Не буди дьявола Вердон Джон

Глава 48

Главная жертва

Путь от Уолнат-Кроссинга до округа Кайюга представлял собой череду буколических пейзажей: фермерские дома, виноградники, кукурузные поля на склонах холмов, то здесь, то там – кучки деревьев. Но Гурни всего этого не замечал. Он думал лишь о пункте назначения – пустой хижине на черном болоте – и о том, что случится ночью.

Он приехал на место еще до полудня и решил не заходить сразу в хижину. Проехал мимо грязной грунтовой дороги, ведущей ко входу, мимо скелета-привратника и просевшей алюминиевой калитки. Калитка была открыта, но это не радовало, а казалось зловещим.

Проехав около мили, он повернул назад. На полпути к запретной подъездной дорожке Клинтера, на поле, заросшем сорняками, он увидел большой покосившийся амбар. Крыша сильно просела. В обшивке не хватало многих досок, одна створка ворот тоже отсутствовала. Фермерского дома не было видно – только неопрятный фундамент, на котором он, быть может, раньше стоял.

Гурни стало любопытно. Поравнявшись с тем, что когда-то было въездом, он повернул в поле и поехал к амбару. Внутри амбара было темно, и ему пришлось включить фары. Пол был бетонный, и до дальней темной стены тянулся длинный проход. Было очень грязно, полно сгнившего сена, но в целом – пусто.

Гурни решился. Он медленно въехал в амбар – постарался подальше, в самое темное место. Потом взял папку с материалами для “Осиротевших” и полицейскими отчетами, вышел из машины и запер ее. Был ровно полдень. Ждать предстояло долго, но он решил провести время с пользой.

Гурни прошел через заросшее поле и вдоль дороги до поворота к хижине Клинтера. Шагая по узкой насыпи, отделявшей бобровый пруд от болота, он еще раз подивился тому, в какой непроходимой глуши живет Макс.

Как и обещал Клинтер, дверь была открыта. Внутри, в единственной большой комнате, стоял несвежий запах: видимо, там редко открывали окна. От бревенчатых стен шел другой запах – кислый, древесный. Мебель словно купили в магазине специальной “деревенской” мебели. Дом сурового мужика. Жилище охотника.

В комнате были плита, раковина, холодильник у одной стены, длинный стол с тремя стульями у соседней, а у третьей стены – низкая односпальная кровать. Пол из почерневших сосновых досок. В глаза Гурни бросилось что-то на полу – кажется, крышка люка. С одной стороны было высверлено отверстие – видимо, так люк открывался. Из чистого любопытства Гурни попробовал приподнять крышку люка, но та не поддалась. Судя по всему, какое то время назад люк заделали. Или же, зная Клинтера, можно было предположить, что где-то скрывается потайной замок. Возможно, именно там он хранил “коллекционное” оружие, которое продавал так называемым коллекционерам безо всякой лицензии.

Стол стоял у окна, откуда падал свет и было видно тропу. Гурни уселся за стол на один из трех стульев и постарался рассортировать свои бумаги – что читать сначала, что потом. Он разложил их по нескольким стопкам, поперекладывал листы из одной стопки в другую, подвигал их по столу в зависимости от важности и, наконец поняв тщетность своих усилий, решил выбирать документы спонтанно.

Собравшись с духом, он достал пачку фотографий десятилетней давности с результатами вскрытия и выбрал те, на которых были засняты черепные раны. И вновь эти снимки ужаснули его – ужаснуло, как страшные раны обезображивали лица, превращая их в застывшие гротескные маски. Вновь его до глубины души потрясло это издевательство над человеческим достоинством, и он исполнился решимости воздать этим людям последние почести, привлечь к суду их убийцу и тем самым защитить их попранные права.

Чувство решимости взбодрило Гурни. Это было полезное, простое, деятельное чувство. Но скоро оно начало ослабевать.

Гурни обвел глазами комнату Макса Клинтера – холодную, недружелюбную, обезличенную – и подивился тому, насколько же мал мирок, в котором Клинтер живет. Он конечно не знал, как жил Макс до встречи с Добрым Пастырем, но было ясно, что за последние десять лет его жизнь съежилась и поблекла. В этой хижине, в маленькой клетушке на болотной кочке посреди глухомани, Клинтер жил как отшельник. Это был абсолютно одинокий человек, терзаемый собственными демонами, собственными фантазиями, собственной жаждой мщения. Ахав. Безумный, раненый капитан Ахав. Ахав не на просторах морей, а в дебрях болот. Ахав, у которого вместо гарпунов – коллекционные стволы. Запертый в тюрьме единственной цели, не видящий в жизни ничего, кроме своей кровавой миссии, не слышащий ничего, кроме голосов в голове.

Бесконечно одинокий человек.

От жестокой ясности этой правды у Гурни слезы подступили к глазам.

И тут он понял, что плачет не о Максе.

Он плакал о себе.

Перед ним вдруг возник образ Мадлен. Он вспомнил, как она стояла у березы на том пригорке. На пригорке между прудом и лесом. Стояла и махала ему на прощание. Вся сияющая и разноцветная, махала, улыбалась – с таким чувством, которого он не мог постичь. Которого не могли передать слова.

Все это было похоже на конец фильма. Фильма о человеке, получившем великий дар, получившем в спутники ангела, который мог бы озарить его путь любовью, показать ему все на свете, отвести его куда угодно, если б он только захотел посмотреть, послушать, откликнуться. Но этот человек был слишком занят, слишком озабочен другими вещами, слишком погружен в темноту, завораживающую его и бросающую ему вызов, слишком поглощен самим собой. И ангелу велено было отлететь, потому что она сделала для человека все, что могла, все, что он позволил. Она любила его, знала его досконально, принимала его таким, каков он есть, желала ему любви, света и счастья, сколько он мог принять, желала всего самого лучшего, что может быть на свете. Но пришла пора прощаться. В конце фильма ангел улыбался – его улыбка вмещала всю любовь вселенной – и исчезал в солнечных лучах.

Гурни опустил голову, прикусил губу. По щекам его струились слезы. Он разрыдался. Над придуманным фильмом. Над собственной жизнью.

Просто смешно, подумал он через час. Нелепо. Какой-то приступ жалости к себе, взвинченная, истеричная чушь. Когда будет время, надо проанализировать этот эпизод, понять, что спровоцировало такой детский срыв. Конечно, он чувствовал себя уязвимым. Из-за политических терок он остался в одиночестве, а не до конца зажившие раны сделали его раздражительным и сентиментальным. А подо всем этим, само собой, что-то еще, детские переживания, страхи и так далее. Надо будет все это проанализировать. Потом. А сейчас…

Сейчас нужно как можно лучше использовать оставшееся время. Нужно как можно лучше подготовиться к схватке, которой вот-вот закончится процесс, который запустили они с Ким.

Гурни начал беспорядочно перебирать бумаги на столе, читая все: от отчетов о происшествиях до записей Ким о встречах с родственниками убитых, от фэбээровского профиля преступника до полного текста “Декларации о намерениях”.

Он прочитал все, что было. Причем так внимательно, словно читал их впервые. То и дело он поглядывал в окно на тропу, а заодно вставал и подходил к другим окнам. С этими перерывами чтение заняло более двух часов. Потом он перечитал все материалы еще раз.

Когда он закончил, солнце уже село. Он устал и от чтения, и от долгого сидения за столом, поэтому встал, потянулся, достал “беретту” из кобуры на лодыжке и вышел на улицу. Был тот час вечера, когда безоблачное небо из голубого становится серым. Со стороны бобрового пруда донесся громкий всплеск. Потом еще один. И еще. Потом настала полная тишина.

Вместе с тишиной пришла тревога. Гурни медленно обошел вокруг хижины. Все казалось таким же, как и в прошлый раз, разве что “хаммера” возле стола на улице уже не было. Он снова вошел в хижину и закрыл дверь – закрыл, но не запер.

За те три-четыре минуты, пока он выходил, заметно стемнело. Он снова сел за стол, положил “беретту” так, чтобы легко до нее дотянуться, и отыскал в груде бумаг свой список вопросов о деле Доброго Пастыря. Его внимание привлек тот же вопрос, о котором ему говорили Баллард в Саспарилье и Хардвик по телефону: какие мотивы могли быть у Джими Брюстера, чтобы убить не только своего отца, но и остальных пятерых человек.

У Хардвика была гипотеза, что отца Джими мог убить из ненависти к нему и к его потребительскому образу жизни, символом которого был “мерседес”. А остальных пятерых он мог убить, потому что у них были такие же машины, а значит, они сами были такими же, как отец. Иными словами, в деле, возможно, была главная жертва, а были второстепенные.

Но какой бы соблазнительной ни казалась на первый взгляд эта версия, она плохо сочеталась с тем, что Гурни знал об убийцах-психопатах. Обычно они убивали или непосредственный объект своей ненависти, или несколько других, напоминающих его. Но никогда не делали и того и другого. Так что схема с главной и второстепенной жертвой не совсем…

Или работала?

А если…

А что, если у убийцы был только один объект ненависти? Он хотел убить одного человека. Но убил еще пятерых – не потому, что они напоминали ему его главную жертву, а потому, что они напомнили бы ее полиции?

А что, если он убил еще пятерых человек, только чтобы создать у полиции впечатление, будто это убийство совсем иного рода? Как минимум эти дополнительные жертвы так запутали бы всю картину, что было бы сложно сказать, какая жертва главная, какие второстепенные. И разумеется, все убийства Доброго Пастыря были обставлены так, чтобы полиции даже в голову не пришел этот вопрос.

С какой бы стати полицейские подумали, что шесть жертв – это на самом деле одна плюс пять? С чего бы вообще им об этом задуматься? Особенно если у них с самого начала была убедительная версия, согласно которой все шесть жертв одинаково важны? Особенно если они получили манифест самого убийцы, из которого следовало, что они и правда одинаково важны? Манифест, составленный так умно и в таком соответствии с существующими уликами, что лучшие из лучших проглотили наживку?

У Гурни возникло чувство, что он наконец что-то понял, что туман понемногу рассеивается. Впервые у него появилась гипотеза, которая – по крайней мере, на первый взгляд – казалась правдоподобной.

Как и всегда с такими озарениями, он сразу же подумал, почему эта мысль не пришла ему в голову раньше. Ведь, по сути дела, эта гипотеза лишь на миллиметр отстояла от фильма о человеке с черным зонтом, пересказанного Мадлен. Но иногда миллиметр решает все.

С другой стороны, не все то правда, что правдоподобно. Гурни по опыту знал, как легко проглядеть неувязки в собственной логике. Когда думаешь о собственной догадке, объективностью даже не пахнет. Каждый человек верит, что мыслит непредвзято, и каждый жестоко ошибается. Всегда нужно звать на помощь адвоката дьявола.

Лучшим адвокатом дьявола для Гурни был Хардвик. Он достал телефон и позвонил. Когда гудки сменились автоответчиком, он оставил короткое сообщение: “Привет, Джек. У меня есть гипотеза по поводу дела, хочу узнать твое мнение. Перезвони мне”.

Он проверил, поставил ли телефон на вибрацию. Неизвестно было, что готовит ему грядущая ночь, но, насколько он мог представить, телефонный звонок мог оказаться очень некстати.

Вторым адвокатом дьявола Гурни выбрал лейтенанта Баллард. Он не вполне понимал, на чьей она стороне, но ему была нужна обратная связь, и он решил пренебречь политикой. Кроме того, подумал он, если его гипотеза справедлива, Баллард может снова склониться на его сторону. Ответа также не последовало, и Гурни оставил на автоответчике практически то же самое сообщение.

Не зная, когда Хардвик или Баллард ему перезвонят, и по-прежнему желая обсудить свою гипотезу, он, мучась сомнениями, все же решил позвонить Клинтеру. После третьего гудка Клинтер снял трубку.

– Привет, парниш, что, беда? Нужна помощь?

– Не беда. Просто гипотеза, хочу с тобой поделиться. Может, найдешь в ней неувязки, а может, я кое-что понял.

– Я весь внимание.

Гурни вдруг подумалось, что вообще-то Клинтер и Хардвик похожи. Что Клинтер – это Хардвик, совсем слетевший с катушек. Как ни странно, эта мысль его одновременно и успокоила, и встревожила.

Он изложил свою гипотезу. Дважды.

Ответа не последовало. Ожидая его, Гурни глядел в окно на широкий заболоченный пруд. Взошла полная луна, и в ее свете сухие деревья, склонившиеся над трясиной, казались зловещими.

– Алло, Макс?

– Я думаю, парниш, думаю. Никаких особых неувязок я не вижу. Хотя, конечно, возникают вопросы.

– Конечно.

– То есть я правильно понимаю, что, по-твоему, важно только одно из убийств?

– Да.

– А пять других совершены просто ради прикрытия?

– Да.

– И что ни одно из убийств никакого на хрен отношения не имеет к порокам общества?

– Да.

– А тогда почему именно такие машины?

– Может быть, у главной жертвы была такая. Большой, черный, дорогой “мерседес”. Отсюда и идея про “мерседесы”.

– И остальные пять жертв были выбраны совсем наугад? Потому что у них такая же машина? Чтобы это выглядело как повторяющаяся схема?

– Да. Я не думаю, что убийца что-нибудь знал о других жертвах – они его не заботили.

– То есть этот мерзавец чертовски хладнокровен, да?

– Да.

– Итак, большой вопрос: какая жертва была главной?

– Когда я встречу Доброго Пастыря, я у него спрошу.

– И ты думаешь, это случится сегодня? – Голос Клинтера дрожал от возбуждения.

– Макс, ни в коем случае не вмешивайся. Это очень ненадежная затея.

– Понял, парниш. Но еще один вопрос. Как твоя гипотеза объясняет новые убийства?

– Очень просто. Добрый Пастырь не хочет, чтобы мы поняли, что прежние шесть убийств – это одно плюс пять. “Осиротевшие” каким-то образом ему в этом мешают – например, могут указать на единственное значимое убийство. Чтобы не дать нам ничего понять, он снова убивает людей.

– Отчаянный тип.

– Скорее прагматичный, чем отчаянный.

– Боже, Гурни, если верить новостям, он прикончил трех человек за три дня.

– Да. Но я не думаю, что дело здесь в отчаянном нраве. Я не думаю, что для Доброго Пастыря убийство что-то значит. Это просто действие, которое он периодически совершает в своих целях. Всякий раз, когда чувствует, что убить человека – меньший риск, чем оставить его в живых. Я не думаю, что отчаяние…

Его прервал входящий вызов. Он посмотрел на экран.

– Макс, я должен прерваться. Мне звонит лейтенант Баллард из БКР. И еще, Макс, держись сегодня подальше от хижины. Прошу тебя.

Гурни выглянул в окно. При взгляде на этот причудливый черно-серебряный пейзаж по коже у него побежали мурашки. Он стоял в луче лунного света, пересекавшего комнату посередине, и на стене над кроватью, как на экране, вырисовывалась его тень на фоне светлого квадрата окна.

Гурни принял второй звонок:

– Спасибо, что перезваниваете, лейтенант. Очень вам благодарен. Я хотел обсудить с вами… – но закончить предложение он не смог.

Прогремел взрыв. Ослепительная вспышка – и оглушающий грохот. Неимоверной силы удар в руку.

Он, шатаясь, облокотился на стол, не в силах понять, что произошло. Правая ладонь онемела. Запястье страшно болело.

Заранее боясь увиденного, он поднял руку к свету и медленно покрутил. Все пальцы были на месте, но от телефона остался только обломок. Он огляделся, тщетно пытаясь разглядеть в темноте, что еще повреждено.

Сначала он подумал, что его телефон взорвался. Он судорожно стал обдумывать эту неправдоподобную версию, силясь понять, как это можно было устроить, когда злоумышленник мог получить доступ к его телефону, как внутрь телефона установили миниатюрное взрывное устройство и каким образом привели в действие.

Но это было не просто неправдоподобно, а невозможно. Сама сила взрыва была такова, что не могла исходить от устройства, вставленного в действующий телефон. В поддельный телефон, специально изготовленный ради этой цели, – возможно, но в телефон, по которому он только что разговаривал, – нет.

И тут он почувствовал запах пороха.

Значит, это была не мудреная микробомба. Это был выстрел.

Но для обычного стрелкового оружия выстрел был слишком громким, потому Гурни и подумал сначала о взрыве.

Но он знал, по крайней мере, один пистолет, способный произвести такой мощный выстрел.

И, по крайней мере, одного человека, меткого и точного настолько, чтобы в лунном свете попасть в мобильный телефон.

Вслед за этим Гурни подумал, что стрелок целился через одно из окон и инстинктивно пригнулся, глядя в окно над столом. Но залитые лунным светом стекла по-прежнему закрытого окна были целы. Значит, выстрел прошел через одно из задних окон. Но Гурни стоял так, что было непонятно, как пуля могла попасть в телефон, не пройдя через его плечо.

Так как же…

И тут, вздрогнув, Гурни понял.

Стреляли не с улицы.

Кто-то был здесь, в комнате, вместе с ним.

Гурни понял это, потому что услышал.

Чье-то дыхание.

Всего в нескольких футах от себя.

Мерное, спокойное дыхание.

Глава 49

Крайне рациональный человек

Посмотрев туда, откуда исходил звук, Гурни в лунном свете увидел черный прямоугольник открытого люка. На дальнем конце люка была видна слабая тень – видимо, там кто-то стоял.

Действительно стоял. Послышался хриплый шепот.

– Сесть за стол, детектив. Руки на голову.

Гурни невозмутимо подчинился.

– У меня есть вопросы. Отвечать надо сразу. Понял?

– Понял.

– Если ты отвечаешь не сразу, я подумаю, что ты лжешь. Понял?

– Да.

– Хорошо. Вопрос первый. Клинтер придет?

– Я не знаю.

– По телефону ты сказал ему не приходить.

– Да.

– Ты думаешь, он все равно придет?

– Возможно. Я не знаю. Он непредсказуемый человек.

– Это правда. Продолжай говорить правду. Пока ты говоришь правду, ты жив. Понял?

– Да. – Голос Гурни звучал спокойно, как часто бывало в экстремальных ситуациях, но внутри он был полон страха и гнева. Страха за будущее и гнева на себя за столь самонадеянный просчет.

Он предположил, что Добрый Пастырь придет ко времени предполагаемой встречи, которое он, Гурни, сам обозначил в разговоре с Ким, и появится в хижине за два-три часа до полуночи. В суматохе фактов, вопросов и догадок, кружившихся у него в голове, он не предположил той очевидной возможности, что Добрый Пастырь придет в хижину раньше – может быть, даже часов за двенадцать.

О чем, черт возьми, он думал? Что Добрый Пастырь мыслит логически, а в хижину разумно прийти за несколько часов до полуночи? Поэтому он так и поступит, решено, двигаемся дальше? Боже, какой идиотизм! Гурни сказал себе, что он всего лишь человек, что все ошибаются. Но от этого его ошибка не стала менее смертельной.

Хриплый полушепот стал громче:

– Ты надеялся выманить меня сюда? Застать врасплох?

Точность этой догадки пугала.

– Да.

– Это правда. Хорошо. Пока живешь. Теперь про твой разговор с Клинтером. Ты веришь в то, что ему сказал?

– Об убийствах?

– Разумеется, об убийствах.

– Да, верю.

Несколько секунд в ушах Гурни звучало дыхание незнакомца.

Затем последовал вопрос – столь тихий, что он был едва ли громче дыхания.

– Какие еще у тебя мысли?

– Сейчас моя единственная мысль: ты меня убьешь?

– Разумеется. Но чем больше правды ты мне скажешь, чем дольше проживешь. Все просто. Понял?

– Да.

– Хорошо. Теперь расскажи мне, что ты думаешь об убийствах. Что ты думаешь на самом деле.

– У меня в основном вопросы.

– Какие вопросы?

Гурни про себя гадал, что такое этот хриплый шепот – результат какой-то болезни или способ скрыть свой подлинный голос. Скорее, второе. Выводы из этого предположения могли представлять интерес, но прежде нужно было подумать о том, как остаться в живых.

– Мне интересно, сколько еще людей ты убил, кроме тех, о ком мы знаем. Вероятно, немало. Я прав?

– Конечно.

Гурни был поражен откровенностью этого ответа и на мгновение испытал надежду, что собеседника удастся вовлечь в диалог, и тот из гордости разболтает свои злодеяния. В конце концов, у социопатов есть эго, им нравится жить в эхокамере собственных рассказов об их силе и жестокости. Возможно, ему удастся разговорить незнакомца и таким образом увеличить окно вероятности для вмешательства извне.

Но он тут же увидел оборотную строну своей надежды: незнакомец говорил откровенно лишь потому, что ничем не рисковал. Потому что скоро Гурни будет убит.

Хриплый шепот теперь изображал мягкость:

– Что еще тебе интересно?

– Мне интересно узнать про Робби Миза и его связь с тобой. Мне интересно, что он делал сам, а что исходило от тебя. Мне интересно, почему ты убил его именно теперь. Мне интересно, думал ли ты, что кто-то поверит в его суицид.

– Что еще?

– Мне интересно, правда ли ты пытался сделать Макса Клинтера обвиняемым в убийстве Рут Блум или это была просто глупая шутка.

– Что еще?

– Мне интересно, думал ли ты, что посту на странице Рут Блум поверят.

– Что еще?

– Мне интересно, что произошло с моим амбаром, – Гурни старался говорить, пока мог, делая по возможности большие паузы. Как бы то ни было, чем дольше он продержится, тем лучше.

– Не молчи, детектив.

– Мне интересно, кто установил маячки на наших машинах. Мне интересно, маячок на машине Ким – это твоя идея или Робби? Пакостника Робби?

– Что еще?

– Кое-что ты сделал очень умно, а кое-что – очень глупо. Мне интересно, ты сам знаешь, где что?

– Провоцировать меня бессмысленно, детектив. У тебя что, закончились мысли?

– Мне интересно дело Душителя из Уайт-Маунтин. Очень странное дело. Ты с ним знаком? Там есть интересные детали.

Повисло долгое молчание. Время означало надежду. Время давало возможность подумать, может быть, даже дотянуться до “беретты” на столе у Гурни за спиной.

Наконец пастырь приторно проурчал:

– Ну и последние мысли?

– Всего одна. Как такой умник, как ты, мог допустить такой чудовищный промах у “Жестянки на озере”?

Повисло долгое молчание. Это страшное молчание могло означать что угодно. Может быть, Доброго Пастыря наконец удалось вывести из равновесия. А может быть, его палец уже напрягся на спусковом крючке. У Гурни свело живот.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты скоро узнаешь.

– Я хочу знать сейчас. – Шепот стал жестче, и в тусклом лунном свете что-то блеснуло.