Я спасу тебя от бури Мартин Чарльз

Глава 42

Есть старая байка, которая звучит примерно так. Местный шериф пытается справиться с городским бунтом. Он вызывает рейнджеров и ждет на железнодорожной платформе, когда приедет поезд с вооруженным отрядом. Когда все пассажиры уходят с платформы, он видит одного человека со значком рейнджера, который выгружает свою лошадь и идет к нему. Шериф смотрит по сторонам и спрашивает: «А где остальные?» Рейнджер отвечает: «Один бунт – один рейнджер».

На самом деле в Техасе всего около ста тридцати рейнджеров. Это значит, что мы не привыкли рассчитывать на поддержку, потому что редко получаем ее вовремя. К тому времени, когда прибывает подкрепление, все уже заканчивается. Дело не в том, что мы не хотим поддерживать друг друга – просто Техас слишком велик. А может быть, это нас слишком мало. Я испытываю большое уважение к каждому, кто носит значок блюстителя закона, и в США есть подразделения мирового уровня – например, группа SWAT из Лос-Анжелеса, – но рейнджеры были, остаются и всегда будут самым легендарным правоохранительным подразделением на планете. Для этого есть причина. И если она связана с уважением, то мы это заслужили.

Я сделал четыре экстренных вызова и оповестил своих коллег вплоть до самого Далласа, но даже с вертолетами и форсированными двигателями понадобится время, пока не подоспеет подмога. На прямом участке дороги я взглянул на спидометр. Лицо Броди на фотографии улыбалось мне. Стрелка плясала возле отметки 110 миль в час. Сэм сидела мертвенно-бледная, вцепившись в подлокотники. Я не хотел, чтобы она видела это.

Мы прибыли на место через восемь минут после того, как я повесил трубку. Местный паренек – только что из полицейской академии, с блестящим значком без единой царапины, – сидел у ворот внешнего периметра. Мигали красно-синие огни. Он был близок к гипервентиляции. Вокруг собралась небольшая толпа. Я остановился. Он что-то говорил в портативную рацию, прикрепленную к плечу, когда я подошел к нему. Он увидел мою рейнджерскую звезду и шумно выпустил воздух из легких.

– Очень рад видеть вас, сэр. – Он покачал головой. – Говорят, что этому Хуаресу не удалось выйти на свободу, как писали в газетах, так что он решил устроить бунт.

Он прошел со мной к багажнику моего автомобиля и кратко описал ситуацию, пока я распаковывал вещмешок и надевал бронежилет. Появились новые автомобили. За мной, держась на расстоянии, стояли Джорджия и Дампс. Хоуп крепко сжимала свой блокнот, Броди моргал от ярких огней. Сэм одной рукой обнимала дочь, а другой держала за руку моего сына.

– Уведи их отсюда! – крикнул я ей.

Молодой полицейский продолжил свой доклад:

– Капитан Пэкер заперся в административном здании за главной оградой, но внутри периметра. Он сопровождал заключенного. – На другой стороне взметнулись языки пламени. Из окна на втором этаже валил дым. – Бунтовщики заняли наблюдательные вышки, где раньше стояла охрана. У них есть винтовки. Командир SWAT из Далласа велел держаться и обещал доставить танк. Это позволит нам пробиться к капитану.

Я попытался дозвониться до капитана. Никто не отвечал. У него не было десяти минут – возможно, даже пяти минут. Когда у здания администрации снова началась перестрелка, я закинул винтовку за плечо, проверил магазины в подсумке и пистолетах, достал мобильную рацию, включил ее, настроив на нужную частоту, и вставил наушник в здоровое ухо. Потом я повернулся к пареньку.

– Оставайся здесь и охраняй их. Говори со мной через эту штуку. – Я указал на его плечо. – Дай знать, когда прибудет подкрепление.

– Но, сэр… вы не можете остановить бунт.

Я завел двигатель.

– Сынок, я не пытаюсь подавить бунт. Я пытаюсь добраться до моего капитана, прежде чем они доберутся до него.

Сэм схватила меня за руку.

– Тай, ты можешь погибнуть!

Я покачал головой:

– Ничего нового для меня.

Она не отпускала мою руку.

– Но почему?

Это была пустая трата времени.

– Ты все равно не поймешь.

Я посмотрел на Броди. Отблески пожара играли на его лице, залитом слезами.

Я поцеловал Сэм, тронулся с места и посмотрел в зеркало заднего вида. Броди отвернулся, прижавшись лицом к Сэм. Тюрьма мерцала и потрескивала. Оранжевые вспышки, клубы черного дыма. Блеск колючей проволоки. Редкие выстрелы. Отрыжка из адской утробы. Река протекала справа от меня, за оградой, пропадая в тени за прожекторами. Не так давно и недалеко к югу отсюда другие рейнджеры, скакавшие в Мексику, со смутной надеждой оглядывались через плечо на Рио-Гранде.

Если бы мы только могли вернуться к реке.

Я проехал около полумили, миновал главные ворота, сорвал зеркало заднего вида с ветрового стекла и вдавил в пол педаль газа.

Секунду спустя первая пуля прошила ветровое стекло.

Глава 43

Дорогой Бог,

Ковбой только что уехал. Сейчас он едет очень быстро. Заключенные стреляют в него. Он только что вогнал свой автомобиль в парадную дверь того здания. Я слышу стрельбу внутри.

Бог, если тебя здесь нет, ты должен поскорее явиться, потому что из земли лезет настоящее ужасное зло.

Глава 44

Мы десять тысяч раз видели это по телевизору, от «Полиции Лос-Анжелеса» до «Матрицы». У каждого есть любимые герои. Они проносятся по экрану в замедленном темпе и высоком разрешении, но, когда все заканчивается, никто не может вспомнить особые подробности. Да и не хочет. Ваш уровень адреналина поднимается до небес, слуховая система блокирует большинство шумов, периферийное зрение становится туннельным, тонкая моторика уступает место резким движениям. Многие люди утрачивают контроль над кишечником или мочевым пузырем. И каким бы ни был окончательный результат, он никогда не выглядит красиво. Пули не просто сбивают вас с ног и убивают вас быстро и безболезненно. Они проделывают большие дырки, разрывают плоть и часто убивают вас медленно и больно. Такова природа войны.

До этого момента я часто гадал, о чем думал мой отец, когда ворвался в тот банк. Теперь я понимал. Вместо того чтобы описывать, что произошло или не произошло, позвольте рассказать вам, что я помню и чего не помню, насколько мне удается склеить это в одно целое. Хотя здесь нет преднамеренной лжи, не могу обещать, что все это правда.

Я не помню, как ударил бампером в фасад здания, или выбрался через разбитое ветровое стекло, или крался в дыму по коридору, направляясь к звукам перестрелки. Но я помню, как завернул за угол и увидел у подножия лестницы четырех мужчин с винтовками и пистолетами и как я был рад, что заметил их прежде, чем они заметили меня. Не помню, как я поднимался по лестнице, но, очевидно, мне это удалось, поскольку я оказался на втором этаже, глядя на баррикаду из столов и стульев и на капитана, лежавшего с другой стороны. Когда я добрался до него, он истекал кровью, сочившейся из нескольких пулевых отверстий, и сказал мне что-то, чего я не собирался делать, вроде «Убирайся отсюда ко всем чертям». Я не помню, как взвалил его на плечо и побежал к заднему пожарному выходу, но помню, как услышал сирену. Я не помню, как стрелял и перезаряжал, не помню, как меня подстрелили в ногу. Зато я помню, как пуля пробила мне плечо, потому что моя рука повисла; я не мог удержать винтовку правой рукой и гадал, кто это ткнул в меня раскаленной кочергой. Я не помню пятерых парней, которые появились из-за угла, но я как-то переступил через их тела в густом черном дыму. Не помню, как в винтовке и «кольте» закончились патроны и как исчезли четыре магазина, три из которых я держал в бронежилете, а один на поясе. Знаю лишь, что когда я посмотрел вниз, то увидел заклиненный затвор и дымящийся ствол. Не помню, как я выбежал, унося капитана на плече, но у меня осталось смутное воспоминание о том, как я пытался добраться до реки и думал о том, что если мы сможем это сделать, то все будет в порядке. Наконец, я помню, как подумал о том, что волки охотятся в стае, а потом вырубился свет.

Думаю, я довольно долго находился без сознания, поскольку когда я пришел в себя, то часть моей ноги и спины была теплой и влажной. Из моей груди исходил странный хлюпающий звук, и дыхание было более затрудненным, чем когда-либо раньше. Помню, как кто-то тащил меня, потом свет фонариков, много рук и громкие голоса. Слабый запах дыма. Я помню, как капитан называл меня проклятым тупицей, а потом велел кому-то сначала позаботиться обо мне, а не о нем. Помню, как мои ноги лежали в реке, а грудь упиралась в песок.

Я помню звук тишины. Однако при этом я мог видеть Сэм, которая кричала мне в лицо и плакала. Она произносила слова, не достигавшие моего слуха.

Я помню, как приложил палец к ее губам и прошептал:

– Ты слишком много… болтаешь.

Я очень устал. Мне хотелось только заснуть. Помню, я думал, что мне должно быть больно, но мне не было больно. Я ничего не чувствовал. Тоннель закрывался. Сэм закричала еще сильнее. Я открыл рот, но слова не выходили наружу. Они как будто слиплись внутри. Она поцеловала меня, и я увидел кровь на ее губах. Мне это не понравилось. Я ощущал вкус слез. Кровь и слезы.

– Похороните меня в Бразосе, – сказал я ей.

– Нет! – выкрикнула Сэм. – Я не собираюсь хоронить тебя. – Она покачала головой. – Не делай этого со мной. Пожалуйста, Ковбой. Пожалуйста. – Она шлепнула меня по лицу. – Если ты это сделаешь, то я сама тебя убью.

Я попробовал засмеяться.

– Похоже, тебя опередили.

Она снова поцеловала меня. Ее поцелуй был влажным и нежным. Соленые слезы. Помню, как я посмотрел на свою грудь и увидел красную жидкость, толчками вытекавшую наружу. Я подумал, что это нехорошо. Потом я увидел, как кровь смешивается с водой и уплывает вниз по реке. На следующей неделе или через месяц я буду в Мексиканском заливе. По какой-то необъяснимой причине мне это понравилось.

Начиная отсюда, моя перспектива изменилась. Я смотрел на себя не своими глазами, но сверху. Сэм шлепала меня по щекам. Она по-прежнему что-то кричала, но я ее не слышал. Я вообще ничего не слышал.

Помню, как я думал, что буду тосковать по ней. Сейчас я предпочел бы плавать при свете луны. Потом я посмотрел вверх и понял, что мы так и не видели луну. Наступила темнота, в которой дул легкий ветерок. Сон тяжело навалился на меня, и я больше не мог противиться ему. Я не помню, как меня подняли и унесли, не помню ощущения полета, репортеров, камер и осветительных ламп. Кто-то держал меня за руку, и я помню, что это было знакомое чувство. Не помню, как врач «Скорой помощи» спросил, нет ли у меня аллергии на что-нибудь, но помню, что ответил: «Пули». Не помню, как игла капельницы воткнулась мне в руку, но помню, как он стоял надо мной и сжимал мешок с раствором обеими руками, накачивая жидкость. Не помню, как заряжали плоские электроды, но помню, как лязгнул зубами от удара током. Не помню массаж сердца, но помню, как видел татуировку с Дональдом Даком на бицепсе у фельдшера и задавался вопросом: зовут ли его Дональдом? Зачем еще нужна такая татуировка?

Я не запомнил яркий свет в операционной, гомонящих людей, очередной массаж сердца и электрические разряды. У меня сохранилось смутное воспоминание о том, как врач отступил назад в заляпанном кровью халате и записал время. Еще о том, как я потерял чувствительность конечностей и испытал металлический привкус во рту.

Последним, что я могу вспомнить, были две вещи. Во-первых, мою голубую футболку с Суперменом, валявшуюся на полу. Кто-то разрезал ее посередине, прямо через букву «S». Это было очень плохо, хотя заключенные оставили в ней несколько дырок. Во-вторых, мои сапоги. Какой-то идиот срезал их с моих ног, и они бесформенной кучей лежали на полу. Это было прискорбное зрелище. Даже Дампс не смог бы воскресить их. Я надеялся, что меня не похоронят в этих сапогах. Что там насчет врачей «Скорой помощи» и моих прежних сапог? Похоже, я уже бывал здесь раньше.

Я часто слышал об умирающих людях, которые видели яркий свет. Со мной было по-другому.

Я видел мою жизнь. Короткими вспышками. Как в трехмерном кино, но без экрана. Энди. Броди. Мой отец. Черные короткошерстные. Кинч. Я сам принимал участие во многих сценах. И многие сцены с моим участием включали какое-нибудь оружие. Пистолеты. Полуавтоматические винтовки. Дробовики. Тем не менее я лежал на столе в операционной и умирал. Какая ирония.

Потом случилась самая странная вещь. Вошла маленькая девочка.

Глава 45

Дорогой Бог,

врачи восемь часов оперировали Ковбоя. Нам сказали, что он потерял бльшую часть крови. Они попросили людей приходить и сдавать кровь, даже передали сообщение по местному радио. Я попыталась сдать свою, но мне отказали; они объяснили, что у меня неправильная группа. Как и у мамы. Зато у мистера Дампса правильная группа, и он сдал двойную порцию.

Я встретилась с женой Ковбоя. Ее зовут мисс Энди. Она много плакала, но она настоящая красавица. Я спросила, хочет ли она кофе, но она покачала головой. Потом кивнула. Я дала ей чашку, но у нее так дрожали руки, что ей пришлось держать кофе обеими руками. Потом она поцеловала меня в щеку. Ее лицо было мокрым. Теперь Броди сидит рядом с ней и держит ее за руку. У него очень красное лицо, а глаза налились кровью.

Здесь есть несколько других техасских рейнджеров. Многие из них сегодня были у тюрьмы. Они собрались в круг и ждут. Может быть, они тоже обращаются к тебе.

Мне очень тревожно, и маме тоже. У меня такой плохой почерк, потому что дрожат руки.

Нам здесь очень плохо, но не так плохо, как Ковбою. Вслух говорят, что он боец, но вокруг все о чем-то перешептываются, и я не могу разобрать слов.

Я уверена, что ты все слышишь. А если так, то ты должен прислушаться.

Глава 46

Дорогой Бог,

ты слушаешь? Если нет, то я больше никогда не буду разговаривать с тобой.

Глава 47

Дорогой Бог,

в дальнем конце коридора кричат люди. Только что вышел врач и покачал головой. Мама лежит на полу. Дампс плачет, и Броди тоже. Энди выкрикивает твое имя.

Я вижу страдание повсюду вокруг меня.

Почему ты не слушаешь? Почему ты ничего не делаешь?

Я кое-что хочу сказать тебе, но ты должен быть там вместе с Ковбоем, если хочешь услышать это. Иначе это будет мое последнее письмо к тебе. Тебе решать, как ты поступишь. Но если ты хочешь, чтобы я продолжала разговаривать с тобой, то мне нужно, чтобы ты был там прямо сейчас. Это моя сделка с тобой. Я собираюсь туда, и тебе лучше быть там. Бог? Ты слышишь меня? Я могу забыть, что сделал Билли, но этого я никогда не забуду.

Это только между мной и тобой.

Глава 48

Огни угасали. Перед тем как выключился свет, я увидел, как маленькая девочка – та, которую я знал или должен был знать, – подошла ко мне и к заляпанному столу, где я лежал. Она держала в руке что-то похожее на блокнот. Ее глаза были широко распахнуты, но она не боялась и не дрожала. Я помню, как кто-то заорал и потянул ее назад, но она вырвалась и вернулась ко мне. Она стояла там, испытующе глядя на меня. Секунду спустя она подняла руку и положила ладонь мне на лоб, словно проверяла температуру. Потом приблизилась, прижалась губами к моему уху и стала что-то шептать. Я не слышал, что она говорит, потому что мой слух отключился, или я отключился от слуха. Так или иначе, я правда почти ничего не слышал, – по крайней мере того, что говорят люди по эту сторону могилы. Только тихий шелест, похожий на журчание. Она стояла там примерно минуту, обняв мою голову и шепча мне в ухо. Разговаривала с человеком, который раньше был мною. Я наблюдал за происходящим откуда-то сверху. С учетом перспективы, я был вполне уверен, что меня больше там не было.

Я смотрел на свои руки. Или видел их – тут я не уверен. Я не мог приподнять голову, потому что смотрел на себя сверху вниз, и я не мог двигаться. Так или иначе, в поле зрения появились мои руки. Они были окровавлены и порезаны осколками стекла и деревянными щепками. Я не мог пошевелить пальцами. Это не имело значения, они все равно ничего не чувствовали. Помню, как я задавался вопросом: сколько тысяч пуль они выпустили? Десятки тысяч. Каждый выстрел был прицельным и намеренным. Потом я подумал об Энди. О том, как я раньше любил эту женщину. О том, как хотел отдать ей себя целиком, но отдал только половину. Потом что-то оторвало нас друг от друга. Что-то невидимое. Я сожалел об этом.

В тот момент, когда она передала мне новорожденного Броди, я по какой-то неведомой причине отрезал половину своего сердца и стал жить с одной половиной. С суровой и твердой рейнджерской половиной. Почему? Потому что так было проще. Теперь, когда эта половина умирала, другая половина воспрянула к жизни. Та половина, в которой так долго нуждалась Энди. Которая нала, что такое любовь, и умела дарить ее, – не важно, какой ценой.

Пожалуй, я никогда еще не чувствовал себя таким живым. Тем не менее, судя по некоторым показателям, я был уже мертв. Ровная голубая линия и однотонный сигнал надо мной свидетельствовали об этом.

Я так упорно тренировался. Я посвятил свою жизнь изучению оружия и мастерству владения им. Всегда был готов прийти на помощь. Готов умереть, чтобы жили другие. Теперь, когда я лежал здесь, продырявленный пулями, и жизнь вытекала из меня, было ясно, что дело обернулось не так, как я надеялся. Это жестокий мир. Да, это несправедливо, но такова цена, которую мы платим. Я знал все это. Но, с другой стороны, как еще жить? Как на самом деле можно жить по ту сторону от спасения?

Жизнь казалась такой хорошей в те несколько секунд, которые мне оставалось прожить.

Когда девочка закончила, она поцеловала меня в голову и закрыла глаза. Моя кровь размазалась на ее щеке. Не могу передать вам, что она сказала. Не имею понятия. Этого не сохранилось у меня внутри. Только я знаю, что в ее словах было нечто особенное, зацепившее меня, словно крючком. Оно сдернуло меня из-под потолка и запихнуло обратно в мое тело. Это было как спуск на «русских горках». Весь ток, который разряжался в электродах, был жалкой свечой по сравнению с мощью тех слов, которые она прошептала мне в ухо.

Если раньше я смотрел на себя сверху вниз, то теперь видел все собственными глазами. Черно-белый экран мигал и вспыхивал. Серая пелена исчезла, и проступили цвета. Масло смешивалось с водой.

Это я запомнил.

Глава 49

Дорогой Бог,

спасибо тебе. Большое спасибо.

Глава 50

Остальное было немного расплывчатым, и вам придется простить меня, если я что-то неправильно понял. Тут приходит на ум слово «истерика»: люди кричали, некоторые смеялись, а другие плакали. Это звучало так, словно кто-то колотил по кастрюлям, или… в общем, шум был очень громким. Даже в моем контуженном ухе.

Мне хотелось сказать им, чтобы они успокоились и перестали голосить, но мои голосовые связки плохо работали. Как и глаза. Я старался вовсю, но не мог заставить их раскрыться. Потом та маленькая девочка поцеловала мое окровавленное лицо, и глаза распахнулись сами собой.

– Тайлер! Тайлер! – вопил врач. – Ты с нами? Моргни, если ты слышишь меня!

Я сдвинул кислородную маску и прошептал:

– Я сделаю что угодно, если прекратят орать мне в лицо.

Помню раскаты смеха и обнимающихся людей. Пролитые и утертые слезы. Но самым странным было ощущение внутри меня. Мое сердце билось, обе его половины. Возможно, это покажется вам невеликим делом, но если вы так долго жили с половиной сердца, то когда кран открывается в полную силу… в общем, сами когда-нибудь попробуйте.

Прошло время. Не знаю, сколько. Час или день. Может быть, два дня, не могу сказать. Когда я снова открыл глаза, то находился в просторной комнате. Повсюду стояли цветы и перешептывались люди. Надо мной стоял мужчина в белом халате и улыбался. Он протянул руку и положил мне на ладонь два маленьких предмета в форме фасолинок.

– Мы извлекли это из твоей ноги, – сказал он. – Одна новая, одна старая. Я подумал, тебе захочется сохранить их на память.

Я сжал руку в кулак, закрыл глаза и попробовал вспомнить. Как я попал сюда. Последнее, что я помнил, – это пребывание в каком-то месте с белыми огнями, звуками и зрелищами, которые я никогда раньше не видел и не слышал, и… я не могу описать это словами. Просто не знаю, как это сделать. Я только знаю, что был там и кто-то шептал мне в ухо, а теперь я здесь и гадаю, каким образом я вернулся обратно.

Кто-то поднял изголовье моей постели с помощью электропривода. То есть усадил меня. Я посмотрел в угол и увидел ту маленькую девочку с блокнотом в руках. Это она шептала мне в ухо. Хоуп, вот как ее зовут. Хоуп. Думаю, это хорошее имя для девочки. Тот, кто дал ей такое имя, точно знал, что он делает[56].

Она подошла ко мне. Я повернул голову налево. По правде говоря, я очень устал. Любое движение изнуряло меня. Я раскрыл руку, и она вложила свою ладошку в мою ладонь. Она была маленькой, теплой и нежной.

Думаю, некоторые люди вбирают в себя боль, которую они знали всю свою жизнь, и складывают ее внутри, где она воспаляется и истекает гноем. Этакая гангрена души. Болячка, в которую они превращаются. Вы даже можете чувствовать запах. Но есть и другие люди, которые не сделали ничего или почти ничего плохого. Когда-то их называли невинными. И над ними учиняли великое злодейство – возможно, большее, чем мы можем представить. Но по какой-то причине они не стали копить в себе боль, которую им причинили. Они не держались за эту боль, а отпускали ее, чтобы она не извратила их сущность. Она поднимается над ними, как туман, а потом испаряется, потому что ей некуда больше деться. А из того места где-то внутри их приходит нечто иное, что они предлагают взамен. Я не знаю, что та девочка шептала мне в ухо. Даже не уверен, что я слышал ее. Но я могу сказать, что когда она это сделала, то во вселенной появилась трещина, и зло, которое так усердно пыталось вытолкнуть меня наружу, уступило чему-то еще, что вытянуло меня обратно. Это было как перетягивание каната, и зло проиграло.

Хорошее ощущение.

– Подойди сюда, – прошептал я. Она наклонилась. – Ближе. – Она приставила ухо к моим губам. – Спасибо тебе.

Она удивленно взглянула на меня.

– За что?

Я улыбнулся.

– За то, что пришла… – Я сглотнул. Она поднесла лед к моим губам, и я облизал кубики. – За то, что спасла меня.

Я поднял здоровую руку – по крайней мере, ту руку, которую недавно не прострелили, – прижал к губам ее щеку и поцеловал. Она кивнула, сжала мою ладонь и попятилась.

Капитан Пэкер вкатился на кресле-коляске, стукнувшись о дверной косяк. Рассерженная медсестра вбежала следом за ним. Его сапоги поднимались под больничным халатом. Он подкатился к моей кровати, протянул руку, приколол мою рейнджерскую звезду к подушке и откинулся назад, тяжело дыша. Он был бледен и тоже потерял много крови.

– Ты кое-что уронил, – сказал он. – Я подумал, тебе захочется вернуть это. – Он попытался рассмеяться. – Она немного обгорела и погнулась, но… она по-прежнему значит то, что значит.

Я кивнул.

– Да, сэр.

Когда я снова очнулся, было темно. Я видел крошечные голубые и красные огоньки и цифры, судя по всему, оценивавшие параметры моей жизнедеятельности. Полоска флуоресцентного света выбивалась из-под двери уборной. Из включенного крана текла вода. Кто-то полоскал тряпку или полотенце. Простыни с моей кровати были сняты, и моя кожа была влажной и холодной. Одна половина тела на ощупь была чистой, а другая липкой. В воздухе витали запахи мыла и дезодоранта. «Господи, – подумал я. – Значит, я снова умираю, и меня готовят к погребению».

Из уборной вышла медсестра с ведерком и тряпкой. Она разместила их рядом со мной и аккуратно обтерла мою ногу, потом пах, живот и подмышки. Появилась другая женщина, тоже медсестра, судя по униформе. Она помогала перемещать меня. Кто-то вынул катетер из моей руки.

– Пожалуйста, не вытаскивайте эту штуку, – проворчал я.

Надо мной послышался тихий смех. Я открыл глаза и увидел улыбающуюся медсестру.

– Не беспокойтесь, – сказала она.

Мое зрение сфокусировалось, и я увидел, что женщиной, которая обтирала меня и смывала остатки крови, была Сэм. Я покачал головой, и она наклонилась ко мне.

– Ты в порядке?

Я кивнул:

– Да, только я по-другому представлял наше свидание.

Она улыбнулась:

– Я тоже.

– Кто-нибудь из вас может побрить мужчину? – прошептал я. Они покачали головами. – Когда сможете, пожалуйста, позвоните Джорджии и попросите ее приехать и побрить меня. Буду очень благодарен. Эта щетина жутко чешется.

Открыв глаза на следующее утро, я увидел солнечный свет. Броди сидел на стуле, поджав ноги под себя, и смотрел на меня. Я кивнул ему и спросил хриплым шепотом:

– Как ты, сынок?

Он выпрямил ноги и встал.

– Я тут кое-что нарисовал. – Он передал мне примитивный рисунок, изображавший человека на лошади, пасущего коров. На груди у него была начертана буква S. – Подумал, что тебе понравится.

Он погладил мою руку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как будто я долго скакал и свалился в реку.

Ему это понравилось.

– Мы все боялись за тебя.

Я с трудом сглотнул. У меня болело горло, словно его прочищали посудным ершиком.

– И ты?

– Да, сэр.

– Бояться – это нормально. Это значит, что ты знаешь, что может случиться. – Он смотрел на меня, ожидая продолжения. – Я тут подумал…

– Что, сэр?

От лекарств у меня шумело в голове и звенело в ушах.

– Как бы ты отнесся… Конечно, решать тебе, но мне понадобится партнер, и… как бы ты отнесся к совместном бизнесу по разведению скота?

Он улыбнулся.

– Мне бы это понравилось.