Освобождение Несс Патрик

5

Свидание с Линусом в 14:00

Уже второй душ за день. Адам стоял под мелким горячим дождем в ванной Линуса, вдыхая пар, вымывая из волос запах мегакорпорации «Зло интернэшнл», запах тесной каморки Уэйда, запах Уэйда – и заодно, если уж на то пошло, запах пиццы и пулькоги.

Из-за шторки высунулась голова Линуса: его очки тут же запотели.

– Все нормально?

– Ага.

– Знаешь, Анджела права, – сказал Линус, снимая очки и очаровательно щуря большие полуслепые глаза. – Надо пожаловаться на него начальству.

– Можем поговорить об этом в другой раз?

– Конечно.

– Просто… Я голый, а ты слишком секси – не могу воспринимать тебя всерьез.

Линус улыбнулся – совершенно бродвейской, но, как ни странно, его собственной, а не выправленной брекетами улыбкой.

– Ты тоже ничего. Хотя в этой парилке тебя почти не видно. Точно не хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

– Пока нет, но скоро я тебя позову. – Адам просто стоял под душем: вода стекала по его плечам и бледному животу, уже довольно заметному. Впереди его ждали долгие годы борьбы с жировыми складками. – Анджела уезжает в Голландию к тете. На целый год.

У Линуса отпала нижняя челюсть.

– Слушай, ну у тебя и правда было тяжелое утро.

– В каком-то смысле я действительно за нее счастлив.

– А в остальных смыслах?

Адам заглянул в его распахнутые глаза:

– Может, ты не будешь в ближайшее время переезжать?

– Вообще не планировал.

– Хорошо. Я-то, похоже, во Фроме застрял на всю жизнь, так что, если захочешь навестить – буду рад.

– Нет, ты обязательно отсюда уедешь. Мы все уедем. Каждый гей просто обязан жить в каком-нибудь большом прибрежном городе. Такое правило, типа.

Адам опять промолчал.

– Кажется, я сейчас потрачу всю твою горячую воду.

– Мы живем в самом дождливом городе Штатов. Как-нибудь перебьемся.

– Со мной что-то не так, Линус?

– Хм-м… Ты про нежелание эпилировать подмышки?

– Ой, нет. Ненавижу это дело. Я не Барби.

– Это точно. Даже близко не Барби.

– Я серьезно.

– Э-э… Может, ты иногда чересчур жалеешь себя?

– Извини.

– Прощаю. У тебя был на редкость хреновый день, и он даже не думает заканчиваться, – сказал Линус. – Слушай, все с тобой нормально. Ты ничем не хуже других. Настолько не хуже, что я целыми днями представляю, как ты, большой, небритый и голый, будешь тратить горячую воду в моем душе, пока родаки уехали играть в софтбол.

Адам едва заметно улыбнулся и влажно поцеловал Линуса в губы.

– Настолько не хуже, что я сам не заметил, как влюбился.

Кончиком языка Адам слизал кофейный аромат с губ Линуса – от него всегда чуть-чуть пахло кофе – и сказал:

– Я тоже.

Девушка, которую они нашли, явно находится под действием какого-то наркотика. Глаза ее открыты, она дышит, но не видит ни фавна, ни Королевы. Они вместе подходят к ее дивану.

– Ты Сара, – говорит Королева, констатируя факт.

Девушка слышит эти слова – какой-то частью своего сознания – и медленно переводит взгляд на Королеву. Но что она видит?

Королева повела фавна за собой – прямой дорогой, не обращая никакого внимания на преграды и неровности ландшафта. Они шли сквозь дома и дороги, обходя препятствия лишь в том случае, если проходить их насквозь было слишком долго. И все средь бела дня, когда эти создания в большинстве своем праздно бодрствуют. Сколько воспоминаний придется стереть… Фавн начал впадать в отчаяние. Какая разница, кто там что видел? Если не спасти Королеву, всем придет конец.

Они подошли к дому. Этому дому. От него так разит болезнью, что фавн с трудом заставляет себя войти.

– Ты Сара, – повторяет Королева. Она опускается на колени подле девушки, берет ее за руку…

И вдруг, нежданно-негаданно, фавн замечает проблеск надежды.

Ее едва не сшибает с ног волной невыразимой любви к девушке – Саре. К этому человеку, к этому другу, к этому дому…

Она все поняла, увидев мать и то место, где большую часть времени она либо молчала, либо кричала, где мамины дружки на протяжении многих лет ее домогались (и где мать жестоко ее избила, когда впервые узнала об этом, избила и назвала ее вруньей). Пугающие образы теперь ясно встают перед глазами. Она провела там всю свою жизнь, и оттого ей до сих пор казалось, что это был ее дом.

Пришлось умереть, чтобы увидеть истину. То был не дом, а пасть хищника.

Совсем не то здесь, рядом с девушкой по имени Сара… Даже снаружи, даже из-за стены болезни и слепоты она увидела…

Вот, вот где ее настоящий дом. Здесь она находила любовь и в трудные минуты – укрытие. Как же она раньше не поняла? Возможно, тогда бы ей удалось спасти подругу… И себя.

Королева берет Сару за руку.

Сара приходит в сознание. И видит Королеву.

Линус Бертулис – литовское имя (хотя Бертулисы поселились в Штатах гораздо раньше, чем Терны). Линус Бертулис был лучшим учеником на потоке: он давно обогнал сверстников и потому изучал половину школьных предметов на курсах, организованных местным университетом. Линус Бертулис, парень, которого Адам до боли хотел полюбить.

Линус был симпатичный, факт. И настоящий ботаник – по меткому замечанию Рене и Карен. Но это (равно как и большой нос, и заметный живот) никому еще не мешало быть симпатичным. Он носил очки в черной оправе, а его густые каштановые волосы уже начинали красиво редеть. Одевался Линус немного старомодно и формально, не гнушаясь даже галстуков-бабочек.

Адам никогда бы не смог познакомить Линуса с родителями. Тот был слишком воспитанный, улыбчивый, ласковый – словом, сразу вызывал соответствующие подозрения. Мама с папой немедленно отправили бы Адама с миссионерской поездкой в какой-нибудь Туркменистан – лишь бы выслать сыночка из города до самого выпускного.

Линус смотрел те же фильмы ужасов, что Адам и Анджела, читал исключительно толстенные романы в стиле фэнтези с сексапильными эльфами на обложках, умудряясь при этом всерьез заниматься бальными танцами. Его партнершей была итальянка по имени Марта, и они не раз получали первые места на соревнованиях. А значит, под винтажными блейзерами и строгими брюками скрывался совершенно обалденный зад. Просто обалденный. Адам часто им любовался – руки сами тянулись к этому совершенству.

Вот как сейчас.

– Я думал, мы сначала поедим, – сказал Линус, падая на кровать.

– Я только что ел пулькоги. А у тебя обалденный зад.

– У бальников всегда крепкие мышцы – иначе не бывает.

– У тебя мускулатура лучше моей. Намного!

– Ага, это всегда удивляет ребят на физре. Зато ты можешь запросто пробежать шестнадцать миль без передышки.

– Угу. В результате у меня накачанные бедра и полное отсутствие зада.

– Зато ты мог бы оторвать мне руку этими бедрами. При желании.

– Надо добавить такой пункт в конкурсную программу для бальников. Захват бедрами.

– Я не понимаю, к чему ты это сказал, – с улыбкой проговорил Линус.

Кстати, первый шаг сделал именно он, чем ужасно удивил Адама. То есть они, конечно, немного знали друг друга (как и все жители Фрома), но тусовались в разных компаниях, если Анджелу вообще можно было назвать «компанией». Вопреки сложившемуся стереотипу Линус посещал шахматный кружок, а не театральный, а вот закадычных подружек у него действительно было завались, как и полагается гею. Имя «Линус» казалось необычным только людям за сорок, сверстники же воспринимали его как данность. С одной стороны, в мире Брианн и Джейденов иначе и быть не могло, а с другой – Линус просто умел носить свое имя.

Ему даже не пришлось никому признаваться в своей гомосексуальности. В десятом классе он благодаря редкостному обаянию и находчивости раздобыл билет на выпускной бал и пригласил туда парня (пусть из другой школы, но все же – парня). И представьте себе: никто во всей школе даже глазом не моргнул! За исключением благочестивой директорской секретарши, которая настрочила возмущенную записку родителям Линуса. Те в ответ подробно расписали, на каких основаниях готовы подать на школу в суд, если эта возмутительная дискриминация не прекратится.

То был целый мир, мир пьянящих возможностей, до которых Адам не смог бы дотянуться при всем желании. Они манили его сквозь полупрозрачный занавес. Они были так отчаянно близко и в то же время невыразимо далеко… Потому что тот выпускной бал произвел пусть маленький, но самый настоящий фурор среди проповедников-евангеликанцев Фрома, которых в городе было немало. Однако именно Здоровяк Брайан Терн – поглядывая, как водится, на толпы прихожан у дверей «Ковчега жизни», – увидел в этом хороший шанс попиарить свою церковь и открыто заявил о своей позиции. Добрых полтора часа длилась его проповедь, адресованная исключительно Адаму, хотя никто во всей церкви, включая самого проповедника, никогда бы в этом не признался. «Будь это мой ребенок, я бы сел у дверей школы, опоясавшись вретищем и обложив себя навозом». Серьезно, так и сказал. Наверное, Адам мог бы подумать о чем-то другом, но ему пришло в голову вот что: дабы устроить одиночный пикет под дверями школы, его отец сперва должен разрешить ему пойти на выпускной с парнем. И все же по дороге домой в машине стояла гнетущая тишина.

Поэтому (в числе прочего) родители Адама никогда бы не узнали о существовании Линуса. К счастью, за прошедшие месяцы они даже ни разу не услышали его имя – Анджела, честь ей и хвала, неустанно врала им по поводу местонахождения их сына.

Линус нашел Адама в «Малиновке», где тот должен был встретиться с Анджелой. Минуло всего несколько недель с тех пор, как Энцо сообщил ему об аннуляции отношений – ужасный способ расстаться с человеком, ведь теперь Адаму приходилось оплакивать то, чего якобы никогда не было.

– Все нормально? – спросил неизвестно откуда взявшийся Линус.

Адам даже не видел, как тот вошел в кафе. Он повернулся спиной к залу и тихо пил малиновый лимонад, неподвижно глядя перед собой. И вдруг – раз! – за его столиком уже сидит Линус.

– Ты какой-то убитый… Потерянный.

– Да не, все норм, – слегка опешив, ответил Адам. Обычно такие слова он слышал либо от девчонок, либо от самого себя. – Жду кое-кого.

– Анджелу Дарлингтон?

Адам удивился – его всегда удивляло, что людям о нем что-то известно, даже если это сущий пустяк.

– Ага.

– Может, хочешь о чем-нибудь поговорить, пока она не пришла? – добродушно предложил Линус. – Ну, правда, у тебя такой несчастный вид.

– Мы ведь толком не знаем друг друга.

Линус помедлил, однако решил не сдаваться:

– А по-моему – знаем. Разве нет?

Адам молча подивился тому, как глубоко метил камень, брошенный Линусом в тихий омут. Пока Адам думал, тот внимательно посмотрел по сторонам – рассмотрел медные перила и блестящие кожаные диванчики, вобравшие жир тысяч бургеров и картошек фри, – чтобы убедиться, что их никто не слышит. Затем Линус перегнулся через стол и мягко, ласково сказал:

– Я знаю, почему тебе так грустно. Я знаю, почему ты боишься.

– Я не боюсь.

– Врешь, – все так же ласково произнес Линус. – Даже я боюсь. Каждый божий день. А если уж мне так тяжело, то…

– …то каково приходится жалкому Адаму Терну? – не без злости закончил за него Адам.

– Ну… в общем и целом да. Только жалким я тебя не считаю. Мы не выбираем себе родителей. И не решаем за них, что проповедовать.

Адам поморщился:

– Так ты и про это знаешь?

– Ты искренне думаешь, что социальные сети могли оставить меня в неведении? – Он отмахнулся. – Через неделю шум утих, но все это время я думал только о том, каково тебе сейчас.

– Линус…

– А еще, – перебил он Адама, – мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. И не по нашей вине они оказываются последними гадами.

У Адама прямо живот скрутило. Откуда Линус столько знает?! Позже выяснилось, что в школе про это знали примерно все, а еще – что большинству ребят Адам действительно нравился (по крайней мере, никто не желал ему зла), поэтому они решили не лезть к нему с расспросами. Вспоминая то время, Адам по сей день заливался краской, перед глазами все плыло, а еще очень хотелось залезть под одеяло и умереть.

Глядя на Линуса, он видел не злой умысел или жажду сплетен, а искреннее понимание. Он где-то слышал, что уцелевшим в авиакатастрофах наиболее эффективную психологическую помощь оказывают такие же уцелевшие. Человек инстинктивно доверяет тому, кто пережил то же самое на собственной шкуре.

А в следующий миг Линус – он в самом деле это сделал, ей-богу! – потянулся через стол и положил руку на ладонь Адама. То был странный и старомодный жест, однако он как нельзя лучше подходил странному и старомодному Линусу Бертулису.

– Наверное, мы действительно плохо знаем друг друга, но, быть может…

Он умолк. Адам почувствовал, как он затаил дух.

– Я вообще-то Анджелу жду…

Линус опять улыбнулся.

– Она крутая!

– Да уж.

– А раз она дружит с тобой, значит, ты тоже крутой.

– Мы же не в третьем классе, Линус…

Тот засмеялся:

– Это уже немного выходит за рамки детского сериальчика «Школьный рок», да?

– Немного.

– Адам. – Линус впервые за всю беседу отвел взгляд, убрал руку с его ладони и забарабанил пальцами по его стакану с лимонадом. – Ты… – Он поднял глаза, затем снова потупился… – Ты такой красивый, такой здоровенный парень… Сразу видно, что ты изо всех сил пытаешься спрятать свою боль – боль, которую ты не заслужил, но почему-то считаешь иначе. – Линус вновь посмотрел на него. – Я совершенно уверен, что ты не заслужил эту боль. Готов спорить на деньги.

Уже на слове «красивый» Адам начал неистово заливаться краской и теперь думал лишь о том, как бы скрыть румянец от Линуса.

– Я не пытаюсь воспользоваться твоей слабостью, – сказал Линус. – Хочу, чтобы ты это понимал. Я не такой. – Он пожал плечами. – Ты всегда мне нравился. И я просто… – Он опять застучал пальцами по его лимонаду. – Я просто знаю, каково тебе сейчас. Я через это проходил.

– Привет, – многозначительно поздоровалась Анджела. – Привет, Линус. – При этом она пристально смотрела на Адама.

– Привет, – сказал Линус, двигаясь к стенке.

– Что делаешь? – спросила его Анджела.

Он помолчал, перевел дух, поглядел на Адама:

– Зову твоего друга на свидание. Когда он будет готов. Ну… или можем просто потусить.

Помахав им на прощание, он ушел – даже не вернулся за столик. Оказывается, он ждал свою сестру (та хотела устроиться в кафе официанткой и проходила собеседование). Сестра благополучно добилась своего, и Линус, как выяснилось, тоже.

– Глаза горят, – говорит Сара. И у нее действительно горят глаза – в буквальном смысле. Она смотрит на Королеву во всем ее великолепном сиянии, а зрелище это не для таких слабых созданий, как Сара. Еще немного – и она ослепнет.

Однако фавну сейчас нет дела до этой смертной.

Ведь перед ним – его Королева.

– Моя Королева! – молвит он. – Слышите ли вы меня?

– Где я? – отвечает та, и сердце его ликует. – Что это за место?

– Вы в западне, моя Королева. Вас пленил дух…

– Меня пленил дух. – Она по-прежнему не сводит глаз с Сары, которая начинает скулить от боли. – Дух держит меня в этом месте, в этом теле.

Королева переводит взгляд на фавна. Сара облегченно охает.

– Как они могли?! Как посмели?..

И вдруг, отпустив руку Сары, она исчезает вновь.

На мгновение…

На мгновение она снова стала собой, но теперь не может вспомнить, кто она. Рядом – опять пленивший ее дух.

Дух, что ищет свой истинный дом.

«В надежде… – думает Королева, – …в надежде обрести там свободу».

Она не одна, кто жаждет и ищет свободы. Почему она пришла сюда? При чем здесь это создание в засаленных лохмотьях, что потирает глаза и стонет на зловонном диване? Несколько мгновений назад все было так ясно и отчетливо, а теперь вернулась эта муть…

– Зачем я здесь? – говорит она вслух, и девушка по имени Сара слышит ее.

– Чтобы меня покарать? – в страхе спрашивает она.

– Меня убила не ты, – произносит Королева.

– Ах, Кейти! – Сара плачет и морщится: соленые слезы разъедают ее обожженные глаза. – Это ведь я тебя втянула! Я во всем виновата. Дура, дура!

– Ты была моим домом, – молвит Королева. Это она помнит и теперь силится вспомнить чувства, которые тогда испытывала. – Ты была моей лучшей подругой.

– А ты моей, Кейти, – рыдая в голос, отвечает Сара. – Зря я тебя втянула…

Вопрос возникает и у Королевы, и у духа. Вместе они образуют подобие косы, так тесно переплелись их души. И вот у этой третьей сущности возникает вопрос. Он поднимается откуда-то из глубины, рвется на поверхность…

– Но есть ли на тебе вина? – спрашивает Королева Сару. Ей действительно нужно это понять.

И убить любого, кто признает свою вину.

Здесь. Сейчас. И снова. Ради этого они и запланировали встречу на два часа дня. Конечно, не только ради этого, однако подходящих мест и возможностей у них по-прежнему было меньше, чем может показаться, и они старались их не упускать.

Линус оказался совсем другой.

Во-первых, он был намного ниже ростом – игнорировать разницу в росте не получалось при всем желании. Однако это не настолько усложняло дело, как думалось Анджеле.

Та вечно придумывала вопросы вроде:

– А ты головой не бьешься? А он никогда с тебя не сваливается?

– Ты же встречалась с Честером Уоллесом, – отвечал Адам. – Он на целых три фута выше тебя.

– А я просто представляла, что это бег с препятствиями. Где-то перепрыгнешь, где-то пригнешься, в конце залезешь на канат – и всем раздают диетическую «колу».

– Чего улыбаешься? – спросил Линус, сам едва заметно улыбаясь чему-то своему.

– Ничего… просто представил, как мы смотримся со стороны. Ну и фотка бы вышла!

– Никаких фото. Никогда.

– Да я и не думал фоткаться…

– Потому что это компромат, а компромат никуда не исчезает. Вот увидишь, однажды у нас будет президент, отличная тетка по имени Хейден с татуированным солнцем на загривке – самый лучший президент в истории Штатов, но на четвертый день ее срока кто-нибудь случайно обнаружит фотку столетней давности, где она после митинга в защиту мира зажигает с милым бородатым активистом, который говорил, что ему не нужны фотки на память, зато они его «заводят», и потом он обязательно все удалит, честное слово, он ведь так ее уважает.

Этим Линус тоже отличался от Адама.

– Как тебе это удается?

– Что?

– Делать одно, а думать про другое.

Линус неуклюже потянулся, чтобы поцеловать его в губы.

– Я сосредоточен только на одном, Адам.

Линус занимался любовью совсем не так, как Энцо. Последний почти ничего не говорил во время секса, а вот Линус говорил, еще как, причем Адаму это даже нравилось. И настроение было совсем иное. С Энцо их одолевало какое-то отчаяние, они во что бы то ни стало должны были заняться сексом, должны были содрать друг с друга одежду, и Энцо должен был проникнуть в Адама. Те пару раз, когда Адам предлагал ему поменяться ролями, ни о какой срочности даже речи не шло: за долгими и нудными переговорами следовало лишенное каких-либо эмоций действо. Возможно, Энцо делал это нарочно.

В отличие от него Линус всегда улыбался. Всегда. Будто даже поцелуй был для него приятной тайной. А когда он клал руку на попу Адама, это казалось старомодным и почти целомудренным подкатом (впрочем, как и слово «попа»). Линус словно склонял его к самому веселому и забавному досугу на свете.

С Энцо никогда не бывало забавно. Он вел себя агрессивно и грубо – Адам (да и Линус) никогда бы на такое не решился. Энцо и в голову не приходило спросить, хорошо ли Адаму, не нужно ли остановиться. Он считал, что партнер все стерпит и ко всему привыкнет, что ему так нравится. Но Адаму нравилось далеко не все. Порой боль и не думала утихать, Адам просто лежал с закрытыми глазами и ждал, когда Энцо кончит – с характерным содроганием и резким выдохом – и рухнет Адаму на грудь, тяжело дыша ему в ключицу. Затем он отстранялся, двумя пальцами придерживая презик, стягивал его, бросал в мусорное ведро у кровати и ложился рядом, дожидаясь, когда Адам удовлетворит себя сам.

Честно ли это? То, что Адам вот так запомнил их близость? Быть может, на самом деле было по-другому, а Адам все извратил, чтобы выставить себя жертвой? Неизвестно. Однако, онанируя в одиночестве у себя дома, Адам – к стыду своему – чаще воображал Энцо, чем Линуса.

– Опять ты пропал, – шепнул Линус ему на ухо. – Вернись, пожалуйста, ты мне нужен.

– А что шепотом? Дома же никого, так?

– Так… – Еще один толчок – глубокий, но нежный. Адам перевел дух. – Мы словно оказались в собственном мирке. Он принадлежит только нам и существует отдельно не только от других людей, но и от всего остального мира… – Снова толчок. – Как будто время здесь остановилось и…

– И? Боже, как хорошо.

– Да?

– Да.

– Адам. – Линус просто произнес его имя, зарылся носом в редкие светлые волосы на его груди и стал покрывать поцелуями пространство между сосками, глубоко вдыхая запах Адама. Адам погладил ногой его крепкий – и, как уже говорилось, невероятно красивый – зад, который Линус в отличие от Энцо всегда охотно предоставлял в распоряжение Адама. Конечно, они занимались не только этим – ласок было множество. Множество. Взгляды Линуса на секс оказались на порядок шире, чем взгляды Энцо.

И зад у Энцо был далеко не как у танцовщика.

– Ты такой красивый, – прошептал Адам еще тише, чем до этого шептал Линус. – Просто с ума сойти можно. – Линус опять поцеловал его грудь. Адам взял его руки в ладони. – Я серьезно! – Он погладил большими пальцами его лицо под очками (которые Линус никогда не снимал, что нравилось им обоим, но особенно самому Линусу, ведь в очках он все видел) и губы.

– Жаль, ростом не вышел, а то мог бы нормально тебя поцеловать.

– Мне хватает и того, что ты делаешь сейчас.

Линус воспринял это как приглашение.

– Быстрее?

Адам кивнул. Да, быстрее будет круто.

И вот, вот она – месть всем Уэйдам этого мира. Уэйду никогда не понять. И Марти тоже. И даже Энцо, если уж на то пошло. Дело тут не только в физических ощущениях, тело – не главное. Хотя это тоже важно, разумеется. Ни Уэйд с его гнусностями, ни Марти с его отказом принимать все, что лежало за гранью его понимания, ни Энцо, внезапно решивший списать все на «дружескую возню», – никто из них не желал видеть в этом нечто большее, чем телесную близость. Очень многие не желали, когда речь заходила о выходящем за рамки привычного.

Но это – здесь, сейчас и снова – было больше, чем тело, и больше, чем разум или личность… Священнодействием это тоже не назвать, но испытать подобные чувства можно было лишь во время такой вот близости. Он испытывал их и раньше – быть может, в меньшей степени – с Энцо, с Филипом Мэтисоном и даже с Ларри из юношеского хора. Но с Линусом получалось на порядок круче.

Тогда почему?.. Почему, почему, почему…

Смотри же, смотри на Линуса, погляди на его очаровательный вихор на макушке, на руку, что сейчас гладит тебе живот, на мягкую незагоревшую складку в сгибе локтя… Просто смотри на него. Смотри, как он тебя любит.

– Я люблю тебя, – произнес Адам.

Линус хитро подмигнул ему в ответ:

– Во время секса не считается.

Но потом он увидел слезы, выступившие в уголках его глаз, и ласково вытер их рукой:

– Адам?

– Не оставляй меня без любви, пожалуйста, – ответил Адам и снова заплакал, пристыженный.

– Виновные, – повторяет Королева. – Я ищу виновных. Где они? На ком лежит вина?

Фавн обходит ее и пытается успокоить Сару – та продолжает рыдать, в ужасе сознавая, что происходящее – вовсе не галлюцинации. Он делает это не из сострадания (она слишком слаба, запах ее слабости шибает в нос), а потому, что это создание имеет некую власть над духом, пленившим его Королеву. Оказавшись здесь, дух на мгновение выпустил ее из своей хватки, и если это случится еще раз…

– Где виновные? – твердит Королева.

Сара молча глядит на нее во все глаза (дух вновь скрыл ослепительное сияние, исходящее от Королевы).