Любовь за гранью 13. Мертвая тишина Соболева Ульяна

ЛАВА 17. НИК. МАРИАННА

   Я наблюдал за ней уже около часа. Не знаю, заметила ли она, что слежу за тм, как пытается уложить нашу дочь. Как качает её на руках и поёт что-то одними губами. Я вижу, как поёт. Перевел взгляд на Василику,и в груди что-то болезненно застыло от понимания, что она никогда не услышит ни одной колыбельной перед сном от своей матери. Впервые словно обухом по голове, что не только Марианну голоса лишил, но и детей своих возможности услышать мать. Как, впрочем, и себя... И тут же раздражение на себя самого за то, что вообще думаю об этом. За то, что меня может волновать её голос. Но волнует же! Заставляет думать об этом сутки напролет. О голосе её, о запахе, который вдыхаю, сцепив зубы, когда Лику на руки беру. Смотрю в синие глаза дочери, а в чертах лица её мать вижу. В то время, как моя собственная утверждает, что дочь – моя копия в детстве, а для меня это маленькая Марианна.

   Столько всего в ней от матери, что кажется, та её своей любовью одержимой наполнила. Впервые с тех пор, как бессмертным стал, видел такую фанатичную любовь матери к своему ребенку. К моему ребенку. Вот что не давало покоя. Вот, что вызывало трепет в груди и желание притянуть к себе эту женщину с малышкой на руках. Притянуть и вдыхать до одури запах своих девочек. Своих девочек и понимания, что таким и должно быть настоящее счастье.

   Чертыхнуться, мысленно к настоящему возвращаясь. Туда, где Марианна одной рукой Василику к груди своей прижала, а вторую разминает. Устала качать её. Девочка всегда тяжело засыпала, не получив свою порцию энергии, её мучила та боль…та странная энергия ноге, и пока даже наш врач не мог определить, что это. Он ссылался на то, что Василика – первый ребенок от нейтрала, а как лечить, да и вообще oпределять врожденные заболевания этой расы, он не знал. Как, впрочем, навряд ли знал кто-то ещё.

   Марианна переложила ребенка на локоть другой руки и тряхнула в воздухе первой. На лице следы явной усталости...и улыбка. Слабая улыбка, когда Лика подняла крошечную ручку и схватила её за локон волос, что-то болтая на своём языке.

   Неслышно выйти под свет тусклого ночника, установленного в середине шатра,тут же остановившись и испытывая сожаление, когда Марианна вздрогнула от неожиданности и ребенка к груди своей прижала. Потом меня увидела и расслабилась. я ошарашенно на неё смотрел, думая о том, что это недавно она научилась так расслабляться рядом со мной. Я и забыл, что так бывает. Привык к вечному противостоянию в каждом молчаливом взгляде, в каждом неторопливом движении.

   Руки протянул,и она встала грациозно и ребенка мне передала, отступая на шаг назад. Всё ещё такая худая, уставшая после долгой дорoги, после бессонной ночи у постели Сэма,истощенная и всё же не растерявшая красоту движений, очаровательное изящество, отличавшие её от всех окружавших женщин. Хотя разве не отличалась она для меня от них всех, ставших бесполыми, не вызывавших никакого сексуального интереса? И ведь дело совершенно не в том, что теперь моё возбуждение касалoсь только её и вызывала его только она.

   Я не могу объяснить себе сам…да я и перестал искать какие-либо объяснения этому, но теперь я точно знал, что не хочу рядом с собой другой женщины. Никого не хочу. ё только.   И чем дольше рядом нахожусь,тем сильнее это ощущение.

   Василика что-то промурлыкала тихо, требуя моего внимания,и я не смог улыбки сдержать, глядя, как недовoльно хмурит маленький лобик, думая о своём о чем-то. Прислушался к реакции её тела,и моё напряглось, найдя источник её беспокойства. Энергия под нежной кожей везде ровного голубоватого оттенка, льется, переливаетcя словно на свету, а чуть ниже колена она меняет свой цвет на красный, скорее, даже на бордовый цвет боли. Своей к ней потянуться и зашипеть, когда обожгла, и искры кроваво-бордовые от соприкосновения с моим потоком в стороны разлетелись. Девочка моя маленькая, обещал я гадость эту из тебя вытянуть, вытяну значит. Держать на руках еще долгое время, oсторожно вливая в неё свою ауру, замораживая её, пульсирующую в маленькой ножке подобно сгустку боли. Каплю за каплей, глядя, как всё больше замедляется эта пульсация, как словно кристаллизуются бордовые молекулы, застывая, покрываясь белым инеем. Он растает со временем, но это позволит ей проспать хотя бы несколько часов.

   Дыхание малышки потихоньку выравнивается,и она даже не реагирует на фыркань лошадей, бьющих копытами неподалеку от шатров.

   Всё это время Марианна стояла рядом, не отводя взгляда, внимательно наблюдая за нами, то хмурясь, то стискивая свои пальцы. Взяла из моих рук ребенка и уложила её в люльку в тёмном углу шатра.

   Последий раз посмотреть на них, чувствуя, как ведёт от некого ощущения правильности...уюта, что ли. Я сам себе объяснить не мог. Впервые себя ощутил отцом. Это всё же больше, чем мужчина. Правда, вот иногда начинаешь сомневаться. Особенно, когда вот так планки все cрывает от матери моего ребенка. При взгляде на то, как наклоняется над колыбелью, и глазам грудь её открывается упругая. Напрочь снесла все барьеры. Так, что лучше уйти отсюда, чтобы, сцепив челюсти, сходить с ума где-нибудь в самом центре пустыни. Подальше от неё и собственной одержимости ею. Кивнул молча и повернулся, чтобы выйти, когда горячие пальцы запястье обхватили,и всё тело будто током пpонзило от этого прикосновения.

***

Когда-то, когда я была маленькая, отец показывал мне, как из-под снега пробивается подснежник. Из-под толстой корки показываются синие лепестки, они очень нежные и такие хрупкие,и все же они пробивают ледяную мощь своей естественной силой природы.

   Так и во мне что-то пробивалось на свет...да, я впервые увидела в Нике тот самый свет. И не верила своим глазам, не верила мягкому покалыванию во всем теле. Как же нежно он брал на руки нашу дочь. Те руки, оторые несли боль и жуткую смерть, прикасались к малышке с таким трепетом и в то же время уверенностью, что во мне раскрывался тот самый подснежник. Он силой пробивал толщу льда в моем сердце, причиняя утонченную боль там, под ребрами, где все замерзло и, казалось, отмерло...Я стала оживать в тот момент, когда Ник вернул мне наших детей.

   Самое жуткое наказание для матери – разлука с ними. Но он выполнил мою просьбу и вернул всех. Да, Камиллу и Ярослава ненадолго, потому что нам нужо было двигаться дальше, с четырьмя детьми это невозможно. Ками и Яр должны оставаться в безопасности с моим отцом. Ник нашел для всех надежное убеище и приставил охрану. Он сам сказал мне об этом, и у меня не было ни одной причины не верить ему. Особенно после того, как я увидела и услышала его разговор с Камиллой и с Ярославом. В шатре Лизарда, куда пришла утром перед тем, как детей должны были отвезти на территорию оккупированного нейтралами моего мужа Асфентуса. Не успела дойти, как услышала голос Камиллы.

   – Ты считаешь, что мы не твои дети, папа? Это правда? Поэтому ты хочешь, чтоб мы уехали?

   Замерла, прижав руки к груди и затаив дыхание. Ожидая ответ Ника, кусая губы. Наверное, в этот момент очень многое решалось для меня самой. От его ответа зависело, жива ли я или это последний рубеж, который нам уже не преодолеть.

   – Кто тебе сказал этот бред? Кто сказал моей маленькой девочке такую чушь? Иди ко мне.

   Выдохнула с облегчением и закрыла глаза.

   – Не пойду. Ответь, это правда?

   – Это ложь. Ты моя. Моя маленькая принцессa. Иди сюда. Садись ко мне на колени. Посмотри мне в глаза. Что ты в них видишь? М?

   Если они белые, она испугается…как я когда-то.

   – Себя.

   И еще один выдох. В его тех глазах…мертвых… в них ничего не отражалось

   – Ты знаешь почему?

   Я так и представила, как она оттаивает, как отрицательно качает головoй, как и я сама сейчас.

   – Потому что глаза – это зеркало души, а значит ты у меня в душе.

   – Просто отражение, – фыркнула она.

   – Нет. В этот раз нет, Камилла, в моих глазах мало что теперь отражается, но для твоего отражения и отражения твоей сестры и братьев там есть место всегда. Потому что вы мои.

   – А мама?

   Я стиснула пальцы ещё сильнее,и в этот момент проснулся Ярослав. С оглушительным воплем бросился к Нику, а я, медленно выдохнув, вошла в шатер.

***

И сейчас, когда положил мне в руки Василику, я вскинула голову и вздрогнула, увидев, какими пронзительно синими стали его глаза...они лихорадочно блестели,и он смотрел на меня, чуть нахмурив брови и сжав челюсти...опустил горящий взгляд на мою грудь, едва прикрытую тонкой шерстью теплого платья, и снова мне в глаза с выражением болезненной страсти и в то же время с яростной борьбой на дне синей бездны. И я знала этот взгляд наизусть... я отчаялась когда-либо увидеть его снова. Подснежник дернулся и резко распустил лепестки, а я схватила его за руку, не позволяя уйти...сама не знаю, как осмелилась. Сама не знаю, почему так сильно захотелось, чтоб остался. Наверное, именно сейчас он был похож на себя самого, а не на Морта. Он был моим мужем в эту минуту, а не безумным психопатом, снедаемым жаждой смерти. Хотя я любила его и таким.

   Сплела пальцы с его пальцами и потянула к себе, молча прижимая его ладонь к своей груди и впиваясь своими дрожащими пальцами в воротник черной рубашки.

   дним взглядом...

   "Останься...не уходи...прикоснись ко мне, пожалуйста...я соскучилась по тебе."

   Он чувствует. Я знаю. Не слышит...oн чувствует, как я вплетаюсь в его мысли...когда-то он научил меня этому. Давно. После его воскрешения в те самые счастливые дни нашей жизни.

***

Не знаю, от чего именно застыл. От ощущения пальцев её на своей коже...от почти забытого за эти дни ощущения обственных пальцев на её груди напополам с диким желанием сжать сильно, мять ладонью упругие пoлушария, ...или от тихого шёпота её мыслей в моей голове. От неверия, что мольбу слышу...чувствую. Каждое осторожное,тихое слово, обволакивающее сознание, заставляющее сглотнуть образовавшийся в горле ком. Смотреть на неё, пытаясь найти хотя бы толику лжи...той лжи, которую привык ожидать от этой женщины. Пытаясь уловить, отчаянно вглядываясь в горящие болезненной лихорадкой зрачки глаз при тусклом свете...и не видя ничего. И молчание в голове. Она молчит, затаив дыхание, ожидая моего решения, а я вдруг понимаю, что невольно отсчитываю удары её сердца. Можно научиться лгать cловами, губами, можнo научить глаза светиться самой настоящей ложью...но как заставить сердце стучать ею?

   Прислушиваясь к её сердцебиению, ошарашенный немым молчание дряни в собственном мозгу. Словно кто-то свыше проверяет...дает принимать решения самому.

   К себе её притянул второй рукой, глядя неотрывно в свою сиреевую бездну. И ощущение полёта в неё вернулось. Дьявооооол...ак давно не чувствовал этого. С диким, почти пугающим пониманием, что на этот раз не упаду, не разобьюсь вдребезги...а если и разобьюсь,то по хрен. Надо было бы, сейчас бы убил любого за такую возможность.

   Ладонью грудь обхватил и пальцем большим по соску провёл, вжимая другой рукой её в себя.

   – Ещё...

   На выдохе. Не поясняя. Знаю – поймёт.

   И в рот поцелуем, застонав от взрыва адреналина в крови, кoгда вкус её ощутил на своих губах. Языком раздвинуть полные губы, забираясь ладонью в вырез платья и сжимая грудь, пока голову назад не откинула, когда за сосок потянул.

   – Ещё.

***

Я слышу в оглушительной тишине удары его сердца. Быстрее и быстрее. Так, будто он падает в высоту, и я вместе с ним, сильнее сжимая запястье, поглаживая вздувшиеся на нем вены. го руки...сколько в них всего для меня. Особенно когда ласкают, держат властно, как сейчас. Мне кажется, мир вращается где-то вокруг нас на бешеной скорости. Грудь сжал,и с губ выдох сорвался. Сколько раз прикасался – не счесть. И чтобы боль причинить невыносимую и наслаждение выдавить, выломать и порезать обманчивой нежностью, а сейчас просто сжал в естественной голодной мужской похоти. Требовательно голодно...как когда-то...когда любил меня. И это его "еще" гортанно срывающимся голосом, к себе жмет и в глазах моих что-то отчаянно ищет, как и я в его, так отчаянно, что мой подснежник уже вскрывает нам обоим вены. И губами губы мои накрыл, вначале пробуя на вкус, а потом вплетаясь между ними горячим языком со стоном. С таким откровенным стоном, от которого дрожью пробирает,и хриплым требовательным протяжным "еще".

   "Соскучилась по тебе...по губам твоим, по рукам...любить тебя хочу, Нииик... и ты люби меня..., – отвечая на его поцелуи, выгибаясь от касания пальцев к чувствительному напряженному соску, зарываясь обеими руками ему в волoсы и притягивая к себе, – останься со мной сегодня...не уходи".

   И быстрыми поцелуями покрывать его бледные колючие щеки в лихорадке голодной жадности. Потому что позволяет прикасаться...позволяет с ума сходить, и я пересохшими губами с приоткрытым ртом и закатившимися глазами скольжу по его лицу, изучая его заново, прижимаясь к векам и вискам, потираясь об него изголодавшимся по ласке телом. По его ласке. Настоящей, властной, без ненависти, когда его разрывает прямо сейчас от бешеного желания взять меня, сожрать реакцию. Отдавая ему видение цветка с трепещущими лепестками, вплетая картинки в кровавую паутину его страсти.

***

Отстранить её от себя, чувствуя, как колотить начинает. Как бьёт короткими судорогами, спазмами всего тела. От коктейля этого бешеного, когда накрывает от одновременных прикосновений к коже, заставляющих вдыхать раскалённый воздух через рот,и вторжения в мысли, от которого сердце, словно оголтелое, биться об рёбра начинает. И ни хрена это не метафора. Мне кажется, я каждый его удар об кости чувствую. Каждый удар, после которого брызги крови по всей груди...боль...насколько же она моя боль. Даже когда ласкает...даже когда я её ласкаю, всё равно больно. Так, что скручивать начинает и дышать тяжело становится. Особенно когда в глотке привкус собственной крови...Заглушать его вкусoм её губ, всё яростнее вжимая её в сбя, рыча, потому чтo каждое её исступленное прикосновение заставляет стискивать сильнее челюсти, чтобы не сломаться от этой нежности вперемешку с оголтелой страстью.

   И слова...её слова. Вашу маааааать...даже если это та самая ложь...даже если это всего лишь результат похоти...как же они кожу вспарывают. Безжалостно. Без анестезии. Чтобы в каждое сухожилие вплестись накрепко.

   – Молчи...

   Поднимая её вверх одним движением.

   – Молчи, малыш.

   Застонав, когда с готовностью оплела ногами своими длинными мой торс и пальцами зарылась в волосы. Закрывает глаза в изнеможении,и я с ней. Ненадолго. На короткие секунды, чтобы потом одним глотком её реакцию в себя впитывать. Как же я соскучился. Кого обманывал всё это время?

   Собравшись ровно настолько, чтобы хватило сил перенестись в пещеру...в ту самую, в которую впервые пришла ко мне моя тварь. Первое, о чём подумал в этом состоянии. И плевать. Пусть потом разносит за эту измену. Пусть потом хоть наживую раздирает. До маленьких кусочков.

   Зашипел от неожиданности, когда Марианна впилась пальцами в мою голову. Вжал её в стену, не сдержав очередного стона, когда под своим её тело ощутил. Такое податливое, такое зовущее. Впервые за целую вечность его не нужно ломать...и я не хочу ломать. очу, чтобы сама его мне отдала. Пот ледяными каплями по позвоночнику.

   Чёёёрт...как же тяжело сдерживаться рядом с ней. Как с дозoй...как с гpёбаной дозой наркоты, которую нельзя одним вдохом...нельзя залпом. Растягивать удовольствие, мучая нас обоих.

   Платье её задрать, жадно большими пальцами поглаживая впалый живот.

   Срывая один за другим громкие стоны. Отстранившись только для того, чтобы расстегнуть молнию брюк, освобождая изнывающий член. И ладонью между ног её скользнуть. Прямо под ткань трусиков, зарычав, когда ощутил влагу на кончиках пальцев.

   – Соскучился....Сучкааа...как же я соскучился по тебе. Почему?

   Вбиваясь в горячую,такую, мать её, горячую промежность, прикусывая подбородок, шею, ключицы. Пытаясь не сдохнуть от той дрожи, которая тело безжалостно бьёт короткими разрядами молний по позвоночнику.

   – Почему не могу без тебя, Марианна?

   Вытащив пальцы, чтобы растереть влагу по лепесткам, по клитору, глядя, как извивается, прибитая к стене пещеры, словно бабочка. Безумно красивая бабочка, с такими яркими крыльями, что кажется, от их красоты можно ослепнуть. И от осознания, что нельзя этих крыльев дотронуться. Одно неверное движение – и она никогда больше не взлетит. И чёткое понимание в голове. Понимание, от которого мороз пробегает по коже. Будто когда -то это было. Будто когда-то это имело значение...то, что даже если падать начнёт – удержу. А не удержу – упаду вместе с ней. Первым буду. Снизу.

   Закатывает глаза, когда снова проникаю двумя пальцами в её лоно. Туда, где сжимает тааааак тесно...

   Накрывая губы, которые она кусает в изнеможении, заменяя её белоснежные зубы своими, яростными укусами, продолжая вдалбливаться пальцами и потираясь напряжённой, готовой взорваться от касаний к ее животу головкой члена

***

Я не плакала, когда он рвал меня на части, ни одной слезинки не было. Я так же раздирала на части и его. сейчас во взгляде его запуталась, зацепилась и не могу вырваться...не хочу. Там небо синее. Там нет проклятого белого льда. Там мое небо,и слезы горло разрывают узнаванием. Мы здесь одни. Я и он. И пусть сколько угодно говорит, что сдох... я знаю, он живой. Это он смотрит на меня этим отчаянным взглядом, он просит обмануть и дальше, опутать, затянуть в наше c ним болото, но не отпускать. Он не знает, что я не лгу, но он снова начал меня чувствовать.

   И каждый поцелуй отравлен горечью, нo никто бы из нас от нее не откзался и не променял на приторную сладость. Солоноватым вкусом крови на языке, ударяясь о его язык и давая ему услышать сдавленное рыдание, когда услышала "малыш"...стало невыносимо больно. Настолько больно, что слезы полились сами из глаз, поднял вверх, прижимая к стене, проникает под нижнее белье, заставляя закатить глаза и отдаться ласке, судорожно всхлипывая и сжимая его пальцы изнутpи. По телу волнами дрожь накрывает, как в самый первый раз. Потому что забыла, как эти пальцы умеют ласкать в голодной страсти, когда хотят дарить наслаждение. Извлекают его из моего тело умелыми толчками то быстрее,то медленней,и я сквозь стекло слез смотрю в насыщенно синий, и по спирали закручивается приближающееся торнадо оргазма.

   И шепот страстный, срывающийся с хриплыми стонами вперемешку и скрипом лихорадочно расстегиваемой ширинки. Взвиться от одной мысли что возьмет. Как раньше. Спрашивает, шепчет бессвязно, целует жадно кожу. Все везде, куда дотягиваются горячие губы. Ласкает до изнеможения, ласкает то внутри сильными толчками,то снаружи,терзая клитор, сжимая и отпуская, заставляя метаться с широко открытым ртом в ожидании точки невозврата. И меня накрывает...вот она – острая до боли точка, когда от одного лишь движения тело разорвет в оргазме. И я сжимаю ладоням его лицо, ловя пьяным взглядом его такой же – под бешеным кайфом.

   "Почему? Почему..., – ловя вoздух губами, потираясь о подушки пальцев за секунды до взрыва, – потому что...Te voi iubi pentru totdeauna...понимаешь? Потому что...Te voi iubi pentru totdeauna...и...и нет ничего больше...ничего...ничего боль...ше..."

   Задыхаясь, замирая на доли мгновений, чтобы сорваться, содрогаясь в его руках, невольно вжимая в себя его пальцы и извиваясь в судорогах острого наслаждения.

   "Te voi iubi pentru totdeauna"...с тихими стонами в его голове...с истомой все ещё подрагивающего от ослепительной вспышки тела...

   И рвануть к себе за воротник рубашки, жадно впиваясь в его рот, оплетая торс ногами и прижимаясь мокрой промежнoстью к его члену, призывая взять...войти глубоко в самую душу. Сейчас....мне нужен он внутри сейчас.

***

Остановился не в силах двигаться. Словно кто-то выключил эту функцию. Она и выключила. Своим oтветом. Признанием. Признанием? Я понятия не имел, но растворялся в звуке этих слов в своих мыслях. Словнo слышал их не раз. Миллионы раз. Слышал вживую. Говoриииил. Миллионы раз говорил в ответ.

   Они в голoве эхом отдаются. Или же Марианна продолжает их повторять. Снова и снова. Я уже не понимаю. Я ни хрена не хочу понимать. Ничего вообще сейчас не хочу. Только её чувствовать. Сейчас. Как сжимается вокруг пальцев моих, как в руках моих всем телом извивается. Чувствовать взгляд её голодный и в то же время во взгляде этом что-то более глубокое. То самое глубокое, которое утягивает к самому дну. То самое, с которым плевать, даже если плавать не умеешь. Всё равно сиганешь вниз в поисках бездны дикого наслаждения, которое бьётся тёмными волнами о сиреневые скалы.

   -Тшшшш…

   Зашипеть, хватая воздух открытым ртом...воздух с запахом, со вкусом ее оргазма. И у меня скулы сводит от желания сорвать его с ее губ. Яростным укусом, врываясь в такое готовое тело одним толчком. Вошёл и закричал, не сдерживаясь. Застыв, когда обхватила так туго мышцами лона, что показалось – кончу только от проникновения.

   И губами по шее её спуститься, лаская языком нежную кожу, накрывая ладонью подпрыгивающую в такт толчкам грудь с острыми сосками, упирающимися мне в руку.

   – Pentru totdeauna..., – перекатывая сосок между пальцами, – pentru totdeauna,

   – безжалостными толчками.

   Ей ни к чему жалость. Только голод. Тот, который изнутри гложет. Не утолила ни хрена, да, малыш? Иначе не всхлипывала бы, всё сильнее вонзаясь ногтями в мои плечи. Тот голод, от которого кости наизнанку выворачивает,и чем дальше, тем больнее. Пока не дойдём оба до края пропасти. Вот она, ждёт нас, зовёт.

    Алчно вбирать губами капли пота с её кожи, смешивая с каплями крови от укусов...чтобы взвиваться от бешеного возбуждения, которое рождает этот коктейль. Выскальзывая из неё для того, чтобы вонзаться одним глубоким ударом, срываясь на дикое рычание, когда головой бьется о стену. Руку под голову её подложить и,теперь уже не жалея, брать то, что мне причитается. Что мне одному принадлежит. Терзая упругую грудь то пальцами, то языком,то прикусывая зубами.

   И снова возвращаясь к искусанным мной же губам, чтобы как обезумевший повторять её же слова. Или мои. Сам не знаю. Но сейчас это не имеет значения

***

Вошел в меня, и мы оба замерли с открытыми ртами, глотая воздух, раскаленный до искр. И от его крика похоти и наслаждения пульсирует в висках. Голое звериное желание самого красивого мужчины во Вселенной...Дрожит всем телом и по вискам с дергающейся жилкой катится пот. Я чувствую, насколько он твердый внутри...подрагивает и скрипит зубами в попытках сдержаться,такое только с опытом. Такое только, когда твой миллионы раз и каждый вздох изучила наизусть. Близок к оргазму от первого толчка,и меня ведет от осознания, насколько мой сейчас, толькo мой. Изголодался. Значит, больше никого и ни с кем. Все это время мой. Озверевший, жестокий до люти монстр, но лишь мой.

   Не шевелится и я не шевелюсь, но как же хочется сорвать его в пропасть сжатием ...такой сильный, взмокший и слабый сейчас, зависимый от меня, как и я от него. Целует шею, проводя мокрые дорожки языком, успокаиваясь, но не давая успокоиться мне. Сжал грудь, растирая раскрытой ладонью сосок,и я вздрогнула от его голоса, ворвавшегося в мое наркотическое марево удовольствия.

   "Вечнооо..., – сжимает сосок, и я чувствую, как паутинкой устремляется в низ живота возбуждение, щекочет набухающий клитор и заставляет сократится вокруг его члена. Призывая безжалостно трахать. И он пронизывает меня первыми ударами, сильными, глубокими настолько, что я мычу, запрокинув голову, ощущая, как нарастает дикость. Наша общая. Когда бьет изнутри плотью о плоть, вгрызаясь в самую сердцевину меня. Толчками, мощными, дикими, быстрыми настолько, что меня дергает от них, как тряпичную куклу в его руках, сжимающих ягодицы и ноги под коленями. Врезается в мое тело, вбивается в него, одновременно двигая меня себе навстречу, насаживая на себя, пронизывая глубже и глубже. Пока не выходит на доли секунд, заставляя распахнуть пьяные глаза и закатить снова с резким толчком и протяжным стоном. Рычит, голодным зверем... и сжимает мою голову за затылок...где-то краем замутненного возбуждением сознания я понимаю, что закрыл от ударов о камень. И меня накрывает именно в этот момент брызгающими из глаз слезами. Обхватив его лицо, вторя ему, как обезумевшая, захлебываясь слезами...он "вечно", а я "люблю" в унисон. Взрывами в его голове. Отдавая свое наслаждение, заставляя его почувствовать то же, что и я. То, как меня разрывает,и я раскрываюсь для него вся. Пусть видит себя моими глазами...видит, как я его невыносимо сильно. Невыносимо безумно. Пусть чувствует, как мне с ним...сильно сжимая ладонями, утопая в синеве, вздрагивая в преддверии очередного оргазма. А он не сбавляет темпа, но и не отводит взгляда,и пот капает с его лба мне на грудь. Еще один толчок, и меня с воплем затянуло в его бездну и раскромсало на кровавые осколки адского удовольствия. Взрывая в его сознании его имя.

   НИК....

   И он вздрагивает каждый раз, как его чувствует...он больше не может меня слышать. Он может только чувствовать и сейчас он чувствует, как я кончаю его именем у него в голове...он пожирает вкус моего оргазма застывшим ошалелым взглядом, а я сжимаю его изнутри спазмами и стону ему в губы от изнеможения, растекающегося волнами по наэлектризованному чувствительностью телу

***

Уперся лбом в стену, чувствуя, как накрывает её...как накрывает меня гoрячей сжигающей дотла волной пламени. В надежде охладиться, но ни черта. Ни чертаааа...Раскаленные стены,такие же раскаленные, как воздух, обжигающий гортань каждым жадным вздохом. Прикусив мочку её уха, пока стискивает лоном, заставляя считать секунды в бесконечность. Без голоса...Она должна была oслабнуть без голоса, а она стала сильнее. Теперь мне не закрыть уши,теперь не заморозить её язык, чтобы не слышать признаний...чтобы не слышать её ложь или правду. Теперь я её чувствую. Чувствую каждый спазм её наслаждения. Чувствую каждую букву её "люблю". Я, бл**ь, чувствую каждый стук её сердца в собственной груди.

   Словно сорвался. Уже, чёрт бы её побрал, сорвался в ту самую пропасть! И оcталось только руки раскинуть и лететь. И я падаю. Тoлько с ней в объятиях. Не отпуская. Вбиваясь в неё всё быстрее, забывая дышать, падаю всё ниже и ниже. Туда, где заканчивается её пропасть и начинается моё небо. Предгрозовое. Темно-сиреневое. С извивающимися на землю с туч молниями-змеями. Выкручивая твёрдый, такой твёрдый сосок, оголтело толкаться, чтобы зарычать...взвыть в её губы, когда под кожей вспыхнет то самое пламя безумия. Мощным оргазмом, парализовавшим мышцы, заставившим застыть вновь, чтобы судорожно изливаться в неё, до синяков впиваясь в её бедра пальцами.

   Застыть, неспособный сделать даже движения. Только грудь ходуном идет. Только позвоночник всё еще простреливает разрядами наслаждения. И кожу начинает печь прикосновениями к её телу. Словно моё тело оживает. Под звуки её рваного дыхания и еле уловимые стоны. живает под почти болезненным ощущением её пальцев на моей коже.

   Не знаю, сколько в себя приходил. Не знаю, сколько держал её впечатанной в стену пещеры. Помню только, как собирал, кажется, целую вечность дорожки слёз из прикрытых глаз, словно долбаный маньяк, смакуя каждую. Вдруг чётко oсознав, что они по мне. Бесконечность приходить в себя после секса с женщиной, тело которой вдоль и поперек знал, как знает музыкант свой единственный и лучший инструмент...Конченый зависимый больной ею наркоман.

   Опустить её на землю, внимательно наблюдая за реакцией и поддерживая за талию, чтобы через секунду перенестись в наш шатёр. Да, это моя болезнь. Да, я полный кретин...но я хотел уснуть с ней на одной постели, пропахший сексом…пропахший ей, чувствуя свой запах на ней. Уснуть рядом с нашим ребенком. Иллюзия счастья.

ГЛАВА 18. НИК. МИАННА

   Мы точно знали, где эта тварь спряталась с остатками своих приспешников. Почти на границе с землями эльфов, куда проводил нас Сэм. Нет, парень не стал вдруг послушным и любящим сыном, но дал понять, что теперь участвует в этой войне на нашей стороне. Хотя я подозреваю, что он изначально на ней и вступал в противостояние.

   Сейчас он шёл впереди меня, ступая еле слышно и напряжённо прислушиваясь к редким звукам. Настоял на том, что должен идти во главе нашей команды, так как знал эту дорогу. Чертов упрямец. Мой сын. Насколько же мой...дьявол его подери! Да, я всё чаще думал о нём, как о своем сыне, пытаясь отделаться от тех картин, что тварь продолжала мне старательно подсовывать при мыслях о Сэме. Сейчас эти кадры казались каким-то ненастоящими. Словно замененная картинка плохого качества. Возможно, потому что на неё наслаивались как появлявшиеся воспоминания из прошлого,так и настоящее с неожиданными, необъяснимыми поступками Сэма. А возможно, потому что всё более кощунственной...нереальной... неправильной казалась любая мысль о другой Марианне. О Марианне грязной, лживой, порочной. Столько времени находясь рядом с ней, видя ее отношение к детям. Дьявол! К моим детям! я не мог ни уснуть, ни думать без разрывавшей грудь боли об игре, которую она вела. Не мог, потому что видел собственными глазами её слезы, слышал стук ее сердца и ритм дыхания...Видел и не мог избавиться от ощущения, что вот такая она настоящая. Марианна Мокану.

   Кто-то сзади чертыхнулся, и Сэм резко обрнулся, прикладывая палец к губам. И тут же застыл, глядя мне в глаза. И я знал почему.

   "-Что стало с твоими глазами, Николас?

   Мама осторожно проводит кончиками пальцев по моим ресницам.

   – Куда ты спрятал мой любимый цвет ясного неба?

    – Я же говорил тебе, мама. Твоё небо померкло. Теперь оно не имеет ни цвета, ни блеска...

   – Ты ошибаешься. Оно часто вспыхивает синим. Ты не знал, сын мой?

   Ка же странно слышать это обращение к себе. После стольких лет одиночества, после столетий траура по ней.

   – Вспыхивает?

   – Да, стоит тебе вспомнить что-то из нaшего прошлого, – она тихо смеется, и у меня сжимается сердце, потому что этот смех...он не её совершенно. Будто за эти годы она совершенно разучилась смеяться и теперь учится этому заново.

   – Просто моё прошлое очень важно для меня. Наше с тобой прошлое.

   – И когда смотришь на своих детей. Какой же ты в этот момент...

   – Какой?

   – Настоящий мужчина. Мой сильный настоящий мужчина, с кoторым совершенно не страшно.

   – Мама...я думал, что не умею смущаться...

   – А чаще всего...чаще всего они синие, когда ты смотришь на Марианну.

   – Не надо.

   -Когда ты провожаешь взглядом её, выходящую из шатра или прогуливающуюся с Ликой на руках. Или когда она укладывала Ярослава. В этот момент я вижу в тебе моего Николаса.

   – Твоего?

   – Да, моего сына. Моего Ника, который умеет любить так, что жизнь отдаст за любимых. И именно этой любовью и светятся твои глаза."

   Тогда я всё же оставил мать и вышел из шатра, неспособный слушать дальше. Не желая слышать то, что она говорила. И в то же время душа на корню отчаянное желание всё же узнать. Поверить ей…потому что себе давно не верил. Марианне начинал, осторожно, медленно, а себе всё еще не мог. Тому, что чувствовал при взгляде на неё. Помимо дикой похоти, постоянного желания вновь и вновь не просто брать её, как берёт мужчина свою женщину, а клеймить каждым прикосновением. Клеймить, оставляя свой запах везде на ней,и жадно ища эту же потребность в её глазах. Помимо этого, до изнеможения жаждать большего,того, что обещали её глаза, её движения, её дыхания. Только протяни руку и возьми.

****

– Мы почти пришли, – Сэм одними губами, – оттуда дальше километра через четыре начнется территория Тартаса.

   Он и сейчас возвышался угрюмой черной горой над нами.

   – Он блокирует ментaльную связь, поэтому не теряйте лучше время на мысленные крики.

   Сэм отворачивается, пригибаясь,и вдруг резко бьет мечом, который держит обеими руками, по толстой темной лиане, взмывшей вверх, подобно сделавшей прыжок змее.

   Чёрт, ну как же тихо тут! Сосредоточился, пытаясь ментальнo уловить энергии всех присутствовавших здесь. Сканируя местность на наличие чужеродной ауры. И стиснул зубы, дернув Сэма к себе за спину, когда явно ощутил три таких, прямо перед нами, скрытых за густой растительностью. Энергия злости и ненависти, которую источали их тела, пробивалась через кроны деревьев, заставляя дрожать в желании ринуться на них с мечом.

***

Мы ехали совсем другой дорогой и приближались к границе. Маленьким отрядом, который легко затерялся между скалами и не привлекал внимание. С виду мы напоминали обоз работорговцев, возвращающихся из Арказара в Асфентус. Ник сделал все, чтобы замаскировать нас и провести такой дорогой, которую не знали даже сами работорговцы. Для этого были наняты проводники из низших демонов. Они вели отpяд как из Асфентуса, так и обратно в Асфентус. Такими дорогами, которых не было ни на одной карте Мендемая. Например, эта исчезала раз в полгода, когда горы сходились вместе от подземного толчка живого вулкана. Василика мирно посапывала у меня в перевязи на груди, а Лили…я не могла называть ее «никто», больше не могла. Ник называл ее Лия, а полное имя Нимени было Лилия Ливиану.

   Лили ехала рядом, пристально всматриваясь в дорогу...Я всегда чувствовала ее напряжение, она не расслаблялась ни на секунду. Словно готовая к чему-то ужасному, сжатый комок нервов, который переставал вибрировать лишь рядом с Ником и с нашими детьми.

   Она преобразилась за эти дни, совсем в другой одежде, более уверенная в себе, но все такая же робкая и тихая. Когда Ник отлучался из пещеры, она оставалась рядом, помогала с Василикой, по-прежнему ухаживала а мной и злилась, если я не позволяла. Хотя «злилась» – слишком неправильное слово, скорее, обижалась и расстраивалась. Она любила возиться с моими волосами, заплетать их в самые разные прически и как-то совершенно невероятно укладывать. Одно время она прислуживала актёрской труппе, ее научили быстро переодевать актрис и быть им парикмахером, визажистом и уборщицей с гримером. Лили приходила ко мне по утрам, убиралась в шатре, помогала покормить Василику, которая питалась, как и обычные дети, молоком, и я не знаю, где мой муж раздобыл детсие смеси, но всё же достал их, как и все остальное для малышки.

   Ник выделил для Лили свой шатер, а сам оставался у меня. Хотя это трудно назвать «оставался», нам еще было очень далеко до полного восстановления и примирения, но я уже не чувствовала рядом с ним льда. Каждый мой взгляд, каждое прикосновение к нему топили наш общий лед, как и каждое его прикосновение ко мне.

   В первую ночь после того, как остался у меня до утра, Ник сел на пол шатра, как раньше садился на пол зеркальной комнаты. н привык делать именно так. Но я не дала ему остаться там… где-то, где было место Морта, а проснулась посреди ночи и позвала его к себе. Но он не пришел, и тогда я пришла к нему вместе с одеялом на пол. Это была вторая ночь, когда я наконец-то смогла спoкойно спать у него на груди. Мы опасливо и осторожно делали шаг за шагом навстречу друг другу. Он – шатким доверием, готовым сломаться при первом же ударе, а я – попытками не жмуриться, если он повысил голос или поднял руку. И сразу же искать его взгляд…мне он больше не казался мертвым. Ии это были мои победы. Одна за другой, каждый день, проведенный с ним без той твари, что жила в нем. Я словно вцепилась в него и тянула из тьмы на свет и, если раньше меня затягивало вместе с ним в его тьму, то сейчас я все чаще ощущала, что у меня получается,и он поддается и дае помогает мне.

    Мне плевать, что об этом подумали бы другие. Кем бы сочли меня. Я отбирала своего мужа у безумия,и, если для этого нужно было стать лицом к лицу с его демонами и принять от них адскую боль, я была на это готова. Нет, я не искала ему оправданий, я хотела нашего исцеления,и я больше не желала вернуть прошлого Ника. Мне нужен был любой. И я все чаще узнавала его взгляд, его слова и прикосновения. Он брал меня на моей постели осторожно и очень тихо, чтоб не разбудить дочь,и ка целовал каждый след, оставленный им же на моем теле. Приезжал из очередной вылазки задергивал полог шатра и властно привлекал к себе, как когда-то. Пока я стирала вещи Лики над чаном, мял мою грудь, задирая подол платья и нашептывая на ухо пошлые нежности…как раньше, как когда-то. Мы осторожно выныривали из кошмара. Не сразу, а медленно. Два шага вперед и неизменно один назад. Кoгда внезапно вдруг разворачивался и исчезал, и я нигде не могла его найти, а потом видела снаружи с наглухо застегнутой рубашой,и я знала, что под ней его шея покрыта новыми порезами. Он смотрел на меня снова побелевшими глазами, пока я не подошла и не схватила его за этот воротник,тут же ощутив хватку на горле.

   «Это не она…это делаешь ты. Ты! Посмотри на свои руки! Посмотри, они в крови. Не она рвет тебя на части. Это делаешь ты».

   И в ответ его пальцы сжимаются сильнее, и он обнажает клыки в ярости, а я словно вижу оскал той твари, что он показал мне однажды.

   «Уходи», – ревет мне в лицо, а я хватаю Ника за руку и подношу к его лицу.

   «Они в крови. В твоей! Ее нет! Она ненастоящая!»

   Поднимает меня на вытянутой руке вверх.

   «Рви меня. Ты хочешь боли? Она хочет? Рви меня»

   И в белых радужках помехами проскальзывает синий, склоняет голову вбок.

   «Мне больно, когда ты причиняешь себе боль. Причини ее мне».

   И пальцы разжимаются, а я еще боюсь смаковать победу. Она зыбкая и такая невесомая. асстегиваю пуговицы его рубашки и губами к шрамам, скользя ладонями под грубое сукно.

   «Ты горишь…у тебя жар. Ее нет…есть я. Чувствуешь? Чувствуешь меня?»

   Нежно по шрамам, вытаскивая рубашку из штанов, дергая за ширинку,и снова белые радужки с оскалом, перехватил руку, выламывая, оставляя багровые синяки.

   – Похотливая сука хочет, чтоб ее отодрали?

   «Тшшш…твоя похотливая сука хочет, чтоб ее взял только ты, хочет ласки. Приласкай меня, Нииик.»

   Направить его руку к себе между ног, покрывая поцелуями его грудь и выдохнуть ему в губы.

   «Очень хочет тебя.»

   В тот раз у меня е получилось, он развернул меня спиной к себе, придавил к полу и быстро и жестко взял, вдавливая мою голову в ковёр и кончая через пару толчков, чтобы уйти, оставив лежать внизу. После такого не приходил несколько дней, а потом cнова садился на пол у постели. У меня получилось на третий раз. Утихомирить тварь и самой опуститься нa колени, утягивая его вниз, взмокшего и дрожащего от напряжения и возбуждения. А потом не отпустить и лечь к нему на грудь, поглаживая кoнчиками пальцев шрамы у него на горле, пока его пальцы не начали уже другой танец на моем теле, скользя осторожно по коже и сжимая кончики грудей, спускаясь поцелуями по спине вниз и разворачивая меня лицом к себе, чтобы склониться между моих ног и до безумия медленно ласкать меня языком до гортанных воплей и покрытого потом тела, содрогающегося в очередном оргазме под его губами. Это были ещё два шага вперед.

   Сэм пришел в себя на второй день. Его организм оказался сильнее, чем я думала. Теперь нам предстоял тяжёлый разговор. Потому что я узнала, кем он стал! Мой муж отказался говорить со мной на эту тему. Пока что мы очень мало общались. Каждый осторожно дотрагивался ментально до другого,испытывая нас обоих, к чему готовы, а к чему еще очень долго никто не будет готов. Я молила Бога только об одном: чтоб Ник как можно дольше оставался Ником, и его тварь больше не раздирала ему мозги. Все последние дни до нашего отъезда глаза моего мужа были пронзительно синего цвета.

    Разговоров у нас с ним больше не состоялось. Рано утром нас подняли,и Ник отдал приказ сопровождать меня и Лили к Асфентусу,и чем быстрее,тем лучше. Вести нас короткой дорогой через горы. Я пыталась узнать почему, пыталась поговорить с ним, но он уехал до того, как я выскочила из пещеры, глядя вслед мужу и старшему сыну, сжимая накидку у горла и чувствуя, как колотится сердце. По крайней мере, они вдвоем. Один подстрахует другого. Мой взроcлый сын – я уже могла на него рассчитывать. Мать Ника вышла следом за мной и сжала меня за плечи.