Освобождение Несс Патрик

4

Пицца и вот это вот все

– А можно я оторву ему член? – спросила Анджела, откусывая кусочек пулькоги. – Плоскогубцами, например?

– Ну уж нет. Не хочу, чтобы ты трогала Уэйда.

– А я и не буду его трогать, я же плоскогубцами.

Адам почувствовал на себе ее пытливый взгляд: она ждала от друга условных знаков, которые намекнули бы ей, что творится у него в душе. Но он и сам этого не знал. Сначала разговор с Марти, потом домогательства Уэйда… Чувство было как на пробежке, когда оступишься на полном ходу, вот-вот грохнешься и машешь руками в воздухе, точно страус крыльями, в отчаянной попытке удержаться на ногах.

Ну и день! Начался с кошмара и еще неизвестно, чем закончится.

Адам сунул в рот кусок мяса. Сегодняшние неприятности не помешали ему заскочить по дороге в корейский гриль-бар и взять там пулькоги навынос. Приемные родители Анджелы изо всех сил старались сохранить корейскую культуру в ее жизни и порой досадовали, что эти усилия зачастую сводятся к «о-боже-эти-пулькоги-просто-объеденье».

Они сидели в подсобке «Райской пиццы». Пиццерия была небольшая и находилась в ресторанном дворике не самого популярного торгового центра, зато на крупные заказы тут делали скидку, да и пиццу пекли неплохую (но и не то чтобы хорошую – для сегодняшней «встречи» сойдет, ведь народу гораздо интереснее пиво, чем пицца).

– На берегу озера что-то горит, – сказал он. – Кажется, рядом с теми заброшенными коттеджами, где убили Кэтрин ван Лювен.

– Ох, бедная… – серьезно проговорила Анджела.

– Я видел дым, когда сюда ехал. Надеюсь, это не помешает нашей «встрече». – Он протянул ей пенопластовый контейнер. – Кимчи?

– Фу, гадость! – поморщилась Анджела. – Не понимаю, как это можно есть.

– Ты же тут кореянка, вот ты мне и скажи.

– Наверняка я не единственная кореянка в мире, которая терпеть не может ферментированную капусту. Дохлой псиной воняет. Адам, я серьезно! Ты как вообще? Лично я готова кого-нибудь убить.

Если уж начистоту, после той автомобильной аварии ни у Адама, ни у Анджелы ничего ужасного и травмирующего в жизни не происходило. В целом они были обычные ребята из небогатых семей, живущие в сельском пригороде большого мегаполиса, что растянулся в форме буквы «J» по берегу залива Пьюджет-саунд. Терны относили себя к духовенству, всячески задирали нос по этому поводу и даже имели амбиции, а Дарлингтоны были фермеры, господи ты боже мой. Ни те, ни другие не могли позволить себе ввязываться в сколько-нибудь занятные неприятности, а незанятные – те, что каждому по карману, – их не манили.

Ни Адам, ни Анджела никогда не баловались наркотиками. Только раз они выкурили на двоих косячок, случайно обнаруженный дома у Анджелы. Оказалось – вот стыдоба! – у нее аллергия на травку! Пришлось всей семье ехать в больницу, после чего у Анджелы состоялся серьезный разговор с родителями, по итогам которого они согласились ничего не рассказывать о случившемся семье Адама. Ни он, ни она ни разу не словили ЗППП. Мама Анджелы исправно снабжала обоих презервативами, а сама Анджела была слишком умна, чтобы залететь по неосторожности.

У них никогда не было неприятностей с полицией, если не считать одного штрафа за превышение скорости (Адам) и одной разогнанной вечеринки (Анджела). Никто из их близких не болел раком, рассеянным склерозом и прочими страшными заболеваниями, никто не имел расстройств пищевого поведения, никто не нуждался в наблюдении у психиатра (впрочем, родители наверняка с радостью отправили бы Адама «лечиться», но пока об этом даже не заикались). Единственным драматичным событием их дружбы было признание Адама в своей гомосексуальности – да и то Анджела почти все сделала за него.

Они просто жили. Первые поцелуи, последние поцелуи, потеря девственности, эксперименты с алкоголем, походы в кино, уроки, откровенные беседы по душам и пылкие споры о мировых проблемах, сплетни и безудержный хохот без причины, чинные семейные ужины, стычки со школьными хулиганами, ласковое терроризирование молодых учителей, ранние завтраки в «Денниз» по пятницам… Все это имело значение. Из всего этого замешивался цемент, скреплявший их дружбу.

Они были вместе детьми и подростками, а теперь вместе становились взрослыми. Их дружба не знала границ: если Анджела нуждалась в нем, он приходил – сразу, без лишних вопросов, – и наоборот. Вот и теперь она была рядом. Они вместе ели пулькоги. Вот что такое семья. Вот какой должна быть семья.

– Помнишь, как мы последний раз ходили выпрашивать сладости у соседей?

– Когда снег шел? – уточнил Адам. Вопрос его удивил, но он был рад вернуться в прошлое.

– Ага, прямо сугробы лежали.

Примерно раз в шесть лет Фром хорошенько заваливало снегом, но в такую рань, на Хеллоуин, – никогда. А в том году (Адам и Анджела учились в седьмом классе, то есть уже выходили из возраста, когда дети играют в «Кошелек или жизнь») снега навалило почти по колено. Адаму и Анджеле, переодетым в Сьюки Стэкхаус и Билла Комптона, пришлось спрятать костюмы под тоннами курток, шарфов и шапок.

– Помню, конфет насобирали полные мешки, – сказал Адам.

– Потому что всем мелким пришлось сидеть дома из-за снегопада.

– А когда мы дошли до твоей фермы, мои родители даже не смогли откопать машину, и я остался у тебя ночевать.

Анджела засмеялась, вспомнив, что было дальше.

– И моя мама…

– Твоя мама…

– Ну, кто еще мог усадить двух подростков греть ноги в одном тазу?!

– А сколько эвкалипта она туда ливанула!

– Когда я пью сироп от кашля, до сих пор вспоминаю тот таз.

– Обожаю твою маму. В тот вечер она нам рассказала про расистскую рождественскую традицию, которая до сих пор существует в Голландии.

– Черный Пит! ОМГ! Даже моя хипповая мать не считала эту традицию расистской, пока не переехала в Штаты.

– Ага. Люблю твою маму, – повторил он, тем самым намекая, что любит саму Анджелу. И они оба в глубине души это поняли.

Кстати, об Анджеле…

– У тебя что-то случилось, да? – спросил Адам. – Ты хотела поговорить…

– А, ерунда это – по сравнению с твоей историей.

– Ну и что? Все равно рассказывай.

– Как что? Твой разговор с Уэйдом – это просто жесть. Уж точно покруче моей новости.

Она встала, потянулась, потом вдруг принюхалась и недовольно посмотрела на свою форму.

– От меня разит луком.

– От тебя всегда разит луком после работы. И неважно, чья новость круче. Хватит менять тему. Что за тайны вообще?

Анджела покосилась на него, но сама уже задумчиво морщила нос – как делала всегда, приходя к какому-то важному решению.

– Помнишь мою тетю Джоанну?

– Которая в Роттердаме живет? Профессорша?

Анджела кивнула.

– Она приглашает меня к себе – принять участие в новой образовательной программе.

Адам нахмурился:

– Вместо универа?

– Вместо выпускного класса.

Адам уставился на Анджелу, а та просто скрестила руки на груди и ждала, когда он переварит услышанное. Похоже, этот день не думал заканчиваться.

Фавн не сразу распознал заклятье – он не мог и предположить, что она способна на колдовство в этом обличье, в этой форме. Может, она и сама не догадывалась, но, отойдя подальше от сгоревшего дома (восстанавливать его у него нет времени, а значит, мир окажется перед очередной загадкой, которую, как водится, разгадает неправильно), она одной рукой начинает медленно чертить на траве круг, воздев другую к палящему солнцу.

Фавн все это время держался на почтительном расстоянии и вмешался лишь раз – когда объятый пламенем дом едва не рухнул (о том, что она способна устроить пожар, он тоже не догадывался). Однако подходить слишком близко нельзя. Надо держаться хотя бы на расстоянии вытянутой руки, не вторгаясь в ее пространство.

Она – Королева. Никто не должен к ней приближаться.

Она крутится все быстрее и что-то бормочет, но слов не разобрать.

– Миледи? – робко окликает он, хотя знает, что его не услышат.

Эта личина ему чужда, неприятна – как и все земные личины. Но времени на поиски не было, и он принял первую попавшуюся. Для современного мира она слишком велика. Слишком неправдоподобная, слишком… звериная.

И вместе с тем – могущественная.

Королева вертится все быстрей, высокая трава под ее ногами начинает гнуться к земле, образуя нечто вроде воронки.

Только по-прежнему ли она Королева? Душа, что так слепо к ней льнет, на удивление сильна. На закате она сгинет навеки, если он не придумает способ…

Наконец до него доходит, что творится.

Со всех ног он бросается к ней.

И кричит, вопит во все горло:

– Миледи, нет!

Но от земли уже поднимается воздушная воронка, которая окружает Королеву стеной пыли, травы и луговой тимофеевки, захватившей все местные поля…

Слишком поздно. Когда он подбегает, травяная стена рушится – и за ней никого нет.

Королева исчезла.

Исчезла.

Далеко она перенестись не могла, но в этой глуши, среди лесов и домов, затеряться можно даже неподалеку. Как же теперь ее искать? Как успеть вовремя?

Надо немедленно отправляться на поиски, нет времени даже проклинать себя за глупость. Королеву необходимо найти и спасти до захода солнца, иначе она погибнет.

А если она погибнет, та же участь ждет и фавна, ибо Королева – это граница, стена меж двух миров.

Умрет она – умрут все.

Фавн бежит к лесу домов. Надеясь, что люди встретят его только испуганными криками.

Анджела Дарлингтон. Родилась в Сеуле, после чего ее удочерили мать-голландка и отец с исконно английской фамилией. Семья поселилась на ферме в городке Фром, штат Вашингтон, – на самой настоящей ферме с самыми настоящими животными, настоящими овцами, которых продавали на мясо (о чем Анджела предпочитала не заикаться: в школе была целая прорва вегетарианцев). Словом, они были американцы до мозга костей.

Но, конечно, не те американцы, которых считают американцами другие американцы.

– Она голландка, говоришь? – время от времени интересовался Здоровяк Брайан Терн у Адама, хотя вряд ли такое можно было забыть. – Странный все-таки народ – голландцы. – Он с досадой встряхивал газету. – Слишком либеральный. Наркотики. Проституция…

– Дарлингтоны ничем таким не занимаются, – отвечал Адам. – Хотя голосовали они наверняка за всех Клинтонов.

– Я просто говорю, что есть такая тенденция. Некоторые люди очень быстро свыкаются с мыслью, что любое поведение нормально.

– Ой, да брось, Брайан, – однажды возразила ему мама (она как раз писала резюме на своем ноутбуке). – Тебе же нравится Анджела!

– Анджела-то мне нравится, – ответил папа. – Я просто говорю, что такие вещи обычно даром не проходят. Где-нибудь да отзовутся. – Он перевел взгляд на Адама. – Ты мог бы стать свидетелем для этой девочки.

– Я даже не понимаю, что это значит, – говорила Анджела всякий раз, когда Адам поднимал тему. – Разве свидетель в данном случае не я? Когда ты рассказываешь мне о своей вере, я слушаю и наблюдаю, нет?

– Не совсем. Я вроде как даю свидетельские показания.

– Типа ты видел, как Бог совершил преступление?

– Нет. Я знаю, что Иисус для меня сделал, и рассказываю об этом.

– Сотворил тебя геем и поместил в семью гомофобов? Что ж, у Иисуса определенно есть чувство юмора.

– А может, мне суждено быть свидетелем для моих родаков? Объяснить им, что гомосексуальность – не болезнь?

– Ну и как, получается?

– Не особо. Пока мы просто молча остаемся при своих мнениях.

Однако Анджела в самом деле нравилась родителям Адама. Кроме шуток. Они восхищались ее манерами, воспитанностью и трудолюбием: она много работала на ферме и в пиццерии, никогда не жаловалась. Она настолько нравилась его родителям, что те наверняка хотели их поженить (как они представляли себе техническую сторону вопроса – загадка, но это и неважно).

Родители не знали, что Анджела имеет весьма широкие взгляды – настолько, что порой ее тянет на девочек. Особенно на девочек с «целовательными» губами. Если Анджела на что и жаловалась, так это на свои тонкие губы.

– Наверняка у всех голландцев губы тонкие, – вдруг сказал Адам. Они по-прежнему сидели в подсобке «Райской пиццы».

И вновь она поняла его с полуслова: даже бровью не повела.

– И еще они очень высокие, да?

– Ты будешь среди них коротышкой, если поедешь.

– Ничего, у меня ведь есть ты, Адам. Ты высокий, и теперь я знаю все про ваши повадки. Знаю, чем вас кормить и как звучит ваш брачный зов.

– Если мы хотим с кем-нибудь спариться, нам всего лишь надо свернуться в клубок.

– Уж мне ли не знать!

– А вдруг мне понадобится твоя помощь в общении с паталогическими коротышками?

– Обойдешься без меня.

– Неправда.

– Да и я вряд ли обойдусь.

– Это все равно что остаться без какой-нибудь не самой нужной конечности. Типа руки.

– Или уха.

– Или волос.

– Ну, волосы ты и так скоро потеряешь. Я же видела плешку твоего отца.

Наконец Анджела умолкла и стала ждать. Ждать его настоящей реакции.

Адам хлопнул по соседнему стулу. Она подошла и села. Они прислонились друг к другу.

– Когда уезжаешь?

Адам был настолько выше Анджелы, что мог улечься левой щекой на ее макушку.

– Через полторы недели.

– Ого. На Рождество вернешься?

– Хочу, но мама уже мечтает встретить Рождество в Роттердаме.

– Черный Пит, – вспомнил Адам.

– Может, я там быстренько организую какое-нибудь протестное движение.

Тут вошел старший смены, но они даже не подумали расцепиться. Высокий чернокожий парень по имени Эмери учился с ними в школе, но на год старше, и – пока мать медленно умирала от деменции – фактически в одиночку воспитывал младших братьев.

– Привет, Адам, – сказал он.

– Привет, Эмери! Как мама?

– Как обычно. Ладно хоть не хуже, чем на прошлой неделе.

– Да уж.

Эмери покосился на Анджелу.

– Скоро народ хлынет – обед на носу. Ты нужна мне в зале.

Она кивнула.

– Через минутку выйду.

Умиленно глядя на них с Адамом, Эмери покачал головой.

– Самая странная парочка на свете!

Он вышел, показав им два пальца – мол, у вас есть даже две минуты.

– Будешь по мне скучать? – спросила Анджела.

– Издеваешься?

– Ага. Будешь скучать, значит.

– Но ты хочешь поехать. Это главное.

И хотя Адам не видел ее лица, он прямо-таки почувствовал ее улыбку.

– Это же Европа, Адам. Я буду жить в Европе! Целый год! – Она повернулась к нему. – Ты просто обязан ко мне приехать.

– Где денег-то взять? У меня даже работы нет.

– О-хо, эта история еще не закончена, поверь мне. Ты приедешь в Роттердам на деньги, которые отсудишь у Уэйда за сексуальные домогательства на работе.

– Ну да, мои родители ведь непременно обрадуются такой шумихе.

Анджела встала прямо перед ним. Их головы были теперь примерно на одной высоте, и она прижалась лбом к его лбу.

– Я буду так по тебе скучать, Адам Терн!

– Брось, миллион высоких голландцев готовы скрасить твое одиночество.

Ее глаза вспыхнули.

– А один из них может оказаться гетеро!

– Ну, не знаю, про голландцев ходят другие слухи.

Она шлепнула его по плечу.

– Моя мама – голландка, забыл?

– Думаешь, мы бы с тобой встречались?

Анджела наклонилась и заглянула ему в глаза – они почти коснулись друг друга ресницами.

– Думаю, мы бы встречались. И поженились бы, и нарожали бы кучу детей среднего роста. А потом непременно бы развелись, потому что ты бы понял, что ты гей.

– То есть я всегда и везде гей?

– Во всех параллельных Вселенных, да.

– Логично. А ты везде коротышка?

– Кроме тех Вселенных, где я – Бейонсе.

– В некоторых Вселенных мы все – Бейонсе.

Городок небольшой, но ему от этого не легче. Фавн то и дело принюхивается, надеясь учуять ее запах. До него не сразу доходит, что Королева пахла иначе.

Ведь сейчас она – уже не она.

Он вновь проклинает себя за глупость и мысленно возвращается к телу убитой девушки. Впрочем, почему к «телу»? Только ведь и духом ее не назовешь – по крайней мере, таких духов фавн прежде не встречал. У нее нет ничего общего с завистливыми и своенравными духами озера, например, которые порой так злятся на Королеву. Интересно, на что они готовы ради нее? Вряд ли на многое… Даже понимая, что погибель Королевы означает их собственную погибель, они и пальцем не пошевелят, чтобы ее спасти. Некоторые предпочтут умереть, чем провести целую вечность в чьей-то власти.

Нет, конечно, нет! Они тоже любят Королеву. А если не любят, то хотя бы боятся. Так должно быть, так было всегда.

Он не позволит ее правлению закончиться. Не позволит!

Итак, у не-совсем-духа есть запах. Он принадлежит этому миру – миру, который она покинула. Бесспорно, ее смерть была страшна и мучительна, однако она не первая, кто умер в озере и, уходя, ненадолго очутился рядом с Королевой.

Вот только она отказалась умирать. Не зная, от чего отказывается, она просто пошла на зов единственной капли крови (фавн это понял, потому что тоже это учуял: запах чужой судьбы в тот миг, когда она вот-вот изменится) и твердо решила не уходить. В эту секунду она привлекла внимание Королевы, та повернула голову и…

…попалась. Каким-то чудом обрела плоть и кровь. Теперь духу позволено в последний раз ступить на земную твердь и бродить по ней до захода солнца. Только до захода солнца.

Фавн хорошо запомнил девушку и ее запах в доме на берегу озера.