Акимуды Ерофеев Виктор
Там, на Акимудах, если вам повезет, вы встретитесь с нашим русским представителем, Михаилом Ивановичем. Это тот самый всесоюзный староста! Но как он помолодел, как расцвел, как повезло ему с женой, красавицей Татьяной в лазурном восхитительном платье! А какой замечательный там французский представитель, monsieur Филипп! Не знаю, кем он был в Париже, но в этой загробной жизни он весь светится, весь лоснится. При нем – советник Реми: вот он, в черном льняном костюме, вопиюще красном носке на правой ноге и полосатом сиренево-белом – на левой, с буйными усами. Таким усам позавидовал бы сам Буденный. В этих усах собран весь французский XIX век, от Бальзака до Малларме. На Акимудах Франция по-прежнему спорит с Англией. Здесь больше английского влияния; юридическая система, левостороннее движение – все как в Англии, на центральной площади, помимо светофора, скромная модель Биг-Бена, но язык и круассаны похожи на французские.
В раю богатая светская жизнь. Я вращался от приема к приему. Одним из главных ее участников выступает ирландский сыщик международного класса с задумчимым лицом, который на островах борется с наркобизнесом. Даже в раю есть проблемы с наркотиками. Эта инфекция залетела к ним в рай из грешной жизни и прижилась. Райские жители пристрастились к заразе. Раньше местные полицейские не могли вспомнить, когда кого кто убил в последний раз, здесь никого не убивали, нищих не было, круговая порука: семьи поддерживали бедных; теперь от наркоманов отказываются, они – изгои.
Язык Акимуд – самый птичий из тех, что мне доводилось слышать. Язык пародийный, смешной, как для русских – украинский. Деревенский. Он замешан на французском наречии, но упрощен, как все, что не нуждается в излишней сложности. В самом деле, в раю нет смысла говорить о проблемах, которые решены. Решена проблема жизни и смерти, решен продовольственный вопрос. Но чтобы светлые души там не особенно скучали, добрый бог завез на Акимуды кокаин.
В медовый месяц ты рвешь на себе волосы по каждому поводу. Она начинает к тебе присматриваться. Ты – настоящий или нет? Не поздно ли? Раньше она хотела за тебя замуж, теперь цель достигнута, можно заняться вопросом, стоила ли игра свеч.
В медовый месяц ты живешь не по средствам, соришь деньгами, купаешься в роскоши – все это надо делать умело, иначе ты будешь смешон. Но самое опасное то, что ты ничего не делаешь, ты пуст. Ты отрезан от друзей, ты безоружен. Акимуды готовы предоставить тебе эмоциональное убежище. Акимуды тоже пусты, как и ты.
Но будь осторожен! Если ты будешь бубнить, что у вас все прекрасно, она решит, что ты – попугай. Если же ты хотя бы на минуту замкнешься в себе и выключишь утомительную восторженность, тебя огреют недовольством. Женщины безобразно капризны в медовый месяц. Они плаксивы и, когда плачут, непривлекательны. Оставшись один на один, ты понимаешь, что общность интересов – это свеча, которая все время гаснет на ветру. Чтобы не возненавидеть свою избранницу, постарайся остаться собой. Но стоит тебе взять в руки книгу, она говорит, что она тебе неинтересна. Если же она с утра до вечера обнимает и тискает тебя, зовет в ванну, проявляет активность, ты сжимаешься, делаешь вид, что это – самое лучшее, что может случиться в твоей жизни, но на самом деле ты боишься только одного: ты можешь ослабнуть от тисканья! Из тебя вылетают все верные тебе фантазмы, и ты имеешь дело со складками кожи и слизистыми щелками.
Знатные люди, почившие в этом раю в неге и карамели, живут здесь в отеле на склонах гор с видом на умиротворенный залив. Как это ни странно, отель имеет земное название: Акимудский Four Seasons. Это безусловная дань ностальгии. Михаил Иванович, как я сказал, – отличный парень. Он предоставил нам свою гостевую квартиру. Но нас потянуло в Four Seasons! Там мы и поселились. Чтобы нам не было скучно, мы взяли с собой нашего покойного киевского друга, большого оригинала, и его мимолетную двадцатилетнюю подругу. Хохлы – лучшие спутники для путешествия. В них есть жлобливость, перемешанная с великодушием. Наши хохлы часто ссорились между собой, вступая в грубые сексуальные отношения на фоне природы, и это скрашивало наше медовое счастье.
Чтобы не лазить по холмам, в нашем роскошном отеле придуманы электрические тележки с роботами: ленивым, но услужливым персоналом китайского и индийского происхождения. День начинается с того, что ты купаешься в персональном бассейне и застаешь свою жену за тем же занятием. У каждой пары есть свой дом – это стеклянный бункер с многочисленными террасами, верандами, балконами и прочими выдвижными местами, покрытыми ваннами, душевыми кабинами и музыкальными центрами. На главном месте в доме находится неземной нежности кровать, где ты спишь, как в том же чреве матери. Ты проваливаешься в сон, и тебе снятся черепахи, которые карабкаются друг на друга.
Соседние стеклянные бункеры населены тиранами и кровопийцами. Они, как ящерицы, смотрят на закат. Они сделали свое дело, пригодились Акимуду как катализаторы прогресса и теперь отдыхают. Между пророками и большими злодеями нет разницы в масштабах деяний. Гитлер, где ты?
Вечером я увидел его, в белом костюме, на прогулке в электротележке. Но все-таки он не был моим приоритетом. Я обратился к сопровождающему меня роботу:
– А есть ли возможность увидеть Сталина?
Ничего не говоря, китайский робот посадил меня в электротележку, и мы помчались по склону горы к морю. Мы вышли на пляж. В отдалении группа людей играла в волейбол. Мы приблизились к ним. Мой робот пояснил, что здесь играют каждый день две команды. Команда Праведников и команда Великих Грешников. Подойдя совсем близко к песчаной площадке с натянутой сеткой, я обратил внимание на то, что играли обе команды весьма профессионально. Подачи были крепки и уверенны. Оборона держалась цепко. Гасили игроки обеих команд с большой страстью и результативно. Но Сталина я не заметил, пока не догадался, что этот щуплый молодой человек в серой форме и есть тот, кого я ищу. Он выступал за команду Праведников, но мне подсказали, что эта была замена. Я дождался конца игры, которую выиграли Праведники вместе с молодым Сосо, и подошел к нему.
– Гамарджоба, – сказал он улыбчиво.
– Иосиф Виссарионович, – начал я…
Он отмахнулся:
– Зовите просто. Иосиф.
Я не осмелился, несмотря на весь свой либерализм.
Я замолчал.
СТАЛИН. Есть вопросы? Задавайте! Я. Кто вы на самом деле?
СТАЛИН. Я остаюсь верным учеником Христа.
Я.???
СТАЛИН. Ленин был промежуточной фигурой революции.
Я. Что значит верным учеником? СТАЛИН. Разве не понятно?
Я. А как же… кровь?
СТАЛИН. Коммунизм – это шелуха. Нужно было пустить кровь. Чтобы очистить организм человечества. Кто догадался – меня уважал. Черчилль. Рузвельт. Трумэн. Все они. Они понимали, что я глубоко копаю. Глубже их. Они понимали и боялись.
Я. Но в христанской традиции человек – подобие Бога…
СТАЛИН. Индивидуальный человек – ничто. История идет не от него, а к нему, и давит его, когда он стоит на пути. Иначе все наполнится гноем. Надо чистить. Спустить гной и чистить. Как врач. Человек оброс грязью. Помыть надо.
Я. Но вы ведь так и не отмыли. В чем ошибка?
СТАЛИН. Пока не получилось. Получится! У меня не получилось – у другого получится. Я был слишком разборчив в средствах. Нужно было идти дальше. Дальше! Нельзя быть таким умеренным, как я. Но все равно. У кого был полет, тот понял. Поэты поняли. Ученые поняли. Все поддались моему влиянию. Даже поляки. Но все они слишком высоко ставили свою жизнь.
Я. А вокруг вас кто понимал вашу цель?
СТАЛИН. Никто. Дзержинский под конец чуть-чуть понял как одаренный чекист. А так нет. Я. Бухарин?
СТАЛИН. Коля был одаренный партиец. Сообразительный. Но не в голове дело. Нужно уловить пульсацию… Коля – совсем недалекий человек.
Я. А как вы хотели осуществить свою мечту?
СТАЛИН. Через слово. Я говорил медленными притчами. Они превращали слова в магию.
Я. Вы действовали по команде Акимуда?
СТАЛИН. Он всегда выступает за чистки. Он не мешал мне. Понимал размах.
Я. Но ведь вы всегда боялись за свою жизнь!
СТАЛИН. Не за жизнь. За дело боялся. Я. Вас убили?
СТАЛИН. Сам умер. Надорвался.
Его позвали сыграть еще одну игру. На этот раз за другую команду.
СТАЛИН. Я пойду…
Я. А вы помните моего отца?
СТАЛИН. Здесь все видно как на ладони. Это тот парень, который заставил меня смеяться? Молодец!
Я заметил, что у него обе руки одинаково хорошо развиты. Ну, еще бы! Иначе как играть в волейбол? Я. У нас много сталинистов.
СТАЛИН. Привет им передавайте. Но они меня не понимают.
Я. Я все передам.
СТАЛИН. Не забудьте сказать, что я был всего лишь в ерным учеником Христа… (Он помолчал.) А что, у вас там, в России, по-прежнему люди кричат друг другу: КУДА ПРЕШЬ, СВОЛОЧЬ!
СТАЛИН дико захохотал.
В раю разрешается пить. Однажды я так напился, что стал срывать с жены только что купленные ей райские украшения из зубов райских животных, и мы обрадовались тому, что наше счастье лишено неподвижности.
Я думал, что в этом раю живут также знаменитые творческие люди: Достоевский, Толстой и их младший соратник Чехов. Каково же было мое удивление, когда мне сказали, что гении помещаются в другом месте. Где? Что может быть лучше акимудского отеля Four Seasons?
Но сначала о кокосах. Не зря мне снился сон о русских Акимудах. Но во сне все перепуталось. На самом деле главным фетишем акимудских пространств являются орехи, похожие на женские бедра с густой растительностью между ног. Это, конечно, вызов невинности растительной природы. Порнографические орехи растут на особом острове, в долине с черными попугаями. Черный попугай с красным хвостом, похожий на Реми, но только без усов, приносит местным душам счастье. Счастье, помноженное на счастье, и есть попугайское дело. Но именно там, под пальмами с порноорехами, среди летучих мышей и черных попугаев (мы с Катей перепутали летучих мышей с черными попугаями и до сих пор не знаем, кого же мы видели), поселились навсегда наши гении, вместе с Чеховым.
В большой столовой со шведским столом, где много артишоков, рыб, мелких устриц, баранов и крабов, сидят фантомы нашей литературы – великие деятели отечественного кокаина. Зайдя в их зал, можно заметить, что они преимущественно безмолвствуют. Разве что спорят между собой, по-чеховски, что сегодня вкуснее: барашек или свинья. Писатели в раю профнепригодны. Жизнь в раю раздражает всех русских – не только меня.
Кого из русских мы там еще встретили? В викторианском особняке у пляжа прописан навечно герой Беслана, майор по имени Вадик, бравший штурмом школу, с дырой во лбу. Мы беседовали с майором. Я хотел услышать от него, был ли тот штурм закономерен. Но Вадик закован в такие патриотические доспехи, что толку от него – никакого. Он повторял, что всё, до последней пули, было выполнено правильно. Его нахождение в раю, возможно, подтверждало эту версию, но мне особенно понравилось его вялое, разочарованное рукопожатие. В этом рукопожатии было сомнение майора в себе и в своих речах.
Но какой там майор, если все море вокруг кишит рыбой! Михаил Иванович взял нас на рыбалку в открытый океан. Два загорелых парня, с такими телами, что даже отъя вленному гомофобу удалось бы открыть для себя что-то новое, стали нашими морскими вергилиями. Мы выш ли в море с высокими волнами, нас стало кидать и бросать. Но вода, летящая в лицо, была так свежа и так пахуча, что даже самые лучшие парфюмы не могли с ней сравниться. Райский климат покоряет своей последовательностью. Вода и воздух имеют неизменную температуру в тридцать один градус, и, несмотря на то что солнце стояло прямо над головой, мы не испытывали ни малейшего дискомфорта и чувствовали себя в океане, как в березовых рощах Подмосковья. Словно по команде, волны улегл ись, и мы принялись тащить из океана рыбу, которая фосфорицировала серебряной энергией. Мы, молодожены, выловили из воды столько тунцов, что просто не знали, что с ними делать. Парни с роскошными телами, обнаженные по пояс, превратили несколько тунцов в карпаччо, выдали нам божественное белое вино скорее итальянского, чем французского образца, и мы вместе со всесоюзным старостой загробного мира съели эту пищу, поливая ее лимоном, в один присест. Затем нас, молодоженов, раздели догола и выбросили за борт плавать в масках между коралловыми рифами, которые по своей форме показались мне богаче «Улисса» Джойса.
Недоеденных тунцов мы отнесли на перерабатывающую фабрику тунцового мяса. Ее продукцию – это off records – вы встретите даже в Москве, в соседнем от вас магазине. Мы познакомились с директором-итальянцем, признанным мастером тунцовых консервов, и пошли с ним на экскурсию по цехам. Райский пролетариат его фабрики, как выяснилось во время экскурсии, оказался попрежнему склонным к марксизму.
Я не случайно сказал «по-прежнему». Я всегда предполагал, что в раю должно быть что-то от социализма. И верно. Акимудские острова прошли через горнило социализма. Я и раньше замечал, что с Акимудами что-то не в порядке. Но я не знал, что их задела гулаговская идеология. Ведь мы с акимудцами – братья по несчастью! Они тоже строили социализм и преуспели в создании жесткой однопартийной системы с цензурой и общим паническим страхом. Правда, как рассказали мне официальные лица, у них не дошло до тюрем сталинского ГУЛАГа, однако традиционный коммунистический дефицит товаров коснулся и их: население ело преимущественно консервы. Акимудские острова состоят из следов социализма. Это – дурные дороги с глубокими канавами с двух сторон. Это – плохие магазины с корзинами манго, похожих на брюкву, мешками риса и невкусным мясом. Это – отсутствие нормальных магазинов одежды. Дамы жалуются: одеться здесь нельзя, заморских туфель не купишь. Манекены со смеющимися лицами пугают; одежды на них карикатурны. Это – скучная ночная жизнь.
Есть, правда, русская гостиница, полная соотечественников. Там ночная жизнь, естественно, кипит до утра. А вот общая ночная жизнь вылита на улицы. В ночи пахнет пивом. Все с бутылками в ожидании. Горящие глаза – это ночная жизнь. И пухлые губы женщин. Один из режиссеров ночной жизни – русский парень с гордым, но обидчивым взглядом. Мы явились к нему – никто в пустом зале не танцевал. Мы отправились в кабинет директора. В кабинете с пустыми картонными коробками светились экраны видеонаблюдения в туалетах. Возникла дискуссия: нужно ли ставить там камеры? В разгар дискуссии нагрянули какие-то темные люди с большими обезьяньими руками. Они уволокли соотечественника.
Утром раздался звонок из высоких сфер. На рай периодически нападают корсары. Даже за гробовой доской они не сменили своих привычек. Некоторые считают их падшими ангелами. Ну, кто бы мог подумать! Акимудский рай окружен флотилией пиратов.
«Пиратов под суд!» – читаю шапку газеты The Timeless. Местный судья Гюстав Доден на моих глазах приговорил каждого из девяти пиратов к заключению на двадцать два года за захват акимудского судна. Впрочем, это как штраф в сто рублей! Времени нет: двадцать два года – полная фигня. Но пираты действительно достали мирных акимудцев, и потому на центральной площади, где светофор, я заметил после объявления приговора приподнятое настроение как среди официальных лиц, так и среди простых горожан. Военный дух акимудцев укрепился. В порту Виктории стоят военные корабли; их обслуживание обеспечивает акимудцев дополнительными рабочими местами. Но проблема безопасности ста пятидесяти четырех акимудских островов отнюдь не решена, и, когда мы с Катей собрались посетить самый южный остров, родину гигантских черепах, мне объяснили, что мы можем там стать легкой добычей падших ангелов.
Двенадцать тысяч бесов, вооруженных «калашами» и гранатометами, наехали на Акимуды. Высокие сферы жалуются, что они подорвали рыболовство.
– Рыбаки вылавливают на треть меньше тунца, чем раньше. Яхт-спорт тоже подорван. – Так, отвлекая меня от медового месяца, сказал мне старший министр правительства (таково его точное звание) Винсент Меритон, который основную причину пиратства видит в психической дестабилизации бесов, у которых фактически нет действующего правительства.
Пиратства, вызванного нищетой и метафизической тоской, так просто не уничтожить. Впрочем, на Акимудах есть противоречивые мнения о том, кому выгодно это зло.
Кто стоит за бесами? Одни считают, что бесы давно уже переросли в огранизованные преступные группировки. Но есть и такие, кто полагает, что пиратский черный нал, нажитый вооруженным грабежом судов, оседает на земле в некоторых британских и американских банках, отчего борьба с бесовщиной превращается порою в лицемерие. Конспирологические версии, конечно, не лучший способ разобраться в проблеме, но именно благодаря ее сложности они и рождаются.
Я не скажу, однако, что Акимуды погрузились во мрак по причине бесовского пиратства. Но пиратство – не единственное зло. Акимудцев беспокоит климатическая проблема. Райские гранитные острова уйдут под воду при глобальном потеплении, и даже здесь уже отмечают повышение уровня воды, увеличение средней температуры на полтора градуса по Цельсию.
Молодоженов всех стран все это ни хрена не пугает. Они уверенно смотрят в бесконечное будущее. Мы тоже верим, медовый месяц, проведенный в раю, – это гарантия нашего будущего семейного счастья. Мы возвращаемся в Москву с порнококосовым орехом. Наш талисман! Нет ничего прекраснее медового месяца на Акимудах, когда о нем вспоминаешь на Плющихе. Несмотря на ужасы моногамии.
– С Отцом виделся?
– С кем?
Я не сразу понял. Акимуд, отправляя меня на Южные Акимуды, написал своему отцу письмо.
– Я его не нашел. Его там нет.
– Как нет? Он живет на горе.
– Там живет какой-то арабский шейх.
– Отец живет на горе! – Акимуд с недоверием смотрел на меня.
– Я его не нашел. Или он и есть… арабский шейх?
Акимуд покачал головой.
– Ты превратил свой юмор в медовый месяц.
– А разве нельзя?.. Я разговаривал со Сталиным!
– О! Ну что, обаял он тебя?
– Молодой… Худой… Я не ожидал…
– Ты с ним поосторожнее.
– Он сказал, что он верный ученик Христа!
– А ты и поверил?
В парадную залу Архангельского дворца вошла Лизавета:
– Приветик!
– Приветик! – обрадовалась ей Катя.
Но Убогая на этот раз не бросилась ей на шею.
– Ну чего, Отца не нашли? – неприязненно заметила она.
– Лиза! Там вокруг бесы! – Катя расширила свои синие глаза.
– Тоже мне невидаль! – отозвалась Лизавета.
– Лизавета нашла народную веру, – с гордостью объявил Акимуд.
– Поздравляю! – кисло ответил я.
– Ты только кажешься поверхностным соглашателем, – помрачнел Акимуд. – Тебе доверишься… А внутри у тебя… – Он не договорил.
– Принесите им чаю! – сказала Лиза прислуге и добавила: – Только объединившись с простым народом, мы будем чувствовать себя бессмертными. Люди начинаются с идеи, до этого они потребители. Вот мы и нашли новую религию – распространим народную веру на весь мир.
Тут же возник Самсон-Самсон. Он обошел Катю стороной и сказал:
– Мы должны забыть о снисхождении. Интеллигенция продала Россию. Отчего так быстро забыли Сахарова? Он ушел в небытие. Совесть России живет с нами. Верно, Убогая?
Сынок, опомнись!
Папа, здесь так здорово!
Сынок, опомнись! Они перережут друг друга! Твоя миссия закончилась. Мертвые испортились, вдохнув в себя живую жизнь. Они не только много едят и пьют водку. Они уже соревнуются с живыми в половых отношениях! Это может закончиться мировой войной. Нам это не полагается – уничтожить человечество. Вернись домой. Со слюдями все ясно.
Настал день-фикс.
В Кремле при скоплении всех элитных подразделений власти на глазах миллионов телезрителей Главный протянул руку Патриарху, и они в одну минуту, застыв в мухинской позе рабочего и крестьянки, превратили нас всех в единую цивилизацию, объявив о создании Великой России.
Акимуд передал им бразды правления. Потекли слащавые речи, приправленные угрозами. Два видных идеолога вечных ценностей: один – из почитателей псковских старцев, другой – просто с толстыми щеками и комичной фамилией, – проповедовали без умолку. В тот же вечер был салют с национальным оттенком. Гремели военные оркестры, красиво пели на клиросе… Затем последовал ряд декретов. Был введен обязательный дресскод, преимущественно для женщин. Надеть платки! Снять брюки! Снять стринги! Надеть трусы до колен! Закрыть щиколотки юбкой! Переста-а-а-ть краситься, суки!
Мертво-живой народ ликовал. На улицах было замечено много пьяных. Ночью горели дорогие машины. Посыпались духовные запреты. Они нарастали. Ввели церковную цензуру. Закрыли художественные галереи. Запретили компьютерные игры. Карали за иронию и самоиронию. Соборность превратилась в новое колхозное движение. Катя отказалась выходить на улицу. Мусульмане были объявлены братьями, но было понятно, что они – младшие братья.
Россия превратилась в монастырский устав. Стали отчетливо видны враги государства и новой цивилизации. Границы были закрыты с начала войны. Деваться было некуда. Всех некрещеных признали неблагонадежными. Уже стали появляться первые концлагеря. Их возглавил Геннадий Ершов. Акимуд торжествовал. Энергетика России заработала! Бурно стали строить скоростную дорогу Москва – Петербург. Главный просил Акимуда помочь с новым оружием глобального уничтожения врагов. Акимуд уже подумывал о том, чтобы отправить какую-то часть мертвецов обратно в могилы. Но русские люди так побратски примирились с мертвяками, что это могло быть понято превратно.
Акимуд сделал ровно то, что я предлагал ему не делать, вернувшись из Тегерана. Он закинул Россию за Тегеран. Он потерял ко мне интерес. Не отвечал на мои звонки. Мои помощники, живой и мертвый, перестали со мной разговаривать. Стелла смотрела на меня печальными глазами утопленницы и больше не предлагала мне некроуслуг. Мое ведомство вот-вот должно было закрыться за ненужностью. По телевизору выступали только священнослужители и именитые мертвецы. Запретили рекламу. Запретили поп-музыку. Запретили мои книги. Я понял: конец.
Ника не принимал меня целый месяц, а потом сам вызвал к себе. На улице я прочитал растяжку: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться!»
Ника сказал:
– Неприятная новость. Я мог бы передать тебе через своих сотрудников, но мы же с тобой друзья. Я не вижу смысла в нашем дальнейшем сотрудничестве.
– Ника! – воскликнул я. – Даже Сталин заставлял писателей быть Гоголями и Щедринами. В каждом обществе должна быть иллюзия оппозиции. Предоставь мне…
– Никаких иллюзий, – сказал Ника. – Иллюзии кончились. Будут иллюзии – страна кончится. Народ нас поддержит. Ты крещеный?
– Нет.
– Так беги бегом в церковь, пока не поздно!
– И ты думаешь, мне поверят?
– Уже не важно. – Он помолчал. – Хочешь совет? Вставь себе новые глаза. Смотри на все глазами православной цивилизации.
– Да ну? Так просто?
– Мы – утки, – пожал он плечами.
Тем временем развернулся Геннадий Ершов. Сажать стали густо. Сажали журналистов, ученых, гомосексуалистов, актеров, просто ебливых людей. Сажали проституток, блядей, католиков. Тем временем стали расстреливать. Геннадий Ершов стал всесильным карателем. Своей хилой подписью с завитком он подписывал шикарные расстрельные списки. Маленького роста, с лисьей улыбочкой, он запретил печатать свои портреты в газетах. Ему нравилось играть в нелегала. Расстреливали взяточников, коррупционеров, бандитов, просто богатых людей. Расстреливали в лесах и подвалах в центре Москвы. Снова появились фанатики расстрельных дел, расстрельщики без выходных, вновь появились соньки-золотыетуфельки, раздавливающие мошонки, но больше всего напугали всех тем, что сбрасывали людей с самолетов в арктические моря. Народ был доволен сильной властью.
Посадили Костю Лядова. За что?
– Ника, – сказал я, – ты ведь не затем приехал в Россию, чтобы возвращаться к старым маскам богов. Да, эта страна при ближайшем рассмотрении – вязкий материал, но зачем ему поддаваться?
– Пусть сначала пройдут через соборность! Здесь вам никогда не давали пройти до конца. Всегда одергивали. Лет через триста это все рухнет. А пока встанет крепко.
– А как же новая религия?
– Ее можно будет поискать в другом месте, – скривился Ника. – Мест хватает… А я слышал, вы с Катей рассуждали об отъезде. Так зачем откладывать?
– Ника, я хочу жить здесь.
– Ну и живи, – тускло сказал Ника.
…На следующий день во дворе нашего дома собралась кучка бородатых людей. Человек двадцать – двадцать пять.
– Барин! – позвал меня мой преданный мертвец, Серафим Михайлович. – Это за вами. Спрячьтесь в подвал!
Я вышел на крыльцо.
– Ну что, православные? – спросил я. – Здорово! Зачем пожаловали?
– По твою душу, нехристь! И по душу блядищи твоей…
– Ну-ну, полегче, небось не у себя дома! – прикрикнул я на бородатых.
Они несколько испугались.
Позже, уже под вечер, ко мне пришел чин с гладкой, прилизанной собачьей головой. Таких, как он, в народе прозвали пожирателями мертвых.
– Вам велено, – тихо, по-чекистски, сказал пожиратель, – покинуть дом и вселиться в свою бывшую квартиру.
– Вот так всегда, – с наигрышем сказал я. – У нас как ни переворот, так переселение тел.
Вместо ответа чин протянул мне ключи:
– Не волнуйтесь. Квартира зачищена. Нет там никого!
Когда он ушел, робко появилась Стелла.
– Возьми напоследок мое мертвое тело, – сказала она.
Мы спустились в пустой подвал.
– Где ты будешь работать?
– Не знаю, – ответила Стелла, отводя глаза.
Она разделась, и я с грустью смотрел на ее вечно трупные пятна плоти.
– Что, не нравлюсь?
– Нравишься!
Господи, сколько же раз я врал в своей жизни женщинам! А как им не врать?
– Ну, потыкай меня!
– Постой! Что с тобой будет?
– Я скажу тебе… позже. Катя к мертвым не должна ревновать.
Я засмеялся:
– Классная отмазка!
Позже она мне сказала:
– Я люблю твои большие ярко-лиловые яйца. Цвет Ренуара!
– Ты говоришь, как художник…
– Но я же художник! Ты что, ничего не понял? Я спасла тебе жизнь в метро. Это я разыграла комедию. Мы пошли в ресторан…
Я схватился за голову:
– Стелла! Но тогда ты была совсем скелетом… Я… подожди! А как же: «Je suis d’une famille noble, mais pauvre?..» Ты помнишь, что ты несла?
– Я прикалывалась, мой дорогой! Косила под Серебряный век…
– Не знаю, чему верить…
– Но ты же знаешь, что я говорю по-французски.
– Ты вскрыла себе вены? Ты мне сказала, что это – сладкая смерть?
– Я хотела быть вместе с сыном…
Передо мной стояла ополоумевшая мать, потерявшая восемнадцатилетнего ребенка во время путешествия в Голландию.
– Он костенел у меня на руках…
– Ты нашла его?
– Я обыскала все Северные Акимуды… Там его нет.
– А ты там?
– Ну да…
– Я поговорю…
– Поговори, родной!..
– Как же так, на Северные Акимуды!
– Ну а ты… Ты с кем? С сырой котлетой! Что же тебя так тянет на плебеек?
– Ты ее плохо знаешь.
– Она подозрительная, недоброжелательная… Сначала она мне понравилась, а потом… У нее красивые волосы… – признала Стелла.
Я вспомнил, как они недавно поссорились из-за картинки в альбоме National Geographic. Зяблику понравилась фотография тигра, красиво держащего в зубах пойманную, еще живую мартышку с обезумевшими глазами.
– Как здесь все гармонично!
Стелла заявила протест:
– Это бесчеловечно.
– Что бесчеловечно?
– Восхищаться победой сильного над слабым.
– Но тогда нам тоже нельзя есть мясо!..
– Но мы же не восхищаемся убийством коров! Так можно сказать и о мужчинах-насильниках, что они гармоничны.
Удар под дых. Зяблик проглотила обиду. Этот вечный спор вызвал у меня изжогу. Я был против обеих. Мы состоим из раздвоенного сознания. Но я всегда любил мартышек… Теперь в подвале я ощутил жестокость самой Стеллы. Женская неприязнь ядовита.
– Она исправится, – возразил я.
– Первое поколение не исправляется…
– Перестань… Стой! – озарило меня. – Катя жаловалась после дачи, что вы ее там вместе с Тихоном и Платоном изнасиловали. Это верно?
– Темная история, – сказала Стелла.
– Отвечай, – потребовал я. – Значит, это ты была в маске?
– Да, в красной с серебряными узорами. Я обожаю Серебряный век…
– Ну!
– Мы приехали туда, чтобы вывезти ее с дачи. Она была готова на все… В общем, так получилось. Обычное дело. Никто не принуждал… Я была в восторге от ее шейки, ножек, душистой писечки…
– Я ненавижу этот мир, – хрипло рассмеялся я.
– Глупости!.. Это мои фантазии…
– А на самом деле?
– Не было этого самого дела!
– Нет, правда!
– Вот так всегда… Самого интересного никогда не узнаешь… Ходишь всю жизнь вокруг да около.
Я не стал возражать.
– Тебе надо было, родной, жениться на мне… Тогда… Много лет назад… Ты испугался… – Она тянула слова. Она гордилась своим хорошо сделанным аристократическим лицом.
– Перестань… Все не так… Так куда тебя направляют?
– Куда? В могилу.
– Что?
– Обратно в могилу! Нас, всю твою команду, отправляют по могилам. Мы здесь больше не нужны.