Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– Кто они?

– Луций Кассий, как ты знаешь, Гай Корнелий и Луций Варгунтей, которых выгнали из сената вместе с моим Курием.

Ее слова вдруг связались с фактом, похороненным где-то в подсознании Цицерона.

– Претор Лентул Сура – тоже его друг? – спросил он, вспомнив, как этот человек оскорблял его на выборах.

Да, Лентул Сура был одним из семидесяти с лишним сенаторов, изгнанных цензорами Попликолой и Клодианом! Даже несмотря на то, что он был консулом.

Но Фульвия ничего не знала о Лентуле Суре.

– Хотя иногда я вижу младшего Цетега – Гай Цетег, кажется? – с Луцием Кассием, – сказала она. – И еще Луция Статилия и Габиния по прозвищу Капитон, «большеголовый». Они не близкие друзья, учти, так что трудно сказать, принимают ли они участие в заговоре.

– А что слышно о восстании в Этрурии?

– Я только знаю, что Квинт Курий сказал – оно будет.

– Квинт Курий говорит, что восстание будет, – повторил Цицерон Теренции, когда та возвратилась, проводив Фульвию Нобилиор. – Катилина слишком умен для Рима, дорогая моя. Знала ли ты в своей жизни римлянина, который умел бы хранить секреты? Но куда бы я ни сунулся, мне везде чинят препоны. О, если бы я происходил из знатного рода! Если бы меня звали Лициний, или Фабий, или Цецилий, уже сейчас в Риме было бы введено военное положение, а Катилина был бы объявлен врагом народа. Но поскольку меня зовут Туллий и я из Арпина – родины Мария! – что бы я ни сказал, все впустую.

– Сдался, – подытожила Теренция.

Цицерон лишь печально взглянул на жену, но ничего не сказал. Потом вдруг хлопнул себя по бедрам:

– Но я должен попытаться снова!

– Ты отправил в Этрурию достаточно людей, чтобы что-нибудь разнюхать.

– Надо подумать. Но из писем явствует, что мятеж готовится не в городах. Что города будут захватывать с баз, расположенных вне городских стен.

– Из писем еще следует, что у них мало оружия.

– Правда. Когда Помпей Магн был консулом и настаивал, что должны создаваться запасы оружия к северу от Рима, многим из нас эта идея не понравилась. Я признаю, что его арсеналы так же неприступны, как Нола, но если города восстают, то…

– До сих пор города не восставали. Они слишком боятся.

– В них очень много этрусков, а этруски ненавидят Рим.

– Это восстание – работа ветеранов Суллы.

– Которые не живут в городах.

– Именно.

– Так мне поднять снова этот вопрос в сенате?

– Да, муж. Тебе терять нечего, так что попытайся опять.

Двадцать первого октября он так и сделал. Собрание было малочисленным – еще одно доказательство того, что сенаторы Рима думали о старшем консуле: амбициозный «новый человек», любящий делать из мухи слона и желающий найти причину, достаточно серьезную, чтобы произнести несколько речей, которые стоит опубликовать для потомства. Катон, Красс, Катул, Цезарь и Лукулл присутствовали на этом заседании, но три первых ряда пустовали. Однако Катилина был в центре внимания, окруженный своими благожелателями, которые считали, что его просто преследуют. Луций Кассий, Публий Сулла, племянник диктатора, его дружок Автроний, Квинт Анний Хилон, оба сына покойного Цетега, два брата Суллы, не из семьи диктатора, но находящиеся с ним в родстве, остроумный плебейский трибун Луций Кальпурний Бестия, выбранный на следующий год, и Марк Порций Лека. «Неужели они все участвуют? – спрашивал себя Цицерон. – Неужели я вижу новый порядок, готовящийся в Риме? Если так, то невысокого я мнения об этом новом порядке. Все эти люди – мерзавцы».

Он глубоко вдохнул и начал:

– Я устал произносить эту длинную фразу – senatus consultum de re publica defendenda, поэтому я решил дать новое имя декрету сената для критических ситуаций. Единственный декрет сената, обязательный для комиций, правительственных органов, учреждений и граждан. Я назову его senatus consultum ultimum. И я хочу, отцы, внесенные в списки, чтобы вы издали этот senatus consultum ultimum.

– Против меня, Марк Туллий? – спросил Катилина, улыбаясь.

– Против революции, Луций Сергий.

– Но ты ничего не доказал, Марк Туллий. Представь нам доказательства, а не пустые слова!

Опять замаячила неудача.

– Вероятно, Марк Туллий, мы скорее поверили бы в мятеж в Этрурии, если бы ты перестал нападать на Луция Сергия, – заметил Катул. – Твои обвинения против него абсолютно беспочвенны, а это, в свою очередь, бросает огромную тень сомнения на любое необычное волнение северо-западу от Тибра. В Этрурии часто неспокойно, а Луций Сергий – ясно, козел отпущения. Нет, Марк Туллий, мы не поверим ни одному твоему слову без более веских доказательств, чем красивые речи.

– У меня есть веские доказательства! – прогремел голос от двери, и вошел экс-претор Квинт Аррий.

Колени у Цицерона вдруг подкосились, он опустился на свое курульное кресло и с открытым ртом уставился на Аррия, взъерошенного с дороги, одетого для верховой езды.

Сенат загудел, все воззрились на Катилину, который сидел среди друзей ошеломленный.

– Поднимись сюда, Квинт Аррий, и расскажи нам о случившемся.

– В Этрурии восстание, – просто сказал Аррий. – Я сам свидетель этому. Ветераны Суллы все ушли со своих земель и тренируют добровольцев – большей частью тех, кто потерял дома или имущество в эти тяжелые времена. Я нашел их лагерь в нескольких милях от Фезул.

– Сколько людей вооружены, Аррий? – спросил Цезарь.

– Около двух тысяч.

Все облегченно вздохнули, но вскоре лица опять вытянулись. Аррий продолжил рассказывать о том, что такие же лагеря существуют в Арреции, Волатеррах и Сатурнии. Все говорит за то, что и Клузий тоже принимает в этом участие.

– А про меня что, Квинт Аррий? – громко спросил Катилина. – Вероятно, я – их лидер, хотя сижу здесь, в Риме?

– Их лидер, как я могу догадаться, Луций Сергий, – это человек по имени Гай Манлий, который был центурионом Суллы. Твоего имени я не слышал, и у меня нет доказательств, чтобы обвинить тебя.

При этих словах люди, собравшиеся вокруг Катилины, радостно закричали, и все в сенате вздохнули с облегчением. Проглотив досаду, старший консул поблагодарил Квинта Аррия и снова попросил сенат издать senatus consultum ultimum, разрешив ему и его правительству выступить против мятежных солдат в Этрурии.

– Будем голосовать, – сказал он. – Кто за senatus consultum ultimum, чтобы подавить мятеж в Этрурии, пожалуйста, встаньте справа от меня. Кто против – пожалуйста, встаньте слева от меня.

Все встали справа, даже Катилина и все его сторонники. У Катилины был такой вид, словно он хотел сказать: «Ну, делай свое грязное дело, ты, арпинский выскочка!»

– Однако, – сказал претор Лентул Сура, после того как все вернулись на свои места, – концентрация войска не всегда означает, что готовится восстание, по крайней мере на данный момент. Ты слышал какую-нибудь дату, Квинт Аррий? Пять дней до ноябрьских календ, например, как было сказано в тех знаменитых письмах, посланных Марку Крассу?

– Даты я не слышал, – сказал Аррий.

– Я спрашиваю, – продолжал Лентул Сура, – потому что казна сейчас не в состоянии найти большие суммы для массовой вербовки. Могу я предложить, Марк Туллий, чтобы на данный момент ты применил свой senatus consultum ultimum в ограниченном варианте?

Было видно, что присутствующие согласны с Лентулом Сурой. Поэтому Цицерон довольствовался тем, что изгнал из Рима всех гладиаторов-профессионалов.

– Что, Марк Туллий, и даже без директивы выдать оружие всем гражданам этого города, которым положено иметь его в экстренных случаях? – снисходительно спросил Катилина.

– Нет, Луций Сергий, я не буду отдавать такой приказ, пока не докажу, что ты и твои сторонники – враги народа! – резко ответил Цицерон. – Зачем раздавать оружие тем, кто может повернуть это оружие против всех законопослушных граждан?

– Этот человек невыносим! – воскликнул Катилина, воздевая руки. – Не имеет ни малейших доказательств, а настаивает на обвинении!

Но Катул помнил, о чем они с Гортензием думали год назад, когда на курульных выборах лишили Катилину кресла, в которое посадили Цицерона как вынужденную альтернативу Луцию Сергию. Возможно ли, чтобы Катилина был главным зачинщиком готовящегося восстания? Гай Манлий – его клиент, как и другой мятежник, Публий Фурий. Вероятно, было бы разумно узнать, являются ли его клиентами Минуций, Публиций и Авл Фульвий. В конце концов, никто из тех, кто окружает Катилину, не является столпом нравственности! Луций Кассий – жирный дурак, а Публий Сулла и Публий Автроний были лишены права занимать консульскую должность. И в то же время ходил слух, будто они планировали убить Луция Котту и Торквата, которые их заменили. Катул решить вступиться.

– Оставь Марка Туллия в покое, Луций Сергий! – устало потребовал он. – Мы вынуждены мириться с этой малой войной между вами, но нельзя мириться, когда частное лицо пытается сказать законно выбранному старшему консулу, как следует осуществлять его… э… э… senatus consultum ultimum. Я согласен с Марком Туллием. Отныне следует пристально следить за концентрацией войска в Этрурии. Поэтому никому в этом городе сейчас не надо выдавать оружие.

– Ты начинаешь побеждать, Цицерон, – сказал Цезарь, когда сенаторы разошлись. – Катул изменил мнение о Катилине.

– А ты?

– О-о, я думаю, что он плохой человек. Поэтому я попросил Квинта Аррия провести необходимую разведку в Этрурии.

– Ты послал туда Аррия?

– Тебе же это не удалось, не так ли? Я выбрал Аррия, потому что он воевал у Суллы и ветераны Суллы очень его любят. В верхних эшелонах Рима мало кто способен усыпить подозрения в тех недовольных ветеранах-землевладельцах, но Аррий – один из таких, – объяснил Цезарь.

– Тогда я – твой должник.

– Не думай об этом. Как и любому патрицию, мне не нравится выступать против другого патриция, но я отнюдь не дурак, Цицерон. Я не хочу восстания и не желаю, чтобы меня считали сторонником патриция, который этого хочет. Моя звезда еще только восходит. Жаль, что звезда Катилины закатилась, но она закатилась. Да, Катилина – угасшее светило в политике Рима. – Цезарь пожал плечами. – А мне не по пути с такими людьми. То же самое можно сказать о многих из нас, от Красса до Катула. Как ты сам теперь видишь.

– У меня есть люди в Этрурии. Если восстание начнется за пять дней до календ, Рим в этот же день узнает об этом.

Но в этот же день Рим ничего не узнал. Когда наступил четвертый день до ноябрьских календ, все было тихо. Консулы и преторы, которых, согласно письмам, планировалось убить, продолжали заниматься своими делами. Из Этрурии не доносилось ни слова о восстании.

Цицерон был в отчаянии. То его одолевали сомнения, то он ждал, что это вот-вот произойдет. Катилина постоянно донимал его насмешками, а тут вдруг он почувствовал необъяснимую холодность со стороны Катула и Красса. Что случилось? Почему нет никаких известий?

Наступили ноябрьские календы – и опять ничего. Нельзя сказать, что Цицерон сидел сложа руки в те ужасные дни. Он окружил город отрядами из Капуи, поставил когорту в Окрикул, другую – в Тибур, еще – в Остию, в Пренесту и две в Вейи. Ничего другого он сделать не мог, потому что больше войск не было, даже в Капуе.

Затем, в полдень первого дня ноября, в календы, все и случилось – сразу. Из Пренесты, на которую напали, пришло послание с отчаянной просьбой о помощи. Такое же послание о помощи донеслось из Фезул. Восстание действительно началось за пять дней до календ, как писалось в тех письмах. На закате дня пришло известие о волнениях рабов в Капуе и Апулии. Цицерон созвал сенат на завтра, на рассвете.

Поразительно, какой удачей оказался порядок празднования триумфа! Присутствие армии триумфатора на Марсовом поле во время очередного кризиса в Риме помогало спасти город от гибели в течение пятидесяти лет. Нынешний кризис ничем не отличался от прежних. Квинт Марций Рекс и Метелл Козленок Критский – оба находились на Марсовом поле в ожидании своих триумфов. Конечно, никто из них не имел больше легиона, но зато эти легионы состояли из ветеранов. При полном согласии сената Цицерон послал приказ на Марсово поле: Метелл должен отправляться на юг, на Апулию, и по пути помочь Пренесте, а Марций Рекс – на север, в Фезулы.

В распоряжении Цицерона было восемь преторов, но Лентула Суру он мысленно исключил. Он послал Квинта Помпея Руфа в Капую, чтобы начать вербовку войска среди ветеранов, живущих на своей земле в Кампании. Кто еще? Гай Помптин – хороший солдат и хороший друг, значит его надо оставить в Риме на случай серьезных волнений в городе. Косконий – сын блестящего полководца, но на поле сражения он – ноль. Росций Отон – большой друг Цицерона, но он лучше умеет заискивать, чем вербовать солдат или командовать ими. Сульпиций – не патриций, но тем не менее кажется, что он немного симпатизирует Катилине. А доверять патрицию Валерию Флакку Цицерон не мог. Оставался только городской претор Метелл Целер. Человек Помпея. Абсолютно лоялен.

– Квинт Цецилий Метелл Целер, я приказываю тебе ехать в Пицен и приступить там к вербовке, – сказал Цицерон.

Целер поднялся с хмурым видом:

– Конечно, я рад выполнить твой приказ, Марк Туллий, но существует одна проблема. Как городской претор, я не могу покидать Рим больше чем на десять дней.

– Согласно senatus consultum ultimum, ты можешь выполнять все, что прикажет государство, не нарушая ни закона, ни традиций.

– Хотелось бы мне согласиться с твоим толкованием, – прервал его Цезарь, – но не могу, Марк Туллий. Твой декрет распространяется только на кризисную ситуацию, он не отменяет обычных функций магистратов.

– Мне нужен Целер, чтобы справиться с кризисом! – резко крикнул Цицерон.

– У тебя есть еще пять преторов, которых ты пока не использовал, – подсказал Цезарь.

– Я – старший консул, и я отправлю в Пицен того претора, которого считаю наиболее подходящим.

– Даже если ты действуешь незаконно?

– Я не действую незаконно! Senatus consultum ultimum перекрывает все другие соображения, включая «обычные функции магистратов», как ты назвал обязанности Целера! – сорвался на крик Цицерон, заливаясь краской. – Скажи, ты сомневался бы в праве официально назначенного диктатора послать Целера из города больше чем на десять дней?

– Нет, не сомневался бы, – очень спокойно ответил Цезарь. – Поэтому, Марк Туллий, почему бы не сделать то же самое, но законно? Отмени свой декрет – эту пустышку, с которой ты носишься, и попроси сенат назначить диктатора, чтобы воевать с Гаем Манлием.

– Какая блестящая идея! – медленно протянул Катилина, сидя на своем обычном месте в окружении сторонников.

– Последний раз, когда в Риме был диктатор, его диктатура в конце концов сделалась похожей на царское правление! – выкрикнул Цицерон. – Senatus consultum ultimum придуман именно для того, чтобы справляться с государственными кризисами, не давая абсолютной власти одному человеку.

– Как? Разве у тебя нет власти, Цицерон? – спросил Катилина.

– Я – старший консул!

– И сам все решаешь, словно ты – диктатор, – с насмешкой произнес Катилина.

– Я – инструмент senatus consultum ultimum!

– Ты – инструмент управленческого хаоса, – сказал Цезарь. – Через месяц новые плебейские трибуны вступят в должность, и в течение нескольких дней до и после этого события необходимо присутствие в Риме городского претора.

– Такого закона нет на таблицах!

– Но есть закон, согласно которому городской претор не может отсутствовать в Риме более десяти дней подряд.

– Хорошо, хорошо! – пронзительно крикнул Цицерон. – Пусть будет по-твоему! Квинт Цецилий Метелл Целер, я приказываю тебе ехать в Пицен, но требую, чтобы ты возвращался в Рим каждый одиннадцатый день! Ты также вернешься в Рим за шесть дней до вступления в должность новых плебейских трибунов и будешь оставаться в Риме в течение шести дней после их вступления в должность!

В этот момент писарь передал раздраженному старшему консулу записку. Цицерон прочел ее и рассмеялся.

– Ну, Луций Сергий, – обратился он к Катилине, – кажется, тебя ждет еще одна маленькая неприятность! Луций Эмилий Павел хочет обвинить тебя на основании закона lex Plautia de vi. Об этом он только что объявил с ростры. – Он нарочито прокашлялся. – Я уверен, ты знаешь, кто такой Луций Эмилий Павел! Такой же патриций, как и ты, и такой же мятежник! Возвратился в Рим после нескольких лет ссылки, значительно отставший в общественной жизни от своего младшего брата Лепида. Но явно желает показать, что он больше не станет уродовать свое аристократическое тело клеймом мятежника. Ты думал, что только мы, выскочки, «новые люди», против тебя? Но ты ведь не можешь назвать Эмилия выскочкой, не так ли?

– О-о-о! – протянул Катилина, вскинув бровь. Он вытянул вперед правую руку, заставив ее дрожать. – Смотри, как я затрясся, Марк Туллий! Меня обвиняют в подстрекательстве к общественному насилию? Но когда же я это сделал?

Он оставался сидеть и с видом ужасно оскорбленного человека оглядел ряды сенаторов:

– Может быть, я должен попросить, чтобы меня взял под охрану какой-нибудь аристократ, а, Марк Туллий? Это тебе понравится? – Он в упор посмотрел на Мамерка. – Эй, Мамерк Эмилий Лепид, принцепс сената, ты возьмешь меня в свой дом в качестве узника?

Глава рода Эмилиев Лепидов и близкий родственник возвратившегося из ссылки Павла, Мамерк просто покачал головой, усмехнувшись.

– Я не хочу тебя, Луций Сергий, – сказал он.

– А ты, старший консул? – спросил Катилина Цицерона.

– Впустить в свой дом моего потенциального убийцу? Нет, благодарю! – ответил Цицерон.

– А ты, городской претор?

– Не могу, – ответил Метелл Целер. – Утром я отправляюсь в Пицен.

– А плебей Клавдий? Может быть, ты изъявишь такое желание, Марк Клавдий Марцелл? Ведь всего несколько дней назад ты готов был следовать примеру твоего хозяина Красса?

– Я отказываюсь, – сказал Марцелл.

– У меня идея получше, Луций Сергий, – сказал Цицерон. – Почему бы тебе не уехать из Рима и открыто не присоединиться к своему мятежу?

– Я не уеду из Рима, и это не мой мятеж, – сказал Катилина.

– В таком случае я объявляю собрание закрытым, – произнес Цицерон. – Мы сделали все, что могли, для защиты Рима. Все, что нам остается, – это ждать, что будет дальше. Рано или поздно, Катилина, ты себя выдашь.

– Я очень хочу, – сказал он позже Теренции, – чтобы мой коллега-бездельник Гибрида возвратился в Рим. У нас здесь официально объявлено чрезвычайное положение, но – где же консул Гай Антоний Гибрида? Нежится на своем личном пляже в Кумах!

– А ты не можешь приказать ему вернуться на основании senatus consultum ultimum?

– Думаю, что могу.

– Тогда сделай это, Цицерон! Он может тебе понадобиться.

– Он говорит, что у него приступ подагры.

– Вся подагра у него в голове! – поставила диагноз Теренция.

За пять часов до рассвета седьмого ноября Тирон снова разбудил крепко спавших Цицерона и Теренцию.

– К тебе посетительница, domina, – доложил любимый раб.

Страдающая ревматизмом жена старшего консула проворно спрыгнула с кровати (разумеется, она была в ночной рубашке – в доме Цицерона нагишом не спали!).

– Это Фульвия Нобилиор, – сказала она, расталкивая Цицерона. – Проснись, муж, проснись!

О-о, замечательно! Наконец-то она будет участвовать в военном совете!

– Меня прислал Квинт Курий, – объяснила Фульвия Нобилиор, выглядевшая сильно постаревшей со времени последнего визита, потому что у нее не было времени накраситься.

– Он решился? – резко спросил Цицерон.

– Да. – Она взяла чашу с неразбавленным вином, которую ей подала Теренция, и отпила немного, стараясь унять дрожь. – Они встретились в полночь, в доме Марка Порция Леки.

– Кто встретился?

– Катилина, Луций Кассий, мой Квинт Курий, Гай Цетег, оба Суллы, Габиний Капитон, Луций Статилий, Луций Варгунтей и Гай Корнелий.

– А Лентул Сура?

– Его не было.

– Тогда, кажется, я оказался не прав в отношении его. – Цицерон подался вперед. – Продолжай, женщина, продолжай! Что произошло?

– Они встретились, чтобы составить план восстания и взятия Рима, – сказала Фульвия Нобилиор. Выпитое вино вернуло ее лицу румянец. – Гай Цетег намеревался захватить Рим сразу, но Катилина хочет подождать, когда мятежи наберут силу в Апулии, Умбрии и Бруттии. Он предложил для решающих действий Сатурналии, мотивируя свой выбор тем, что это единственная ночь в году, когда в Риме все наоборот: рабы роскошествуют и отдают приказания, а господа прислуживают им, и все при этом пьют. По мнению Катилины, за это время мятежи разрастутся еще шире.

Цицерон увидел в этом определенный смысл. Сатурналии отмечали в семнадцатый день декабря, а это – шесть рыночных интервалов начиная с сегодняшнего дня. Значит, к этому времени вся Италия уже будет охвачена восстанием.

– И чье же предложение победило, Фульвия? – спросил он.

– Катилины. Хотя Цетег добился своего в одном вопросе.

– В каком? – мягко поинтересовался старший консул, когда женщина замолчала и начала дрожать.

– Они все согласны в одном: тебя следует немедленно убить.

С тех пор как Цицерон прочел те письма, он знал, что его хотят убить, но услышать об этом сейчас, из уст этой бедной, напуганной женщины, – такой ужас Цицерон испытал впервые в своей жизни. Его убьют! И очень скоро!

– Как и когда? – спросил он. – Ну же, Фульвия, говори! Я не собираюсь вызывать тебя в суд, ты заслужила награды, а не наказания! Скажи мне!

– Луций Варгунтей и Гай Корнелий придут сюда на рассвете вместе с твоими клиентами, – сказала она.

– Но они – не мои клиенты! – тупо возразил Цицерон.

– Знаю. Но было решено, что они будут проситься к тебе в клиенты в надежде, что ты поддержишь их возвращение на публичную арену. Проникнув в дом, они начнут настаивать на личной беседе у тебя в кабинете, чтобы изложить свою просьбу с глазу на глаз. Там они заколют тебя и скроются, прежде чем твои клиенты узнают о случившемся, – сказала Фульвия.

– Тогда это просто, – сказал Цицерон, вздохнув с облегчением. – Я запру все двери, поставлю часовых в перистиле и откажусь от приема клиентов по причине болезни. И весь день просижу дома. А теперь пора действовать. – Он встал, похлопал Фульвию Нобилиор по руке. – Огромное спасибо тебе, и скажи Квинту Курию, что он заслужил полное прощение. Но еще передай ему, что если он объявит обо всем этом в сенате послезавтра, то станет героем. Я даю ему слово, что не допущу, чтобы с ним что-нибудь случилось.

– Передам.

– Что же именно планирует Катилина на время Сатурналий?

– У них где-то спрятано много оружия. Квинт Курий не знает где. И это оружие раздадут всем сторонникам. Двенадцать пожаров должны вспыхнуть по всему городу, включая один на Капитолии, два на Палатине, два в Каринах и по одному на обоих концах Форума. Определенные люди должны войти в дома всех магистратов и убить их.

– Кроме меня, ведь я уже буду мертв.

– Да.

– Тебе лучше уйти, Фульвия, – сказал Цицерон, кивнув жене. – Варгунтей и Корнелий могут явиться сюда раньше времени, а мы не хотим, чтобы они тебя увидели. Тебя кто-нибудь сопровождал?

– Нет, – прошептала она, опять побелев от страха.

– Тогда я пошлю с тобой Тирона и еще четверых.

– Ничего себе заговор! – рявкнула Теренция, врываясь в кабинет Цицерона, как только дала указания провожатым Фульвии Нобилиор.

– Дорогая моя, без тебя я уже был бы мертв.

– Сама знаю, – сказала Теренция, плюхаясь в кресло. – Я отдала распоряжения слугам. Они запрут двери, как только вернутся Тирон и все остальные. А теперь напиши крупно печатными буквами объявление, что ты болен и никого не принимаешь. Я прикажу приколоть его на входную дверь.

Цицерон послушно написал объявление и отдал жене, чтобы она позаботилась об организации обороны. Какой бы полководец из нее получился! Ничего не забудет, замурует все входы и выходы.

– Тебе нужно увидеться с Катулом, Крассом, Гортензием, если он вернулся с побережья, Мамерком и Цезарем, – сказала она после того, как все приготовления были закончены.

– Не раньше вечера, – слабым голосом отозвался Цицерон. – Сначала надо убедиться, что я вне опасности.

Тирон расположился наверху, у окна, из которого была хорошо видна входная дверь. Через час после рассвета он сообщил, что Варгунтей и Корнелий наконец ушли. Несколько раз они безуспешно пытались открыть замок прочной входной двери дома Цицерона.

– Это отвратительно! – воскликнул старший консул. – Я, старший консул, заперт в собственном доме? Тирон, разошли людей ко всем консулярам Рима! Завтра я заставлю Катилину убраться из города.

Пятнадцать консуляров явились на зов – Мамерк, Попликола, Катул, Торкват, Красс, Луций Котта, Ватия Исаврийский, Курион, Лукулл, Варрон Лукулл, Волькаций Тулл, Гай Марций Фигул, Глабрион, Луций Цезарь и Гай Пизон. Ни консулов следующего года, ни будущего городского претора Цезаря не пригласили. Цицерон решил созвать только военный совет.

– К сожалению, – медленно начал он, когда все собрались в атрии, слишком маленьком для того, чтобы с комфортом разместить столь большую и представительную компанию (непременно нужно будет как-то заработать денег, чтобы купить дом побольше!), – я не могу убедить Квинта Курия дать показания, а это значит, что у меня нет полноценного дела. Фульвия Нобилиор тоже не будет свидетельствовать, даже если сенат согласится выслушать показания женщины.

– Теперь я верю тебе, Цицерон, – сказал Катул. – Я не думаю, что ты выдумал те имена.

– Ну, спасибо тебе, Квинт Лутаций! – резко прервал его Цицерон, метнув гневный взгляд. – Твое одобрение согревает мне сердце, но не помогает решить, что сказать завтра в сенате.

– Сосредоточься на Катилине и забудь обо всех других, – посоветовал Красс. – Вытащи из своего волшебного ящика одну из твоих потрясающих речей и нацель ее на Катилину. Ты должен заставить его уехать из Рима. Остальные из его банды могут остаться, но мы будем внимательно следить за ними. Отрежь голову, которую Катилина в противном случае посадит на шею сильного, но безголового тела Рима.

– Если он до сих пор не уехал, то не уедет, – мрачно сказал Цицерон.

– А может, и уедет, – сказал Луций Котта, – если нам удастся убедить определенных людей не подходить к нему в сенате. Я попробую пойти к Публию Сулле, а Красс может увидеться с Автронием, он знает его хорошо. Эти двое – самая крупная рыба в пруду Катилины. Готов поспорить: если другие увидят, что они избегают Катилину, даже те сторонники, чьи имена мы услышали сегодня, покинут его. Инстинкт самосохранения сильнее преданности. – Он встал, ухмыляясь. – Поднимайте свои задницы, коллеги-консуляры! Оставим Цицерона писать его величайшую речь.

То, что Цицерон действительно потрудился над речью, стало видно уже на следующий день, когда он собрал сенат в храме Юпитера Статора на Велии. Это место было трудно атаковать, но легко защитить. Вокруг храма была расставлена охрана, и это, конечно, привлекло большую любопытную толпу завсегдатаев Форума. Катилина пришел рано, как и предсказывал Луций Котта, так что предательство его приверженцев было очевидно. Только Луций Кассий, Гай Цетег, вновь избранный плебейский трибун Бестия и Марк Порций Лека сидели возле него, с негодованием глядя на Публия Суллу и Автрония.

Вдруг в Катилине произошла перемена. Сначала он повернулся к Луцию Кассию и что-то прошептал ему на ухо, а потом и всем прочим, кто находился рядом с ним. Все четверо энергично замотали головами, но Катилина настоял на своем. Молча они встали и покинули его.

После этого Цицерон начал свою речь. Он говорил об одном ночном собрании – о собрании, на котором заговорщики составляли план падения Рима, он назвал имена всех людей, присутствовавших на этом собрании, и имя человека, в чьем доме это происходило. Несколько раз за речь Цицерон требовал, чтобы Луций Сергий Катилина покинул Рим и освободил город от своего зловещего присутствия.

Только один раз Катилина прервал его.

– Ты хочешь, чтобы я добровольно уехал в ссылку, Цицерон? – громко спросил он. Двери были открыты, толпа хотела слышать каждое слово. – Давай, Цицерон, спроси сенат, должен ли я уехать в добровольную ссылку! Если сенат скажет, что я должен сделать это, я уеду!

Цицерон ничего не ответил. «Исчезни, покинь Рим, уезжай из Рима» – таков был сквозной мотив всей его речи.

Но все закончилось очень просто. Когда Цицерон умолк, Катилина поднялся с величественным видом:

– Я ухожу, Цицерон! Я уезжаю из Рима! Я не хочу оставаться здесь, когда Римом правит человек из Арпина, не римлянин и не латинянин! Ты – самнит-деревенщина, Цицерон, грубый крестьянин с гор, без предков, без влияния! Ты думаешь, это ты заставил меня уйти? Нет, не ты! Это – Катул, Мамерк, Котта, Торкват! Я уезжаю потому, что они покинули меня, а не потому, что ты что-то там сказал! Когда человека покидают равные ему, с ним действительно покончено. Вот почему я уеду.

Снаружи слышались смущенные голоса, когда Катилина стремительно шел сквозь толпу завсегдатаев Форума. Потом – тишина.

Сенаторы встали и отодвинулись от тех, чьи имена Цицерон назвал в своей речи. Даже брат покинул брата – Публий Цетег решил отойти от Гая, чтобы не иметь ничего общего со всей этой конспирацией.

– Надеюсь, ты счастлив, Марк Туллий, – сказал Цезарь.

Это была победа. Явная победа. Но все-таки что-то было не так. Даже после того, как на следующий день Цицерон обратился к толпе с ростры на Форуме. Катул, явно уязвленный заключительными словами Катилины, взял слово, когда сенат собрался через два дня после этого, и прочитал полученное им письмо от Катилины, в котором тот отрицал свою вину и поручал свою жену Аврелию Орестиллу заботе Катула. Начали циркулировать слухи. Дескать, Катилина действительно собрался в добровольную ссылку и выехал из Рима по Аврелиевой дороге (правильное направление) всего с тремя спутниками незнатного рода, включая его друга детства Тонгилия. Это было ответным ударом Катилины. Теперь люди начали сомневаться – то ли Катилина виновен, то ли он жертва.

Ситуация для Цицерона могла осложниться еще больше, если бы не известие из Этрурии, которое пришло несколько дней спустя. Катилина не уехал в ссылку в Массилию. Вместо этого он облачился в toga praetexta и консульские регалии, одел двенадцать человек в алые туники и выдал им фасции с топорами. Его видели в Арреции с его сторонником Гаем Фламинием из обнищавшей патрицианской семьи. Теперь он щеголяет серебряным орлом, который, как он объявил, дал его легионам сам Гай Марий. Этрурия, всегда бывшая главным источником военной силы для Мария, теперь собиралась под этим орлом.

Это, конечно, положило конец неодобрению консулярами, такими как Катул и Мамерк (Гортензий, похоже, решил, что подагра в Мизене лучше головной боли в Риме, однако при этом подагра младшего консула Антония Гибриды в Кумах становилась уже неприличной).

Тем не менее кое-кто из сенаторской мелочи все еще винил Цицерона, полагая, что его постоянные обвинения толкнули Катилину на подобные действия. Среди таковых был и младший брат Целера Метелл Непот, которому вскоре предстояло вступить в должность плебейского трибуна. Катон, который тоже был избран плебейским трибуном, напротив, хвалил Цицерона, что заставляло Непота кричать еще громче, потому что он ненавидел Катона.

– О-о, вызывало ли когда-нибудь восстание столько споров и сомнений? – пожаловался Цицерон Теренции. – По крайней мере, Лепид высказался. Патриции, патриции! Они не могут заблуждаться! А я вот никак не в силах обвинить кучку негодяев в том, что они незаконно отводят себе воду! Что уж тут говорить об измене!

– Выше нос, муж, – сказала Теренция, которая явно радовалась, видя Цицерона более мрачным, чем обычно бывала она сама. – Это началось, и это будет продолжаться, ты просто жди и смотри. Скоро все сомневающиеся, от Метелла Непота до Цезаря, будут вынуждены признать, что ты был прав.

– Цезарь мог бы помочь мне и больше, – откликнулся Цицерон, очень недовольный.

– Он послал Квинта Аррия, – напомнила Теренция, которая теперь хвалила Цезаря, потому что ее сводная сестра, весталка Фабия, была очень довольна новым великим понтификом.

– Но он не поддерживает меня в сенате. Он все время клюет меня за то, как я трактую senatus consultum ultimum. Мне кажется, он все еще думает, что Катилину обвинили напрасно.

– Катул тоже так думает, но о них с Цезарем никак нельзя сказать, что они уж очень любят друг друга, – сказала Теренция.

Через два дня в Рим пришло очередное известие: Катилина и Манлий наконец объединили силы. У них теперь два полных легиона хороших, опытных солдат плюс еще несколько тысяч обучаются. Фезулы еще не захвачены, поэтому арсеналы этого города до сих пор не разграблены, и ни один другой крупный город в Этрурии не согласился отдать Катилине содержимое своих арсеналов. Это говорило о том, что большая часть Этрурии не верит в Катилину.

Трибутное собрание утвердило сенаторский декрет и объявило Катилину и Манлия врагами народа. Это значило, что они лишены гражданства и его привилегий, включая суд за измену, если их арестуют. Гай Антоний Гибрида наконец вернулся в Рим – с распухшим большим пальцем на ноге. Цицерон сразу приказал ему возглавить войска, набранные в Капуе и Пицене, – все ветераны прежних войн – и выступить против Катилины и Манлия у Фезул. На тот случай если распухший палец будет продолжать препятствовать ему выполнять консульские обязанности, старший консул предусмотрительно дал Гибриде отличного помощника – Марка Петрея, замечательного воина. Сам Цицерон взял на себя ответственность за оборону Рима и теперь начал скупо выдавать оружие – но только не тем, кого он, Аттик, Красс или Катул (теперь перешедший на их сторону) считали подозрительными. Никто не знал, что сейчас замышлял Катилина, хотя Манлий послал письмо триумфатору Рексу, находящемуся в Умбрии. Удивительно, что Манлий вообще написал письмо, но это ничего не могло изменить.

В это время, когда Рим приготовился отбить атаку с севера, а Помпей Руф в Капуе и Метелл Козленок в Апулии собирались дать отпор всем врагам Рима на юге, от гладиаторов до восставших рабов, – в это самое время Катон вдруг вознамерился расстроить военные замыслы Цицерона и помешать городу справиться с трудностями после предстоящей смены консулов. Ноябрь подходил к концу, когда Катон поднялся в сенате и объявил, что он возбудит судебное дело против вновь избранного младшего консула Луция Лициния Мурены, поскольку тот добился избрания с помощью подкупа. «Я – плебейский трибун, – кричал Катон, – и не могу тратить время и сам вести слушание!» Поэтому по предложению Катона обвинителем выступит потерпевший поражение кандидат Сервий Сульпиций Руф. Вторым обвинителем будет его сын (едва достигший совершеннолетия), а третьим – патриций Гай Постумий. Слушание состоится в суде по делам о взятках, поскольку все обвинители были патрициями и поэтому не могли использовать Катона и Плебейское собрание.

– Марк Порций Катон, ты не можешь этого сделать! – воскликнул пораженный Цицерон, вскакивая со своего места. – Сейчас совершенно не важно, виновен Луций Мурена или невиновен. На нас обрушилось восстание! Мы не можем позволить себе войти в грядущий год только с одним консулом! Почему ты собрался выдвинуть обвинение именно сейчас, в самом конце года?

– Человек должен выполнять свой долг, – невозмутимо ответил Катон. – Только сейчас было получено доказательство, а я несколько месяцев назад поклялся в этом зале: если я узнаю, что кандидат на должность консула давал взятки, то лично прослежу, чтобы его судили. Для меня не имеет никакого значения, какая ситуация сложится в Риме к новому году! Взятка есть взятка. Она должна быть искоренена любой ценой.

– Ценой может оказаться падение Рима! Отложи это слушание!

– Никогда! – взревел Катон. – Я не намерен быть марионеткой ни в твоих руках, ни в чьих-либо еще! Я знаю свой долг и выполню его!

– Нет сомнения, ты будешь выполнять свой долг и привлекать к суду какого-нибудь беднягу, пока Рим на твоих глазах будет тонуть в Тирренском море!

– Да, я буду выполнять мой долг, пока меня самого не поглотит Тирренское море!

– Пусть боги охранят нас от таких, как ты, Катон!

– Рим станет только лучше, если найдется больше таких, как я!

– Еще пара таких же, как ты, – и Риму конец! – возопил Цицерон, воздев руки, словно царапая небо. – Когда колеса такие чистые, что скрипят, Марк Порций Катон, их начинает заедать. Они катятся намного быстрее, если на них есть немного грязного жира!

– И в самом деле, – усмехнулся Цезарь.

– Отложи слушание, Катон, – устало попросил Красс.

– Теперь уже это не в моей власти, – самодовольно отозвался Катон. – Сервий Сульпиций непреклонен.

– Подумать только, когда-то я был хорошего мнения о Сервии Сульпиции! – сказал Цицерон Теренции в тот вечер.

– Катон втянул его в это дело, нет сомнения.

– Чего добивается Катон? Он хочет увидеть падение Рима – и все это лишь потому, что возникла срочная потребность кого-то наказать? Неужели он не замечает, насколько опасно вводить в должность лишь одного консула в первый день нового года? Да еще столь больного, как Силан? – Цицерон взмахнул руками. – Я начинаю думать, что сотня Катилин не будет такой угрозой Риму, как один Катон!

– В таком случае ты должен проследить, чтобы Сульпиций не добился обвинительного приговора Мурене, – предложила практичная Теренция. – Защищай Мурену сам, Цицерон, и возьми себе в помощь Гортензия и Красса.

– Действующие консулы обычно не защищают консулов, выбранных им на смену.