцингеториг.

– У эдуев самая важная задача, Литавик. Ваш народ должен притворяться другом и союзником Рима.

– А-а-а! – улыбнулся Литавик.

– Нам незачем раскрывать карты раньше времени. Пока Цезарь считает, что эдуи верны ему, он думает, что у него есть шанс победить. Пусть с царским видом требует от вас кавалерию, пехотинцев, зерно, мясо и все в таком роде. А вы кивайте и соглашайтесь, но ничего ему не давайте.

– Всякий раз рассыпаясь в извинениях, – сказал Котий.

– О да, – усмехнулся Верцингеториг.

– Римская провинция – вот опасность, о которой мы не должны забывать, – мрачно сказал вождь кадурков Луктерий. – Галлы Провинции многое переняли у римлян. Они могут сражаться в качестве ауксилариев в римских войсках, их склады забиты оружием и снаряжением, и у них имеется кавалерия. Боюсь, они выступят против нас.

– Это еще не факт! У нас есть время. Мы попробуем убедить их не оказывать Риму поддержки. Это твоя работа, Луктерий, поскольку твой народ с ними соседствует. Через два месяца мы соберемся с оружием здесь же, перед Карнутом. А дальше – война!

Седулий подхватил клич:

– Война! Война! Война!

Сидящий в Агединке Требоний чувствовал смутное беспокойство, но оно было слабым. Просто известия из Кенаба перестали приходить. О чем он думает, этот Фуфий Кита? Почему не шлет больше повозок? Впрочем, зернохранилища Агединка были почти полны, а заминка с поставками не превышала двух рыночных интервалов, когда по дороге в Бибракту к Требонию заглянул Литавик.

Литавика всегда поражало, что эти римляне в большинстве своем не походят на воинов и что у многих из них совсем мирный вид. Вот, например, Гай Требоний. Небольшого росточка, уже седой, с ярко выраженным, нервно вздрагивающим кадыком и большими печальными глазами. Несмотря на это, он был отличным и очень сообразительным воякой, который ни разу не обманул безоговорочного доверия Цезаря. К тому же он римский сенатор, а в свое время был блестящим плебейским трибуном. Человек Цезаря до последней капли крови.

– Ты что-нибудь видел или слышал? – спросил Требоний, глядя еще печальнее, чем обычно.

– Ничего, – с беспечным видом отозвался Литавик.

– Ты не был где-нибудь поблизости от Кенаба?

– Строго говоря, нет, – сказал Литавик, и это было истинной правдой. Нет нужды лгать, когда тебя могут изобличить. – Я был на свадьбе моего родича в Мелодуне и не переправлялся через Секвану. Но все спокойно. Никаких тревожных слухов.

– Где-то запропастились повозки с зерном.

– Да, это странно, – задумчиво сказал Литавик. – Но ведь всем известно, что сеноны, как и карнуты, весьма недовольны казнью Аккона. Возможно, они придерживают пшеницу. Тебе не хватает зерна?

– Нет, зерна достаточно. Но хотелось бы больше.

– Я сомневаюсь, что получится, – оживился Литавик. – Вот-вот наступит зима.

– Если бы все галлы знали латынь так, как ты! – вздохнув, сказал Требоний.

– О, эдуи давно дружат с Римом. Я там даже учился. Два года. Есть ли вести о Цезаре?

– Да, он в Равенне.

– Равенна… Где это? Освежи мою память.

– На Адриатике, неподалеку от Аримина, если это о чем-нибудь тебе говорит.

– Еще как говорит, – усмехнулся лениво Литавик. Он встал. – Ну, мне пора, иначе я от тебя не уеду.

– Пообедай хотя бы.

– Нет. Я не взял с собой ни зимней накидки, ни теплых штанов.

– Ты – и штаны? Разве Рим тебя от них не отвадил?

– Воздух Италии, залетая под ваши одежды, Требоний, согревает там все и ласкает. А воздух Галлии в зимнюю пору может превратить это в булыжники для баллист.

В начале марта свыше ста тысяч галлов из многих племен собрались у Карнута. Верцингеториг быстро решил все организационные вопросы.

– Я не хочу, чтобы у вас кончилась провизия, прежде чем я начну военные действия, – сказал Верцингеториг своим помощникам и советникам, собравшимся в теплом доме Катбада. – Цезарь все еще в Равенне, очевидно, больше интересуется делами Рима, чем тем, что творится у нас. Высокогорные перевалы покрыты снегом. Быстро он здесь не появится, как бы ни славился скоростью передвижения. А мы тут проследим, чтобы он не добрался до своих легионов.

Катбад, сидевший по правую руку от Верцингеторига, казался усталым и часто посматривал на жену, тихо перемещавшуюся на заднем плане и предлагавшую знатным гостям вино и пиво. Почему его вдруг охватило уныние? Почему вся эта затея теперь кажется ему пустым делом? Как жрец с большим стажем, он не верил ни в какие предчувствия и не обладал провидческим даром. Этим даром наделены изгои и чужестранцы, но им, как и Кассандре, никто не верит.

«Все вроде бы идет хорошо, да и жертвы были приняты. Может, это просто помрачение чувств?» – думал он, стараясь судить обо всем непредвзято. В чем-то Верцингеториг походит на Цезаря, это бесспорно. Но один – римлянин с богатейшим военным опытом, почти достигший пятидесяти лет, а другой – тридцатилетний галл, никогда не командовавший войсками.

– Катбад, – прервал его размышления Верцингеториг, – значит, битуриги не с нами?

– «Вы глупцы» – вот все, что они мне ответили, – отозвался Катбад. – Их друиды пытались содействовать мне, но племя было единодушно. Они с удовольствием будут поставлять нам за деньги железо, даже варить сталь, но воевать не пойдут.

– Тогда мы их захватим, – решительно сказал Верцингеториг. – У них есть железо, а у нас – сталевары и кузнецы. – Он улыбнулся, глаза его засияли. – На деле это даже неплохо. Нам ни за что не нужно будет платить. Мы просто возьмем, что нам надо, а надо нам много. Конечно, ни одно племя из тех, чьи вожди присутствуют здесь, не страдает от нехватки металлов, но наши нужды растут. Завтра мы двинемся на битуригов.

– Завтра? – переспросил с удивлением Гутруат.

– Да, Гутруат. Скоро ударят морозы, и мы должны использовать зиму, чтобы наставить всех инакомыслящих на истинный путь. К лету Галлия должна сплотиться в единый кулак против Рима, и отщепенцев в ней быть не должно. Летом мы схватимся с Цезарем, хотя, если все пойдет, как задумано, он не сможет использовать все свои легионы.

– Я хотел бы знать больше, прежде чем сняться места, – хмуро сказал Седулий, вождь лемовиков.

– Для этого мы и собрались здесь, Седулий! – улыбнулся Верцингеториг. – Я тоже хочу знать, кто уже готов вступить в битву с Римом и кто еще решится примкнуть к нам. Кое-кого я отошлю домой до весны, но это не столь уж важно. Нам важно установить для каждого племени справедливый военный налог и организовать чеканку первой монеты. Я должен быть уверен, что каждый наш воин сыт, одет и отменно вооружен. А потом нам предстоит решить, кто с Луктерием двинется на римскую Галлию. Есть и еще кое-какие вопросы, которые я хочу обсудить, прежде чем мы отправимся спать.

Верцингеториг менялся на глазах, полный огня, порывистый и в то же время на удивление терпеливый. Если бы у присутствующих спросили, как должен выглядеть первый царь Галлии, все до единого описали бы его так: гигант с мускулистой грудью, едва прикрытой накидкой цветов всех племен, волосы жесткие как щетина, усы до плеч – ни дать ни взять бог Дагда, сошедший на землю. Но этот костлявый, жилистый и совершенно еще молодой человек сумел полностью завладеть их вниманием. Великие вожди кельтской Галлии начинали, кажется, понимать, что внутренние устремления человека гораздо важнее, чем его внешний вид.

– Я должен возглавить войско? – изумился Луктерий.

– Это ведь ты говорил, что с Провинцией следует разобраться, и кто это может сделать лучше тебя? Тебе нужно пятьдесят тысяч воинов. Ты сам подберешь их, но лучше возьми, кого знаешь: твоих кадурков, потом петрокориев, сантонов, пиктавов, андекавов. – Верцингеториг ткнул пальцем в свитки, лежащие на столе. – В твоих перечнях есть рутены, Катбад?

– Нет, – ответил Катбад, обладавший прекрасной памятью. – Они предпочли Рим.

– Тогда твоим первым заданием будет покорить рутенов, Луктерий. А от рутенов рукой подать и до вольков. Потом мы подробнее поговорим о твоих действиях, но помни, что рано или поздно тебе придется разделить свои силы и направить войска по двум направлениям: к Нарбону и Толозе, а также к гельветам и Родану. Аквитаны только и ждут момента, чтобы воспрянуть, так что сторонников ты наберешь.

– Мне тоже надлежит выступить завтра?

– Да, завтра. Промедление гибельно, когда твой враг – Цезарь. – Верцингеториг повернулся к единственному присутствующему эдую. – Литавик, поезжай-ка домой. Битуриги пошлют к эдуям за помощью.

– Которую им долго придется ждать, – ухмыльнулся Литавик.

– Нет, действуй более тонко! Заговаривай зубы легатам Цезаря, проси их совета, даже выступи с армией! Я уверен, ты найдешь правдоподобное объяснение, почему твое войско так до них и не дошло. – Новый царь галлов, который пока называл себя так лишь в мыслях, бросил на собеседника испытующий взгляд. – Но кое-что нам надо обговорить. И прямо сейчас, чтобы потом избежать взаимных упреков.

– Ты о бойях, – догадался Литавик.

– Именно. Шесть лет назад Цезарь отправил гельветов обратно, в пределы их прежних владений, но племени бойев позволил остаться у нас по просьбе эдуев, которым хотелось отгородиться от арвернов живым щитом. Они поселились на территории, которую мы, арверны, считаем своей. Но ты сказал Цезарю, что она ваша. А я полагаю, Литавик, – возвысил голос Верцингеториг, – что бойи должны быть согнаны с нашей земли, которая вновь отойдет к нам. Эдуи и арверны теперь союзники, и в щите нет необходимости. Скажи, ваши вергобреты не будут возражать против этого?

– Не будут, – ответил Литавик. – Земли большого значения не имеют. После этой войны мы, эдуи, возьмем себе земли ремов. А арверны могут утвердиться во владениях предателей лингонов. Ты на это согласен?

– Согласен, – усмехнулся Верцингеториг.

Он опять обратился к угрюмо помалкивавшему Катбаду:

– Почему не явился царь Коммий?

– Он будет здесь не раньше чем летом, сплотив вокруг себя всех западных белгов, оставшихся в живых.

– Цезарь оказал нам услугу, коварно попытавшись убить его.

– Это не Цезарь, – презрительно возразил Катбад. – Я думаю, все спланировал Лабиен.

– Ты, кажется, симпатизируешь Цезарю?

– Совсем нет, Верцингеториг. Но слепота не достоинство. Если ты хочешь победить Цезаря, постарайся его понять. Он может осудить галла и даже казнить, как Аккона. Но он посчитает позором пойти на предательство. В случае с Коммием он ни при чем.

– Суд над Акконом был нечестным! – сердито крикнул Верцингеториг.

– Да, безусловно, – твердо сказал Катбад. – Но он был законным! Признай хотя бы это за римлянами! Они любят, чтобы все выглядело пристойно. Они живут в рамках правил. И Цезарь – прежде всего!

О разгорающемся конфликте Гай Требоний узнал от Литавика, галопом примчавшегося к нему из Бибракты.

– Война между племенами! – сообщил он Требонию.

– Но не против нас? – уточнил Требоний.

– Нет. Между арвернами и битуригами.

– И?

– Битуриги послали к эдуям за помощью. У нас с ними, видишь ли, есть договор.