Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе Владимов Георгий

– Зачем? Для вас. Ну и для гостей тоже. Для меня-то вы все одинаковые.

Постепенно бичи повылезали в салон. Потом пришли шотландцы. И мы этот пирог умяли вместе, на радость кандею, с чаем. Жаль только, выпить было нечего, а то б совсем стали родные. Кандей все печалился:

– Раньше б знать – наливку сотворил бы из конфитюра. И рецепт у меня есть, и конфитюр есть, а вот времени не было – для закваски.

Но мы и так пообщались. Каждый себе по шотландцу отхватил – и общались, не знаю уж на каком языке. Васька Буров – тот себя пальцем тыкал в грудь и говорил:

– Вот я – да? – Васька Буров. Такое у меня форнаме и наме. А по должности – так я на этом шипе главный бич, по-русски сказать: артельный. Теперь говори, ты кто? У тебя какое наме и форнаме? Джаб у тебя на шипе какой?

И между прочим, он-то больше всех и выяснил про этих шотландцев.

– Бичи, – говорит, – тут, считайте, одно семейство плавает. Кеп у них – всеобщий папаша. Вот этот, долгий, которому Сеня-вожаковый конец бросал, так он – младший потрох. Вон те два рыжанчика – Арчи и Фил – старшенький и средний. А те – зятья, у кепа еще две дочки имеются. Один у них только чужой – «маркони», они ему денежками платят, а себе весь улов берут. А судно у них – не свое, владельцу еще пятьдесят процентов улова отдают как штык.

– Что ж они ему теперь-то отдадут? – спросил Шурка. Очень ему жалко стало семейства.

– А ни шиша. Все ж застраховано. Они еще за свою «Пегушку» компенсацию получат. – «Пегушкой» он «Герл Пегги» называл. – И с фирмы еще штраф возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.

Нам сразу легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.

– А нам, бичи, знаете, сколько бы премии отвалили, если бы мы ихний пароход спасли? Пятьдесят тыщ фунтов, не меньше.

– Ладно, – сказал Серега. – Нашел, чего спрашивать.

– А я разве спрашиваю? Сами говорят.

Старпом все терся около нас, прямо как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, – да мы вроде политики не касались, все больше по экономическим вопросам.

– А вот вы мне чего скажите, бичи, – Васька Буров говорит. – Как же это получается: за пароход или там за имущество какое – дак деньги платят, а за людей – ни шиша?!

– А ты б чего, взял бы? – спросил кандей.

– Я-то? Нипочем. Я бы и за пароход не взял. А за людей – это уж просто грех. Но ведь другой-то – он бы, может, и взял. Ему не посули заранее – он и пальцем не пошевелит выручить кого.

– Что ж он, хуже тебя? – опять кандей спросил.

– Хуже не хуже, а должно что-то за людей полагаться. Неуж душа живая дешевле имущества?

– Полагается, да не нам, – сказал Серега. – Просто ихний министр нашему задолжал. А сколько – это ты никогда не узнаешь.

Шурка сказал:

– Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это вроде как субботник.

– Дак на него и ходят-то так, знаешь… пошуметь да посачковать. Опять же – зовут, попробуй не выйди. Не-ет, – Васька Буров все не соглашался, – материальный стимул – он большой рычаг. Верно ж, старпом?

Старпом насчет этого рычага не нашел чего возразить.

– Вот я и говорю – чего-то ж все-таки стоит человек. Должен стоить!

– А ничо он не стоит, – сказал Серега мрачно. – За тебя кто-нибудь пол-литру даст? И усохни.

– Башка! Ни о чем с тобой по-серьезному нельзя…

– Ну так ведь… – Шурка поразмыслил. – Смотря же – какой человек.

– А! Так, стало быть, цена-то ему все ж таки есть! Только вот – какая?

Салага Алик прислушивался, голову склонив набок, улыбался, потом сказал, зарумянясь:

– Наверное, надо так считать – во что человека другие ценят… Я так думаю.

Васька подумал и не согласился.

– Вот этот жмот – слыхал? – за меня бы и пол-литры не дал, а пацанок моих спроси – им за папку любимого и десять мильонов мало будет.

– Ты ж им не просто человек, – сказал Шурка, – ты ж им родитель. Да об чем спор? Кто сколько получает – столько он и стоит.

– У! – Васька сказал. – Ежели так, то старпом у нас четырех салаг перетянет.

Поглядели мы на старпома нашего, потом – на салагу Алика. Нет, решили молча, так тоже нельзя считать. Салагу мы как-то больше теперь ценили.

– И опять же, – Васька добавил, – вот нам за сегодняшний день одна гарантийка идет: рыбы стране ж не даем, бичуем, а позавчера еще – давали. Что же мы, позавчера и стоили больше? Так это же, если разобраться, рыбе цена, не человеку.

Старпом все же вмешаться решил, предложил разграничить четко, какой человек имеется в виду – советский или не советский. Ну, это мы его оборжали всем хором. Попросили хоть при шотландских товарищах воздержаться, вдруг – поймут. К тому же, Серега ему намекнул, если иностранец – его же в наших рублях нельзя считать, его же надо – в валюте, так это, может, и подороже выйдет. Старпом свое предложение снял.

– Ай, мужики! – Васька засмеялся. – Ну не ожидал… Бородатые, детные, а не знаем – сколько ж стоит человек!..

– Может, и не надо нам этого знать, – сказал кандей. – Господь знает – и ладно.

– Это – которого нет? – старпом подхихикнул.

– Еще не выяснено, – Алик заметил.

– Как это – «не выяснено»?

– Да так. Великие умы спорили – к единому выводу не пришли.

– Интересно – что за такие «великие»!

– Да уж какие б ни были, – кандей наш спор закончил, – а раз они не пришли, так мы – и подавно. Кому еще чаю налить?

Вот на чем все и сошлись – что не нам это знать, сколько человек стоит[85]. Шотландцам, которые только глаза таращили, попробовали растолковать, об чем мы здесь травим, – не поняли они, плечами пожали. Но все же высказались – за расширение контактов. Стали нас к себе в Шотландию приглашать, в гости. Из-под роканов вынули шариковые ручки и записали свои адреса, а ручки нам подарили. Адреса мы взяли, на всякий случай. Их тоже пригласили – кто во Мценск, кто в Вологду, кто в село Макарьево Пензенской области.

А дело там, на палубе, само делалось. Слесаря с «Молодого» и правда не дали нам и пальцем пошевелить. Сами и парус убрали в форпик, и бочки убрали, и обломок мачты к месту приварили – это рей оказался, мачта чуть только погнулась. Даже антенну «маркониеву» натянули. «Дед» сходил поглядеть и рукой махнул.

– Как-нибудь дошлепаем.

Потом мы опять спали. И мы, и шотландцы. Проснулись только под вечер, когда «Молодой» нас потащил через фиорд. В Атлантике шторм уже послабел, я это по птицам видел – опять они усеяли скалы и горлопанили, когда мы под ними проходили. В шторм они прячутся куда-то.

Когда вышли, солнце светило косо и океан темнел грозно, поблескивал невысокой волной. Но скалы уже припорошило снегом, и были они снова белые с лиловыми извилинами, с оранжевыми верхушками, и даже не верилось, что мы-то их видели черными, и не так давно. В миле примерно от фиорда мотались в прибое чьи-то обломки. От «Герл Пегги», наверно, или чьи-нибудь другие. Шотландцы наши помрачнели и снова стали креститься.

База нас ожидала на горизонте – вся в огнях. На мачтах, на такелаже – огни, и в десять рядов иллюминаторы. Целый город стоял посреди моря, а в воде его отражение. Когда подошли поближе, стало видно, как светится голубым светом вода вокруг ее днища, как будто его подсвечивали из глубины. Весь борт усеян был людьми, вдоль всего планширя торчали головы и на верхних палубах, в надстройках. Между мачт висел флажный сигнал по международному коду, снизу его подсвечивали прожектора: «Привет спасенным отважным морякам Шотландии!» Я на крейсере сигнальщиком служил, так я бичам и перевел. «Молодой» нас притер аккуратно к базе, матросы с него перескочили к нам и закрепили концы. Они же и сетку приняли от ухмана. Мы ни к чему не приксались. Прямо как пассажиры.

Шотландцы стояли уже наготове. Мы вышли с ними попрощаться.

– По пятеро пускай цепляются! – крикнул ухман. – Вы уж им объясните, ребятки.

Кто-то с базы по-английски в мегафон прокричал. Наверно, то же самое.

– А ты штормтрап не мог подать? – спросил дрифтер. – Э, грамотей!

Ухман себя только рукавицами похлопал. Оплошал, мол, бывает.

Двое шотландцев подсадили маленького своего, помогли ему ноги продеть в ячею. Он вцепился одной рукой, а другой, забинтованной, помахал нам на прощание. Вдруг они о чем-то перекинулись, и один соскочил, показал нам на сетку. Они нас приглашали с собой.

– Да нам-то чего там делать? – спросил Васька Буров.

– Э, чего делать! – сказал Шурка. – Ехать, и все!..

Он первый вцепился в сетку и меня потянул за собой.

– Земеля, поехали, раз приглашают.

Пятым вскочил Васька. И сетка понеслась. Была не была!

Ухман кинулся к нам:

– А вы-то куда? Впереди гостей…

– Ай лав ю, мистер ухман! – Шурка ему сказал.

Маленький шотландец тоже чего-то подвякнул. Очень, наверно, толковое. Нас и этот, с мегафоном, не стал задерживать.

Со второй сеткой поднялись из наших Серега с дрифтером и «маркони». Потом салаги и дрифтеров помощник Геша. А последним – с ихним кепом, представьте, – мотыль Юрочка. И так мы всей капеллой и пошли по живому коридору. Тут, конечно, все высыпали на шотландцев поглядеть – и комсоставские, и матросы, и девчата-тузлучницы, и прачки, и медики. Ну и мы, конечно, пользовались успехом.

Мы сошли – по главному трапу – вниз куда-то, палубы на три, и тут вахтенный – в кителе с двумя шевронами – распахнул перед нами стеклянные двери и показал, куда идти – по длинному-длинному коридору, по красным коврам, прямо к кают-компании. А там-то уже двери были настежь и стол накрыт для банкета – не соврать вам, персон на сто двадцать, – весь сверкающий, уставленный бутылками, графинчиками, тортами, еще черт-те какой закусью, утыканный флажками – нашими и шотландскими.

Тут-то мы и заробели. Шотландцы – во всем черном, лоснящемся – прошли, а мы поотстали, чтоб их пропустить вперед. И вахтенный, с двумя шевронами, нас и узрел.

– Что вы, ребятки, куда в таком виде? Вы б хоть почистились, прибрались…

Дрифтер чего-то ему промямлил, но очень неубедительно. Это он на палубе горластый, а тут заалел, как майская роза, и сник. Один мотыль Юрочка проскочил дуриком. Но он-то в куртке был и в ботинках. Не такая курточка, как моя, но все же приличная. А мы-то все в телогрейках, кто даже в сапогах полуболотных, под ними хлюпало, а у меня еще и вата повылезла из плеча. Мы же про этот банкет и духом не ведали, ну каждый и пошел в чем был.

Мы стали тесной кучкой у переборки, смотрели на всю эту толкотню и уж как чувствовали себя, даже говорить не хочется. И уйти нельзя – как попрешь против толпы, во всем сыром?

– Бичи, – сказал «маркони». – Я так понимаю ситуацию. Теперь, если только девки нас не проведут, топать нам домой, бичи.

Это он верную мысль подал. Вахтенный все же моряк был, и очень даже галантный. И ведь почти у каждого кто-нибудь тут есть знакомая – то ли медичка, то ли рыбообработчица.

Первым Васька Буров высмотрел.

– А вон, – говорит он, – Ирочка идет.

Ирочка не шла, а прямо летела на шпильках, юбка черная колоколом, блузка белая с кружевом, в ушах красненькие клипсы. Если только на руки поглядеть и на шею, видно было, что работает она на ветру, на палубе. Может быть, тузлук разливает по ящикам.

Ирочка нам понравилась.

– Надежная? – спросили мы Ваську.

– По квартире соседка. Ирочка, ты меня не узнаешь?

Ирочка взмахнула накрашенными ресницами.

– Васенька! Вот встреча неожиданная!..

Но тут она на Шурку посмотрела, и Васенькиных надежд сильно поубавилось. На Шурку же не могут они не засмотреться. И она как прилипла к нему – все забыла.

– Кстати, Василий. Очень бы я хотела с твоими товарищами познакомиться.

Шурка поглядел на Ваську, тот на Шурку. Все тут было ясно.

– Пошли. – Шурка взял Ирочку под локоток. – Там познакомимся.

Вахтенный поморщился, но пропустил их…

Дальше всё парами шли, чистый убыток. Наконец еще одна пава выплыла, одиночная. Под газовым шарфиком. Вся такая, что мы чуть не ослепли. На голове было наворочено – как только шея не подламывалась!

Дрифтер на нее нацелился.

– Это же Юля-парикмахерша. Она же мне челочку подстригала. В прошлую экспедицию.

И что-то нам эта «прошлая экспедиция» сомнения заронила.

– Как жизнь, Юля? – он ее спросил. Таким палубным голосом.

Юля даже вздрогнула. Посмотрела на него холодно – голубыми-голубыми.

– Это ты меня зовешь?

– Тебя, Юля. Кого же еще.

– Какая я тебе Юля? Я не Юля, а Верочка.

– Ах, Верочка!..

– Вот именно. Ты свою Юлю и окликай.

И прошла Верочка. Дрифтер себя хлопнул по лбу и уж начисто сник.

– Бичи, – сказал Васька, – потопали? В этом вопросе нам не светит.

– Всем по-разному, – сказал «маркони». – Я все же надеюсь.

Это он еще двоих углядел, которые из каюты вышли, от нас неподалеку.

– Минные аппараты – товьсь! Ну, если эти нас не за-тралят, двоих как минимум…

Бичи слегка вперед подались. Но я-то уже разглядел, кто это, и стал подальше, за их спинами. Одна – Галя была, а другая – Лиля, неспетая песня моя.

По походке я ее узнал, Лилю. Ну и по цвету, конечно, зеленому, неизменному. А походка у нее была занятная – не прямая, а чуть синусоидой, какая-то неуверенная. Ах, как мне это нравилось когда-то – как она ко мне идет! Как будто не хочет идти и все-таки что-то тянет ее. И все же она красива была, это я должен сознаться. Ну не такая, как Клавка, на которую таксишник засмотрится и в столб при этом врежется. У ней – свое было, что и не всякий заметит. Но мне и не нужно, чтоб всякий.

Она вдруг улыбнулась, сразу как-то вспыхнуло у нее лицо, и пошла к нам с протянутой рукой.

– Мальчики! – это она салаг узнала. – Ну, знаете… Теперь-то, надеюсь, вам для биографии достаточно?

– Подробности потом, – сказал Димка. – Сейчас, старуха, вся надежда на тебя. Проведи уж нас, по старой памяти.

– Туда? Почему же нет? А он вас пустит, вахтенный?

– Что за вопросы, старуха. Чего хочет женщина, того хочет бог. Ну и вахтенный, естественно.

– Ой, ну я так рада за вас!..

Она еще посмотрела на нас, скользнула взглядом по моему лицу – тут я не мог ошибиться – и не узнала меня… Ну вообще-то, она немножко близорукая. И немножко стеснялась – столько тут мужиков стояло.

Алик обернулся ко мне. Я помотал головой. Тоже тут все было ясно.

Вахтенный их с большой неохотой пропустил – двоих с одной дамой. Ей пришлось улыбнуться ему – так мило, смущенно, – и, конечно, она его убила.

А «маркони», ясное дело, Галя провела.

– Галочка, – он ей сказал, – память о вас не умирает в моем сердце!

– Больше на щеке, – сказала Галочка. – Пошли, трепло несчастное.

«Маркони» к нам повернулся, развел руками.

– Желаю вам, бичи, всего того же самого.

– Валяй, – сказал дрифтер. А нам он сказал: – Потопали, нечего тут по переборочке жаться.

И правда, нечего было. Толкотня эта уже поредела слегка, и вполне мы могли отвалить. А больше всего мне этого хотелось. Знобило меня отчаянно. Самое милое сейчас – в койку забраться, все одеяла накинуть, какие есть.

Оттуда, из зала, вышла Клавка, бросила веселый взор на вахтенного, и он ей чуть поклонился, слегка заалел. Я уже рад был, что за чужими спинами стою, не хотелось бы, чтоб она меня сейчас видела. А мне даже приятно было ее видеть – такую живую, раскрасневшуюся, нарядную, в синем платье с кружевом каким-то на груди или с воланом, я в этих штуках слабо разбираюсь, в ушах сережки золотые покачивались. Даже в лице у ней что-то переменилось – оно как-то ясней стало. Может быть, оттого, что она волосы зачесала назад и лоб у нее весь открылся…

Клавка нас увидела и подошла.

– Бичи, вы не со «Скакуна»?

– Королева моя! – сказал дрифтер. Опять же палубным голосом. – Да мы же с эфтого самого парохода!

– Где ж этот рыженький, что с вами плавал, сердитый такой? Что-то я не вижу его. Он, часом, не утоп?

– Сердитых у нас много. А рыженьких – нету. Может, я его заменю?

Клавка ему улыбнулась.

– Да нет, тебя мне слишком много… Ну, это я его рыженьким зову, а он светленький такой, шалавый. В курточке еще красивой ходил.

– Так это Сеня, что ли?

– Ну-ну, Сеня.

Дрифтер махнул своей лапищей, сказал мрачно:

– По волнам его курточка плавает.

Клавка взглянула испуганно – и меня как по сердцу резануло: так она быстро побледнела, вскинула руки к груди.

– Да не сообщали же… Типун тебе на язык!

Дрифтер уже не рад был, что так сказал.

– Погоди, груди-то не сминай, никто у нас не утоп. Сень, ты где? Ну-ка, выходи там. Выходи, когда баба требует!

Бичи меня вытолкнули вперед.

Клавка смотрела на меня и молчала. Клавкино лицо, такое ясное, опять порозовело, но отчего-то она вдруг поежилась и обняла себя за локти – как в тот раз, на палубе.

– А чего же вы тут стоите? – она спросила. – Вахтенный, ты почему их здесь томишь? Они же со «Скакуна» ребята.

– Ну, Клавочка, – вахтенный малость подрастерялся, – это ж на них не написано… Представители от команды должны быть, безусловно. Но не в таком же виде.

– А какой ты еще хотел – от героев моря? Да пропусти, я их в уголке посажу.

– Ну, Клавочка… На твою ответственность.

– На мою, конечно, на чью же еще… Ступайте, ребята, – она их подталкивала в плечи, – вон туда идите.

Бичи повалили в зал. Но меня он все-таки задержал, вахтенный.

– А вата-то, – говорит, – зачем? – Выдернул из меня клок и показал ей. – Зашить нельзя? И был бы герой как герой.

– Да, это не годится. – Клавка кинула руку к груди, поискала иголку, но не нашла, потянула меня за рукав. – Пойдем, зашью тебя.

Навстречу нам уже какое-то начальство шло, с четырьмя шевронами. Граков прошел – опять меня не заметил, за ним кеп и штурмана. Третий всю Клавку обсосал глазами снизу доверху и покачал мне головой. Еще второй механик наш прошел и боцман с Митрохиным – все прикостюмленные. Вот, значит, наши представители…

Мы сошли вниз – еще на несколько палуб, пошли по такому же коридору, только с зеленым ковром. Клавка выпустила мой рукав и взяла за руку.

– Холодная! – Она вдруг остановилась. – Слушай, ты, может, в душ хочешь? Я тебя сведу. Погреешься, пока зашью. Что-то ты у меня совсем холодный.

– Да хорошо бы.

– Ну чего же лучше!

Из душа какое-то ржанье доносилось. Клавка постучала в дверь туфлей – ответа никакого, сплошное ржанье.

– Ну да, – сказала Клавка, – жеребцы парятся, ничего не слышат. Это надолго. Лучше я тебя в женский устрою, там сейчас никого.

– Да ну его, в женский…

– Пойдем! – опять она меня тащила. – Держись за Клавку, не пропадешь.

По дороге споткнулась, стала поправлять чулок. Я ее поддерживал за локоть.

– Ну и когда ты меня держишь, – улыбнулась, – тоже, представь себе, приятно.

В женском и правда никого не оказалось. Клавка – опять же туфлей – откинула дверь, втолкнула меня.

– Мойся тут смело, никто не сунется. Успеешь еще к самому интересному.

– Как я тебя потом найду?

– Я сама тебя найду. Телогрейку скидывай.

Сама мне ее расстегивала и морщилась. Потом стащила с плеч.

– Надоело – в соли-то ходить?

– Да уж надоело…

– Ну вот, как я хорошо-то придумала. Ну, я – живенько.

Клавка убежала с телогрейкой, и я тогда скинул с себя все, бросил шмотки в угол у двери. Там для них и было настоящее место. Кабинка была просторная, не то что наша на СРТ, и с зеркальцем. Я себя увидел – волосы слиплись от соленой воды, щеки запали, глаза как-то дико блестят. Тут поежишься! И куда еще такого пускать в приличную кают-компанию?

Я стал под душ. Но пошла какая-то тепленькая, сколько я ни крутил, – я все не мог согреться. Или такой уж холод во мне сидел – в костях, наверное. Или там, где душа помещается. Я все зубами дробь выбивал и дрожал, как на морозе.

Кто-то ко мне постучался. Я и вспомнить не успел, задвинул я там щеколду или нет, как дверь откинулась. И Клавка сказала:

– Я не смотрю. Вот я тебе зашила. И полотенце тут возьмешь.

– Спасибо.

Я к ней стоял спиной. Клавка спросила:

– Что у тебя с плечом?

– Ничего.

– Вот именно – «ничего»! Оно же у тебя все синее. Просто черное. Господи, что там с вами было?

– Да все прошло. Вода вот – еле теплая.

Клавка подошла, завернула рукав и попробовала воду, потом выкрутила кран, постучала кулаком по смесителю. И там заклокотал пар. Пробку, наверно, прорвало – из ржавчины.

– Видишь, тут все с хитростью. Ну, теперь хорошо?

– Еще погорячее нельзя?

– Что ты! Я бы и минуты не вытерпела. Вон как ты намерзся! – Она помолчала и вдруг припала к моему плечу, к больной лопатке. Я ее волосы почувствовал и как покалывает сережка. – Такой красивый, а плечо – синее. Зачем же так жить глупо!

– Намокнешь, – я сказал.

– Намокну – высушусь. Дай я тебе разотру.

Но не потерла, а только гладила мокрой ладонью, и это-то, наверно, и нужно было, боль понемногу проходила. И холод тоже.

Она сказала:

– Ты дождись меня. Ладно?

– Куда ты?

– Ну… надо мне. Посидишь, отдохнешь… Запрись только. А то тебя еще кто-нибудь увидит.

Опять она куда-то умчалась. А я посидел на скамейке, пока меня снова не зазнобило. И я даже заплакал – от слабости, что ли. И опять стал под душ. Я решил стоять, пока она не придет. Целый век ее не было. И я вдруг увидел, что мне все равно без нее не уйти – она все мое барахло куда-то унесла.

Наконец она пришла.

– Хватит, миленький, ты уж багровый весь, сердцу же вредно.

– Куда унесла? – я спросил.

– В прачечную, в барабан кинула. Все тебе живенько и постирают, и высушат, я попросила. Ты не спеши, там еще долго речи будут говорить. Халат мой пока накинешь.

– Тот самый? С тюльпанами?

– Тот самый. Какая разница? Девка ты, что ли?

Я попросил:

– Ты отвернись все-таки.

– Да уж отвернулась. В халате ты мне совсем, совсем неинтересен. Не то что в курточке. Правда она утонула?

– Да.

– Ну, приходи давай. Четвертая дверь у меня налево, по этой же стороне.